Читать книгу Севастопольский конвой - Богдан Сушинский - Страница 10

На берег комбат возвращался уже на закате солнца. Море в эту пору дня предавалось такому курортному штилю, что прибрежное мелководье, по которому Гродов плыл к берегу, поражало его какой-то бархатной теплотой своих вод. О том, чтобы оставить эту купель, не могло быть и речи: кто решится добровольно отказаться от такого блаженства? Теперь он жалел только о том, что совещание с гарнизоном «форта Кара-Даг» проводил в кубрике, а не в воде – сколько времени потеряно зря!

Однако блаженство блаженством, а капитана почему-то одолевало явное предчувствие того, что это купание – последнее. Вот именно, последнее. И не только потому, что заканчивается лето, заканчивается «великое одесское стояние». Он предполагал, что дальнейшие события на фронте сложатся так, что об этих освежающих заплывах в прибрежные воды придется забыть.

Впрочем, все, что должно наступить нового в жизни батальона, а значит, и его личной, наступит завтра, а сегодня, повернувшись на спину и почти неподвижно удерживаясь на воде, он с мечтательной тоской смотрел на неожиданно проклюнувшуюся в глубинах августовского неба звезду. Яркую, холодную и неописуемо одинокую. Это была тоска оказавшегося за бортом и давно затерявшегося посреди океана моряка, увидевшего сигнальный огонь случайного судна – слишком далекого, чтобы до него можно было доплыть, и слишком желанного, чтобы от него можно было отвести взгляд.

– Что, Косарин, истосковался, сидя на берегу? – спросил комбат, все еще лежа на спине, но понимая, что до берега осталось всего несколько сильных, «весельных» движений рук.

– Так ведь приказано ждать и охранять, – без какой-либо обиды в голосе напомнил ему ординарец, приближаясь к кромке воды с банным солдатским полотенцем. – Вот, жду и охраняю.

В какое-то мгновение комбату показалось, что слова эти были молвлены голосом его прежнего, погибшего несколько дней назад в бою ординарца Михаила Пробнева. Слуховая галлюцинация оказалась настолько выразительной, что, вздрогнув, он резко оглянулся. Да нет, конечно же, чуда не произошло – в нескольких шагах от него переминался с ноги на ногу краснофлотец Косарин.

– Искупнись, пока я буду приводить себя в порядок, – неожиданно проникся сочувствием к нему Гродов.

Странное дело: в поведении Косарина, в голосе и даже в способе мышления вдруг начали проявляться те же характерные признаки, которые были присущи его предшественнику, словно бы в какие-то периоды времени происходило взаимное перемещение душ.

– Я до воды, до купания неохочий. В степи, где я вырастал, ближайший пруд находился в пяти километрах от нашего села, да и тот к началу августа высыхал.

– Убийственный аргумент, – признал капитан, жестко растирая спину и торс полотенцем. – Мне-то казалось, что, наоборот, у степняка должна проявляться особая страсть к плаванию, к морю, вообще к воде…

– Наверное, должна. Но получается так, что, сидя здесь, на берегу моря, я почему-то все время вспоминаю степную долину, с двумя колодезными журавлями посредине, в которой расположена наша деревня. Наверное, береговая служба создана для таких, как я, которые молиться готовы на флотскую форменку, на морские традиции, но при этом упорно держаться берега.

Уже поднимаясь по узенькой тропинке на вершину плато, Гродов оглянулся на все еще четко вырисовывавшиеся в вечерней сумеречности очертания «Кара-Дага». Ни звука, ни огонька – ничего такого, что могло бы свидетельствовать, что давно оставленное экипажем судно вновь стало обитаемым. «Только бы не вздумали завалиться спать, – подумалось капитану, – не исключено, что ночью румыны попытаются захватить судно. Пытались же они с реквизированных рыбачьих баркасов и шлюпок высаживать десант в районе береговой батареи, так что, кто знает…» Вспомнив, что во время инструктажа гарнизона «форта» он об этой опасности не упомянул, комбат тут же подошел к телефону, установленному на западном склоне плато, и потребовал от дежурившего на полевом коммутаторе штабного телефониста связать его с судном.

– Бездельничаешь? – поинтересовался он, едва услышал голос Жодина.

– На то он и курорт, пусть и фронтовой, – не смутился сержант. – Еще бы девочек сюда… – и вздохнул.

– Смотри, как бы румыны не подослали тебе своих «девочек». Помнишь их попытку высадить большую группу диверсантов вблизи батареи?

– Еще как помню! Почти задушевно.

– Нечто подобное они способны предпринять и сейчас. Слишком уж важен для них этот ваш «форт», стратегически важен. Попытаются ли они подойти на шлюпке или преодолеют линию обороны по суше – просчитать трудно. Поэтому приказываю: всю ночь дежурить на ходовом мостике, с его круговым обзором.

– Вы же знаете, что в Одессе в гости ходят не спросясь и без приглашения. Так что всегда рады гостям, комбат, особенно непрошеным.

Выслушав доклады командиров рот, старшего лейтенанта Владыки и лейтенанта Дробина, комбат прошелся вдоль линии окопов, поинтересовался, в каждом ли взводе запаслись водой, поскольку завтрашний день вновь обещал быть жарким, и тут же предупредил, что ночью будут отходить бойцы первой линии.

– Каждая рота уже выдвинула дозорные посты, которые будут первыми встречать отступающих, предупреждая о проникновении румынских разведгрупп, – сообщил Владыка. – Помните, как это происходило на Дунае, на Румынском плацдарме, когда ночью румынские группы пытались подбираться к нашим окопам на бросок гранаты?

– На войне опыт приобретается быстро, – согласился с ним комбат, – поскольку приходит с кровью и прочими потерями.

– В основном с кровью, вы правы, – архиерейским басом своим подтвердил Владыка. Самые обычные слова он умудрялся произносить так, словно читал проповедь перед сотнями прихожан.

– Из первой роты, от Лиханова, какие-нибудь вести были?

– Пока никаких, но знаю, что ротный связист уже потянул кабель к хутору. По берегу лимана, так надежней. Очевидно, скоро будет связь. И вообще Лиханов – старый солдат, службу знает.

Звонок из первой роты настиг комбата уже на пороге штаба. Лиханов сообщал, что бойцы его оборону на хуторе заняли, превратив в опорные пункты шесть домов и лабаз. Танкетку они тоже загнали в полуразрушенный сарай и тщательно замаскировали.

– Ты что-то там говорил о сельском истребительном отряде, – напомнил ему Гродов.

– …Которым командует бывший боцман Кремнев, я о нем рассказывал. Как оказалось, это еще тот вояка. Он уже собрал под своей командой двадцать два бойца, из них три женщины, притом что две умеют пользоваться винтовками, а третья выступает в роли санитарки.

– Э, да тебе удалось сформировать такое ополчение, что Минин и Пожарский позавидовали бы!

– Может, и позавидовали бы. Если учесть, что неугомонный боцман обещает еще четырех старичков мобилизовать. К слову, трофейное оружие я им роздал, впрочем, некоторые уже были вооружены.

– Во время первой же атаки вражеской не разбегутся?

– Не должны. Все добровольцы настроены по-боевому. Кстати, на хуторе есть свои катакомбы, с тремя входами в разных его частях. Планируем использовать их в виде укрытий во время бомбежек и обстрелов. Вход в одну из штолен, в виде небольшой пещеры, ведет прямо с машинного двора. Там у меня будет свой командный пункт.

– Можно назвать скромнее – «ставкой».

– Шутки шутками, а мы намерены подготовиться таким образом, чтобы взять наш хутор румынам удалось лишь через месяц после взятия Одессы. Чтоб я так жил!