Читать книгу Жребий викинга - Богдан Сушинский - Страница 19

Почему этот приземистый длинношерстый конек вдруг вырвался из рук княжеского конюшего Богумила; как произошло, что медлительный, ленивый пони, за смирный нрав свой прозванный Коськой, неожиданно взбунтовался и во всю прыть понесся с маленькой княжной Елизаветой в седле в сторону речной поймы, этого понять не мог никто. Конюший с криком бросился догонять, двое крестьян, оказавшихся неподалеку, попытались бежать наперехват ему, но и они тоже не успели преградить путь беглецу, который с ходу бросился в реку и поплыл на тот берег.

Маленькая княжна сильно испугалась, но, бросив поводья, ухватилась за высокий передний край седла и молчаливо пыталась удержаться в нем.

– Спрыгни с него, спрыгни! – кричал ей юноша-рыбак, занимавшийся ловом у того берега реки, пока пони шел по мелководью, затем советовал: – За гриву хватайся! – пока лошадка резво переплывала глубокую часть русла.

Он сумел спасти княжну, когда, вновь оказавшись на мелководье, лошадка неожиданно споткнулась, упала на передние ноги, погрузившись мордой в воду, а Елизавета вылетела из седла через ее голову и стала тонуть в небольшой выбоине.

До берега было недалеко, поэтому прыгнувший в речку рыбак быстро извлек ее из течения и посадил в лодку, а затем, когда лодка застряла в прибрежном иле, донес до него девчушку на руках. Но как только он ступил на болотистое побережье, пришедшая в себя спасенная тут же потребовала, чтобы спаситель поставил ее на ноги.

– Тебе кто это позволил дочь самого великого князя на руки брать?! – поразила она парнишку и заявлением своим, и странной суровостью голоса. – Кто ты, откуда тут взялся?

– Радомиром меня зовут, – растерянно произнес этот рослый худощавый рыбак.

– И пусть зовут, – с непонятным для парнишки вызовом и с гонором произнесла Елизавета.

Вода была еще достаточно холодной, но княжна стояла на весеннем ветру, гордо вскинув подбородок и совершенно не обращая внимания на то, что из мокрой одежды ее по красным сапожкам стекают ручьи, столь холодные, что, казалось, вот-вот начнут замерзать на влажной, каменистой земле. Тем временем лошадка остановилась шагах в десяти от нее и, пофыркивая да встряхивая с шерсти влагу, принялась мирно пощипывать сочную луговую траву, словно только для этого и переправлялась через речку.

– Мой отец – княжий лесничий.

– И пусть будет княжим лесничим, – неожиданно овладел Елизаветой странный какой-то дух противоречия.

– Мы живем здесь, недалеко, в лесу; там ты отогреешься, а мать напоит тебя горячим молоком.

– Горячим молоком она будет отпаивать тебя, – тряхнула мокрыми, золотистыми локонами Елизавета. – А меня будут отпаивать на том берегу.

– Хорошо, – пожал вздрагивающими от холода плечами паренек, – садись в лодку, переправлю назад.

– Сама переправлюсь. Приведи сюда Коську.

– Кого-кого?!

– Коня моего Коськой зовут, разве не понятно? – вскинула подбородок княжна.

– Неужели опять решишься сесть на него?! Чтобы еще раз поносил?

– На коне приехала сюда – на коне и уеду, – едва сдерживая дрожь, проговорила Елизавета.

– А если сбросит посреди реки, кто спасать тебя будет?

– Ты-то здесь для чего? – вскинула брови княжна.

– Рыбу ловлю.

– А теперь меня спасать будешь. На лодке своей рядом плыть будешь и спасать, – проговорила девчушка, наблюдая, как на том берегу, нервно жестикулируя, переговариваются между собой конюший и косари.

– Но в лодке лучше, чем опять лезть в холодную воду!

– Тебе, отроку, не дано знать, что для меня лучше, а что нет.

Радомир снисходительно взглянул на Елизавету и, наверное, очень пожалел, что она – княжна, а не простолюдинка, с которой он быстро сумел бы сбить спесь.

– Ты и сама брыкаешься, как лошадка, – примирительно улыбнулся рыбак. – Вон там, в кустах, сними с себя все, пока солнце светит, а я огнище разведу, согреешься.

– Раздеться? Чтобы ты, недостойный, видел тело великой княжны? – слово в слово повторила девчушка то, что сказала когда-то ее мать, великая княгиня Ингигерда, после того, как, возвращаясь из прогулки к озеру, они попали под ливень.

Они тогда забежали в хижину сторожа пасеки, где была жарко натоплена печь. Но когда бывший княжеский дружинник предложил княгине, отдавшей свою дождевую накидку дочери, помочь раздеться, чтобы поскорее просушить одежду, она, содрогаясь от холода, произнесла то, что, подражая ей, только что молвила Елизавета. При этом еще и добавила: «Мы с Елизаветой – норманнки. Чего бы мы стоили, если бы боялись дождей и холода?» Почти то же самое сказала она сейчас и юному рыбаку Радомиру.

– Если хочешь, чтобы не подсматривал, то неподалеку, за изгибом реки, мой рыбацкий шалаш стоит, где я обычно лодку свою держу. Там есть печь и лежанка. Ты будешь греться, а я выйду, проверю ятери, наверное, там полно рыбы.

– Не о рыбе ты должен думать сейчас, смерд, а о том, как спасать княжну, – сдержанно возмутилась норманнка.

– Об этом я и думаю. Курень рядом.

Но и на сей раз Елизавета ответила отказом и потребовала, чтобы Радомир как можно скорее подвел ей коня и помог взобраться в седло.

Коська теперь выглядел ангельски смирным и смотрел на княжну невинными, слезящимися от умиления глазами. Когда Радомир подвел его к княжне, этот гуннский пони даже миролюбиво потянулся к ней запененной мордой, как делал это обычно, желая продемонстрировать свою радость от встречи с юной наездницей. А когда княжна наотмашь ударила его по ноздре затянутой в кожаную перчатку рукой, пони обиженно помотал головой. Не зря, видно, в жилах его текла кровь норовистых предков – низкорослых гуннских степняков, от которых и вела свое начало русинская ветвь этой породы[33], «примчавшейся» на Русь вместе с конницей Аттилы и его сыновей-преемников.

Старый конюх Ульдин, родословная которого по отцу тоже уходила ко временам гуннских нашествий, даже утверждал, что предок Коськи служил учебным конем детям одного из гуннских каганов. Похоже, что теперь лошадка готова была выпрашивать себе прощение, ссылаясь на вольнолюбивую, бунтарскую кровь предков своих.

– Твоя хижина стоит неподалеку от того места, где когда-то стояло капище язычников? – спросила Елизавета, готовясь вернуться в седло.

– Неподалеку, – проворчал Радомир.

– Старшая сестра моя как-то говорила, что в этой хижине бывает волхв.

Солнце поднималось все выше и становилось по-летнему жарким. Хотя княжна и чувствовала себя в мокром одеянии неуютно, тем не менее тело постепенно отходило от речного холода, проникаясь одновременно и своим собственным, и солнечным теплом. Во всяком случае, теперь княжна уже могла не торопиться, а на крики с того берега реки, откуда ей советовали поскорее возвращаться, – попросту не обращать внимания.

– Это мой дед, волхв Перунич. Он живет за несколько верст отсюда, в урочище, у Черной Могилы.

– Ага, значит, «молодым волхвичем» сестра называла тебя, – едва заметно улыбнулась княжна, обрадовавшись тому, что легко разгадала тайну старшей сестры.

– Другого волхвича в этих краях быть не может.

– Волхвов рядом с летними княжескими хоромами тоже быть не должно, – властно обронила Елизавета. – Разве твой дед, волхв Перунич, про то не ведает?

– Он многое ведает, – тут же возгордился своим предком Радомир, – чего не ведает даже твой отец, великий князь.

Подсаживал он княжну на коня долго и неумело. Но юная княжна не только не обижалась на него за это, но и сама не очень-то старалась попасть левой ногой в стремя, а затем перебросить правую через седло. А тут еще и лошадка начала вертеться, то отводя от наездницы свой круп, то приближаясь к ней.

А тем временем в душе девчушки, вместе с игривым коварством, зарождались и первые по-настоящему женские чувства. Называя Радомира волхвичем-неумехой, Елизавета задиристо посмеивалась над ним, умышленно соскальзывая подошвой сапожка со стремени, а когда все-таки устроилась в седле, деловито поинтересовалась:

– Это возле Черной Могилы находилось когда-то требище, на котором сжигали мертвых и приносили в жертву Перуну предков наших?

– Возле могилы…

– Когда-нибудь проведешь меня к ней.

– Кто же тебя в такую даль отпустит? – окинул ее ироническим взглядом Волхвич.

– Запомни, раб княжеский, что я уже взрослая, – назидательно молвила княжна.

– Какая же ты взрослая? – рассмеялся Волхвич, прощая ей «княжеского раба». – Даже меня, и то пока еще взрослым не признают, а уж тебя, младеницу…

– Это я – «младеница»?!

– Так обычно говорит моя мать, предупреждая, что на девиц заглядываться мне пока еще рано, а на младениц уже поздно.

– Перед тобой стоит норманнка, жалкий рыбачишко! – напомнила ему княжна. – А норманнки взрослыми становятся рано. Значительно раньше, нежели ваши славянки, – решительно дернула она поводья и, слегка пришпорив своего Коську, направилась к реке.

– Ладно, если княгиня Ингигерда отпустит тебя на Черную Могилу, проведу.

– Не отпустит, так сама уйду.

– Но только тогда проведу, когда хоть что-нибудь узнаешь о богах наших – Перуне, Световиде-Даждьбоге и Велесе, о Свароге и Роде, о волхвах и капищах, о том, от кого мы, славяне, произошли. А то ведь с чем ты, норманнка, заявишься на старое капище, рядом с которым, в Черной Могиле, покоится прах всех древних волхвов?

– Я прикажу монаху Дамиану, чтобы он больше рассказывал о древних языческих богах и волхвах, а себе прикажу прилежнее, чем до сих пор, внять его рассказам. Тогда на капище и Черную Могилу поведешь?

– Тогда поведу.

– И с дедом своим, волхвом, познакомишь?

– Могу даже попросить его принести тебя в жертву Перуну.

– Меня? Княжну?! – как-то слишком уж серьезно восприняла эту угрозу Елизавета.

– Давно уже Перуну не приносили в жертву юных княгинь, – благочестиво поднял глаза к небу Волхвич. – Прости нас, боже! Этой жертвой ты будешь доволен.

– Значит, не спасать меня от печенегов, черных клобуков и прочих волков степных намерен, а, наоборот, готов убивать?

– Жертвоприношение убийством не считается. Жертве оказывается божественная честь. Хоть это ты уже могла бы знать, норманнка?

– В таком случае обещаю: как только стану великой княгиней или королевой, первое, что я сделаю, это окажу подобную же «небесную честь», тебе, княжий раб.

Такой решительности от этой княжеской «младеницы» парнишка уж никак не ожидал.

– Да нет, это я просто так сказал, – начал оправдываться Радомир, входя в спокойную воду речушки вслед за Коськой. Не мести княжны он испугался – обидеть ее не хотел, слишком уж понравилась ему эта златовласая красавица, жаль только, что возрастом не вышла. Пока что… – Конечно же, я буду защищать тебя. Если хочешь, специально стану воином княжеской дружины.

– Но там ведь нужны настоящие воины, – скептически осмотрела она плечистую фигуру парнишки с выделяющимися бугорками мышц на руках.

– Когда-нибудь я стану лучшим из них.

– Когда еще это случится?! – притворно вздохнула Елизавета. – И случится ли?

Уже когда Радомир сорвал лодку с отмели и уселся в нее, княжна, лошадка которой теперь покорно месила копытами прибрежный ил, расстегнула красную фибулу и, сняв с себя белое корзно[34], бросила его в лодку.

– Ты решила раздеваться посреди реки? – въедливо поинтересовался пятнадцатилетний Волхвич.

– Если на этот раз позволишь мне утонуть, эта накидка останется тебе на память, – с притворной тоской в голосе и во взгляде объяснила ему юная княжна.

– Просто веришь, что без нее не так быстро пойдешь на дно.

Поскольку гуннского характера своего Коська больше не проявлял, они переправились через речку довольно быстро. Молодая крестьянка из ближайшего дома, в печи которого, по велению конюшего, уже был разведен огонь, быстро раздела княжну, развесила одежды для сушки, а саму гостью напоила настойкой из каких-то трав, приправленной диким медом.

Все это время Радомир крутился возле избы, желая убедиться, что княжна не заболела, а еще– тайно надеясь, что она, уже переодетая в крестьянское платье, выйдет из дома.

– Теперь ты ждешь награды за спасение княжны? – вполне серьезно спросил его конюший.

– Ничего я не жду, – отмахнулся от него Радомир.

– Правильно, не жди.

– А почему не ждать? – тут же поинтересовался волхвич.

– И никому не говори, что происходило на реке, – проворчал конюший. – Так будет лучше для всех нас, особенно для княжны. Если только хочешь еще раз увидеть ее.

– Да не хочу я ее больше видеть.

Конюший хитровато ухмыльнулся и метнул взгляд на крыльцо дома.

– Не зарекайся, не зарекайся. Она ведь не всегда будет при таком детском теле, как сейчас.

Радомир намеревался что-то молвить ему в ответ, но в это время на холме неподалеку появился вестовой дружинник князя с конским хвостом на копье.

– Все мужчины, способные держать в руках щит и меч, – прокричал он, – должны немедленно явиться к монастырскому храму! Таково повеление великого князя!

– А что там случилось?! – встревоженно спросил конюший, когда вестовой повторил приказ князя.

– Великий князь киевский Ярослав собирает ополчение! Идем на князя Мстислава Владимировича, который, против воли отца своего, хочет сесть на киевском престоле!

Конюший и трое крестьян, которые все еще оставались у его подворья, переглянулись.

– Неужели опять брат на брата?! – удивленно покачал головой самый старший из них по возрасту, у самого виска которого пролегал глубокий шрам – отметина одного из множества подобных походов, происходивших на Руси в последние годы.

Однако страхи старших Радомиру были неведомы. Услышав о приближающейся войне, он тут же метнулся к гонцу, сотнику княжеской дружины Ясеню, который был его стрием[35]. Выслушав просьбу волхвича помочь ему стать ополченцем, чтобы со временем перейти в княжескую дружину, Ясень поначалу отмахнулся от подростка, заявив, что тот слишком юн, и развернул коня. Но поскольку Радомир бросился бежать вслед за ним, вскоре остановился и, вновь окидывая крепкую фигуру парнишки оценивающим взглядом, процедил:

– Хорошо, пойдешь со мной. Отроком-щитоносцем, при обозе. Только потому возьму тебя, что очень уж любо мне пророчество деда твоего, волхва. К тому же теперь нам понадобится много воинов, и нужно, чтобы ими становились как можно раньше. Завтра приходи к монастырю готовым к походу.

Радомир прекрасно знал: когда-то волхв напророчил Ясеню, что тот станет боярином и воеводой. Правда, предсказание пока что не сбылось, но все же… Обрадованный добротой стрия, Волхвич прокричал ему вслед:

– Волхв Перунич никогда не ошибается! И если уж он что-то напророчил…

– Знать бы, что напророчат мне вскоре боги и вражеские стрелы! – последовал безрадостный ответ опытного воина.