Читать книгу Алые проталины - Борис Алексеев - Страница 4

Введение

Представим Храм искусства как Вавилонскую башню, где все говорят «на разных языках». Художники – на цветном наречии радуги, музыканты – камертонами гармонических тонов, писатели и поэты – иероглифами литер, ученые – алгебраическими построениями цифр… И не понять им никогда друг друга, если бы не Матерь София, Премудрость Божия, повелевшая служить избранникам своим у Престола Красоты и днем, и ночью.

Кто отступит на шаг от Престола, того муза-диаконисса под ручку выведет из алтаря искусства, мол, «ступай с миром, отступничек дорогой». Более того, даст от щедрот Матери мешочек гульденов на прощанье, дескать, «на сытую жизнь». Это на Западе.

У нас не так! Только ты от дарохранительницы всего на шаг отошел дух перевести, тут же Федька-алтарник, балбес здоровый, схватит тебя за ворот, выпроводит из алтаря, да пинком с солеи столкнет, не поленится! Ты ему: «За что?!», а он в ответ: «Поэт в России больше, чем поэт! – ступай с Богом и не смей возвращаться – пускать тебя не велено!». И горько, и стыдно, а что поделаешь, сам виноват – шелохнулся.

Часть 1. «Мушкетеры короля»

Декабрь 2030-ого года.

Здание Московского художественного училища. Мастерская живописи. Высокие потолки, украшенные реликтами интерьера – деревянными кессонами. Витражные окна до потолка, обнимающие половину московского неба. В центре мастерской – небольшой стол, покрытый розовой велюровой тканью. На столе чья-то внимательная рука расположила нехитрый натюрморт: пара яблок «а ля Сезанн», лукошко, до краев наполненное киноварной ягодой клюквой, и два-три столовых предмета, так сказать, «для темы». Часть ягод рассыпалась по ткани, подсвечивая зеленовато-розовые тени яблок алыми рефлексами.

Скрипнули петли дубовой входной двери, и в мастерскую протиснулся художник Лешка, талант и будущий гений. Лешка подсел к натюрморту, перевел дух и принялся выдавливать на палитру краски.

Минуты не прошло, как дверь скрипнула вторично. В мастерскую вбежал поэт Гоша в желтом пуловере и шарфе неопределенного цвета, художественно увитом вокруг его тонкой поэтической шеи.

– О-ба-на! Красотища-то какая, – Гоша тщательно обвел глазами постановку и, не замечая Лешку, стал что-то быстро писать в скомканную старую тетрадку. Леша неодобрительно поглядел на суетливого Гошу, вздохнул и продолжил размечать рисунок натюрморта на небольшом холсте, натянутом на подрамник.

Следует сказать, что творческий акт, будь то живопись, музыка, или слово – штука тонкая. Рождение образа всегда имеет глубоко внутренний, интимный характер. И если рядом оказывается случайный (или преднамеренный) раздражитель, внутренний диалог мастера и будущего творения может не состояться. Гоша это понимал и, заметив недовольство товарища, тактично отошел в сторону.

Через минуту дверь скрипнула в третий раз, и в комнату вошли, громко переговариваясь, закадычные друзья Степа и Лева. Степан учился в Гнесинке и подумывал стать свободным некоммерческим музыкантом, поэтому немного бедствовал. Лев, напротив, происходил из благополучной еврейской семьи. Его отец работал доцентом на кафедре математики МГУ, а сам Лева учился в аспирантуре и по настоянию отца давал частные уроки.

– Лев, рыкни что-нибудь, смотри, красотища-то какая! – пропел губами Степа, не отводя глаз от содержимого лукошка.

– Да, натюрморт что надо. Как говаривал мудрец Мебиус: «замкнутая алгебраическая полнота». Или, проще говоря, продольный срез осеннего клюквенного болота, равный фиксированному объему деревенского лукошка! – ответил Лева, оглядывая предметы.

Леша отложил кисти и с улыбкой стал рассматривать своих «очень старых», но по-прежнему совершенно непохожих друг на друга товарищей. Вопреки мнению о том, что общение усредняет личности собеседников (например, пара хозяин – собака), наши герои во всех перипетиях житейского сосуществования оставались прежде всего личностями, напоминая знаменитую четверку мушкетеров Дюма. Описать их дружбу, наверное, можно, перефразируя известную поговорку: «дружба дружбой, а личность личностью».

Но вот дверь скрипнула снова, и на пороге появилась юная особа в белой, расшитой золотом тунике. Густые каштановые волосы, подобные морским волнам, вскипали на плечах девушки и свободно падали вниз. Казалось, божественная Ника Самофракийская впорхнула в мастерскую.

– О-ба-на!.. – Гоша процитировал самого себя, взволнованный очередной встречей с прекрасным. Цанговый карандаш скатился с его ладони, противно подпрыгнул пару раз по половицам мастерской и застыл в метре от прекрасной незнакомки.

Леша встал и чинно поклонился девушке:

– Простите, Вы чья муза будете?

Все ребята вслед за Лешей склонились перед девушкой в старомодных, витиеватых поклонах.

– Я за вами, – коротко ответила она, – идемте же!

Часть 2. «Московия» (прямого отношения к теме повести не имеет).

Лавируя между ящиками, мольбертами, творческими работами и учебными пособиями, Ника в окружении ребят стремительно прошла по коридору, спустилась по парадной лестнице главного корпуса и вышла на улицу.

Хотите знать, как выглядит постсобянинская Москва 2030-ого года?

Впрочем, в нашей стране о будущем догадаться не трудно. История матушки-России, видимо, никогда не станет учебником жизни и сводом полезных рекомендаций для ее детей, начинающих всегда жить сначала. На каждом историческом промежутке мы бросаем в корзину прежние тексты, считая их негодными, и пишем с чистого листа новые исторические откровения. Увы, наше неистребимое революционное начало всякий раз оказывается в плену известных заблуждений. Тогда мы говорим: «Бес попутал!» И тут же, забыв собственные слова, открываем чистый Word.

Да, именно так. Московские улицы лужковских и собянинских периодов муниципального всевластия «беспечно» меняли за государственные деньги пешеходную брусчатку и газонные оградки. Городские нововведения определяли портфель заказов «свечных» заводиков очередного правящего клана.

«Что вы хотите, татарин на Москве!» – охали бабки на лавочках. «Да, иго татарское – штука долгая…» – вторили им рублевые старички-пенсионеры.

Как этим русским не промывай мозги: мол, не было никакого ига, и Куликова сражения тоже не было – нет, твердят свое! Им, родимым, уж и пенсию на рупь повысили, а они большого мурзу Собянина так и кличут «лукавым татарином», ну что с них взять!

Однако, заболтались мы. Век-то иной, а в глазах москвичей так и стоит наследная чистота московских улиц времен пятидесятых, послевоенных. Скажите, потомки, кто из вас нынче помнит грандиозное советское кино Марлена Хуциева «Застава Ильича»?

…Идут русские воины ранним утром по безлюдной Красной площади. Приглядитесь, они меняют караул не у мавзолея с останками вождя, а у нашего с вами порога.

Часть 3. «Храм красоты»

Наспех накинув что-то из верхней одежды, ребята, возбужденные интригой происходящего, шли метрах в пяти позади плывущей, как белый парус, божественной Ники. Известно, что в декабре температура Москвы разительно отличается от показателей греческих термометров. Тем не менее, девушка шла в открытой легчайшей тунике. Поверх ее крыльев, не видимых простым глазом, развевались белые античные ленты.

Так, переходя с одной улицы на другую, они подошли к городской окраине. Неряшливая промзона, похожая скорее на свалку, чем на регулярную территорию города будущего, вдруг расступилась, и наши герои оказались на площадке, отгороженной от прочего пространства стеной из белого природного камня. Девушка обвела ребят строгим внимательным взглядом и пригласила войти в сложенный из розового травертина проем в стене. Смеркалось. На небе загорались первые звезды. Ребята один за другим последовали за девушкой. Лева чуть задержался, определил по Большой Медведице местоположение Полярной звезды и после этого вошел в проем вслед за другими.

– О-ба-на! – еще раз процитировал Гоша самого себя, с восторгом оглядывая великолепную залу неопределенных размеров, сверкающую, как Сезам, отсветами не одной тысячи драгоценных камней и кораллов.

– Друзья, я приветствую вас в храме Красоты! Это не сон. Все, что вы видите вокруг себя, реально существует. Просто остановилось время, и мы имеем возможность рассмотреть изнутри порядок вещей. В жизни, когда время непрерывно перемещает нас, такой возможности нет, – голос девушки нарушал тишину залы и казался самостоятельным сгустком звука, летающим, как горлица, среди высоких подпружных арок и колонн.

Она подошла к внушительной кубической форме из красного мрамора, покрытой золотистой материей. В самом центре куба лежала книга в потемневшем от времени кованном переплете.

– Перед вами Престол, главное сакральное вместилище Духа Красоты. Именно Ему вы в меру сил старались служить своими творческими устремлениями. Мне поручено пригласить вас на торжественную службу, которая сегодня состоится в этой зале. Пока же предлагаю вам оглядеться и просто полюбоваться красотой.

С этими словами девушка повернулась, отошла немного в сторону и исчезла между колонн.

Как долго бродили наши герои по многочисленным переходам сверкающей залы, определить не смог бы даже Лева, ведь время, как сказала девушка, остановилось. Каррарские мраморы, дорические капители, легкий искрящийся потолок, выложенный из азуритовых гранул, тихая, звучащая ниоткуда органная музыка наполняли пространство храма возвышенным дыханием неведомой, иной жизни. Хотелось забыть совершенно мирские помыслы и поручить себя неусыпному путеводителю по храму Красоты – Духу Божественного Равновесия…

Часть 4. «Невероятная встреча»

Но вот зала стала наполняться людьми. Ребята с недоумением смотрели на одетых в различные исторические костюмы мужчин от молодых ровесников наших героев до глубоких стариков. В отличии от сценического перевоплощения, залу заполняли реальные исторические персонажи.

Всегда существует возможность сорвать маску «а ля Станиславский» даже с выдающегося актера. Когда же перед вами сама жизнь, по вашей спине бежит резвый холодок, оповещающий, что аплодисментами и расшаркиванием в гардеробе на этот раз дело не кончится. Вам лично придется в чем-то поучаствовать.

– Я понял! – Лева дернул Степана за рукав, – это гении!

Действительно, когда улеглось первое возбуждение, ребята заметили, как толпа, словно ожившая иллюстрация к юбилейному выпуску «ЖЗЛ», распалась на множество персоналий.

Молодой стройный баловень судьбы Рафаэль беседовал о чем-то с коренастым мрачным стариком. Уродство собеседника не оставляло сомнений в том, что это сам Микеланджело. Рядом с ними стоял в задумчивой позе великий Леонардо да Винчи и время от времени улыбался втайне от говорящих. В руках у Леонардо был свиток с витиеватыми гербовыми печатями, перевязанный пунцовой шелковой тесьмой. Лева обратил внимание на бережность, с которой Леонардо перекладывал свиток с руки на руку, защищая его от эмоциональных движений Микеланджело. «Эх, знать бы, – подумал Лева, – что в этом пергаменте!..»

– Братцы, да это же Пушкин! – простонал Гоша, выглядывая в толпе смуглого мужчину небольшого роста с вьющимися бакенбардами. Пушкин весело что-то рассказывал высокому идальго в испанской фетровой шляпе с культей вместо правой руки. Да-да, собеседником Пушкина был знаменитый Сервантес. К ним подбежал запыхавшийся Володя Высоцкий и «по секрету» шепнул пару слов, от которых все трое расхохотались. Разобрать слова не было никакой возможности, т. к. толпа росла, шумела, буквально «выкипая» из обширного пространства залы.

– Начнемте, друзья! – торжественно объявил старец в белой греческой тоге и голубой накидке, переброшенной через плечо.

– Это Гомер, – шепнул Гоша стоящему рядом Лешке. Леша не ответил, т. к. не смог разжать сомкнувшиеся от волнения челюсти.

Толпа выстроилась перед Престолом, каждый, кто имел головной убор, снял его. Слепого Гомера подхватили под локти два пожилых грека, в которых не трудно было узнать Аристотеля и Платона.

– Друзья! – воскликнул Гомер, – сегодня особый для всех нас день. Сегодня в торжественной службе во имя Красоты участвует само время! Поглядите на этих юношей, – тут, несмотря на слепоту, он точно указал на четверку наших героев. Все присутствующие в зале обернулись. Гомер продолжил. – Роль, которую предстоит исполнить этим юным риторам Красоты, еще хранит будущее. Но мы сегодня имеем возможность с их помощью вернуть человечеству наши мысли, которые не сохранило время. По окончании торжественной службы я благословляю вас вручить нашим гостям стертые прихотью богов и человеческой вражды достижения разума, псалтири и резца. Да будет так!

Началась торжественная служба. Если бы константа времени позволяла почувствовать длительность происходящего, все равно, для наших героев регламент службы показался бы яркой мгновенной вспышкой.

А происходило вот что.

Гении выстроились друг за другом в очередь к Престолу. Гомер взял Древнюю Книгу и встал перед Престолом в окружении Аристотеля и Платона. Каждый подходивший брал из рук Гомера Книгу, поднимал над собой и произносил: «Во имя Красоты да будет память обо мне!» Затем возвращал фолиант Гомеру и с поклоном отходил в сторону. Так, в абсолютной тишине, один за другим шли к Престолу великие светочи человеческого разума и духа.

Вот последний из них (но первый на шахматной доске) гроссмейстер Алехин, завершая шествие, произнес единое для всех восклицание и передал Гомеру священную Книгу. Гомер положил Книгу на Престол.

Как только служба закончилась, гении окружили наших героев. Знаменитости имели до ребят особые поручения. В очередь на разговор к Гоше выстроились… Александр Пушкин, прокуренный Бродский, за ними Цветаева с рубчиком на шее и гусар Гумилев… Степан же оказался совершенно не виден под париком рослого и сутулого Баха. Рядом нервно вышагивал, стараясь обратить на себя внимание, франко-американский гений русского происхождения Игорь Стравинский. Моцарт же, как дурной мальчик, вертелся у Стравинского под ногами, комкая в ладошках партитуру неизвестной части «Реквиема»…

Вдруг в один миг не стало никого. Огромное количество исписанных на разных языках бумажек лежало повсюду. Не успев распрямиться от долгой скрутки, они шелестели друг о друга, как осенние листья. Наши герои поднимали драгоценные письмена, стараясь не упустить ни одного. В этот момент из-за колонн вышла девушка-путеводитель, подошла к Престолу и произнесла: «Что ж, начнем и мы, пожалуй!..»

Часть 3. «Личный выбор»

– Ой, что с вами? – Ника всплеснула руками, оглядывая ребят. Великолепную четверку немилосердно трясло, как на вибростанке. Пережитое эмоциональное возбуждение выворачивало незрелые нервные системы наизнанку. Не владея собой, ребята пытались ухватиться друг за друга и тут же отдергивали руки, как от оголенной электропроводки.

– Успокойтесь, наконец! – воскликнула девушка, – хватит уже!

Ее строгий тон подействовал на наших героев, как холодный душ. Ребята замерли в неестественных позах. На смену их нервическим всхлипам пришло странное общее беззвучие. Где-то высоко вверху, в узорчатых капителях колонн ворковали горлицы. Но шорохи птичьей толкотни заглушала гулкая дробь четырех сердечных барабанов.

Девушка подождала, пока утихнет дробь, и затем, поскрипывая кожаными сандалиями, подошла к Престолу:

– Ваша задача – восстановить в житейском обиходе утраченные нити творчества. К сожалению, человеческое миропонимание не опирается на Премудрость Божию. Поэтому из века в век образуются все большие провалы в красоте, скреплявшей некогда первоначальную систему мира.

Много лет назад красота безраздельно царствовала над разумом человека. Древние рукописи, скульптуры, мозаики, фрески, знаменные распевы Руси – это средоточие красоты. Увы, начиная с прошлого века, отсутствие классической гармонии в человеческом доме стало нормой. Вы должны знать, что на месте каждого уничтоженного интеллектуального шедевра, остается несмываемое черное пятно, черная дыра, в которую проваливаются лучшие потенции человека. Более того, проваливаются, оставляя на поверхности земли выжженные оболочки благородных мыслей и высоких чувств. Короеды поедают эти жалкие останки духа, покрывая (не в храме будет сказано!) «интеллектуальными» испражнениями некогда цветущие долины. Уничтожение предметов красоты – это прибыльный бизнес последнего времени. Все началось с археологических раскопок, когда черные археологи стали нарушать целостность гробниц и выставлять в витринах музеев, или на продажу безжалостно расчлененную красоту. Всегда лукавым оправданием совершенного вандализма была некая научная необходимость. Вскрывая могилы и выкусывая из земли собственную историю, человек постепенно превратился в слепую гидру, пожирающую саму себя.

Простите меня за длинное предисловие, но роль, которую поручает вам Премудрость, должна быть вами понята до конца. Если в мир вернется множество уничтоженных мраморов Фидия, если то, что говорил Сократ, станет достоянием человека не только в изложении Платона, но и в текстах его прижизненных биографов, если иконы великого русского изографа Андрея Рублева, канувшие в лету, вновь засияют в храмах, верьте, друзья мои, мир изменится! Ведь смысл всякого творчества – поиск Божественной Премудрости, – девушка на минуту смолкла, перевела дух и продолжила, – вам каждому надлежит совершить подвиг отрешения от себя, стать сосудом, в который Красота нальет свое молодое вино. Честно говоря, я вам не завидую! Найти силы для сопереживания труду сотен выдающихся мастеров – не просто. Но другого пути нет. Красота не клонируется, но всегда возникает впервые, даже когда автор любовно копирует уже им совершенное. Сейчас у Престола каждый из вас озвучит наказы гениев прошлого и испытает на себе великую силу искусства, выжигающую в человеке все мелкое, сорное и злое. Помните, как сказал Пушкин? – «Гений и злодейство, две вещи не совместные!» И хотя Премудрость выбрала именно вас, вы можете отказаться от предложенного вам подвига. Решайте.

Дева смолкла, отошла сторону и присела на валик основания колонны. По смущенному виду ребят невозможно было понять, к чему склоняются их мысли. Константа времени, как натянутый резиновый жгут, казалось, вот-вот лопнет, не дождавшись их решения. Первым очнулся Алексей…

– Мой отец был летчик. Он погиб в Афганистане. Нам с матерью вручили отцову золотую звезду Героя. Я тогда был еще маленький и мало, что понимал. Но помню, как от слез матери сжалось мое сердце, и я прошептал: «Мама, не плачь, я обязательно сделаю твою жизнь прекрасной!» Я согласен.

– Нет-нет, и думать тут нечего! – в необычайном волнении заговорил Гоша. – У меня в руках последнее неизвестное стихотворение, написанное Пушкиным утром перед дуэлью! Об этом никто не знает потому, что Пушкин его сжег! Вы только послушайте!

Гоша в великом волнении прочитал небольшое стихотворение, в котором Александр Сергеевич детально описывал свою предстоящую смертельную дуэль, и в последней строфе просил Бога простить его за намерение убить человека.

– Я тоже согласен, – Гоша смолк и отошел в сторону, стараясь не показать друзьям внезапно брызнувшие из глаз слезы.

– А я нет! – с вызовом ощетинился Лева, – я не против сделать жизнь лучше, но я против нарушения исторического процесса. Восполняя изъяны красоты, мы покушаемся на саму Софию, Божью Премудрость, о которой так трогательно поведала нам прелестная путеводительница. Если премудрое время повелело забыть девять десятых из совершенного, то в этом должен быть свой исторический смысл! Потеря большинства, быть может, определена Богом как жертва ради той, десятой доли, которой суждено остаться в истории и служить человечеству вечно…

– Вечно? – возразил Леве Степан, – Лев, ты же сам мне не раз говорил, что любое априори заданное абсолютное понятие в реальном операторе, каковым является время, становится относительным. Вечные монастыри на Косовом поле в наш просвещенный двадцатый век оказались стерты с лица Земли американской бомбежкой. Это тоже пример «вечной» исторической справедливости?

– Да я что, – смутился Лева, – вообще-то, я тоже «за». Боюсь только нарушить систему.

– И вообще, мужики, кто мы такие, чтобы нос воротить от избранников Неба? Мы же спорим с волей Престола! Я – с благодарностью «за»! – подытожил Степан.

Эпилог

Леша дописывал натюрморт, поглядывая на радугу через высокие витражные окна мастерской. У него за спиной, упираясь головой в притолоку проема, стоял огромный Эдуард Венедиктович, академик живописи, руководитель натурного класса, к которому был приписан Лешка, и с нескрываемым изумлением наблюдал за работой своего ученика. Рядом с академиком, затаив дыхание, следил за каждым движением Лешиной кисти преподаватель академического рисунка Гаврила Исайич.

– Не понимаю! – шепнул Гаврила Исайич на ухо Эдуарду Венедиктовичу, – это же сущий Шарден! А подмалевок какой он сделал, видели?

– Видел, Гаврила Исайич, видел, – ответил тот, – сам ничего не понимаю! На наших глазах гений спорит со смертью!

Почтенный Эдуард Венедиктович вытер платком выступившие на глазах слезы:

– Он как радугой пишет! Премудро, ох, премудро все это…