Читать книгу Под знаком доброты - Борис Алексеев - Страница 3

До отправления поезда оставалась минута. Рассекая толпу провожающих, Николка протиснулся в купе и, подтянувшись на руках, впорхнул на верхнюю полку согласно купленному билету. Бросив под голову дорожную котомку, он стал рассматривать «жизнь дна». В купе кроме него находились ещё три человека. Один – странный, в чёрной одежде, с длинной, аккуратно расчёсанной бородой – сидел за столиком и читал старую книгу. Страницы этой книги показались Николке необычайно толстыми, наподобие кожи или грубого горбленого картона. Двое других, это была пожилая старомодная пара, перекладывали с места на место три огромных чемодана, пытаясь найти им хоть какое-нибудь расположение.

– Молодой человек, вы не поможете? – попросил мужчина, подавая наверх один из чемоданов.

– Ага, давайте! – Николка ловко скинул с верхней полки кульки матрацев вниз на руки женщине. Затем, перехватив у мужчины чемодан, забросил его на освободившееся место. – Давайте ещё!

– Вот спасибо, вот молодец, сынок!

Когда с чемоданами было покончено, мужчина и женщина наскоро перевели дух и стали потрошить огромную сумку, набитую дорожной едой. Скоро на крохотном купейном столике выросла целая гора бутербродов, баночек и всевозможной зелени. Николка видел, как мужчина в чёрном плаще поморщился, взглянув на обилие еды, и снова углубился в чтение.

Не переставая говорить о житейских пустяках, пожилая пара приступила к трапезе.

– Вовочка, подай мне бутерброд с селёдочкой, – попросила женщина, похрустывая лучком.

– Что это тебя, милая, на солёненькое потянуло? – усмехнулся её собеседник, подавая на газете резаные кусочки хлеба, укрытые сверху кусковой селёдкой «Матиас» с добавлением белого резаного лука и корейской моркови.

– Скажешь тоже! – хохотнула женщина. – В наши годы на солёненькое тянет совсем по другому поводу. Может, тебе кефирчику?

– Налей стаканчик. Чаёк мы попозже закажем, а кефирчик к селёдочке в самый раз будет. Холодненький!

– Тебе подсластить?

– Ну, кинь ложечку. Больше-то не надо, а то к вечеру бздеть начну.

– Вова, будь поскромнее, мы же тут не одни! Положу тебе две. Ничего, наше купе у самого туалета, добежишь, если прихватит. Ха-ха! – Женщина весело поглядела по сторонам и вновь сосредоточилась на еде.

Мужчина в чёрном плаще поднялся, снял верхнюю одежду и молча повесил на крючок у двери. Затем, с трудом подтягиваясь на руках, забрался на верхнюю полку, напротив Николки. Пожилая пара со вздохом облегчения придвинулась к столу и, воркуя о чём-то своём, продолжила есть и потчевать друг друга.

Внизу трепетало животное благоволение, в то время как верхние слои воздуха притихли в задумчивом перегляде двух пар внимательных глаз. Бородатый человек отложил книгу и рассматривал хрупкого шестнадцатилетнего юношу. А юноша, немало смущённый вниманием старца, из-под руки поглядывал на вьющиеся локоны бороды, аккуратно убранные в жилетку.

Наконец бородач прервал молчание:

– Вы далеко едете, юноша?

– До конечной, в город Млечный, – неожиданно для самого себя срифмовал Николка.

– О как! – усмехнулся старчик. – А я грешным делом думал, что в Млечный едут люди несостоявшиеся, лишние, так сказать, в этой жизни. Но, судя по вашему возрасту, оказаться лишним вы попросту ещё не успели.

– Я сам не знаю, почему поехал. Будто кто-то велел. Насилу родителей уговорил. Представилось: не поеду этим летом – жизнь пойдёт не так. Говорят, там есть монастырь и на всё, что ни спросишь, можно получить ответ.

– Ну так уж и на всё? – усмехнулся старец.

– Может, и не на всё. Только кажется мне, есть там то, чего я не знаю. И без этого знания мне здесь, в Москве, не разобраться.

– Толково говоришь. А звать-то тебя как?

– Николаем. Все кличут Николкой.

– Стало быть, Николка-путешественник? – улыбнулся в усы бородач. – А меня, Николка, величают отец Максим. Я священник из того самого монастыря. Выходит, мы с тобой попутчики.

– Священник? А что такое священник, дядя Максим?

– Священник? – Отец Максим улыбнулся. – Как тебе объяснить… Представь: жил на Земле две тысячи лет тому назад Человек. Звали Его Иисус Христос. Не простой это был человек, да и не человек вовсе. Верят люди: был Он Бог. Да-да, именно Бог. Почему и зачем Бог оказался на Земле, это я тебе потом расскажу…

– Наверное, Земля из космоса видится такой маленькой! – задумчиво произнёс Николка.

– Вот-вот, и я о том же. На Земле Богу долго пребывать вроде как не с руки: во всей Вселенной дел, поди, невпроворот. И тогда решил Бог, перед тем как покинуть Землю, оставить учеников, чтобы они Его слова запомнили и передали людям. И для этого придумал Господь такое действие – рукоположение. Это слово не книжное, не приказное. Учитель возлагает руку на голову ученика и благословляет его на проповедь правды и истины. Так поступил Христос. Его ученики, их называют апостолы («апостолос» – по-гречески «посол, посланник»), в свою очередь, рукоположили первых священнослужителей, те – следующих. И так до наших дней.

– Вроде эстафетной палочки?

– Именно так. И если проследить всю цепочку рукоположений, священник – это человек, которого благословил на служение Сам Начальник Церкви Иисус Христос. Родословная служения от Бога – великая честь и великое смущение.

– Почему смущение?

– Смущение о собственном недостоинстве. Представь: коснуться руки Самого Бога!

– Даже страшно… – задумчиво произнёс Николка.

– А ты ничего. С головой, – улыбнулся отец Максим.

– Все мы с головой, пока не потеряем. Ха-ха-ха! – отозвался сосед снизу.

– Иную голову и потерять не грех. Это вроде как баба с возу – кобыле легче, – ответил священник.

– Не-е, не согласен, без головы есть неудобно! – хохотнул сосед, подъедая крошки со стола.

– Разве что, – из вежливости закончил диалог бородач. Потом повернулся лицом к стене. – А тебе, Николка, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, дядя Максим. Вы на них не обижайтесь.

– Эй, малец, чтой-то мы такого сделали, чтоб на нас обижаться? – вспыхнула женщина внизу.

– Ты уж бочку не кати! – подхватил мужчина, зажёвывая очередной блин.

– А я и не качу. Жрали много, бздеть ночью будете, – буркнул Николка, тоже разворачиваясь к стене.

– Николай, прибереги язык, путь долгий, – отозвался священник, кутаясь в одеяло.

Под самое утро, когда рассвет ещё только начинал подрумянивать розовым холодком серые ночные тучи, поезд замедлил ход, а потом как-то резко и испуганно остановился. Многие пассажиры на верхних полках от внезапного толчка едва не попадали вниз. Возникло общее сонное замешательство. Встревоженные люди, наскоро одевшись, стали выходить из купе в коридор. Оглядываясь по сторонам, они спрашивали друг друга: «Что случилось?».

А случилось вот что. Машинист заметил, как перестук колёс головного локомотива стал давать непонятные сбои. Обыкновенная ровная ритмика торцевых перестуков сменилась серией безалаберных по амплитуде ударов. Более того, возникло ощущение устойчивого дифферента пути там, где его быть просто не могло. Даже по уровню воды в контрольном стакане стало заметно, что путь имеет устойчивый наклон вниз, в то время как дорожная картография ничего подобного не предполагала.

Машинист начал осторожно сбавлять скорость. Когда же обнаружилось, что дифферент увеличивается, он пошёл на резкое торможение. Предпринятые меры предосторожности оказались вполне своевременными: поезд остановился перед участком пути, разрушенным огромным внутренним оползнем. Из котлована торчали рельсовые полотна и груды перемычек.

– Оба-на, приехали… – крякнул машинист и бросился к аварийному коммутатору.

Тем временем солнце чуть приподнялось над лесом и последние сгустки ночных теней растаяли, как мартовский снег, в искрящемся гомоне наступившего утра.

Отец Максим вытащил из-под сиденья свой небольшой чемоданчик и положил руку Николке на плечо:

– Пошли, парень.

– Куда пошли? – удивился Николка. – А как же поезд?

– Ты что, не видишь, как дело обернулось? – ответил отец Максим и громко, насколько могли его слышать пассажиры вагона, сказал: – Друзья, надо покинуть это недоброе место. Здесь нельзя оставаться!

– А как же вещи?! – воскликнула женщина на нижней купейной полке.

– Берите только самое необходимое. Поторопитесь! – требовательно сказал отец Максим и направился к выходу.

Николка едва поспевал за ним.

Священник спустился по приставной лестнице на землю, подал руку Николке и, оглядывая уже столпившихся на земле людей, крикнул:

– Уходите! Уходите как можно скорее!

Но люди медлили, смотрели в провал грунта и не предпринимали никаких действий. Одни говорили, что с ближайшей станции уже выехала ремонтная бригада. Кто-то присутствовал при переговорах машиниста со службой спасения и собственными ушами слышал о вертолётном звене, в срочном порядке вылетающем на участок провала пути. Самые беспечные принялись ломать сушняк и жечь костёр, подрумянивая на огне колбаски и радуясь вынужденной романтике путешествия.

– Идём. Они нас не слышат и не пойдут за нами, – вздохнул священник, уводя Николку окольной тропой прочь от ямы.

Небольшим перелеском они обогнули место разрушения и вновь вышли на железнодорожные пути. Высчитывая каждую третью шпалу, отец Максим зашагал широким шагом к ближайшей станции. Николка, спотыкаясь и почёсывая густую шевелюру волос, переполненную безжалостными комарами, едва поспевал за своим провожатым.

Часа через три вдали показалась пустая платформа. «Червлёное», – прочитал Николка, глядя на покосившийся станционный транспарант.

– Передохнём недолго, – сказал отец Максим, забираясь по разбитым ступеням на платформу. Он достал из чемоданчика ломоть хлеба, завёрнутый в белую тряпицу, литровую банку с маринованной рыбой и бутылку кваса. Бутылка была необычной формы – с узким высоким горлышком и огромным утолщением книзу.

– Какая бутылка! – не удержался Николка. – Старинная?

– Старинная. Ей, насколько я знаю, лет двести. Как-то один старец мне сказал: «Пригуби, Максимушка, мой квасок да забирай сию бутель себе. Чую, много отпущено тебе бродить по Рассей. Пей квасок на помин о моём тебе дорожном благословении». Старчик-то вскоре помер, а его бутель при мне осталась. Так мы с ней и путешествуем по миру.

Николка приподнял бутыль:

– Ух ты, тяжёлая!

– Ну да, вроде вериги.

– Вериги?

– Да, есть такое понятие. Верига на языке наших старославянских прародителей означало «цепь». Если монах вешает на грудь тяжкие вериги, он добровольно принимает на себя страдания за Христа. Как-нибудь я расскажу тебе об этом подробней. Конечно, почитать веригой бутылку с квасом – это на грани смутьянства. Но поверь, Николка, за этой «бутелью» незримо стоит мой старчик. И висят на нём вериги потяжелее сей зелёной неженки.

Наскоро перекусив, путешественники отправились дальше и к вечеру вышли на окраину большого сверкающего огнями города.

– Как-то там они? – размышлял вслух Николка, вспоминая растерянную толпу пассажиров, обступивших злосчастную яму.

– Скоро всё узнаем, – отозвался отец Максим. – Но чует моё сердце: случилось неладное.

Натренированное молитвенными упражнениями сердце не обмануло священника. Действительно, когда они через полчаса подошли к станции, на всех её платформах царили тишина и безлюдье. И в этом безлюдье казался странным грохот вертолётных винтов над головой. Они поднялись по ступенькам в здание вокзала. В вестибюле под репродуктором стояла внушительная толпа, ожидая очередного сообщения о невероятном происшествии, случившемся с поездом на перегоне Дерзковская – Ранчев.

Толпа беспокойно гудела. Каждый высказывал своё видение случившегося. Объединял всех эмоциональный шок. Люди не понимали, как им реагировать на страшную новость. То ли радоваться, что это произошло не с ними, то ли оплакивать незнакомых людей, погибших странной и нелепой смертью.

Произошло вот что. Вскоре после того, как наши герои покинули поезд, яма, в которую провалился участок пути, начала стремительно увеличиваться в размере, захватывая десятки метров новой поверхности. Она разрасталась, как чернильное пятно. За несколько секунд подобралась к головному локомотиву поезда, и он вместе с командой исчез в огромном чёрном пространстве провала. Не сработавшая на расцепление автосцепка вагонов имела страшные последствия: вагоны послушно покатились по рельсам, увлекаемые провалившимся локомотивом, один за другим исчезая в необъятной черноте ямы. Люди, успевшие выйти к тому времени из вагонов, бросились врассыпную, но лишь немногим из них удалось опередить движение смертельной кромки. Счастливчиков можно было пересчитать по пальцам…

Отец Максим присел у окошка, обхватил голову руками и надолго задумался. Николка робко присел рядом.

– Не надо было мне уходить… – прошелестел губами священник, одной рукой обнимая юношу, другой доставая из глубокого кармана рясы мобильный телефон.

– Отче, благословите. – Старец прижал телефон к уху, разгребая торцом трубки плотную копну волос. – Я в Ранчеве. Тут такое дело… Вы уже знаете? Благословите, как поступить. Понял. Еду.

Он отложил трубку и, выпрямив Николку сказал:

– Нам с тобой велено срочно прибыть в монастырь. Пойдём.

Расспросив, как найти автобусную станцию, они отправились по указанному адресу.

– Стыдно мне, – на ходу заговорил Николка. – Те двое пожилых из нашего купе наверняка так и просидели на своих чемоданах до страшного конца. Я им нагрубил с вечера. И как теперь извиняться?

– Признаться, и я растерял к ним внутреннюю любовь, – ответил на ходу отец Максим. – Надо же такому случиться: сам читаю Евангелие, глазами пью благую весть, а сердцем каменею! Какой я после этого священник…

– Отец Максим, отец Максим!

К ним бежал человек лет тридцати. Дорогой костюм, остроносые ботинки и широкий красивый галстук выдавали в нём преуспевающего буржуа.

– Отец Максим, как хорошо, что я вас встретил! – выпалил мужчина, задыхаясь от бега. – Я же вас с вертолёта признал! Смотрю, монах поднимается с путей, ну вылитый отец Максим. Пока искал площадку для посадки, думал, уйдёте, не найду. Слава Богу, свиделись!

– Здравствуйте, Артур, – ответил священник. – Слышали, что стряслось?

– Так я туда и направлялся. Мне сказали, что вы ехали этим поездом. Я ваш вечный должник, решил разыскать вас во что бы то ни стало. А вы живы!

– И что теперь? – спросил отец Максим.

– Давайте полетим туда. Кому-то ведь мы сможем помочь! А потом я вас домчу до Млечного!

– Этот юноша со мной.

– Лишнее место…

– Там разберёмся, – подытожил отец Максим. – Где ваша птица?

Они летели вдоль железнодорожного полотна к месту обвала. Вскоре за верхушками елей стало различимо чёрное пятно. Оно по мере приближения расширялось в размере и в конце концов превратилось в огромную воронку, на дне которой посверкивали крашеные фрагменты провалившегося поезда.

– Какой ужас! – крикнул, не оборачиваясь, Артур и повёл машину на снижение.

Вертолёт, на котором летели наши герои, представлял собой лёгкую спортивную модель десятилетней давности выпуска, вполне работоспособную и ухоженную по всем авиационным протоколам. Небольшой разлёт винта компенсировался легчайшим титановым корпусом и дополнительным вращением винтовых подкрылков. Артур начал аккуратно снижать высоту, погружаясь в тёмную пасть отверстой карстовой ямы. Когда до дна ямы оставалось не более десяти метров, пилот поставил управление вертолёта на автоматическое слежение высоты, выбросил верёвку и начал по ней спускаться на спины поверженных вагонов. Николка затаив дыхание следил за каждым его шагом. Опустившись к входной двери одного из вагонов, Артур защёлкнул карабин лестницы на изгиб перил и через распахнутые створки проник внутрь. Его не было минут двадцать. Наконец он появился в дверном проёме, отвязал лестницу и поднялся на борт вертолёта. Отец Максим, не говоря ни слова, ждал сообщения.

– Живых нет, – коротко сказал Артур и стал поднимать вертолёт на выход из ямы.

Николка не отрываясь смотрел на поверженные вагоны. Его юное сердечко ритмично выбивало: «Как так? Как так?..».

Отец Максим читал молитву. Но за рёвом мотора было заметно лишь его беззвучное шевеление губ:

– Заступнице Усердная, Благоутробная Господа Мати, к Тебе прибегаю аз, окаянный и паче всех человек грешнейший; вонми гласу моления моего, вопль мой и стенание услыши…

Они летели строго на север. Плотные леса средней полосы всё более уступали место равнинному плоскогорью, пересечённому многочисленными речушками и оврагами. Редкие деревушки ютились по берегам рек и небольших озёр. Сырой туманный воздух пощипывал щёки и слезил глаза.

– Скоро Млечный! – крикнул Артур, развернувшись к отцу Максиму. – Сядем прямо у монастыря.

– Добро! – ответил, поёживаясь, священник и, обернувшись в свою очередь к Николке, спросил: – Замёрз?

– Не-е, дядя Максим, – ответил юноша, стараясь отдышать тёплым дыханием окоченевшие ладони.

Артур совершил посадку на асфальтированный клочок перед святыми воротами монастыря, изрядно наделав шума и вызвав окрестный переполох. Плотное кольцо народа буквально за несколько минут окружило вертолёт и принялось рассматривать машину, ожидая выхода пилота и пассажиров. Наконец в створе святых ворот в сопровождении монахов показался и сам игумен.

– А, Артур, что за ветер принёс тебя? – воскликнул игумен.

– Благословите, отче! – ответил Артур. – Привёз отца Максима. Слава Богу, живого и невредимого.

– Вижу сам. Отец Максим, да как же тебе живым удалось выйти из адовой проделки? Ведь какая беда приключилась. Мы уж тут наслышаны.

– Господь вразумил, – опуская голову ответил отец Максим. – Милостью Божией почуял я беду ещё в поезде. Не спалось мне. А когда под утро обнаружилось дьявольское намерение, понял одно: уходить надо. Звал всех, но не слышат люди, уму своему верят. Одно прошу, отче, – отпусти до кельи: глаза слезятся, молитвы просят.

Игумен оглядел Николку.

– Ступай, ступай, отец Максим. Да паренька, попутчика своего, обогрей молитовкой. Гляжу, холодно у него внутри, тяжко.

Затем он повернулся к Артуру:

– А мы пойдём, Артурушка, покалякаем, чем горюшку пособить надобно.

И, обернувшись к одному из монахов, добавил:

– Накормите летунов.

Отец Максим, несмотря на преклонный возраст, буквально бежал по монастырю. Николка едва поспевал за его сутулой спиной. Перед папертью храма священник остановился и, совершив широкое крестное знамение, стал подниматься по ступенькам. Николка помог ему открыть тяжёлые старые двери, и они вошли в гулкий полумрак церкви.

Храм был пуст, если не считать низенькой сгорбленной старушки, оттиравшей свечной нагар с витиеватых подсвечников. Литургия только что закончилась. Приятно пахло ладаном и влажным человеческим дыханием.

Отец Максим опустился на колени перед большой иконой Богородицы. Его спина сжалась и застыла в неестественно наклонённом вперёд положении. Что он шептал, Николке не было слышно, но от спины, как от репродуктора, исходили невидимые динамические волны. И Николке казалось, что он слышит сухие повторяющиеся всхлипы и бесконечное количество слов «помилуй», «прими с миром» и «вонми гласу моления моего, вопль мой и стенание услыши»…

Николка медленно опустился на колени, прикрыл лицо ладонями и стал сначала негромко, но потом всё звучнее повторять:

– Боженька, Ты добрый, заступись за мёртвых и помилуй живых!

Окончив молитву, отец Максим встал и положил на плечо Николки шершавую, как берёзовая кора, ладонь.

– Пойдём, Коля, – сказал и вяло, по-стариковски шаркая, пошёл к выходу. Юноша очнулся, растерянно оглянулся вокруг, как бы припоминая последние мгновения жизни, потом поднялся и поспешил за стариком.

Келья отца Максима находилась на самом краю монастырской территории и представляла собой половину крохотного деревянного дома. По соседству жил садовник Елисей с двенадцатилетней дочерью Анютой. Жена Елисея погибла в автокатастрофе. Садовник после того горестного случая запил и сам чуть с жизнью не простился. Анюта росла как сорная трава – вечно голодная, чумазая и вороватая. А что поделаешь – есть-то хочется. Как-то залезла она под Вербное воскресенье в церковную лавку, стащила то ли крестик, то ли колечко – и бежать. Не тут-то было, поймали плутовку и к игумену поволокли. Истинно поволокли! Анютка орала, кусалась, как бесёнок, да только всё зря. Послали за отцом. А Елисей пьяный лежит на лавке, как мертвец. Лопнуло тогда у игумена терпение. Велел он соскрести Елисея с лавки и в подпол монастырский определить. К обеду другого дня проспался Елисей, открыл глаза и в ужас пришёл, заплакал. Почудилось ему, что помер он и узы каменные на себя принял. В тот день кормить Елисея игумен пришёл сам и долго с ним говорил. Уж о чём говорил, того не узнать, да только остался Елисей в монастыре. А через год дали ему с Анютой полдомика, аккурат через стенку с отцом Максимом. Так из пустяшного Елисея вышел добрый садовник, а Анюта в школу пошла. Девочка-то оказалась смышлёная и кроткая. На сытый желудок прошла вся её разбойная прыть.