Читать книгу Испанская одиссея - Борис Алексеев - Страница 12

Я проспал, вернее, пролежал в забытьи ровно сутки и проснулся только на следующее утро. Меня разбудило осторожное постукивание в дверь. Нехотя я приоткрыл глаза и сквозь мутную по- волоку сна взглянул в окно.

Солнечные лучи беспрепятственно хозяйничали в кабинете. Казалось, оконной преграды вообще не существует.

– Кто там? – спросил я, выдавливая звук из пересохшего горла.

– Сеньор Огюст, вас ждут к завтраку,– ответил низкий женский голос, видимо служанки.

Я выждал небольшую паузу и ответил, украсив речь вежливым словом благодарности:

– Благодарю, сеньора, сейчас иду!

Вдруг сгусток крови, как вылетевший из пращи камень, ударил мне в голову. Происходящее – не сон! Не сон?.. Да, не сон, так сложились обстоятельства. Какие обстоятельства?!

В сознании ещё трепетала надежда на некое недоразумение. Что, если я в бреду, обмороке или в больнице? Где угодно – всё равно. Но наяву такого быть не может! Не мо-жет…

Я ущипнул себя и, почувствовав боль, озлобился.

«Какого ляда… Стоп,– во мне вновь встрепенулся молодцеватый Шерлок,– время, в которое я странным образом переместился, давно кануло в Лету. Но ведь исторический взгляд на время – не единственный. Я понятия не имею о релятивистской механике Эйнштейна, но, говорят, там случается и не такое!»

И снова трепет и восторг эксперимента охватили меня. «Ага, мне предстоит примерить на себя то, что ещё не доставалось ни одному человеку,– два времени!» Я сосредоточился и с лёгкостью припомнил события из прошлой жизни.

– Работает! – воскликнул я и, прижав ладонь к губам (не хватало, чтобы меня сейчас кто-то услышал!), продолжил шёпотом: – Значит, во мне действительно сошлись две жизни. С житейской точки зрения, они исключают друг друга, с биографической – обе имеют равные на меня права. Что ж, поживём вскладчину!..

Повторный стук прервал мои мысли и заставил поторопиться. Я оделся, тщательно оглядел себя в зеркало и вышел из комнаты.

* * *

Пожилая служанка ждала у двери. Моё появление она приветствовала лёгким приседанием, затем выпрямилась и, не говоря ни слова, торжественно поплыла вверх по парадной лестнице. Я улыбнулся и последовал за ней. Женщина ввела меня в уже знакомую залу. Описанию этого архитектурного великолепия я посвятил несколько восторженных строк ранее. В центре залы за столом «а ля Гауди» сидели три человека: мужчина лет пятидесяти, красивая статная женщина неопределённого (бальзаковского) возраста и моя несравненная Катрин.

Мужчина, в котором нетрудно было распознать отца семейства и главу дома, встал и вышел мне на- встречу.

– Папа, это Огюст, я прошу вас с ним познакомиться,– опустив голову, проговорила Катрин, привстав со своего места.

– Хуан Антонио Гомес Гонсалес де Сан-Педро,– торжественно произнёс глава семьи, протягивая мне руку.

– Огюст Родригес Гарсиа,– ответил я, пожимая его руку.

– Моя жена, Мария де Монсеррат Риарио Мартинес де Сан-Хосе,– выговаривая имя жены, дон Хуан отвесил супруге церемониальный поклон,– моя дочь, э-э-э… впрочем, мою дочь вы, насколько я понимаю, уже знаете. Прошу за стол, сеньор Родригес,– хозяин улыбнулся и указал на единственный свободный стул. Не успел я присесть, как слуга в потёртой малиновой ливрее поставил на стол четвёртый прибор и принялся украшать его всевозможными яствами.

– Сеньор Родригес, моя дочь сказала, что, пока вы были в плавании, ужасный пожар уничтожил ваше родовое гнездо в Картахене и вам предстоит отстраиваться заново. Примите мои самые искренние сожаления.

Я склонил голову, лихорадочно соображая, как мне следует реагировать на это печальное известие.

– В связи со случившимся позвольте мне, сеньор Родригес,– продолжил дон Гомес,– предложить вам услуги нашего дома, пока вы не исправите положение погорельца.

Отмалчиваться дальше не представлялось возможным.

– Досточтимый дон Гомес, примите мою искреннюю благодарность,– коротко ответил я, припомнив наказ отца: «Меньше слов – меньше печали».

* * *

По окончании приветственного ритуала дон Гомес, а за ним и все остальные приступили к завтраку. Впервые в жизни я чинно принимал пищу. Это что-то! В нашем светлом будущем мы совершенно не заботимся об изобразительной стороне дела. Польза целиком и полностью определяется количеством и качеством съеденного. Во время трапезы за спиной практически каждого едока изнывает от безделья какая-нибудь техника. Электроника не знает этикета и ежеминутно просит аудиенции, нарушая установленные ритуалы правильной и счастливой жизни.

Теперь же, постигая науку неторопливого застольного разговора, я отвечал на вопросы родите- лей Катрин и по ходу разговора вживался в чужую, незнакомую мне реальность. Одновременно я резал на кусочки дымящуюся на тарелке мякоть кордеро, сдобренную не менее чем десятью приправами и соусами, которые предлагали слуги и лично сам хозяин. Я глотал отрезанные кусочки, не пережёвывая. Жевать и одновременно толково отвечать на вопросы у меня просто не получалось.

– Сеньор Родригес,– обратился ко мне дон Гомес,– пусть дамы простят меня за несвойственную их интересам тему, но мне непременно хочется знать одну деталь. Скажите, вы играете в шахматы?

Он перевёл на меня взгляд, полный нетерпеливого ожидания. При этом тело дона Гомеса неестественно подалось вперёд и застыло едва ли не в падающем положении. Я испугался, что хозяин действительно может потерять равновесие (центр тяжести его грузного тела явно выступал за площадь опоры), и мне ничего не оставалось, как поспешно сказать: «Да». Отвечая дону Гомесу, я наблюдал краем глаза, как донна Риарио приложила палец к губам и что-то тихо сказала Катрин. Затем она подняла к глазам лорнет и внимательно посмотрела в сторону мужа.

О причине столь странной реакции донны Риарио я узнал чуть позже. Оказывается, шахматы для дона Гомеса были не азартной игрой с целью победить соперника, но скорее средоточием некоей надмирной философии. Именно в шахматах дон Гомес находил мистическое отражение всего, что так или иначе происходило в испанской действительности.

Поэтому всякий играющий с ним в эту древнюю игру становился для добрейшего дона Гомеса желанным духовным собеседником. Однако для остроты дискуссии играли, как правило, на деньги. Поэтому проиграть пару (а то и не пару) реалов за разговорами о внешней и внутренней сути вещей дон Гомес не считал для себя зазорным.

Должен признаться, я весьма неплохо играл в шахматы. Моё умение было следствием скорее природных причин, чем осмысленных занятий шахматной практикой. Я легко запоминал расстановку фигур, мог восстановить позицию с любого шага. Сами же ходы производились мною больше по наитию, чем в результате анализа тех или иных продолжений.

– Огюст, ты мой первый кент, который может стать гроссмейстером годам к пятнадцати,– говорил старый Санчо, добряк и шахматный дока, обучивший меня основным правилам этой древней игры. Он любил словечко «кент», и я не обижался, когда Санчо называл меня не по имени.