Читать книгу Ильинский волнорез. О человеческом беспокойстве… - Борис Алексеев - Страница 4

Часть 1. Генные катакомбы

Странная всё-таки это наука – генная инженерия. Берём два белых шарика, накрываем тряпочкой и ждём. Вот из-под тряпочки выкатывается маленький белый шарик. «Ага, – радуемся мы, потирая руки, – заработало!» Через пару минут ещё один белый шарик катится перед нами. «Довольно, – говорим мы, – всё ясно: similia similibus curantur – подобное рождает подобное!»

Но тут (вы не поверите!) под тряпочкой образуется что-то чёрное и начинает двигаться в нашу сторону…

Внезапный страх перед неведомым слепит глаза и мешает разглядеть приближающийся предмет. Он уже совсем близко. Кто-то первый из нас протирает глазницы и видит перед собой сквозь морок воспалённых эмоций (о, ужас!) маленький чёрный шарик! Мы вглядываемся и сообща констатируем невероятное: под тряпочкой в результате «общения» двух белых шариков образовался чёрный сферический предмет!..

А ведь подобное случается и у людей. В благополучной семье рождается ребёнок. Всем-то он хорош, только замкнутый какой-то. На ласку не откликается, доброго слова не скажет. Папа – профессор, мама – педагог. А парень учится на двойки, учителям дерзит, мать не слушает, отца на деньги разводит.

Объясните нам, господа учёные, за что белым шарикам такое искушение? В чём провинились они перед вашей наукой? Что же вы молчите?

Признаюсь, цель столь смелого околонаучного опуса – начать разговор о Сергее. О том самом израильтянине Сергее Львовиче, в лапы которого угодил один из трёх героев нашей повести, добропорядочный иконописец Егор.

«Следует делать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать». Так говорил американский писатель и поэт Роберт Пенн Уоррен. Допустим. Тогда, как появляется на свет зло? Неужели из добра?..

Не может такого быть! Преобразование зла в добро – это понятно. Бог творит добро из любого исходного материала. Потому что Богу, и только Ему, доступно чудотворение.

А зло появиться из добра не может по одной простой причине: инициатор обращения добра в зло должен быть сильнее Бога.

Конечно, присутствие в мире зла – это Божественное попущение нашей свободе воли. Генная инженерия – наука, созданная человеком для «научного» подтверждения богоотступничества. Ведь мы сначала вводим в абсолют порчу, а потом стараемся эту порчу как бы изъять и сохранить добропорядочную видимость абсолюта. Когда же мы рано или поздно встречаемся с нарушениями желаемого абсолюта, нами руководит научное понимание некоего «божественного несовершенства». Иными словами, когда мы оказываемся по собственной воле в затруднительной ситуации, нам кажется, что Всевышний «не досмотрел» за нами, мог уберечь и не уберёг. Нам в голову не приходят библейские воспоминания о первородном грехе, последствия которого до сих пор уводят человека в сторону от Божественной Воли. «Когда это было!» – заявляем мы друг другу. Мы действительно не чувствуем за собой ни вины, ни греха. Для этого нам и нужен Бог. Да, нам нужен удобный покладистый Бог, чтобы на «высочайшем» уровне утвердить тезис вседозволенности: «Верующему грех в грех не вменяется!» Именно такого «Бога» и придумал себе Сергей. Именно к нему он припадал с цветами, информируя визави о своих «житейских успехах».

Досадно, что есть такая наука – «генная инженерия». Не будь её, может, не пришлось бы нам во все века строить, разрушать и снова строить…

Итак.

Семья, в которой родился Серёженька, состояла из очень положительных и порядочных людей. Глава семьи профессор Лев Абрамович Колдовский работал заведующим кафедрой высшей алгебры на Механико-математическом факультете МГУ. Как человек учёный и в высшей степени регулярный, он жил по принципу: «Работа – основа семейного благополучия!» Его супруга Елена Сергеевна Колдовская, в девичестве Пейсах, заслуженный учитель России, так же, как и её почтенный супруг, была исключительно предана профессии, вела общественную работу, часто дискутировала на телевизионных педагогических шоу, отстаивая персонификацию преподавательского ремесла. «Ближе к ребёнку!» – не уставала повторять Елена Сергеевна.

Сын же Серёженька рос фактически на руках бабушки. Баба Соня была женщиной доброй, демократичной, многое позволяла маленькому Серёже. Когда же ей приходилось что-то запрещать, и обиженный внучек набрасывался на неё с кулаками, баба Соня запиралась в своей маленькой светёлке и тихо плакала.

Серёжа закончил школу, как говорят, с горем пополам. Полгода слонялся без дела и в один из дней, не предупредив никого, надолго пропал из семьи. Куда только ни обращалась встревоженная баба Соня, всё зря.

В это время закончился двухнедельный педагогический симпозиум в Карловых Варах, и домой вернулась Елена Сергеевна. Застав плачущую мать, она спросила её: «Мама, в чём дело? В нашей семье не принято плакать!» Баба Соня сквозь слёзы рассказала дочери, что четыре дня назад пропал Серёженька. Никто не знает, где он и что с ним.

«Ничего, найдётся твой внук, – ответила Елена Сергеевна. Она присела на диван и стала просматривать ворох нечитаных газет. А баба Соня утёрла платком слёзы и заперлась в своей светёлке, чтобы не видеть, не знать, не участвовать в надвигающемся горе. На мгновение ей открылось будущее.

Ходики на стене гулко отсчитали время. Елена Сергеевна оторвалась от чтения и вдруг побледнела лицом. «Серёжа? Серёженька!.. – она бросилась к двери матери. – Мама, что ты сказала?!»…

– Пишите заявление. Будем искать, – решил дежурный лейтенант, разглядывая взъерошенную интеллигентную пару, – где же вы раньше были?

– Я… я была на симпозиуме, это за границей! – горячилась Елена Сергеевна. – Я не знала.

Она обернулась к мужу и схватила его за лацканы пальто.

– А вот почему ты не заметил пропажу сына? Отец! Целых четыре дня нет Серёженьки, а тебе всё равно!..

– Потише, вы не дома! – нахмурился дежурный. – Кстати, у нас уже есть заявление о пропаже некоего Сергея. Старушка приходила пару дней назад.

Лейтенант порылся в бумагах.

– Вот. Заявление от Пейсах Софии Эльдаровны о пропаже внука Сергея Колдовского, 17-ти лет. Не ваш ли?

Елена Сергеевна опустилась на лавку возле стойки дежурного, закрыла лицо руками и зашептала: «Как стыдно, как стыдно…»

Лев Абрамович, глядя в пол, ответил дежурному:

– Да, это наш сын…

Серёжа нашёлся на следующий день. Оперативная группа накрыла «малявную» сходку в одном из подвалов, арендованном некоей фирмой «Родон» под зал игровых автоматов. Всё произошло достаточно случайно. Под обычную проверку попала малолетняя воровская малина. Стая оказала сопротивление, пришлось вызывать дежурное подкрепление. Сверкнул нож. Оснований для задержания оказалось предостаточно.

Прямо в отделении из серии предварительных допросов стало ясно, что сходка планировала ограбление инкассаторской машины, обслуживающей соседнее отделение Сбербанка. Более того, пацаны показали на Сергея как идеолога и организатора предстоящего преступления.

– Этого не может быть! – возмущалась Елена Сергеевна, вытаптывая ковровые дорожки городского следственного отдела. – Разберитесь хорошенько! Мой сын не бандит. Уверяю вас, это недоразумение…

В ход были пущены университетские связи Льва Абрамовича и семейные накопления, отложенные на будущий переезд в Израиль. В конце концов с формулировкой «за недоказанностью вины» Сергея освободили и отпустили домой.

В первый же вечер по возвращении сына Лев Абрамович собрал семейный совет. На совете было решено поставить в известность родственников в Израиле о желании семьи в скором времени покинуть Россию.

И только баба Соня наотрез отказалась менять Родину.

– Мой возлюбленный Сергий лежит в братской могилке на Бутовском полигоне. Никуда я от него не поеду и вам не советую. Верьте моему слову: работу потеряете и сына.

– Мама, как ты не понимаешь, Серёжа у них в картотеке. Чуть что, ему всё припомнят, и мы не сможем его защитить!

– Что ж ты планируешь сына в бандиты? – усмехнулась старушка.

– Мама! – взвизгнула Елена Сергеевна. – А ты что молчишь, Серёжа, скажи ей!

Сергей, ни слова не говоря, поднялся с дивана и вышел на балкон.

– Он курит?!. – Елена Сергеевна глядела на сына через тюлевую штору и не верила своим глазам.

Действительно, Сергей раскурил «Marlboro» и демонстративно повернулся спиной к балконной двери.

Лев Абрамович бросил взгляд в сторону балкона, для убедительности встал и озвучил принятое им только что окончательное решение:

– Алгебра не терпит сослагательного наклонения. Мы едем.

– А как же мама? – переспросила Елена Сергеевна.

– Разменяем квартиру. Маме найдём приличную однушку. Прочее продадим.

Так Сергей оказался в Тель-Авиве.

Не станем описывать все перипетии новоявленных переселенцев. Скажем кратко: Лев Абрамович по ряду причин не смог устроиться на математическое отделение Тель-Авивского университета, а Елена Сергеевна столкнулась с совершенно иной практикой израильской системы воспитания. И хотя общие педагогические принципы, на которых основана еврейская семья и школа, ей были хорошо известны (по смерти репрессированного отца воспитанием подрастающей Леночки занималась исключительно мама), российский социум успел приучить профессионального педагога к иным взглядам на формирование личности ребёнка.

Елена Сергеевна не спешила с поиском работы. Во многом это объяснялось внутренней неуверенностью, которая буквально сковала её самосознание после того «непредвиденного» происшествия с Сергеем.

В течение года после переселения в Израиль Аарон Гиршевич, двоюродный брат Льва Абрамовича, оказывал бывшим россиянам посильную помощь и протекцию в трудоустройстве. Но, как и в Москве, Сергей своей непредсказуемой выходкой поверг благополучие семьи в печальную неразбериху.

Пока родители трепетали в поисках работы, Сергей «закорешился» с представителями немногочисленного тель-авивского, так сказать, люмпена. Вскоре в головах подростков родился первый противоправный план. Для его исполнения необходимо было завладеть хотя бы одной единицей оружия.

В Израиле оружие на улице – обычное дело. В один из дней Сергей с двумя подельниками (он и тут успел выдвинуться) напали на двух солдаток. Читателю должно быть известно: в армии Израиля служат не только парни, но и девушки. Девушкам-солдаткам также доверяют ношение оружия, причём не только на службе, но и в увольнительное время.

Нападавшим не повезло, рядом проезжала патрульная машина. Суматоха, выстрелы. Сергею удалось бежать. В таких случаях говорят, «нюх вывел». Но еврейский слушок пошёл.

О, этот еврейский слушок!

Приведу пример: автострада, несутся машины. Кто-то выронил на асфальт небольшой мешочек. Тут же характер автодвижения радикально меняется. Каждая из машин обязательно тормозит у мешочка, а то и останавливается (хотя останавливаться на автостраде запрещено). Любопытный еврей, не покидая машину, оглядывает из окошка своего автомобиля брошенный предмет, секунд десять о чём-то напряжённо думает. Затем трогается и уезжает. Всё, теперь он в курсе!

Поэтому даже отдалённого слуха оказалось достаточно, чтобы Аарон Гиршевич забыл дорогу к жилищу брата, а Льву Абрамовичу в дирекции университета отказали, причём в не свойственной еврейскому менталитету категоричной форме. Про Елену Сергеевну и говорить неловко.

На очередном семейном совещании мать встала перед сыном на колени и стала упрашивать его добровольно подать документы… в израильскую армию. Этот поступок мог сохранить надежду на получение Сергеем израильского гражданства в будущем. За два года всё уляжется, забудется, только отслужи без ЧП! – умоляли родители сына.

Сергей, несмотря на «подростковые шалости», в целом был разумным человеком. Он принял родительскую правоту и подал прошение.

Служил Сергей на удивление терпеливо и благополучно. Довелось даже повоевать с палестинцами. На зачистке палестинских поселений Сергей отличился особым усердием, и командование операцией решило представить турайя (рядового) Колдовского к медали «За отличие». Сергей был счастлив, ему светила третья по значимости военная награда Израиля! Уже должны были отправить в штаб наградное представление, но тут случилось непредвиденное. На очередной зачистке турай Колдовский расстрелял многодетную палестинскую семью только за то, что они не встали перед ним на колени…

В тот же день вечером, после отбоя, его долго били «в кружок» сослуживцы, а бригадный сеген (по-нашему – старлей) стоял «на часах» у закрытых дверей в казарму на случай командирской проверки.

Документы завернули. Когда же подступил срок Сергею покинуть воинскую службу, ЦАХАЛ (Армия обороны Израиля) выплюнула его, как горькую вишнёвую косточку.

Однако к родительскому застолью Сергей явился героем. А на следующий день прямо в военной форме отправился подавать документы в университет. Выбрал факультет по принципу абсурда. Когда его мать спросила, куда он надумал поступать, Сергей ответил:

– Считай, что меня уже приняли на факультет менеджмента имени Реканати!

– Почему менеджмента? – поинтересовалась мать.

– А чтоб не горбатиться на чужого дядю. Своё дело открою!

– И какое ж ты надумал открыть дело? Страны не знаешь, язык не знаешь.

– А я в Россию поеду. Там лимоны по сусекам растут!

Психометрический экзамен Сергей провёл блестяще, несмотря на то, что сдавал он его не на иврите. Перевод английского текста (при полном незнании языка) также не застал его врасплох. Он организовал из прочих абитуриентов мобильную группу поддержки и перевёл чужими руками требуемые три тысячи знаков вполне прилично. В итоге… поступил!

…Приведём ещё один (последний!) факт из биографии этого талантливого мерзавца.

Через полгода после появления Сергея в Москве умерла баба Соня. Отчасти её смерть была спровоцирована поведением любимого внука, который ни разу не заехал и не позвонил. Баба Соня через дочь узнала московский сотовый телефон Сергея и много раз безуспешно набирала заветный номер. Но ни разу Сергей не «поднял трубку» и не перезвонил.

На похороны матери приехала в Москву Елена Сергеевна. Она привезла для сына кучу скромных семейных подарков. Но Сергей один раз вежливо поговорил с ней по телефону, от встречи отказался и на похороны не пришёл.

Ради Бога, не подумайте так: баба Соня сама виновата – кого воспитала, от того и получила. Нет! Да нет же! Вспомните великого мудреца Луция Аннея Сенеку. Ему довелось попечительствовать над Нероном. И что? Несколько удачных лет правления новоявленного Цезаря. А потом – мгла интриг, сожжение Рима и наконец приказ, отданный «любимому» учителю, – умертвить себя…

Что и было Сенекой исполнено собственноручно.

Всё, хватит! Долго описывать гнилое яблоко невозможно. Оно начинает смердить и пачкать текст рукописи. Пока этого не случилось, замкнём о худом уста и вернём повествование к трём положительным героям нашей книги. Где они, далече ль разъехались? Время нынче, аки пушкинская метель, грозное: чуть замешкался в пути – заметёт, ищи-свищи!

Часть 2. Под самой Казанью

Поезд равнозвучно выкатывался за пределы Великого княжества Московского. Где-то вдалеке таилась Казань. Степан и Порфирий пили чай и лениво наблюдали в окошко проплывающие мимо луговины. Но вот показалась широкая голубая лента.

– Волга, брат Порфирий, Волга-матушка, встречай!

– Э-э, что мне твоя Волга. Кто не видал Енисея, что с того спрашивать!

– Э нет, брат Порфирий. С виду ты русский человек, а послушаешь тебя – коренной зауральский иностранец – тува-тува. Короче, шаман дальневосточный. Вроде тигра бенгальского, только севернее!

– У нас говорят, – спокойно ответил Порфир, – «кто скор на слово, тот плакать скор».

– Это верно, – Степан сбросил улыбку, – молчит Егор, странно молчит.

– Вот и я думаю. А ты позвони!

– Умница! – Степан обнял Порфира за плечи. – Умница ты моя!

Степан выложил на столик сотовый телефон.

– Так, восьмёрка, девятьсот шестнадцать… – Порфирий следил за Степаном, будто сверял его действия с собственной памятью. Наконец Стёпа набрал номер и приложил телефон к уху.

– Ну что? – нетерпеливо шепнул Порфирий.

– Гудки пошли.

Вдруг лицо Степана напряглось, и брови сдвинулись к переносице.

– Я с кем говорю? Что с Егором?!

Ещё какое-то время он держал трубку, затем медленно опустил руку, и телефон выкатился из его ладони на стол.

– Так я и знал…

– Что, Стёп?

– Попал наш Егорчик в переплёт, пока мы тут с тобою чаи гоняем. И, кажется, крепко попал…

Часть 2. Полный назад!

Хрипло, перекрикивая стук колёс, затрындел вагонный громкоговоритель: «Наш поезд прибывает в город Казань. Время стоянки – один час тридцать минут».

– Так, Порфир, ноги в руки – и с вещами на выход!

Сбегая по ступенькам, Степан улыбнулся сошедшей на перрон проводнице. На её молчаливый вопрос, почему они выносят вещи, ответил:

– Милая девушка, сожалею, но мы возвращаемся в Москву. Вам доброго пути!

Друзья спустились с платформы и вышли на станционную площадь. Стёпа подошёл к таксистам.

– Где тут у вас самый быстрый и самый дешёвый водила? Показывайте!

Таксисты загоготали, как гуси, и расступились, «оголив» огромного верзилу в дорожной кепке и потёртых сатиновых шароварах.

– Чё надо? – верзила пригнулся и потешно приложил раскрытую ладонь к уху.

– «Чё надо», я тебе потом скажу, – улыбнулся Степан, – а сейчас скажи мне, дружок: ты машину водить умеешь?

Парень растерялся. Он не ожидал такой откровенной наглости от приезжего. Однако Степан привычно стал набирать обороты:

– Ну, с автоматической коробкой передач, ты, похоже, не знаком. А скажи мне, любезный, сколько колёс участвуют в движении машины?

– Четыре, – промычал совершенно сбитый с толку верзила.

– Ответ неправильный. Пять! Потому что запаска тоже движется, но поступательно!

Таксисты покатились со смеху. Верзила наконец пришёл в себя – лицо его побагровело, кулаки сжались. Он надвинулся вплотную на Степана. Но в это время откуда-то из-за голов прозвучала команда: «Назад!»

Щуплый старичок стоял, опершись на капот старенького «Рено», и вертел на указательном пальце правой руки брелок с ключами.

Верзилу от слов старика сдуло. Он отпрянул назад и виновато забубнил:

– Я чё, Нестор, я не…

– Я отвезу, – тихо сказал старик Степану и повернулся к машине.

– Нас двое, – уточнил Стёпа.

– Да хоть с половиной, – ощерился Нестор и включил зажигание.

Таксисты почтительно расступились. Наши герои сели в машину, водила включил зажигание и тронулся со стоянки.

– Куда и зачем? – покинув привокзальную площадь, Нестор притормозил в переулке.

– В аэропорт. Гибнет товарищ, – ответил Степан.

– Билеты есть?

– Нет.

Нестор набрал номер.

– Славушка, две нары до Москвы на ближайший. Что значит – нету? Ты плохо ищешь, – Нестор обернулся к Степану. – Не трухай, всё будет.

В трубке что-то заверещало.

– Во-от, молодец, Славушка. Резервируй на меня и скажи, чтоб хорошенько подмели взлётную!

Водила вложил трубку в прищепку, укреплённую на приборной панели, и не оборачиваясь спросил:

– В чём проблема?

– Нас трое. Третий – Егор. Он художник, малюет в храме. Честно заработал бабло. А некто Сергей это бабло в подпол припрятал и говорит: «Полезай!» Полез Егор в подпол, да только лестница скользкая оказалась. Сорвался он и, кажется, крепко поранился. Жив, нет ли, не знаю. Понимаешь?

– Что ж тут не понять, – ухмыльнулся Нестор, – тут надо свою, надёжную лестницу срубить и Егора твоего проведать, а как по-другому?

– Ну так помоги, брат Нестор, если можешь! – Степан сбился с этикета.

– Без базара. Есть у меня в Москве кентуха. Надо ль?

– Надо! Пробей сейчас: Егор, художник, короче, мазила.

Старичок остановил машину, вышел и стал звонить по мобильнику. Минут пять он говорил, через слово переходя на блатную феню. Наконец разговор был закончен.

– Сложно. Брендят, гопник этот Сергей и беспредельщик. Небось Егору твоему душняк постелил.

Нестор сильно шепелявил, но Степан понял главное – дело дрянь.

– Я заплачу.

– Не пыли! У тебя на лбу малява писана: «Денег нет и не будет».

Нестор стал серьёзен.

– Чую, мужики вы не бумажные. Слухайте меня сюда, – он снова достал мобильник, – по прилёту наберёте вот это, – Нестор нашёл в поисковике нужную страницу и чиркнул на записном листочке номерок. Это Голубь, да, так и зовут – Голубь. Он уже в курсе. Слухайте его. Успеете – будете первыми.

Такси подкатило к зданию аэровокзала. Нестор вышел из машины.

– Паспорта.

Степан подал свой паспорт и временное удостоверение Порфира. Нестор, взглянув на удостоверение, хмыкнул «ну-ну» и исчез за служебной дверью. Через десять минут он вернулся в зал ожидания.

– Вот ваши ксивы. Всё зарегистрировано. Полетайте. Штой-то греет меня ваш Егор, отроду такого не значилось!

Он обнял Степана, потом Порфирия. Тиская старческими ручонками Порфира, Нестор шепнул ему: «Прибереги огольца. Резвый больно, тут надо без спешки».

Часть 3. Москва златоглавая

Самолёт приземлился в Домодедово. Наши друзья покинули здание аэропорта и направились на железнодорожную станцию. Новенькая электричка ожидала пассажиров, гостеприимно распахнув двери вагонов. Степан и Порфирий вошли и присели у окошка. Стёпа достал мобильник.

– Здравствуйте, могу я слышать Голубя?

Лицо Степана выглядело спокойным и сосредоточенным, в то время как Порфирий нетерпеливо ёрзал на своём месте и совершенно не знал, куда ему следует хоть на время положить руки.

– Меня зовут Степан. Ваш телефон дал мне… Да-да, я понял. Нет, не один, нас двое. Готовы прямо сегодня. Конечно! Я запоминаю. Лады, в восемь будем. До встречи.

– Ну что? – спросил истомившийся Порфир.

– Сейчас едем ко мне, бросаем вещи и дуем на Шаболовку к восьми часам. Это недалеко от квартиры Егора. Стрелка там, понимаешь?

– Какая стрелка?

– Э-э, да что ты в Москве четырнадцать лет делал, ума не приложу. Русский язык толком выучить не удосужился, сибирячок!

– Да ну тебя! – Порфир откинулся на спинку вагонной сидушки и закрыл глаза.

– Ты посиди, я выйду покурить, – улыбнулся Стёпа и, зная, что Порфирий не переносит табачный дым, направился в дальний конец вагона.

В это самое время в вагон вошли два интеллигентных мужчины. У одного в руках был небольшой чемоданчик, у другого – новенький кейс. Они присели неподалёку от Порфирия. Посидев в молчании пару минут, один из них открыл чемодан и стал перебирать вещи. Вдруг его лицо исказилось недовольной гримасой.

– Ну что ты будешь делать! Попросил жену положить карту Москвы, а она запихнула мне игральные карты. Вот дурёха!

Он посмотрел на своего попутчика.

– Ну, раз такое дело, сыграем разок?

– Я не против, – благодушно ответил тот.

Первый обернулся в сторону Порфира:

– А вы, любезный, не хотели бы составить нам компанию в картишки? Втроём оно как-то интересней.

– Я не умею, – спокойно ответил Порфирий.

– Не беда! – усмехнулся первый. – Тут важно везение. Игра – дело простое!

– Нет-нет, я не буду, – стал отнекиваться Порфир.

– Зря, милостивый государь, зря! Приятно проведём время, на копеечку сыграем. Глядишь, приедете с прибавочкой! Ну?

– Ну, если только разок… – неуверенно промямлил Порфир.

– Разок, конечно, разок! Игра – дело добровольное: хочешь – сел, а хочешь – встал! – захохотал мужчина, раскладывая карты на крышке чемодана. – Подсаживайтесь!

Порфирий грузно поднялся со своего места и подсел к чемодану. Мужчина начал сдавать карты.

Вернулся Степан и увидел своего товарища за «карточным столом».

– Так, – Степан принял грозный вид, – что всё это значит?

– Я… я хотел попробовать… – залепетал Порфир, заливаясь краской стыда.

– А вам, собственно, что угодно? – спросил Степана мужчина с кейсом.

– А вам, собственно, какое дело до моих угодий? – ответил Стёпа, приподнимая Порфира. – Пойдём, дорогой, зачем нам чужие деньги, свои девать некуда.

Мужчина, сдававший карты, бросил колоду на чемодан и, придерживая Порфира, вызывающе крикнул Степану:

– Гражданин, идите своей дорогой!

– А ты меня на горло не бери, – спокойно ответил Стёпа, отводя Порфира в сторону, – неча тут фуфло задвигать, не в катране.

Несколько специальных терминов, озвученных Степаном, произвели на обоих мужчин магическое действие. Не говоря ни слова, они собрали карты, встали и направились к выходу. Порфирий озадаченно проводил их глазами. Не совсем понимая, что происходит и почему они ушли, он вышел в тамбур и через минуту вернулся.

– Стёпа, они пошли обратно в аэропорт… Они же хотели ехать в Москву?

– Порфирушка, хочешь, я открою тебе страшную тайну? Это были обыкновенные карточные шулера. Слава Богу, ты всё быстро понял и отказался от игры.

– Ну да, так оно и было… Слушай, а что ты им сказал?

– А я им сказал: «Любовь нас познакомила, любовь и развела».

– Это что, песня такая?

– Ну да, куплет для посвящённых.

– А-а…

Часть 4. Валентина

Друзья оставили вещи в прихожей на попечение Пульхерии Модестовны (она первая выглянула на шум) и поспешили на Шаболовку. Выйдя из метро, они направились по указанному адресу. Каково же было их удивление, когда под номером 21 перед ними предстал не барак и не кафешка типа «Сам пришёл», но статный узорчатый храм святой живоначальной Троицы.

– «Войдёшь, спросишь Ираклия», – процитировал по памяти Степан разговор с Голубем, – идём, Порфир, дорожку знатную нам постелили.

Они поднялись по ступеням и вошли в притвор храма.

– Ого! – заметил Степан. – Толстота-то какая!

Действительно, интерьер храма чуть поддавливал входящих тяжеловесностью архитектурных деталей и невероятной толщиной стен. В советское время храм был закрыт, разорён и только недавно передан церкви. Обшарпанные стены со следами недавней выченки на участках «атеистических поновлений», свежая кладка огромного шатра над четвериком говорили о капитальных реставрационных работах, проводимых новоявленной церковной властью.

– Эх, Егора бы сюда! – мечтательно вздохнул Степан, оглядывая возрождающийся интерьер.

Они подошли к церковной лавке. Хрупкая и необыкновенно живая старушонка, стоя на стремянке, поправляла ряды книг на верхних полках стеллажа.

– Простите, бабушка, нам бы с Ираклием повидаться, – елейным голоском начал разговор Степан.

Ловко перебирая каблучками, старушка вспорхнула со стремянки и обернулась.

– Какая я тебе бабушка, внучек?

– Виноват, дивная и невероятная, обознался!

– Ну ты лебезятник! Не с моей ли прежней работы?

– А позвольте поинтересоваться вашим прежним местом трудовой деятельности, – Степан облокотился на прилавок, – это ж какие кадры!

– Вот-вот, милок, золотые были кадры! Да фильм закончился.

– Это правда, – Степан кивнул, – один рваный билетик и остался. Звать-то вас как, милая и несравненная?

– Раньше звали Валентиной, а нынче (так сказать, в преклонном девичестве) Валентиной Степановной величают.

Степан посмотрел на собеседницу с нескрываемым восхищением:

– Да, жива ещё матушка Россия…

Старушка махнула рукой:

– Ты, мил человек, Ираклия, сторожа спрашивал? Да вот он, голубок!

В самой гуще прихожан стоял средних лет человек с окладистой бородой и мял в руке кепку-пролетарку. И хотя он стоял лицом к иконостасу, было заметно его личное присутствие во всём, что совершалось за его спиной в притворе.

– Спасибо! – нараспев ответил Стёпа.

– Не спасибо, а спаси Господи, внучек, – поправила женщина, рассыпая морщинки по щекам.

– Да-да, вы правы, Валентина, спаси Господи, – повторил Степан и направился к Ираклию.

Порфирий остался стоять у прилавка, неловко переминаясь с ноги на ногу. За четырнадцать лет московской жизни, сколько ни заходил он в тот или иной храм, не мог он сердцем принять это русское поповство.

Ведь сказано же было епископом Павлом Коломенским, и когда ещё, в 17-м веке: «Среди вас есть простые благочестивые мужи и иноки, боящиеся Бога и соблюдающие заповеди Христовы, которые могут крестить и исповедовать, а истинное священство с Никоновыми новинами прекратилось».

Вот и выходит, пока были живы священники старого, древлеправославного поставления, они и приобщали Божественных Таин «остальцев древляго благочестия». А уж как перемёрли отцы благие, сподобно стало и простолюдину крестить и исповедовать по преданию Святой Церкви.

И ещё припомнил Порфир, как отец наставлял его: «Сынок, знать тебе надобно, что давным-давно на дальних Соловках случилось восстание. Часть соловецких иноков перестала ходить на исповедь к духовным отцам монастырским и стала исповедоваться промеж собою у простолюдинов. Говорили они: «Как первое пришествие Спасителя было в оскудение Ветхого Священства, так и второе пришествие будет. Пусть уж лучше хоть в нашей Церкви хранится светлое и чистое воспоминание о непопранном Престоле Божием, на который Господь вновь придет ступить в День Второго и Великого Своего Пришествия…»

Многие вечера провёл Порфир в размышлениях о церковной правде. Да только или умишком Бог не наделил, или вопрос уж больно заковыристый оказался, но ничего определённого не выведал Порфир ни из книг, ни из разговоров накоротке с разными людьми. Всяк своё утверждает, а истинной правды, такой Правды, о которой никто не смог бы худого слова сказать, нет как нет.

Тем временем Стёпа и Ираклий присели в сторонке на лавочку и о чём-то друг с дружкой стали внимательно разговаривать. Порфирий, как ребёнок, доверялся Степану. Вот и теперь он посчитал, что его присутствие на лавочке округ товарища не требуется. Он облокотился на прилавок и спросил:

– А что, и поп у вас имеется?

Валентина обомлела от его вопроса, не зная, как ей следует отвечать. Но затем заговорила быстро и вопросительно:

– Откуда ж ты такой нарисовался? Нешто не знаешь, что служить без священника, попа по-твоему, никак нельзя?

– Почему нельзя? У нас и щас так Богу молятся. Сами собой.

– Это кто ж такие? Беспоповцы что ль?

– Ага. В Сибири, далече отсюдова будет.

– Эк, занесло тебя, сердешный! Слушай меня внимательно, тебе б с нашим отцом Георгием поговорить! Умный он. Подойди, так, мол, и так, беспоповец я окаянный. Он тебе всё расскажет и как жить, присоветует!

– Нельзя мне. Грех ведь!

– Ну какой тут грех? Замороченный ты!..

– Я не замороченный, – нахмурился Порфирий, – поглядели б вы, Валентина, како ладно живут-то у нас. Ни замков, ни обмана. Трудом да молитовкой на всяк случай житейский. С зорькой встают, с вечерним божественным славословием ложатся. На зарядки бездельные, как у вас, не бегают, ноги поверх головы, прости Господи, не задирают.

– Милый ты мой! – вздохнула Валентина. – Да кто ж рассудит у вас, коли промеж двух разлад пойдёт? Нешто не бывает?

– Нет, не бывает, Валентина Степановна, – улыбнулся Порфир, – а уж коли случится такая напасть, да ляжет бесова тень меж кем, так на то на заимке сход есть. Он и порешает.

– А скажи мне, божий человек, как вы разумение церковное храните? Если я правильно поняла, все вы живёте трудом от рук своих. Но чтобы постичь Христову грамоту, надобно размышлять об том, книги читать, ум стеречь от крамолы. Это ж работа особая, не топорная. Не то придёт вертлявый умник, наговорит с три короба, да вас, чистых душою, и замарает. Как тогда?

– Не знаете вы сибирского мужика, Валентина. Ему что с топором, что с книгой едино под Богом быть. А кто под Богом, тому крамола…

Подошёл Степан.

– Пойдём-ка, Порфир, баиньки. Похоже, нам с тобой завтра силы потребуются.

Уже в дверях Степан обернулся и взглянул на стоящего в толпе богомольцев Ираклия. Тот совершал земные поклоны в ответ на возгласы дьякона перед иконостасом. Начиналось всенощное каждение.

Часть 5. Время закончилось вчера

Автору следует упомянуть вкратце разговор, который состоялся у Степана с «голубком» Ираклием.

Голубь долго сидел молча, опустив голову, будто что-то рассматривал средь половиц или принюхивался к собеседнику. «Нестор, он, конечно, фраер козырной, тёртый, – размышлял Ираклий, – да кто ж этого корешка малявого знает?» Степан же, чувствуя нутром Голубев рентген, не встревал, ждал.

– Этот Сергей – баклан без понятий, – начал Ираклий, – один шухер от него. Братва недовольна. Я перетёр кой с кем. Есть мнение: пора ему пообломать роги. А то ветвиться стал паче меры.

– Меня допустите? – спросил Степан.

– Как решит братва. Стрелку забили. Вот адресок, приходь к одиннадцати. Тебя увидят. Есть мнение разводилой тебя поставить. Не сдрейфишь, коли так?

– Нас двое.

– Сам вижу. Кто такой?

– Сибирячок-старовер.

– Такого можно.

В семь утра Степан и Порфирий были уже на ногах.

– Порфир, надень самое удобное. И чтоб ничего не болталось. Ремень приправь внутрь да повяжи на голову платок. Шевелюра у тебя знатная, платок сорвут, и ладно. – Степан тщательно готовил Порфира к поединку, о котором не имел ни малейшего представления:

– Как говаривал великий учёный Николай Иванович Пирогов: «Будущее принадлежит медицине предупредительной». Так что нам с тобой, Порфирушка, надобно крепко предупредиться.

В девять тридцать они вышли из квартиры.

Пульхерия Модестовна проводила их до двери и отпустила со словами: «Ну, голуби, летите и возвращайтесь». Уже на лестничной площадке Степан обернулся и спросил старушку: «Радость моя, что значит плач Ярославны в вашем исполнении?» Старушка посмотрела на него внимательно и ответила:

– Ах, Стёпочка, поди, не первый год живу, три войны насквозь проглядела. Если мужчины встают поутру и молча уходят, не выпив чая, – знать, беда на дворе.

Без пятнадцати минут одиннадцать ребята вышли из метро «Орехово» и направились по указанному адресу. В сквере около 22-го дома их окликнул хриплый мужской голос:

– Стволы, баллоны есть?

– Нет, – ответил Степан, оглядываясь вокруг.

Из-за полуразвалившейся кирпичной постройки отделился щуплый человечек в обвислой старомодной одежде и махнул головой, молча приглашая следовать за ним.

Степан тронул Порфирия за плечо и молча направился первым.

Человечек прошёл вдоль гаражей, свернул в парковую зону и наконец остановился у небольшого серого строения с выщербленной цементной штукатуркой. Старый брошенный особнячок окружал унылый кирпичный забор.

Провожатый зна́ком руки остановил Степана, а сам через приоткрытые ворота юркнул на огороженную территорию.

– Егор здесь, сердцем чую, – тихо сказал Стёпа, поворачиваясь к Порфиру.

Порфир сжал кулаки и кулаком же совершил на груди крестное знамение.

Из ворот показался провожатый. Оглядев округу, он ладонью поманил внутрь.

Степан и Порфирий один за другим протиснулись в воротную щель и оказались на большой, совершенно пустой дворовой территории. Чёрные проёмы окон первого этажа сверкали солнечными отражениями и немного разбавляли тягостную картину заброшенной пустоты.

– Канаете в залу на первой палубе и топорщитесь там, как бакланы. Мол, за чувака деньги башляете. Но предъяву тяните. Торгуйтесь.

Человечек сказал и растворился.

– Ну, Порфир, на всякий случай – прощай. Увидимся там – выпьем с Богом на троих за здоровье святой Троицы! – крякнул Степан.

– Стёпа, и ты прощай. Жизнь вечная – увидимся опосля как-нибудь, – Порфирий грустно улыбнулся и обнял Степана.

Они вошли в проём единственного подъезда. Как только сырая темнота сомкнулась за их спинами, откуда-то из-под лестничного марша выпорхнули два огромных человека и с быстротой молнии прошмонали наших героев по вертикали от воротника до шнурков.

– Полегче! – вспылил Степан. – Эй, вы там!..

Не успел он договорить фразу, как один из двух шмональщиков ударил его кулаком в лицо. Падая, Степан шепнул Порфиру: «Молчи!» Вышибала подскочил к упавшему Степану и принялся было работать ногами. Но Стёпа изловчился и подъёмом стопы цепанул ногу нападавшего за ахиллесово сухожилие. Ребром стопы другой ноги он что есть силы ударил нападавшего прямо в коленную чашечку. Раздался неприятный хруст, и вертухай с диким рёвом провалился в цементную черноту подъезда. Второй, как тигр, кинулся на Степана, но тут Порфир нижним взмахом огромной ручищи (так снизу режут медведю горло специальным медвежьим ножом) вдавил кадык в гортань зверюге-вертухаю.

Подъездная хлябь огласилась сдавленным воем поверженных великанов. Степан, опираясь на руку Порфира, встал, стряхнул с одежды осколки битого стекла и мокрое месиво окурков. Пошатываясь, он поднялся по лестнице на площадку первого этажа и пошёл по узкому тёмному коридору по направлению к открытой двери в залу. За ним следом, прикрывая товарищу спину, направился Порфирий.

В просторной комнате, действительно напоминавшей зал, было людно. Три незашторенных окна наполняли помещение холодным «кипятком» осеннего солнца. На единственном стуле сидел молодой мужчина в тёмных очках и дорогом вельветовом костюме. Справа и слева от него стояли два внушительных верзилы, а дальше амфитеатром располагались четырнадцать блатных молокососов. Под левым окном лежал человек, прикованный к батарее. Видно было, что он совсем плох, да и жив ли?

«Егор… – прожгла Степана очевидная мысль-догадка. – Сволочи! Ладно, повоюем».

– Кто такие? – спросил мужчина, сидящий по центру.

– Хозяин, мы, вишь ли, художники. О старшом нашем, Егоре, справиться пришли. Нам без него, родненького, хана, сплывут деньжата, – ответил Степан елейным голоском.

– И много сплывёт? – поинтересовался центральный.

– Поди лимона четыре, не меньше, – Стёпа закатил глаза, будто высчитывая барыш.

– Славно. И что ж для этого надо? – оживился центральный.

– Надобно завтра быть Егору на переговорах в одном месте…

– Серый, да они наших положили! Какие на хрен художники, беса гонят хмыри, кончать их надо, и все дела, – закипятился правый от стула верзила.

– Погодь, Грегор, не пыли, – ответствовал центральный по кличке Серый, – оно успеется. Что ещё скажешь? – спросил он, оглядывая поверх очков Степана и Порфирия.

– Четыре ляма на кону, – ответствовал Степан, – тебе решать.

– Бля буду, фуфло гонит, падла! – Грегор метнулся навстречу Степану.

Верзила, стоящий справа от стула, выхватил из-за пояса кнут и, как жеребца, положил Грегора на половицы.

Компания хохотнула в несколько голосов и нетерпеливо заёрзала у подоконников.

Грегор встал. Его глаза налились красной расплавленной медью. Он судорожно полез за пазуху, но в это время Серый выкрикнул: «Нишкни!»

Грегор тотчас обмяк и смешался за головами подельников.

– Соловей, ты у нас человек спокойный. Объясни чувакам условия сделки, – вяло улыбнулся Серый.

Соловей подошёл к Степану и воткнул нож под подбородок.

– Больно? – спросил Серый, распечатывая о подоконник бутылку пива.

– Больно, – с трудом выговорил Степан, не вынимая рук из карманов куртки.

– То-то.

Вертухай убрал нож и втёрся на своё место за стулом.

– Этот, – сказал Серый, указывая на Порфирия, – останется при мне. Егорку на выписку. А ты, – он взглянул на Степана, – обожди на лужайке за домом, оно тебе же целее будет.

Часть 6. Шухер

Степан шёл по тёмному коридору. Тех двоих уже успели убрать. В подъезде было тихо. Вдруг из-под лестничного марша, как и полчаса назад, возникло препятствие. Щуплый мужичок-провожатый выглянул из темноты и тихо произнёс:

– Подь сюды.

Степан остановился. Мужичок схватил его за одежду и увлёк под лестницу. В движении этого маленького человека оказалось столько жилистой силы, что Стёпа даже растерялся.

– Волынил толково, – прохрипел он на ухо Степану, – как шухер начнётся, берёшь своих и валишь. Щас правилка захороводится, делать вам тут неча. Сказал и исчез, как растворился.

Стёпа вглядывался в темноту и видел, как вдоль стен заскользили неприметные серые люди-тени. Скользили бесшумно, несмотря на мусор под ногами и почти полный мрак.

Наконец со стороны зала раздался крик:

– Братва, шухер!

Мгновенно всё вокруг заметалось, стало зримо и деловито. Всё новые и новые «бойцы невидимого фронта» взлетали вверх по ступеням и разбегались, кто в зал, кто на верхние этажи. Стёпа вынырнул из своего укрытия и побежал туда, где остались Егор и Порфирий. Раздался первый выстрел. Вслед за ним, как по команде, началась оглушительная пальба. Из двери зала в коридор, будто ошпаренные пчёлы, гроздьями вылетали пули. С глухим шипением они впивались в старую настенную штукатурку и дранку потолка. Вдруг кто-то сзади сбил его с ног.

– Лежать! – услышал он голос над головой.

Над Степаном склонился в боевом камуфляже боец. Поперёк груди жёлтым по чёрному значилась нашивка «ФСБ». Что-либо говорить или объяснять было бессмысленно, ведь Степан попал сюда не с органами правопорядка. Оставалось подчиниться и, уткнув лицо в половицы, молить Бога за судьбу товарищей.

Через десять минут всё было кончено. Степан и Порфирий стояли в шеренге молодцов, обернувшись лицом к стене, широко расставив ноги и заложив руки за голову.

– Отпустите их. Это мои друзья, они не бандиты.

Степан услышал сдавленный шёпот Егора. Говорить громче Егор не мог. От травм, полученных в «беседах» с Грегором и Соловьём, тело отказывалось выполнять даже простые команды.

– Егорушка, мальчик мой, прости меня, грешного супостата! Это я во всём виноват, прости окаянного, Христа ради! – послышался знакомый Степану проникновенный голос. Он слышал его однажды, будучи с Егором в храме. Да-да, это был голос настоятеля о. Викентия.

Батюшка подбежал к Егору. Слёзы градом сыпались с его бледного, утомлённого ожиданием лица. Облобызав Егора, о. Викентий обратился к старшему офицеру команды:

– Отпустите Егорушкиных друзей, это люди добрые, я ручаюсь за них. Они вам сами потом всё расскажут.

– Снять с шеренги, – коротко скомандовал офицер.

Два бойца опустили руки Степану и Порфирию и подвели их к командиру.

– Завтра в десять на Петровку, куда – скажу позже, а сейчас свободны.

Степан по-волчьи оглянулся, нашёл в толпе Егора и бросился к нему.

– Егорка!

Егора под руки поддерживали о. Викентий и могучий ФСБ-шник. Друзья обнялись. Батюшка и боец передали Стёпе Егора и тактично отошли в сторону.

– Егор, товарищ мой добрый!.. – впервые от начала повести автор наблюдал на глазах Степана слёзы. Что ж, мужчины тоже плачут. Случается, и в мужском сердце порой возникает острая мокрая необходимость. Эка невидаль!

Бойцы СОБРа исподволь поглядывали на обнявшихся друзей. И если бы мы с вами, добрый читатель, присутствовали неподалёку, то наверняка заметили бы улыбки солидарности на их мужественных лицах. Ведь только что они здорово рисковали жизнью ради этих гражданских!

Но вот на Егора и Степана пала разлапистая тень. То Порфир, как сибирский медведь, навалился на друзей, совершенно не думая о том, что один из них едва держится на ногах от волнения, а другой и вовсе стоять не может…

P. S.

Октябрьским днём друзья сидели на лавочке у подъезда Егора.

– Ну что, едем? – улыбнулся Степан.

– Погоди, Стёп, сейчас решим, – Егор с трудом вытащил забинтованной ладонью из кармана мобильник и, тыкая одним абсолютно здоровым пальцем, набрал номер.

– Свет, ну что? Отлично! Выйди, мы тут на качелях качаемся. Жду.

Минут через пятнадцать из подъезда выбежала огромная чёрная собака. За собакой следом на дорожку, ведущую к детской площадке, вышла хрупкая стройная девушка. Собака хотела было исчезнуть со двора, но, увидев Егора, жалобно заскулила и вернулась к хозяйке.

– Познакомьтесь, это Светлана, моя любимая девушка! – торжественно объявил Егор, делая насколько шагов ей навстречу. – Ну вот, теперь мы все в сборе. Можно ехать!

– А собака? – Степан стоял против солнца и щурился, глядя то на Егора, то на чёрное самодовольное животное.

– Анри очень любит путешествовать, – улыбнулся Егор.

– Правда, он предпочитает делать это в одиночестве, – рассмеялась Света, – но, думаю, хорошая компания ему не повредит!

– Да здравствует Джером Кей Джером! Вас приветствуют четверо в лодке, не считая собаки! – воскликнул Стёпа.

– Джером-то при чём, нас ведь четверо, не трое? – спросил Егор.

– Как при чём? За сто лет должно же было хоть что-нибудь измениться!

– Ладно, а почему тогда «в лодке»? – не унимался Егор.

– Да-а, Егорушка, тебе ещё поправляться и поправляться. Это же Ладья судьбы!

– Ты хочешь превратить нашу общую ладью в корабль Спасения?

– Вот-вот, именно. Егор, ты на глазах поправляешься!

– Это верно, – улыбнулся Порфирий, – без лодки нам никак нельзя, мы ж по Малому Енисею пойдём. На большой воде лодка нужнее хлеба!