Читать книгу Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том I - Борис Алексин - Страница 2

Закончив формальности по приему госпиталя и подписав необходимые акты, Алешкин вернулся в дивизию, чтобы передать батальон Сковороде и распроститься с персоналом медсанбата.

С Кучинским они договорились, что доклад о сдаче и приемке госпиталя, а одновременно и медсанбата, они будут делать в санотделе армии через день. На время своего отсутствия Борис поручил руководить деятельностью госпиталя своему замполиту Павловскому, а все хозяйственные дела контролировать Захарову.

В медсанбате он увиделся с поджидавшим его начсандивом Прониным. Тот уже привез приказ командира дивизии об откомандировании Алешкина на новую должность и обещал зачитать его на собрании медсанбатовцев. Еще перед отъездом о своем переводе Борис под великим секретом сообщил начальнику штаба Скуратову и просил его под любым предлогом подготовить распоряжение о срочной инвентаризации складов, аптеки и вообще всего хозяйства медсанбата. Инвентаризацию должны были провести как лица, отвечающие за определённые материальные ценности, так и представители штаба. Те, кто отвечал за сохранность тех или иных материалов, должны были расписаться в получении их в составленных ведомостях.

Вернувшись в медсанбат, Алешкин вызвал к себе командира медицинской роты Сковороду, сообщил ему о своем новом назначении и о том, что теперь командиром медсанбата будет, согласно приказанию начсанарма, согласованному с командиром дивизии, он – Сковорода.

Молодой врач, сперва смутился таким неожиданным повышением, а затем обрадовался. Между прочим, на это Алешкин тоже рассчитывал.

Он полагал, что эта неожиданность не заставит Сковороду тянуть с оформлением приемо-сдаточного акта. Ему, уже принявшему новое учреждение, очень не хотелось оставлять его надолго без присмотра. Когда он сообщил Сковороде, что все акты о наличии материальных ценностей готовы, ответственными лицами уже подписаны и им остается только ознакомиться с ними и подписать их, тот, в свою очередь, без колебаний согласился.

Одновременно Борис попросил Сковороду, чтобы тот пока о предстоящих переменах никому ничего не говорил.

Сразу после обеда в расположение батальона приехал начальник штаба дивизии полковник Юрченко. Он приказал построить личный состав батальона.

На площадке, расположенной почти в центре медсанбата, обычно строились подразделения батальона для вечерней поверки (таковая в межбоевой период стараниями Скуратова проводилась регулярно), там же строился медсанбат и в торжественных случаях при зачтении приказов Верховного главнокомандующего или приказов по фронту и армии.

Все понимали, что недалеко то время, когда Ленинградский и Волховский фронты начнут активные боевые действия по полной ликвидации блокады города Ленина. Ведь имевшийся коридор, образованный в январе 1943 года, конечно, не мог полностью решить проблемы. Улучшилось снабжение продовольствием и боеприпасами, войска, находившиеся в городе с внутреннего кольца блокады, смогли свободно вывозить раненых. Эвакуировалась и часть больных жителей города, но блокада все еще давала себя знать. Продолжались ежедневные бомбежки и обстрелы различных районов города, они причиняли большой ущерб строениям и приводили к многочисленным жертвам среди населения.

Команде о построении в медсанбате никто не удивился. Все думали, что начальник штаба дивизии зачитает приказ о подготовке к наступлению.

Как всегда, построились четырехугольником. Стороны его образовывались подразделениями батальона, а в центре находился тот или те, кто зачитывал приказы или распоряжения.

В этот раз в центр четырехугольника зашли полковник Юрченко, начсандив Пронин, Алешкин, Федоров и Сковорода.

Начштаба Скуратов встретил входивших, подал команду «смирно» и доложил старшему начальнику, то есть полковнику Юрченко, о наличии людей и состоянии дел в медсанбате.

Тот, как и сопровождавшие его лица, принял положение «смирно», выслушал рапорт Скуратова, поздоровался с собравшимися медсанбатовцами, подал команду «вольно» и предоставил слово Пронину.

Начсандив сказал следующее:

– Товарищи, мы собрали вас за тем, чтобы сообщить вам новость, касающуюся медсанбата. Распоряжением сануправления фронта и санотдела армии ваш бывший командир, майор медслужбы Алешкин, назначен на новую должность – начальником хирургического полевого подвижного госпиталя № 27, а командиром медсанбата № 24 теперь будет капитан медслужбы Сковорода. В результате этого назначения будут произведены и другие перемещения на должностях медсанбата. О них я потом поговорю с товарищем Сковородой, и он расскажет наше решение вам. Эти перемещения будут оформлены особым приказом по дивизии. Сейчас начштаба дивизии полковник товарищ Юрченко зачтет приказ по дивизии, изданный в связи с уходом товарища Алешкина.

Закончив речь, Пронин отошел в сторону и встал рядом с Алешкиным и Сковородой, а Юрченко выступил вперед.

Своими глуховатым, но довольно громким голосом он внятно прочитал приказ по дивизии.

Приведем его полностью.

«ПРИКАЗ № 70

Частям 65-й стрелковой дивизии. Двадцать четвертого сентября 1943 года Действующая армия.

1. Командир 24-го отдельного медико-санитарного батальона, майор медицинской службы Алешкин Борис Яковлевич, находясь в медсанбате с первого дня его формирования, всегда исключительно добросовестно относился к исполнению своих служебных обязанностей.

Более года работая командиром МСБ, он отдавал все свои силы и знания для улучшения постановки лечебной помощи раненым и больным частей дивизии.

Товарищ Алешкин своей конструкцией, силами личного состава и средствами медсанбата изготовил целый ряд стандартного типа легкоразбирающихся и транспортирующихся лечебных помещений из деревянных конструкций – щитов, как то: большую и малую операционную, офицерскую и общие палаты, а также замечательный душевой санпропускник с дезкамерой и ряд других помещений.

Немало вложено его труда и рационализаторской мысли в части изготовления своими силами и лечебного оборудования для медсанбата.

Товарищ Алешкин проявил себя прекрасным командиром и чутким врачом. Он, как специалист-хирург, в периоды больших боевых операций руководя всей большой, напряженной работой медсанбата по оказанию помощи раненым и организации их эвакуации, сам производил сложнейшие хирургические операции, и тем самым спас десятки жизней офицеров сержантов и рядовых.

2. В связи с повышением в должности и откомандированием из дивизии, за исключительно добросовестное отношение к своим служебным обязанностям командиру 24-го отдельного медико-санитарного батальона майору медслужбы товарищу Алешкину Борису Яковлевичу – ОБЪЯВЛЯЮ БЛАГОДАРНОСТЬ и желаю ему успеха в новой должности.

Подлинное подписали:

КОМАНДИР 65-й стрелковой дивизии полковник Ушинский НАЧАЛЬНИК ШТАБА 65-й стрелковой дивизии полковник Юрченко».

После зачтения приказа и получения команды «разойдись» все собравшиеся, разбившиеся на группы и группки, еще более часа обсуждали это событие. До сих пор в медсанбате сменилось уже 4 командира, но ни у одного из них уход с этого поста не обставлялся так торжественно, как в этот раз.

Группу начальства окружили врачи, одни поздравляли Бориса и Сковороду с новыми назначениями, а другие, вроде Сангородского, громко вопрошали, как же теперь медсанбат справится с предстоящей работой, когда его будет возглавлять такой молодой и малоопытный командир и уйдет квалифицированный хирург.

Услышав эти рассуждения, Алешкин не выдержал и сказал:

– Лев Давыдович, напрасно вы расстраиваетесь. Капитан Сковорода прослужил в дивизии с момента ее формирования, был отличным старшим врачом полка и вот уже почти полгода совсем не плохим командиром медроты батальона. Он, действительно, не особенно силен в хирургии, придётся побольше поработать Бегинсону и Картавцеву, да и вам надо будет помогать ему своими советами. Ну, а если говорить прямо, то по врачебному стажу он на год старше меня. Так что оснований для пессимистических настроений нет и не должно быть!

Тот в ответ пробурчал что-то и направился в свою сортировку.

Постепенно с площадки, часто громко именовавшейся т. Скуратовым «плац», все разошлись по своим домикам и палаткам. Отправилось в домик командира батальона и начальство, где Игнатьич успел уже соорудить подходящий к данному случаю ужин.

Этот прощальный ужин прошел в непринужденной и веселой обстановке и закончился около 2 часов ночи. После чего Пронин и Сковорода отправились по своим домикам, а Юрченко уехал в штаб дивизии.

Во время ужина Борис договорился с Прониным о предоставлении в его распоряжение на следующий день автомашины, а с Юрченко о том, чтобы его ординарца, Николая Игнатьича Игнатьева, с которым он проработал почти два года, откомандировали с ним в госпиталь. Тот выразил свое согласие и тут же дал соответствующее распоряжение Скуратову.

После некоторого молчания Пронин, улыбнувшись, спросил:

– А больше ты, Борис Яковлевич, никого с собой не берешь?

Борис понял, что несмотря на соблюдение тайны его отношений с Катей Шуйской, все же о них кое-что и в штабе дивизии и, конечно, Пронину, было известно, поэтому смутился, покраснел и, запинаясь, ответил:

– Это зависит не от меня… Пока больше никого не беру. Шофера Бубнова начальник штаба дивизии не дает, – решил он свернуть разговор на другое.

Пронин усмехнулся:

– Ну ладно, ладно, дело твое, а что шофера не дают, так это правильно, у нас с ними очень туго! Ну, пока, до свидания, еще раз поздравляю тебя, Борис Яковлевич, с повышением.

Борис остался один, Игнатьич убрал посуду со стола и отправился на кухню, чтобы ее вымыть, а заодно и поболтать со своими приятелями, ну и, конечно, «вспрыснуть» свой предполагаемый отъезд из батальона. Материал для этого дела всегда имелся у него в заначке.

Еще утром Алешкин предложил ему ехать с ним в госпиталь, и Игнатьич с радостью принял это предложение. Он полюбил своего начальника и был рад с ним не расставаться. Не хотелось ему разлучаться и с Джеком, к которому он тоже крепко привязался. А он, конечно, понимал, что майор такую собаку, как Джек, в медсанбате не оставит.

Думал Игнатьич и о Кате. Об ее отношениях с Борисом он знал больше, чем кто-либо другой. Он видел, что женщина действительно любит его командира, замечал, что и тому она нравится. Но действительно ли его чувство, он предполагать не мог. Поскольку никакого разговора об этом у него с Алешкиным не было, он строил самые различные предположения. Одно из них заключалось в том, что они должны договориться сами. Для этого им нужно предоставить место и время.

Место было – домик командира, где еще пока жил Алешкин, а время он им предоставит, задержавшись у своих друзей до утра. Да после соответствующего возлияния он будет в таком виде, что лучше на глаза командиру и не показываться. Всем было известно, что Алешкин не терпел пьяниц. И стоило хоть кому-нибудь появиться на территории батальона в состоянии опьянения, как он безжалостно откомандировывался в распоряжение штаба дивизии, ну, а оттуда путь уж был известный: в какую-нибудь роту на передовую или в хозвзвод, если провинившийся был нестроевым.

Борис после довольно утомительного дня сидел около стола, опершись на него локтем, и курил подряд, кажется, уже четвертую папиросу. Он все еще не мог решить, как быть с Катей. За работой в течение дня этот вопрос как-то сгладился, ну а сейчас, да еще особенно после того, как ему об этом вольно или невольно напомнил Пронин, он встал с новой силой.

Как же все-таки быть?!

В этот момент задняя дверь домика неслышно отворилась, и в нее скользнула тоненькая фигурка. Через несколько секунд напротив Бориса, забравшись с ногами на табуретку, облокотившись на стол локтями, уже сидела Шуйская, она смотрела своими карими глазами на Бориса и, пытаясь улыбнуться, спросила:

– Так что же ты решил? Ты ведь об этом думаешь?…

– Что я могу решить? Ведь тут дело не только от меня зависит.

– А от кого же?

– Ну, прежде всего, конечно, от тебя и от начсанарма тоже…

– Боря, не крути! Ты прекрасно знаешь, что мое мнение может быть только одно – не расставаться с тобой! Ну, а о начсанарме тоже говорить нечего, он тебе сам предложил взять с собой твою операционную сестру.

Борис немного недоуменно посмотрел на нее.

– Что ты придумываешь, откуда тебе это пришло в голову?

– Ниоткуда… Мне Венза передал, а ему Пронин сказал. Начсанарм дал распоряжение товарищу Пронину, чтобы тот не препятствовал тебе, если ты захочешь кого-либо из сестер операционных взять с собой. Вот видишь, стоит только сказать полковнику Склярову, и меня немедленно откомандируют… Ты скажи мне прямо, ты меня бросить, оставить хочешь? А сейчас как раз удобный предлог для этого… Да?

– Ну, говори, – сказала она уже сердито.

Борис продолжал молчать, задумчиво курить новую папиросу.

«Что ей сказать?… Он к ней привык… Она была отличной помощницей в хирургической работе… Она нравилась ему, как молодая пылкая женщина… Все это так, но… А что же будет потом?!»

Однако, прежде чем он успел что-либо ответить, Катя спрыгнула на пол, уселась у его ног и, положив голову к нему на колени, взяла его руку, безвольно опустившуюся вдоль туловища, прижалась к ней щекой и, заглядывая ему в лицо, снова заговорила, по щекам ее текли слезы, она их не вытирала:

– Боренька! Миленький мой, не оставляй меня, я люблю тебя! Я просто не могу без тебя! Да ведь и ты тоже не можешь! Ведь только подумай, мы с тобой вместе почти пять тысяч операций сделали! Я это точно знаю, меня начсандив за чем-то просил подсчитать. Я взяла у Скуратова операционные журналы за все время и по ним подсчитала – получилось 4986, а первые-то недели мы в них еще ничего и не записывали, не успевали.

Ведь я во время работы тебя с одного взгляда понимаю, где ты найдешь другую такую операционную сестру? Ну, а сама я разве тебе не нравлюсь? А? Ведь нравлюсь!

– Да, Катенок, нравишься! И работать с тобой легко! Все это так, и начсанарм, наверно, о твоем откомандировании распоряжение отдаст… Ну, а дальше то что? Ведь я не могу, да и не хочу оставлять ни свою семью, ни свою жену! Я тебе не раз уже это говорил и вот сейчас, хотя мне и не хочется обижать тебя, еще раз повторяю. Ведь жениться на тебе я не могу! Какое будет твое положение?!

Порывистая женщина вскочила на ноги, слезы у нее сразу высохли, глаза гневно блеснули, и она уже почти громко во весь голос воскликнула:

– Да кто тебя просит на мне жениться?! Сколько раз мы об этом будем говорить? Не собираюсь я тебя отбирать у твоей жены и тем более у детей! Но где они? Где-то там, далеко, а мы-то ведь здесь, рядом… Когда ты с женой встретишься? Сколько времени продлится война? Что за это время с нами произойдет, я не знаю! Сколько наших друзей уже нет в живых, тех, кто рядом с нами работал, ел, спал, где они? Погибли! Ну, а мы с тобой разве застрахованы от этого?… Вон, Бернштейн, уж как берегся, как дорожил своей жизнью, ни разу в передовые части не съездил, а погиб в армейском тылу, на каком-то глупом железнодорожном переезде. И бомба-то разорвалась чуть ли не в двухстах шагах, а случайный осколок попал сразу в сердце, а у нас и мины, и бомбы, и снаряды рвались в десятке шагов, уцелели мы случайно, и часто ли будут повторяться такие счастливые случаи, и долго ли мы сможем прожить?

Никто этого не знает.

Боренька, дорогой мой, не мучай себя понапрасну… Я люблю тебя. Я тебе нужна, ты ведь не сможешь без женщины! Возьми меня с собой, а когда война кончится, и мы сумеем уцелеть, я сама от тебя уйду. И никогда ни одним словом о себе не напомню…

Впрочем, не будем об этом мечтать, давай жить настоящим, теперешним днем, прошу тебя, оставь все свои думы, возьми меня с собой, я тебе пригожусь. – Последние слова она произнесла, уже целуя Бориса в глаза и губы.

Дело кончилось тем, что он сдался.

Да, если говорить честно, то и на самом деле ему было трудно с ней расставаться. Переезжая на новое место, иметь рядом с собой близкого, преданного человека, отличного помощника в трудной хирургической работе было просто необходимо. После завтрака в 8 часов утра Борис сидел в автомашине и, трясясь по лежневым дорогам, выбирался на шоссе. Машину вел он сам. Это был последний урок вождения автомобиля, который преподавал ему Бубнов.

Движение по дорогам было спокойным, передвижек частей не происходило, машины встречались нечасто, и потому Борис, уже достаточно овладевший техникой вождения, вел машину как-то машинально, молча думая об оставляемом медсанбате. Жалко ему было с ним расставаться. Всех людей его он отлично знал и со всеми находился всегда в самых хороших, дружеских отношениях. Особенно было жаль оставлять тех немногих, которые находились в батальоне со дня его формирования, и испытали вместе с ним и беспорядочную мучительную суету, напряжение и нечеловеческую работу в период отступления в 1941 году, ужасы боев под Невской Дубровкой, голод в осажденном Ленинграде, тяжелые бои в Синявинских болотах. Да и, вообще, всю многострадальную жизнь медсанбата.

Алешкин понимал, что со многими своими теперешними сослуживцами он уже больше не увидится никогда и это, конечно, волновало и расстраивало.

Думал он и о своем детище – стандартных разборных сооружениях. Будут ли ими пользоваться в медсанбате, не забросят ли их где-нибудь в лесу при очередной дислокации, а то еще хуже, во время предстоящей зимы не сожгут ли щиты в печках?

Перед отъездом он пытался договориться с Прониным и Сковородой о замене некоторых из этих помещений на палатки, но те не согласились. Думал он и о Кате Шуйской.

Что ж, видно, уж такая судьба, мысленно говорил он себе, как часто говорят люди, стараясь оправдаться даже и в собственных глазах…

Но вот кончилась лежневка, пролетели и полтора десятка километров шоссе, и машина снова свернула в лес, переехав железную дорогу около станции Жихарево. До госпиталя оставалось около двух километров. Здесь шла, хотя и проселочная лесная дорога, но хорошо наезженная, плотная и лишь в двух местах имевшая недлинные гати и мостики, проложенные через болотистые речушки. Дорога эта вилась между высокими елями и соснами и, как говорили наши летчики, не раз проверявшие маскировку тыловых учреждений армии с воздуха, почти совсем незаметная.

Хорошей маскировке подъездов и палаток госпиталя Борис особенно и не удивлялся, они умудрялись маскировать подъездные пути, землянки и палатки медсанбата так, что приезжавшие из тыла работники, приближаясь к ним на несколько десятков шагов, не могли их разглядеть. Причем на создание такой маскировки отводилось всего несколько часов, а через пять-шесть дней все нужно было начинать с начала на новом месте дислокации. Госпиталю, простоявшему на одном месте более полутора лет, было бы стыдно не сделать такую маскировку, чтобы совершенно укрыться в лесу от глаз наблюдателя, в том числе и воздушного.

Правда, полковой госпиталь № 27 в этом отношении всегда ставился в пример другим учреждениям. Кроме стараний начальника и личного состава госпиталя, в маскировке ему помогала и местность. Высокий, густой лес позволял так разместить все помещения, что они полностью скрывались из глаз.

Было в свое время придумано и несколько остроумных приспособлений использования местности. Крыши всех бараков и полуземлянок засыпали землей, на которой сеяли овес. Летом своей зеленью он совершенно скрывал очертания крыш. В некоторых помещениях и даже палатках в самой середине их оставляли нетронутыми большие деревья, которые своими кронами надежно маскировали помещения.

Между прочим, даже в доме начальника госпиталя, внутри, у одной из стен стоял ствол огромной сосны, крона которой маскировала дом. Кроме того, почти ежедневно меняли маскировку и отдельных помещений, палаток, заменяя ее свежей.

Но такую маскировку удалось сделать потому, что полевой ПОДВИЖНОЙ госпиталь, по существу, превратился в стационарное НЕПОДВИЖНОЕ учреждение. А ведь, по всей вероятности, ему, то есть госпиталю, в конце концов, когда-нибудь придется выполнять свои настоящие функции и, наконец-таки, стать настоящим ПОДВИЖНЫМ ПОЛЕВЫМ МЕДИЦИНСКИМ УЧРЕЖДЕНИЕМ. Тогда придется с маскировкой всех этих многочисленных помещений труднее.

Об этом теперь придется думать ему – Алешкину. А совершенно очевидно, что совсем недалеко то время, когда начнется наступление и на их фронте, а, следовательно, придут в движение и все эти, такие прижившиеся возле Жихарево госпиталя.

Невольно мысли Бориса перенеслись на его новый «дом», на его госпиталь. Как-то ему придется, справится ли он с этой новой и, очевидно, весьма нелегкой должностью? Найдет ли общий язык со всеми членами этого большого коллектива? Сумеет ли заставить их в нужный момент отдать все свои силы, преодолеть страх перед обстрелом и бомбежкой, если в такую переделку госпиталь попадет? Ведь он пока не знал еще никого. Характеристика основных работников, данная ему Кучинским, была настолько краткой и неопределенной, что выводов из нее сделать не удавалось. Да тот, видимо, и сам это понимал, потому что рекомендовал по этому вопросу побеседовать с замполитом Павловским. А с последним Алешкин успел перекинуться всего несколькими словами. Да и каков он сам-то, Павловский? Кучинский, характеризуя его, заметил, что этот старик (а Павловский был действительно весьма пожилой человек, вероятно, старше Сангородского) с большим норовом и причудами.

Да, трудная задача встала перед тобой, Борька. Жаль, что рядом с тобой нет твоей Кати. Нет, совсем не этой, молоденькой помощницы в хирургической работе и пылкой женщины, а той, которая сейчас далеко-далеко, которая всегда отличалась хорошим здравым смыслом и умением помочь ему разобраться в самой сложной обстановке.

Как-то они там? Ведь совсем недавно, немногим больше полугода, район Кабарды оставили немцы. Когда Катя с ребятами вернулись? Где они были? Она в двух письмах, которые он получил за это время, ничего об этом не пишет. Поди, маленькое их хозяйство почти все разорено, неизвестно, уцелела ли и сама Александровка? Хотя Катя пишет, что работает по-прежнему на Крахмальном заводе, значит, завод уцелел. Хорошо, что у нее хоть работа есть и по аттестату все получила. Из военкомата Скуратов получил извещение, что вся задолженность по аттестату Кате выплачена. Хоть здесь-то все благополучно…

И не предполагал Борис, как далеки его представления от действительного положения вещей, в котором находилась все это время его семья. В следующей главе мы постараемся рассказать о том, как существовала семья Алешкина в этот период времени. Понятно, что он не мог знать настоящего положения вещей, тем более что его Катя в своих письмах никогда ни на что не жаловалась, хотя, как будет видно, оснований для жалоб и сетований у нее было более чем достаточно. Все, что в следующей главе будет описано, Борис узнал гораздо позже, уже после окончания войны, как из рассказов самой Кати и и дочерей, так и из рассказов оставшихся в живых соседей.

Но пока вернемся к тому времени, о котором мы пишем сейчас…

Машина подошла к шлагбауму, перегораживавшему дорогу, ведущую на территорию госпиталя. Из будки вышел часовой и свистком вызвал дежурного. По порядку, заведенному в госпитале, ни одну машину на территорию госпиталя впускать было нельзя, пока ее не осмотрит дежурный и не проверит документы у находящихся в ней. Кстати сказать, в большинстве лечебных учреждений дивизий и армий этот порядок соблюдался не очень строго. Полевой госпиталь № 27 относился к числу тех немногих, где его выполняли точно.

Дежурным по госпиталю в этот день был начальник гаража госпиталя, старший сержант Лагунцов, он же исполнял обязанности шофера начальника госпиталя. Подойдя к санитарной машине и увидев за рулем ее нового начальника госпиталя, он удивился и даже как будто обрадовался. Поздоровавшись, он спросил:

– Вы, товарищ майор, сами машину водите?

– Да, – горделиво ответил Борис, а Бубнов, выглянув из-за спины начальника, добавил:

– Мой ученик и, кажется, способный; вот уже полтора года как сам машину водит и ЗИС-5, и полуторку, и вот эту санитарку. Справляется на любых дорогах, а у нас ведь знаете, какие дороги-то!

– Первый раз вижу, чтобы доктор за рулем машины сидел! Ну, да это хорошо, раз он шоферское дело знает, будет наши нужды понимать!

Теперь удивление Лагунцова было бы непонятно: ведь сейчас увидеть за рулем шофера-любителя, не только врача, а любого специалиста, часто и женщину, не диво. Появилось много личных машин, появилось много шоферов-непрофессионалов. В то же время в нашей стране машин было немного, и встретить за рулем представителя интеллигенции удавалось нечасто.

Алешкин попросил Лагунцова заправить машину Бубнова, покормить и самого шофера, а тому приказал подождать возвращения его из санотдела, так как придется отвезти пакет в медсанбат. Затем он прошел к своему новому жилищу.

После того как прежние хозяева ободрали с его стен укрывавшие их полотнища от палаток, вывезли большую часть мебели и даже вывинтили лампочки в обеих его комнатах, увезли половики, застилавшие пол, оно имело неприятный, нежилой вид, и оставаться в нем Борису не хотелось.

Еще у Лагунцова он выяснил, что его зампохоз Захаров с большинством свободных от дежурства людей и группой выздоравливающих продолжает работать на уборке урожая: ссыпают подсушенную на солнышке картошку в специально вырытую яму и имевшиеся в небольшом количестве мешки, переносят в подготовленные закрома с песком, рубят морковь и свеклу и солят капусту. Бочки с ней так же, как и закрома, находятся в специально построенной для этого полуземлянке. Недалеко от нее располагался так называемый скотный двор с конюшней для лошадей, попавших в госпиталь по блату из ветлечебницы, неизвестно откуда приблудившейся коровы и нескольких свиней.

Что и говорить, Кучинский был хорошим хозяйственником!