Читать книгу Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том II - Борис Алексин - Страница 2

При выдаче продуктов в ларьке почти ежедневно происходили недоразумения. Рабочие завода и в особенности служащие жили плохо. С продовольствием у них всегда были перебои, а при покупке продуктов питания на базаре заработной платы могло хватить на два-три дня.

Естественно, что многие были озлоблены и часто свою злобу срывали на ни в чем не повинной заведующей ларьком. Многие придирались зря, а некоторым удавалось подмечать действительно существовавшие недостатки. Они не были следствием плохой работы Алешкиной, а являлись результатом общих неполадок в снабжении района, но покупателям, получавшим продукты, казалось, что вся вина лежит на ней.

Правда, большинство рабочих понимало ее трудное положение, видело, какую огромную работу она выполняет. Люди видели, как она, иногда совсем больная, всё-таки выходит на работу, бредет пешком в райцентр за карточками или продуктами, исполняет непосильную для женщины работу, сочувствовали ей, и неизбежные шероховатости или ошибки, допускаемые ею, близко к сердцу не принимали и никакого шума не поднимали.

Но среди служащих нашлось несколько человек склочников и сутяг, а может быть, и завистников, полагавших, что Екатерина Петровна на своей «хлебной» работе имеет большие прибыли, и написали на нее коллективную жалобу, обвиняя ее в расхищении хлеба и других продуктов. К их жалобе присоединилось и несколько станичников, хотя и не пользовавшихся ларьком, но имевших на Алешкину зуб за то, что, как они не без основания полагали, их родственники, сотрудничавшие в свое время с оккупантами, были арестованы органами НКВД не без ее помощи.

И, наконец, администрация завода, дававшая в ларек спирт и требовавшая, да и получавшая деньги за него непосредственно, боялась, что Алешкина может их разоблачить и, воспользовавшись случаем, со своей стороны написали на нее жалобу.

Так или иначе, но эти жалобы поступили в райисполком Майского района. Там у Екатерины Петровны были тоже недруги. Очень уж она настырно и дотошно требовала выдачи всего, что полагалось рабочим завода, и не шла ни на какие уступки или подачки соответствующим работникам райпотребсоюза и райисполкома. Жалобам сразу дали ход и передали их в районную прокуратуру.

Надо представить себе, как в то время относились в нашей стране к расхитителям государственного имущества, и даже к тем, кто только подозревался в этом, или на кого поступал донос. Действовал Указ от 07.08.1932 года, по которому даже за кражу килограмма картофеля с колхозного огорода можно было получить до 8 лет пребывания в лагерях. Ну а Алешкину обвиняли в растаскивании чуть ли не четверти получаемого хлеба.

Будь это кто-нибудь другой, а не Екатерина Петровна, которую женщина, занимавшая должность районного прокурора в Майском, довольно хорошо знала, вопрос решился бы просто. В Александровку послали бы милиционера, он арестовал бы Алешкину и препроводил в Майское, ну, а что было бы потом… рассказывать не нужно. В то время доказать невиновность арестованному было так же трудно, как и во времена «ежовщины»…

К счастью, райпрокурор решила посоветоваться по этому вопросу с начальником райотдела НКВД. Она показала ему поступившие бумаги и высказала свое мнение о том, что она считает, что эти заявления не вполне правдоподобные.

Ознакомившись с содержанием заявлений, обвинявших Алешкину в растаскивании огромного количества продуктов и прочитав фамилии станичников, подписавших его, которые ему были хорошо известны по соответствующим сведениям, полученным своевременно от той же Алешкиной, а также увидев и руку администрации завода, начальник райотдела НКВД сразу понял, откуда дует ветер и кому на руку, чтобы Алешкину как можно скорее убрали из Александровки. Поэтому он сказал:

– Вот что, товарищ Полякова (такова была фамилия райпрокурора), я думаю, что прежде, чем принимать какие-либо репрессивные меры против Алешкиной, надо тщательно проверить справедливость выдвинутых против нее обвинений, и не следует посылать туда каких-нибудь чиновников из райпотребсоюза или райисполкома, а лучше всего, если бы вы съездили и проверили все сами. Ведь если хоть наполовину правда, что здесь написано, так дом Алешкиной – полная чаша, у нее, значит, и продуктов, и всякого прочего добра – полная хата, и все амбары забиты. Проверьте это! А со своей стороны я скажу так – мы Екатерину Петровну знаем, зря в обиду не дадим, а поскольку знаем и как она живет со своими детишками, то думаем, что все, что здесь написано, сплошная клевета.

Выслушав эту отповедь, Полякова уже на следующий день была в Александровке. Она зашла в ларек как раз в тот момент, когда Катя после бессонной ночи, проведенной в доставке полученной муки, раздавала ее по карточкам.

Несколько часов провела Полякова в ларьке, и, хотя Катю и волновало присутствие постороннего человека, и тем более прокурора, она старалась работать как можно аккуратнее и быстрее.

Посещение прокурора Поляковой, которую Катя знала, ее особенно не удивило, она ждала его.

Дело в том, что вот уже в продолжение нескольких последних месяцев ей в ларек два-три раза в неделю доставляли по нескольку десятков литров спирта. Главный бухгалтер завода заявлял, что накладные на этот спирт у него, и что с разрешения директора завода деньги за вырученный спирт следует сдавать ему. Он их будет приходовать по кассе завода и расходовать на нужды завода по его восстановлению.

В простоте души своей Катя вначале верила этим заявлениям и ничего не подозревала, но вот однажды, когда она сдавала выручку за спирт, бухгалтер предложил ей из этой выручки взять некоторую сумму денег. Она, конечно, отказалась и возмутилась. В течение нескольких дней она раздумывала, с чего это бухгалтер оказался таким «добрым», и начала подозревать, что с передаваемым для продажи спиртом происходят какие-то махинации.

Поэтому, увидев у себя в ларьке прокурора, она полагала, что Полякова и явилась для расследования этого дела.

Каково же было ее удивление, когда Полякова, заметив, что в основном выдача муки закончилась, сказала:

– Ну теперь, Екатерина Петровна, закрывайте свою лавочку и пойдемте к вам домой, мне нужно с вами поговорить.

Катя смутилась. У нее дома был невероятный беспорядок. По-настоящему она не была дома три дня. Прибегала только поспать несколько часов. Эла, занятая учебой, тоже за порядком не очень-то следила. Ей еле хватало времени приготовить что-либо поесть ребятам да маме. Ну, а младшие больше только все раскидывали, чем прибирали, особенно Майя.

Поэтому она несмело спросила:

– Товарищ Полякова, а нельзя ли поговорить здесь? Тем более что и все документы по моей работе я здесь в ларьке храню.

Смущение Алешкиной и ее предложение насторожили Полякову: «Неужели она боится меня в дом пускать?»

И прокурор еще настойчивее повторила:

– Нет, пойдемте к вам. Я хочу поговорить с вами дома… Да я и проголодалась. Из Майского-то выехала в 6 часов, а сейчас уже скоро пять. Покормите меня чем-нибудь?

Катя еще более смутилась. Она сегодня дома не была, прямо с мельницы, где получала муку, приехала в ларек. Сама тоже еще ничего не ела. А что там сумела приготовить старшая дочь, и осталось ли ей что-либо, как младшие пришли из школы, это вопрос. «Ну, хлеб-то, наверно, не весь съели – они ей всегда краюшку оставляли, раздумывала она. – Ну что же, матушка, раз ты настаиваешь, пойдем, – уже сердито подумала она. – Посмотри, как здесь, в Александровке, семьи фронтовиков живут». Она знала, что в Майском, в других городах семьям фронтовиков выдаются специальные пайки и, хотя они были невелики, но дети имели и кашу, и масло, иногда и мясо, и сахар. Здесь же, кроме муки, не получали ничего, а на базаре покупать было не на что.

«Вот еще навязалась гостья, – опять с неудовольствием подумала Катя. – Ну да ладно, сама будет виновата».

Ну, что же – сказала она, – я вас специально не приглашала, потому что, честно говоря, я сама еще сегодня дома не была. Муки у меня не было. Вот сейчас только принесу, так что не знаю, чем вас и угостить смогу. Хлеба там, может, немного найдется, да где-то был у меня небольшой кусочек свинины. Если его Эла не израсходовала, сварим похлебку. Картошка есть. Наверно, и мамалыга есть. Сейчас возьму немного повидла и вот будем этим угощаться.

Катя взяла приготовленный мешочек с мукой, еще раз проверила правильность его веса, наложила в стеклянную банку немного повидла, за все это положила в кассу деньги, заперла ее и сказала:

– Пойдемте, я готова. Только предупреждаю, у меня очень злая собака, она на цепи, но цепь длинная и позволяет ей бегать по всему двору, вы постойте у калитки, я ее покороче привяжу, тогда и пройдете.

– Маша, – обернулась она к вахтерше, – я пока ларек закрою. Пойду поесть. Тут еще несколько человек муку не получили, может, и другие покупатели подойдут. Скажите, что часа через два приду и снова открою ларек.

До дома Алешкиной они шли молча.

Катя ждала вопросов прокурора, а та упорно молчала. Она думала: «Неужели эта молодая и такая симпатичная и, видимо, до невероятности усталая женщина искусно притворяется? Может быть, и дома у нее показная бедность, а на самом деле где-нибудь припрятаны запасы продуктов и промтоваров? Да, нет. Не может быть, уж больно она проста… А, впрочем, чем черт не шутит!»

Но вот они подошли к маленькому, в два оконца саманному домику, обнесенному плетнем, и Катя сказала:

– Ну вот и наши хоромы. Сейчас я Полкана привяжу, тогда и проходите.

Во дворе бегала огромная рыжая собака, помесь кавказской овчарки с дворняжкой. Она была худа, лохмата и, очевидно, невероятно зла. Ее злобный лай при виде незнакомого человека дошел до неистовства. Кате стоило немалого труда успокоить разбушевавшегося пса, затащить его в хлевушек, заложить запор палкой и лишь после этого она сказала:

– Пожалуйста, товарищ Полякова, проходите, он теперь не страшен. Они зашли в дом.

Полякова недоуменно остановилась на пороге. Она ожидала увидеть или роскошь, или показную бедность. Но то, что увидела она, ее ошеломило. Детей дома не было. Они, поев, убежали куда-то играть. И Полякова смогла осмотреть все как следует. Всюду выглядывала прямая нищета. Первая часть домика на земляном полу с одним подслеповатым оконцем, остывшей, ничем не прикрытой, местами облупившейся печью, с колченогим столом, такими же двумя табуретками и небольшой лавкой. Полка на стене, почти лишенная посуды, старое ведро с водой, стоявшее на низенькой деревянной скамейке у двери, – вот, собственно, и вся обстановка этой части жилья.

Смущенная Катя убирала грязную посуду со стола и, заглянув на крошечную плитку в стоявший там закоптелый чугунок, заявила:

– Ну, нам повезло. Эла догадалась суп сварить. Сейчас его разогрею, да вон на тарелке мамалыга есть. Чайник вскипячу, чаю попьем. У меня тут на заварку немного настоящего есть. Ребята-то не пьют его, а себя я уж балую. На базаре по чайной ложечке по 20 рублей покупаю. Повидло вот принесла, сыты будем.

– Да вы что остановились-то, проходите в комнату, там у нас чище будет. Ошеломленная Полякова молча прошла во второе отделение хаты.

Оно имело полы, но выглядело ненамного приличнее кухни.

Пока Катя растапливала принесенным из сеней хворостом свою плитку, ставила чайник, разогревала сваренный Элой суп и накладывала на сковородку нарезанную крупными кусками мамалыгу, Полякова осмотрела комнату, в которую вошла. Это была тоже маленькая комнатушка, не более 10 кв. метров. Два окна ее выходили на улицу, а маленькая дверь в противоположной от них стене соединяла комнату с кухней. Около двери у стены, составлявшей продолжение дымохода плиты, стояла старая кровать, накрытая ватным одеялом. Видно было, что это одеяло служило своим хозяевам уже не первый десяток лет. В голове постели лежало несколько небольших подушек, тоже имевших изрядный срок пользования. Очевидно, на этой кровати спали вместе мать и ее две младшие дочери. Старшая, наверно, спала на узенькой, раскладной железной койке, покрытой суконным одеялом, стоявшей у боковой стены комнаты так, что головная часть ее упиралась в подоконник одного из окон.

Посередине стоял квадратный стол, очевидно, служивший и для обеда, когда семья собиралась вместе, и для занятий девочек во время приготовления уроков. Стол этот был накрыт выцветшей и местами порезанной клеенкой. В противоположном углу комнаты стояла старенькая этажерка, заваленная книгами, а около нее в большой деревянной кадке на невысокой табуретке находился разросшийся фикус. Между прочим, книги и тетради лежали и на столе, и на подоконниках, им не хватало места на этажерке.

Кроме перечисленного, в комнате в довольно хаотическом беспорядке стояло несколько частью поломанных, с продавленными сидениями венских стульев, а рядом с раскладной кроватью на стене, на вбитых в нее колышках висело несколько стареньких простеньких платьев, очевидно, принадлежавших хозяйке и старшей дочери. Вот и все. Осмотрев все это беглым взглядом, Полякова подошла к этажерке и стала перебирать лежавшие там книги.

Помимо школьных учебников, она увидела несколько десятков книг медицинского содержания и вспомнила, что муж Екатерины Петровны врач и находится сейчас на фронте. Увидела она и альбомы с многочисленными фотографиями самой Алешкиной и ее детей.

За этим занятием ее и застала вошедшая с двумя тарелками супа хозяйка. Поставив тарелки на стол, а затем принеся на мелкой тарелке, такой же выщербленной, как и глубокие, куски мамалыги, Катя подошла к Поляковой и, показывая на одну из фотографий, изображавшую голову молодого красноармейца в буденовском шлеме, грустно заметила: