Читать книгу Человек о человечестве - Борис Барановский - Страница 5

«Восторженное непонимание Вампилова». Этот оксюморон появился более сорока лет назад. И что же сегодня? Восторги поулеглись, непонимание осталось. «Тайна Вампилова», «загадка Зилова» – эти слова повторяют по сей день аналитики, и у каждого своё постижение той самой тайны. Вторжение в проблему я делаю с затаённым желанием «расставить точки над «i» в затянувшейся дискуссии, тем более – в недавней своей статье «Прошлым веком в Иркутске» (Журнал «Сибирь», № 3, 2016 г.) я пообещал читателям расшифровать «загадку Зилова», что может показаться весьма самонадеянным, но в противном случае стоило ли браться за перо…

Как известно, неприятие, или непризнание, или, лучше сказать, настороженное отношение к прозаику, сопровождало его в течение всего весьма непродолжительного творческого пути. В воспоминаниях многих современников рисуется «горемычная» фигура автора, обивавшего пороги театров и прочих заведений, где могла решиться судьба его творений, сейчас знаменитых, а тогда отвергаемых. Ныне мы готовы метать громы и молнии в адрес деятелей, своевременно не распознавших талант. Однако пускать стрелы по поводу непонимания едва ли разумно, да и не совсем справедливо. Как говорят, грех смеяться над убогими. Каждый разумеет в силу своего интеллекта и годами спрессованных традиций. Большинство этих людей совершенно искренне не принимало непохожего на признанных корифеев «провинциала» и, казалось бы, из самых лучших побуждений боролось с отступником от канонов соцреализма. Олег Ефремов высказался по этому поводу едко и самокритично: «Очень распространено мнение, что пьесам Вампилова мешали только некоторые не в меру ретивые чиновники. К сожалению, мешали и стереотипно устроенные наши собственные мозги». Стоит ли на это роптать? Возмущать должно другое: мания запретительства, царившая в то время. Вместо того чтобы представить произведение на суд публики, «ответственные товарищи» устраивали свой суд, точнее самосуд, над автором. Сейчас нам хорошо известно, сколько талантливых творений в разных видах искусства не увидело в своё время читателя и зрителя, сколько кинолент годами пылилось на полках, сколько шедевров с неимоверным трудом пробивалось в свет. Бюрократу от советской идеологии легче и проще было перестраховаться от возможных неприятностей путем запрета, чем рисковать карьерой. Бог им судья, и понять их, как видим, нетрудно. Но как прикажете понимать тех, кто вроде бы «за» и как бы «против»? Вроде бы сторонники и даже будто друзья?

Фарисей – он чиновника страшней

«Врагов имеет в мире всяк, но от друзей спаси нас, боже!» – писал Пушкин. Общеизвестно, что вопрос о запрете на печатание «Прошлым летом в Чулимске» в альманахе «Ангара» отрицательно решило высказывание на заседании редколлегии Вячеслава Шугаева, не просто друга, а соавтора и спутника, с которым делили кров и хлеб, мыкаясь по столичным редакциям в продвижении своих творений. (Шугаева в связи с «Чулимском» позже ещё вспомним…) В этом отношении показательна статья доктора философии Николая Коноплёва «Страсти по Вампилову, или Куда ведёт «Утиная охота»? – «антропофилософское…с «метистированным накатом» исследование (выражаясь наукообразным стилем самого автора статьи), а по факту – схоластический опус, размазывающий драматурга по стенам соцреализма. Смакуя этот термин, не забыв отдать должное революционному прошлому, якобы «утверждавшему народное творчество» («фокусом утверждаемого Великим Октябрём (1917) народного творчества высветился обобществлённый индивид»), философ ловко смешивает «за здравие и за упокой», не очень-то заботясь о корректности выражений, типа: «Вампилов имел самую что ни на есть интимную предрасположенность к написанию пьес», «драматург…

взбадривает изложение «картинно обставленными тремя действиями», «драматург, не справляясь с принципами соцреализма…» А уж категоричность формулировок просто шокирует: «…автор уже не владеет темой», «это мелковато для жанра, где А. В. Вампилов признан «наставником», «автор как будто не знает, что ему делать с персонажем. И он бросает его во все тяжкие…», «Ненастоящий, «стелющийся ревизионистским лоском» антураж подталкивает талантливого, но «скомканного злобой дня» художника (как таковой он – Вампилов) на сделку со своей поэтической совестью». Вот так! Ни много – ни мало.

С той же бесцеремонностью Н. Коноплёв позволяет себе вторгаться в личную жизнь писателя. Мы с удивлением должны узнать, что, оказывается, «А. В. Вампилов, как сын репрессированного учителя, был заинтересован анализом того «стечения обстоятельств»…. которое позволило великому народу выдержать испытания». Не мудрствуя лукаво (нет, наоборот, мудрствуя) поправил Вампилова не только в написании произведений, но и в семейных делах:

«Содержание пьесы излагает неудавшуюся семейную жизнь писателя, его нежелание искать компромиссы с близким человеком». Нам остаётся только посетовать, чего же это Александр Валентинович не посоветовался с младшим однокашником по университету, бывшим филологом, а ныне философом Николаем Сергеевичем, как ему устанавливать взаимоотношения с близким человеком и с кем именно.

А философ делает очередной убийственный вывод: «…персонаж неизбежно кивает в сторону его создателя, заявляя: «Он такой же». И в этом сюжетном обороте таится невольный просчёт Вампилова…» Вот так! Сплошные просчёты в работе и в судьбе. Оставим на совести советского учёного его менторский тон, пренебрежение и беспардонность по отношению хотя бы к памяти выдающегося земляка. Но как на этом фоне выглядят запоздалые реверансы: «Вампилов – новатор!», «Подлинное новаторство Вампилова, подтверждающее его «реноме классика», заключено в воспоминаниях Зилова»(?!) А завершается статья боевым панегириком:

«Вот она – объективно-партийная поддержка шедевра А. В. Вампилова… Со временем эта оценка обрела углублённое звучание, что подчёркивает художественную многомерность искусства социалистического реализма, перспективы которого творчески воспроизвёл классик советской литературы, иркутянин Александр Валентинович Вампилов».

За этим «объективно-партийным» словоблудием легко просматривается лицемерно-фарисейское отношение к Александру его псевдосторонников, о которых упоминают почти все, кто видел его мытарства по редакциям и театрам: в голос хвалили автора, кричали о его таланте, большом будущем и при этом не давали хода его творчеству. И не случайно, например, в моём представлении осталась одинокая фигура у «парадных дверей». Где же вы были, друзья-товарищи, доброжелатели?

«Нужно быть готовым к тому, что останешься один», – такое горькое признание услышал от него и запомнил Д. Сергеев.

«Свинцовые мерзости жизни»

Пожалуй, в большей степени чувство одиночества вызывали у драматурга не столько проволочки с опубликованием, сколько массовое непонимание того, что он, казалось, выражал довольно ясно, – разумеется, в художественной форме, где-то и усложнённой. Наибольшая разноголосица, как известно, – вокруг «загадочной» фигуры Зилова, центрального персонажа драмы «Утиная охота». Я, в общем-то, разделяю недоумение автора по поводу непонимания и, приступая к разрешению «загадки» Зилова, наперёд заверяю (можете счесть это за полемическое заострение), что в принципе никакой загадки нет (на авторство открытия не претендую, ибо оно уже запатентовано другими), а есть неумение или нежелание внимательно читать произведение и постигать смысл прочитанного или увиденного на сцене сквозь призму авторских приёмов, иногда сознательно направляющих читателя по ложному маршруту.

Но прежде чем добраться до «Утиной охоты», необходимо отметить один важнейший момент. Почему-то большинство аналитиков, даже авторы крупных монографий, начисто игнорируют внутриполитическую обстановку страны того времени, в которой жили творцы и их герои. Поразительная аполитичность практически исключает объективный анализ. Рассматривая действующих лиц «Охоты» в общественно-политическом вакууме, критики не в состоянии оценить поступки того же Зилова на историческом фоне, поэтому им ничего не остаётся кроме как вынужденно втискивать его в традиционные рамки то подонка, то героя, а то и вообще нарекать загадочной фигурой. И даже те рецензенты, которые касаются духовной атмосферы СССР, замечают это вскользь и мало связывают её с судьбой и характеристикой персонажей.

Поэтому необходимо хотя бы вкратце обрисовать, в каком котле нравов мы все варились во второй половине прошлого века. Это нужно в первую очередь новому поколению, которому непросто представить события и колорит полувековой давности, да и старшим тоже не мешает напомнить. Вначале приведу высказывание одного из тех, кто не обходит данную тему. Драматург Геннадий Никитин в очерке о Вампилове очень точно охарактеризовал систему нравственных отношений того времени:

«И через пятьдесят-шестьдесят лет после революции такие понятия, как раздвоенное сознание, раздвоение личности и тому подобное, всё ещё принимались в штыки. Хотя именно в тридцатые-сороковые, а тем более в шестидесятые-семидесятые годы раздвоенное сознание становится явлением почти что обыденным и опускается до пошлой «двойной морали»: думаем одно, делаем другое (От себя добавлю: говорим третье).

Но пришёл Вампилов. С ним появилась новая русская драма». (Геннадий Никитин, «Опыт Вампилова»).

Лучше едва ли скажешь. Тогда и укоренилось выражение «ходить с фигой в кармане». Спросите, молодые, у дедушек-бабушек, что это такое, и они поведают, как в те времена – то волюнтаризма, то застоя – никто не говорил о нашей жизни, что думает, каждый должен был публично изрекать лишь то, что разрешалось говорить. Святой обязанностью было воспевать мудрость компартии, славословить вождей (Хрущёва, потом Брежнева), которые стали достойными героями только анекдотов. Мы все задыхались в этой атмосфере, однако выступать против было равносильно самоубийству. Система выстроила непробиваемую броню защиты, которая рухнула только вместе с самой системой. Но это будет через десятилетия, а пока власти пресекали не только малейшее вольномыслие, но даже мало-мальский намёк на него.