Читать книгу Вначале было слово - Борис Берлин - Страница 6

В этом городе было все. Солнце, люди, сияющие и не очень витрины и бездомные собаки. Еще была осень – зрелая, наступившая осень со своим непростым характером.

Не было только меня.

Каждое утро ты наталкивался на мое отсутствие, вздыхал и отправлялся на работу и отдавался ей целиком, без остатка – тогда быстрее проходил день и наступал вечер. И можно было снова попытаться заснуть, с надеждой увидеть меня во сне и даже – чем черт не шутит – наяву.

Но черт не шутил. Вообще. Ему было просто не до нас.

Тогда, мы придумали… нет, не телефон, телеграф или голубиную почту. И даже не всемирную паутину – интернет. Но – придумали. И сразу начали ужасно много разговаривать друг с другом и еще больше смеяться – над собой и над чертом. Вообще-то, я представляла его вполне маленьким и симпатичным. Чертенком, а не чертом. Я смеялась потому, что надеялась разозлить его, чтобы он, наконец, обратил на нас внимание. Ты – просто потому, что тебе было хорошо со мной. Так хорошо, что все, что «без меня», казалось серым и незаметным.

Обычно, когда я рассказываю эту историю своей собаке, именно в этом месте, ее левое ухо начинает подергиваться, она наклоняет набок голову и неслышно спрашивает:

– Ну, а ты? Тебе-то с ним было – как?

А я улыбаюсь, треплю ее по голове и вздыхаю.

– Почему же – было?

…Однажды я попросила тебя:

– Расскажи, а почему самолеты летают?

Ты принялся объяснять так долго и обстоятельно, что время превратилось в смолу и капало, и тянулось, и никак не могло затвердеть, и тогда я купила билет на самолет и просто прилетела туда, где ты живешь, в твой город – к тебе.

Осень страшно удивилась и даже перестала капризничать. Деревья насторожились, дожди спрятались в почтовые ящики, а городские собаки приветствовали меня веселым, заливистым лаем.

Ты молча стоял у дверей, но чуть в стороне, и я почти-почти пробежала мимо. Еще бы, так торопиться тебя увидеть, да и все остальное – тоже…

– Положись на меня – говорил ты мне всегда, и это превратилось в мечту, вот прилечу – и положусь.

Ты все-таки успел схватить меня – пробегающую мимо – за руку и остановить.

– Откуда ты взялась? – спросил ты, и я почувствовала щекой твою ладонь.

Я была не в силах ответить, ведь в эту самую секунду я говорила с твоими пальцами, потом, с твоими губами, а потом… И мне просто пришлось указать тебе вверх, на небо.

– Значит, ты – небожительница? – спросил ты и засмеялся.

И мне оставалось только кивнуть – ведь это было последнее, что я слышала. Дело в том, что от счастья я обычно теряю сознание. Вот и на этот раз…

…Я, наконец, очнулась в твоих руках и услышала – близко-близко – стук твоего сердца, но оказалось, что уже очень поздно и мне пора улетать обратно.

В аэропорту ты подвел меня к летчику и попросил его:

– Вот эту самую небожительницу, доставьте, пожалуйста, в целости и сохранности.

Тот кивнул и произнес:

– Конечно, только необходимо пристегнуться.

Тут я отчего-то жутко запаниковала и попыталась тебе крикнуть через круглое окошко, что этот летчик – ненастоящий, а, скорее всего, переодетый в летную форму тот самый чертенок. И если он начнет шутить – одной мне будет не справиться.

Но это окошко было такое толстое, к тому же осень просто разревелась от досады, а собаки вокруг завыли от тоски – и ты меня не услышал.

Когда мы пролетали над твоим домом, я закрыла глаза. Чтобы не умереть – это же понятно, правда?

Наконец, самолет помахал крыльями круглому берегу и набрал высоту. Летчик включил автопилот и уселся рядом со мной.

– Нет, это не черт, – сказала я себе сквозь закрытые глаза. – И уж совсем не чертенок. Разве могут быть у них такие требовательные руки?

– Просыпайся же, наконец, небожительница. Сколько можно спать?

Ты сидел рядом, одетый в летную форму и улыбался.

– Мы пока поживем здесь с тобой – не возражаешь?

Я боялась дышать – чтобы ты не исчез. Может, поэтому, начала задыхаться на самом деле.

– Здесь? Но – где? Это же…

– Да, самолет. Ну и что? Впрочем, пока можем и прямо на небе – как тебе больше нравится. Ты дыши, дыши.

– Ага… Но почему – на небе?

– Так ты же – небожительница и, значит, тебе тут самое место.

– А что значит – пока?

– Не обращай внимания. Это сложно объяснить. В общем, мне пришлось остановить время. Мы сможем оставаться здесь, сколько захотим.

Я задышала, как раньше, как обычно и даже немного глубже.

– Здорово. Тогда давай снова начнем с того момента, где мы остановились.

– С какого? Напомни.

– Когда я открыла глаза и услышала стук твоего сердца.

– Ну… вот. Теперь можешь открывать. Открывай и – слушай…

Обычно в этом самом месте моя собака ложится передо мной – голова на передних лапах, в глазах слезы – и смотрит на меня неотрывно.

– Что за глупости, Джесси? – я укоризненно качаю головой. – Что за слезы? Ты же знаешь лучше других – все кончится хорошо.

Она виновато скулит и тычется мордой мне в колени – просит рассказывать дальше.

Но, именно в этот момент, у меня всегда находится уйма неотложных дел, я вскакиваю с дивана и начинаю носиться по дому, как угорелая.

– Доскажу потом, ладно? – бросаю я ей на ходу, и она разочарованно вздыхает. А куда деваться?

Дело в том, что еще ни разу я не дошла до конца нашей с тобой истории. Я всегда останавливаюсь на самом интересном месте.

Потому, что – чем черт не шутит, а? Даже, если это всего-навсего – чертенок.

Да и не так уж это сложно – остановить время.

Надо, хотя бы, просто попробовать. Для начала…

– Какая в этом месте глубина?

– Да нет там никакой глубины, место падения у самого берега, сплошное мелководье. Весь фюзеляж на поверхности. Почти целый, кстати. Но, конечно, только снаружи. Я это имею в виду.

– Уцелевших нет?

– Откуда? Ты что, вчера родился? Это у тебя какая?

– Что – какая?

– Катастрофа. Выезд на место авиационного проишествия.

– Э-э-э… Третий…

– Тогда ясно. Еще на пару-тройку таких АП съездишь, вопросы сами отпадут. Хотя, все бывает, конечно. Грешно говорить – пилоты постарались, видимо, перед самой землей, вернее, водой, вертикальную скорость уменьшить, насколько возможно. Да и какая-никакая, а вода тоже смягчила удар. Уцелеть, конечно, все равно невозможно, но хоть не месиво. С опознанием меньше работы будет и вообще. Непонятно мне, почему же он так до полосы и не дотянул. Всего ничего оставалось, меньше двух километров. В переговорах – ничего такого. Может, погода? Она, конечно – дрянь была, но не до такой степени, другие садились. Эх, побыстрее бы регистраторы нашли. Там посмотрим…

– А у вас их много было?

– Чего? Выездов таких? Много. Я уж и считать перестал. Ну, в отделе, конечно, фиксируют, статистику ведут.

– И как, привыкли быстро?

– Так видишь ли… привыкнуть совсем к такому невозможно. Но, в какой-то степени… А иначе только два варианта – или работу менять, или – психушка. Выбирай, сынок… Алло! Да, слушаю. Понял, иду уже, иду. Да. Ну, вот. Бортовой регистратор нашли, вроде. Уже легче. Ну, идем, что ли…

…Ах, этот свет от зеленой лампы – той самой, единственной, что не дает мне уснуть.

Ты сидишь за столом. Твои пальцы скользят по клавиатуре, как по женщине.

Нет, как по мне.

За окном снегопад, а ветер воет и просится в дом. Снежинки прилипают лицами к оконному стеклу и смотрят на нас снаружи, долго, может быть, целую вечность, до следующего порыва ветра.

И когда я все-таки проваливаюсь в сон, и начинается моя, та – другая жизнь – то последняя мысль в еще длящейся этой: как же хорошо, что ты рядом. Как хорошо…

Ты называл нашу последнюю встречу крайней и смеялся. Ты – смеялся…

Конечно же, это слово – «последняя» – не для нас. Мы с тобой – это вечное начало, даже не продолжение, нет. Потому, что каждое мгновение нашей жизни – первое и впервые. Каждое.

Но именно тогда и случилось непоправимое – я не сумела вернуться и не смогла – остаться. И мои путешествия из жизни в жизнь – закончились.

Я пыталась – поверь. Собственно, я все еще пытаюсь, пытаюсь до сих пор…

Я подхожу к огромному зеркалу в серебряной раме, в котором всегда вечер. Оно так похоже на то, что было у нас в прихожей – помнишь? Я вглядываюсь в него и улыбаюсь, и жду – вдруг ты заметишь меня и позовешь – как всегда, одними глазами – как раньше, как тогда…

Но там – пусто. Ничто не отражается в нем – ни люди, ни цветы, ни облака… Ничего. А значит – я одна. Повсюду – и по ту и по эту сторону времени. Словно я назвала бога твоим именем, и все звезды погасли. И не остается ничего, только закрыть глаза и качаться на волнах моей нежности к тебе. Можно? Скажи – можно?

И ты – улыбаешься. Оказывается, ты все время был рядом, даже – ближе, чем рядом, ближе, чем я могла себе представить – просто, во мне, внутри. И, слава богу, с этим уже ничего нельзя поделать.

А потом… Потом в зеркале вдруг появляются люди, много. Те, кто нас любит, те, кого любим – мы. Они горюют и плачут – они вспоминают нас. А еще деревья, цветы и даже собаки. И все они плачут – тоже.

– Не надо! – кричу я.

– Зачем? Нам же так хорошо! – кричишь ты.

– Нам тут просто – улет! – кричим мы вместе.

Мы кричим так громко. Они бы обязательно порадовались за нас, если бы только услышали. Или увидели наши счастливые лица. Ты поднимаешь меня высоко над землей, как пушинку – смотрите! А я – хохочу, оттого, что боюсь щекотки и ужасно боюсь заплакать. Ведь раньше я умела возвращаться в зеркало, до того – последнего или крайнего, нет, конечно же, крайнего раза…

…Вот ведь, глупость какая. Почему они все думают, что мы умерли? Разве может быть кто-то живее нас? У кого еще такие теплые губы? Гляди же, гляди – эти колечки пара – я выдыхаю твое имя…

Ах, как часто я плакала раньше – помнишь? Стоило тебе улыбнуться чуть нежнее, чем обычно, или расстегнуть воротник рубашки, так, что я могла видеть тебя еще глубже, чем насквозь – и слезы набухали в глазах, переливаясь сквозь плотины ресниц. Тогда ты сердился, болея за меня – боже мой – так сильно и так ласково. И, чувствуя твою ласку и твою силу – я уже совсем не могла остановиться и плакала, и плакала, и плакала…

Все это – в прошлом. А сейчас – возьми меня на руки. Убаюкай меня. Усни, зацелованный мной. И пусть зеркало всегда будет рядом. Потому, что тогда они обязательно когда-нибудь увидят и поймут, что мы не умерли, что мы – счастливы. И полюбят нас – снова.

Скажи мне, что это возможно.

И, может быть, я – наконец – не проснусь…

Из выпуска новостей:

«Сегодня опубликовано заключение комиссии Межрегионального авиационного комитета о результатах расследования авиакатастрофы, произошедшей около пяти месяцев назад с самолетом компании… в районе…

По заключению экспертов, никаких отклонений и отказов в работе систем воздушного судна не обнаружено. В момент катастрофы, оно находилось в технически исправном состоянии. Также, ничто не указывает на ошибочные действия экипажа и его профессиональную или физическую неготовность к выполнению полета. Возможно, решающее влияние оказали, сложившиеся в том районе, погодные условия. Таким образом, причина катастрофы, унесшей жизни ста девяти человек, осталась невыясненной. Два пассажира, тела которых так и не были обнаружены, признаны пропавшими без вести».

– …и сам не представляю. Не было такого в моей практике. И не только в моей. И слава богу. Люди, даже мертвые, не должны исчезать бесследно. Находят – всех. Всех и всегда. Хотя бы – фрагменты.

– Но ведь исчезли.

– Да. И сколько я ни думал, ответа так и не нашел. Значит, причина может быть лишь одна-единственная. И что касается этих двоих и всей этой странной катастрофы, вообще.

– Какая же?

– Нечистая сила. Или бог. Или и то и другое – вместе…

Собаки – ужасно умные существа. Моя-то уж точно. Поэтому она уже давно не задает никаких вопросов.

Потому, что поняла – на некоторые из них ответов не дождешься. А может, их и нет вовсе.

Она выбрала место в спальне – слева от кровати, с моей стороны – только поднимет голову и сразу видно меня спящую.

Каждое утро, на рассвете, как только в дом начинает проникать жизнь, Джесси приоткрывает глаза и ревниво наблюдает – ну, что там у вас? Опять милуетесь?

…Я еще сплю, но чувствую твое дыхание, и твои губы шепчут – едва касаясь – прямо мне в сердце:

– Проснись, ласточка моя. Пора вставать, уже утро. И снег, повсюду – снег. Посмотри в окно…

Как же хорошо, что ты – рядом…

Я выглядываю в окно – там все те же тяжелые, серые облака, что и вчера, и позавчера, и раньше.

– Скажи, – спрашиваю я, – Что же все таки это было? Птица, пожар, молния – что?

Ты улыбаешься и прижимаешь меня к себе так крепко, что даже немного больно, и молчишь. Ты привык к моим странным вопросам, моим переменам настроения и близким слезам.

Ты привык ко всему – даже к нашему счастью.

И к тому, что за него надо платить.

– Не беспокойся об этом, девочка моя. Я с тобой, мы вместе, а значит – это мог быть только бог. Другой причины просто не существует.

И значит – нам не о чем волноваться, правда?