Читать книгу Манящая корона - Борис Давыдов - Страница 2

Глава I

«С восхода и до захода Солнца к дверям любого жилища, будь то самая жалкая лачуга или самый роскошный особняк, должен быть открыт свободный доступ, чтобы посланцы Правителя могли без всяких задержек и помех объявить Его волю».

Кодекс Правителя Норманна, параграф № 9

«Любому дворянину Империи позволяется иметь личную стражу, однако ее численность не должна превышать:

– для эсквайра – десяти человек;

– для рыцаря – двадцати пяти человек;

– для барона – пятидесяти человек;

– для графа – ста человек, включая сотника, а также старших и младших десятников.

Самовольное, без разрешения Правителя, увеличение указанного количества стражников приравнивается к попытке мятежа и карается по всей строгости закона».

Кодекс Правителя Норманна, параграф № 12

* * *

Малютка подозрительно долго задержалась у смотровой щели, и он начал злиться, мысленно поминая родословную этой копуши. Тратить попусту те немногие драгоценные минуты, которыми они еще располагали, было непростительным расточительством.

Ярко-розовый солнечный диск, просвечивая сквозь неплотную дымку, уже почти коснулся нижним краем горизонта. Когда же он скроется полностью, створки крепких, окованных железными полосами ворот, украшенные гербом, известным всей Империи, бесшумно распахнутся, словно приглашая войти. Но в открывшемся проеме покажутся вовсе не радушные слуги, зазывающие усталых путников, а дюжие стражники, катящие самое мерзкое, чудовищное приспособление, которое могло возникнуть лишь в воспаленном мозгу такого безбожника, чернокнижника и женоненавистника, как его сиятельство граф Хольг. И тогда им останется только одно: возвращаться и бессильно развести руками, моля богов и святых угодников, чтобы Барон не сразу схватился за меч, а хотя бы согласился выслушать их оправдания… Впрочем, Малютке особенно опасаться не стоит, положение любовницы главаря дает свои преимущества (разве что врежет пару раз, но ей не привыкать), а вот ему и Одноглазому придется худо… Ну что там делает эта чертовка, уснула, что ли?! Солнце вот-вот начнет скрываться!

Словно почуяв его недовольство, Малютка стала осторожно выползать из проделанного в живой изгороди прохода, приминая траву. На ее замурзанных щечках блестел яркий румянец, губы сжались в узкую полоску, брови сердито сдвинулись. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять: что-то пошло не по плану.

– Хуже некуда! – негромко и зло выдохнула девушка, не дожидаясь вопроса. – Полна усадьба молодых, так нет же, поставили какого-то деда, перестарка трухлявого… Взгляни сам, Трюкач, если не веришь.

Он верил ей и все-таки бесшумно пополз вперед по проходу, только что покинутому Малюткой и еще хранившему тепло ее тела. Имея дело с Бароном, лучше уж проверять все самому.

В нескольких шагах за густой изгородью из тесно сросшихся кустов, обрамлявшей одну сторону вымощенной камнем дороги, начинался длинный глубокий овраг, по склону которого они только что поднялись; по другую ее сторону высилась стена загородной усадьбы Хольга. Сверху, со сторожевой вышки у ворот, изгородь казалась сплошной и нетронутой, и даже самый зоркий караульный не заметил бы ни аккуратно проделанного лаза, ни выщипанных листиков – смотровой щели. К ней он и приник, с первого взгляда убедившись, что Малютка, увы, ничего не напутала.

На вышке стоял стражник, один вид которого вызывал в памяти чеканные строчки Устава караульной службы. Среднего возраста, с густой черной бородой, суровым непроницаемым лицом и холодными, бесстрастными глазами – словом, живое олицетворение бдительного, придирчивого и неподкупного служаки. Их замысел, продуманный до мелочей и успешно опробованный в прошлый раз, мог провалиться с громким треском, это было яснее ясного.

Ругаясь злым шепотом, поминая самыми грубыми словами всю родословную графа Хольга и этого так некстати подвернувшегося «деда», Трюкач отполз назад. На душе было гаже некуда, требовалось на ком-то сорвать злость, и этим кем-то оказалась, естественно, Малютка. Одноглазый был его приятелем, и к тому же он невольно почувствовал обиду за стражника. Чувство уязвленной мужской солидарности вдруг взыграло в нем с огромной силой. Только безмозглой дурочке-малолетке могла прийти в пустую головенку мысль обозвать зрелого, полного сил мужика «трухлявым перестарком»!

– Посмотришь, Одноглазый? – предложила Малютка напарнику.

Лежавший возле края оврага человек в грязных, засаленных лохмотьях, худой как жердь, с черной повязкой на правом глазу и нищенской сумой через плечо, равнодушно махнул рукой: чего, мол, глядеть попусту.

– Надо что-то делать, Трюкач! Времени почти не осталось! – возбужденно забормотала Малютка.

«Без тебя бы не догадался», – с нараставшим раздражением подумал он.

– Может, все-таки попробуем, а? – настаивала Малютка. – В прошлый раз прошло как по маслу!

– В прошлый раз был молоденький щенок вроде тебя, – едко ответил Трюкач. – А теперь, сама сказала, дед-перестарок, да еще и трухлявый! Такого голыми сиськами не приманишь…

И, выдержав маленькую паузу, добавил самым оскорбительным тоном, на какой только был способен:

– Хоть до утра ими тряси!

«Так тебе и надо, тварь!» – с затаенным мстительным торжеством подумал он, увидев, что хорошо рассчитанный удар достиг цели.

Малютка безумно раздражала его с первых же дней, когда прибилась к шайке. Злило буквально все: ее юность (мала еще промышлять на большой дороге), происхождение (с жиру бесится дворяночка, не иначе), вызывающая дерзость (взрослых надо слушать, ума-разума набираться, а не лезть со своим мнением!) и жестокость, удивительная даже для их кровавого ремесла. Но больше всего – то, что она постоянно маячила перед ним сводящим с ума соблазном, абсолютно недоступным и потому вдвойне желанным…

Глаза Малютки чуть не прожгли его ненавидящим огнем, пухлые чувственные губки растянулись в оскале. Она была похожа на разъяренную кошку, готовую прыгнуть и вцепиться в жертву. А что реакция у нее отменная и ногти острые, Трюкач знал очень хорошо.

Поэтому резким, отрывистым голосом приказал:

– Ну-ка остынь! Быстро!

Барон убил бы любого, посмевшего обидеть Малютку в его присутствии. Но предводитель шайки был далеко, и сейчас командовал он. А кара за малейшее неподчинение главному во время выхода на дело была одна: смерть. Это правило Барон вгонял в них долго и усердно, стараясь привить хоть какие-то азы дисциплины.

Малютка шумно перевела дыхание. Он явственно ощущал исходившую от нее бешеную злобу.

– Извини, я погорячилась, – сквозь зубы, с заметной неохотой и трудом выдавила она.

Трюкач снисходительно, с видом человека, удивленного собственным великодушием, кивнул:

– Ладно, что с вас, соплячек, возьмешь…

И, предупреждая повторную вспышку, поманил ее повелительным жестом. Малютка, все еще злая, придвинулась вплотную к нему.

– Пожалуй, придется попробовать, другого выхода все равно нет, – вздохнул он, глядя на солнечный диск, начавший скрываться за горизонтом. – А если его не проймет, тогда…

Прильнув к уху Малютки (она брезгливо поморщилась, но отодвинуться не посмела), Трюкач что-то зашептал. Вскоре девушка прыснула, прикрыв рот маленькой грязной ладошкой, а потом смущенно опустила глаза.

– Сможешь? – спросил он, отодвигаясь.

– Еще и от себя добавлю! – пообещала Малютка. – Пошли, Одноглазый.

Они удалились – быстро, но осторожно, по-прежнему пригибаясь и прячась за изгородью. Трюкач снова занял место у смотровой щели, упершись в землю ладонями и носками полусогнутых ног, чтобы в нужный момент взметнуться в воздух, подобно распрямившейся пружине.

Затаив дыхание, он смотрел, как последние солнечные лучи, окрашенные в нежный розовый цвет, весело играют на потемневшей от времени каменной кладке стены и на острых как бритва колючках проклятой проволоки – последнего и самого известного изобретения Хольга, благодаря которому и без того богатый граф стал первым богачом Империи. Того самого изобретения, за которое графа благословляют состоятельные горожане и проклинают разбойники и воры. Куда ни глянь, всюду висят листы пергамента с кричащим текстом: «Лучшая в Империи патентованная колючая проволока, прекрасная защита от грабителей! Остерегайтесь дешевых подделок! Отпускается всем желающим за наличный расчет в количестве, кратном 1 (одной) деревянной бабе, оптовым покупателям скидка». Милостивые боги и святые угодники, мало ему было проволоки, он еще придумал уродливую штуковину, на которую ее наматывают, и окрестил это чудовище деревянной бабой… Тьфу! Баба – она иной раз и впрямь бывает тупой, как дерево, что поделаешь, так повелось от сотворения мира, не нами начато, не нами и закончится, но все-таки она живая, из плоти и крови. А главное, она никогда не бывает такой неприступной, холодной и колючей, не ранит так больно, как эта проклятая проволока. К самой мерзкой и сварливой бабе можно найти подход, если взяться за дело обстоятельно и умеючи, – а равнодушную сталь ничем не проймешь.

Проволока, натянутая в двенадцать рядов между дубовыми столбами высотой в два человеческих роста, опоясывала всю усадьбу, оставляя открытым лишь один-единственный участок перед воротами, которые были совсем близко от Трюкача. Теперь ему требовалось только одно: чтобы Малютка и Одноглазый смогли отвлечь стражника хоть на несколько секунд. Да пусть караульный повернется к нему боком всего-навсего на три бесценные секунды! Больше не надо, он успеет перепрыгнуть через изгородь и добежать до куста, очень кстати выросшего на краю глубокой ямы между правой створкой ворот и крайним столбом, предназначенным для колючей проволоки. Ветки и листья надежно укроют его от глаз стражника, бедняге и в голову не придет, что совсем рядом притаился человек, принесший ему смерть. И его товарищи, которые покатят проклятую «бабу», затягивая проволокой пустой промежуток перед воротами, тоже не заподозрят, что судьба начала отсчитывать последние часы их жизней…

Ну что они копаются, проклятые лодыри, давно пора начинать, времени осталось в обрез!..

Едва он успел подумать об этом, как слева раздался пронзительный визг Малютки, и сразу же вслед за ним – хриплый, надсадный рык Одноглазого:

– Отдай! Моя монета, я первый нашел!

– Нет, я! Проваливай, а то врежу!

– Гадина!

– Урод кривой!

– Это я-то урод?! Получай! Вот тебе, паскуда!

– Уа-ааа, больно-ооо! Помогите!

По лицу стражника пробежала тень. Он досадливо поморщился, словно учуял дурной запах, и обернулся в ту сторону, откуда доносились вопли.

Трюкач начал распрямляться… и почти сразу снова прильнул к земле, укрывшись за изгородью. Ликующий беззвучный крик замер на губах, сменившись яростным зубовным скрежетом.

Проклятый стражник отвлекся всего на долю секунды, которой хватило ему для того, чтобы убедиться: никакой опасности для графской усадьбы и ее обитателей нет. Два жалких оборванца сцепились и мутузят друг друга, не поделив монетку, оброненную каким-то растяпой… Ну и пусть мутузят. Это происходит не внутри усадьбы, а снаружи, значит, его не касается.