Читать книгу Раб небесный - Борис Евсеев - Страница 2

Отлепив щеку от вагонного окна, удивился: на стекле остались две-три капли свежей крови. Сразу вспомнил: утром пытался подбрить разросшиеся бакены. Это не удалось, чуть повозившись – бросил. Сейчас от плотного прикосновения к стеклу порезы вскрылись. Трогая тыльной стороной ладони изрезанную щеку, беспомощно улыбнулся. «Вот так всегда: начал что-то необходимое и позабыл, отвлёкся».

Лёгкий тычок в спину оборвал мысли: приостановившийся было поезд снова стал мощно набирать ход…

Сигналист Настёна верила и не верила своим глазам. Меж тёмных северных лесов, на несколько секунд замедлив ход, пролетел, едва касаясь рельсов, совершенно новый лунно-белый состав с двумя локомотивами. За одним из вагонных стёкол мелькнуло знакомое лицо. Настёна встала как вкопанная, но сперва подумала не про человека – про поезд.

«Не „Ласточка“ и не „Сапсан“. И уж подавно – не „Красная стрела“! Как пить дать, новый поезд тестируют, пустили пробный…»

Не замедляясь на подъёме, где притормаживали все высокоскоростные, лунно-белый вдруг заклубился плотной дымкой и вместе с ней растворился в глубокой выемке неба. Тут же раздался странный звук: словно на дальнем Лихом болоте лопнул рыбий огромный пузырь.

Ветром, шумнувшим вслед новому поезду, перехватило дыхание. «На воздушной подушке! Точно… Давно ведь про это разговоры были!»

Настёна прошла несколько десятков шагов и вдруг села прямо на рельсы, чего с ней отродясь не случалось. Бережно выставив рядом сигнальный фонарь, или, как его звали на станции, «светило», и снова вспомнив человека, мелькнувшего за окном, она совсем растерялась. Не узнать человека было нельзя! Виноватая, но и чем-то необоримо притягивающая улыбка словно бы продолжала висеть в стылом октябрьском воздухе.

«Да нет же. Показалось, ясен пень! Вон его сколько, страстотерпца царственного теперь малюют. И на иконках, и на обёртках дешёвых… А в поезде, наверное, актёр какой-нибудь. Роль тренирует. Правда, лицо не актёрское, не испитое, не потасканное. Но вообще-то: одно дело – обёртки, и совсем другое – вещество те́ла…»

Путевой обходчик Нифонт Ильич Веледников, искавший Настёну для собственных нужд, обнаружил её понуро сидящей на рельсах.

– Привет, Настёныш!

Та молча кивнула.

– Чего тут простужаешься? До «Красной стрелы» полчаса ещё.

Настёна лишь безнадёжно махнула рукой и вдруг спрятала лицо в ладонях.

– Опять Капцов в тебе подруливал? Ну, я ему, гаду…

Настёна едва заметно покачала головой. Потом, помедлив, указала рукой на север:

– Туда… К месту, где авария страшная была в 2009-м, улетел поезд. В нём человек всем известный: улыбка виноватая, и щека крови́т…

– Поезд-самолёт? Это ново, – рассмеялся Нифонт, – ты, я вижу, устала. А пойдём-ка, Настёныш, на станцию. Чайком тебя угощу, медку добавлю.

Он грубовато-бережно поднял Настёну с рельсов, развернул лицом на юг, подталкивая в плечо, повёл на станцию.

– Когда происходит авария – а они хоть и редко теперь, а случаются – так вот: когда стрясается беда, все не имеющие понятия о железнодорожном деле обыватели, все вместе взятые бабки начинают истошно вопить: «Поезд-призрак! Поезд-призрак!» Ослу ясно: враки! Но ведь нужно эти враки как-то объяснить, а не оставлять народ – пусть и самый завалященький – без удовлетворения.

– По другому делу я, Сан Палыч, – трёхаршинный Нифонт досадливо крутил в руках форменную фуражку, – про Настёну пришёл потолковать. Сирота она…

– Нет уж, вы послушайте. До «Красной стрелы» ещё минут двадцать. Вы, Нифонт Ильич, обязаны знать! Хоть должность путевого обходчика таких знаний и не предполагает. Нужно же разобраться, почему у нас участок такой опасный? – Крошка Капцов тоже скинул фуражку, протёр платочком кукольно-выпуклую плешь. – Взять хоть год две тысячи ноль седьмой, когда на нашей станции…

Снова раздался нагло-смокчущий, словно пытающийся всосать в себя всю округу болотный звук. От неожиданности Капцов надвинул козырёк фуражки на самые брови.

Звук не повторился. Сан Палыч продолжил:

– Вот у соседей в Белоруссии. Там прямо-таки стадами дикими бродят слухи о призрачном товарняке. Вроде он по временам на ихней железке появляется. Фары у товарняка слепые, стёкла выбиты, крыша во многих местах проломлена. Словом, обезображен товарняк до жути. Правда, дедок, который про товарняк первым рассказал, модель тепловоза указать так и не смог. Заладил одно: «Чёрненький, стало быть, паровоз, рельсов не касался, и ни одного человека в ём». Кто ж таким байкам про чёрный паровоз в эпоху сплошных тепловозов поверит?

– Я вообще-то про Настёну хотел. Но не могу сдержаться! Я ведь не просто обходчик, учёный я…

– Знаю, знаю! Хотите как при советах, здесь у нас на кухне отсидеться? А науку пускай другие двигают?

– Я в кухни современные с трудом влезаю. А наукой у нас только лет пять как снова заниматься стали. А до этого что? Раскардаш и дуриловка! Но как учёный скажу вам: есть странные случаи, есть! И наукой они пока не объяснены. К примеру, во время Великой Отечественной напрочь пропали паровоз и несколько вагонов с грузом ценнейшим. Заодно вся поездная бригада пропала. Кинулись искать. На ветках секретных всё до сантиметра обшарили. Результатов – ноль. А через трое суток пропавший поезд прибыл нежданно-негаданно на станцию назначения. Как с неба свалился! Не было места, где ему спрятаться или отстояться! Ну, машиниста, помощника и техперсонал – сразу в НКВД. Спрашивают: где отсутствовали трое суток? А те только руками разводят: мол, шли и прибыли по расписанию. Да ещё помощник пальцем по стёклышкам часов постукивает. Дескать, вот вам, товарищи, точное время. И только на одних часах, которые дни и числа показывали, – у машиниста трофейные обнаружились – жизнь на трое суток отставала! Сразу выяснили и другое: все приборы на паровозе опечатаны, печати не взламывались. А на хронометре – такое же опоздавшее время, как и на трофейных часах. Версии были разные: от поднятия состава в воздух неизвестным немецким летательным аппаратом до направленной волны животного магнетизма. Дело, ясен перец, замяли – время-то военное, огласка никому не в радость. А от себя добавлю: паранормальщина на железке может и должна происходить. Вы, Сан Палыч, сами посудите: громадное ведь количество стальных нитей-путей! А это мощнейшие магнитные и электрические поля. Как учёный-физик добавлю: всякая мистика из-за возмущения электромагнитных полей как раз и происходит. Ну, как четыре года назад, тут, недалече…

– Стоп! Было дело, не спорю. Но ведь оно полностью объяснено. Хотите документ? А, пожалуйста, – Капцов кинулся к неудобно расположенному посреди служебного помещения письменному столу, выхватил вроде наугад, но выхватил безошибочно листок с печатью, сунул Нифонту прямо под нос. Тот досадливо отмахнулся, и тогда Капцов, торопясь, стал читать вслух:

«Новгородской транспортной прокуратурой организована проверка в связи с имевшей место 26.10.2016 в 22.10 на 188 кмпк 10 перегона «Мстинский Мост – Малая Вишера» остановкой высокоскоростного поезда «Сапсан» №778 сообщением Москва – Санкт-Петербург.

Данное происшествие произошло в результате зацепления указанным поездом настила пешеходного перехода на железнодорожных путях (пассажиры были отправлены резервным поездом, пострадавших нет). Движение по железнодорожному пути восстановлено в полном объеме».

– Ну, Нифонт Ильич, теперь успокоились? Вы же учёный. А в этом случае перед вами прямо-таки страничка из учебника по скоростному железнодорожному движению.

– Не успокоился, но кое-что просёк. Именно как учёный! История с «Сапсаном», она на что указывает? А указывает она на образовавшийся близ перегона Мстинский Мост – Малая Вишера гравитационный туннель. Только не подземный тоннель, а воздушный! Мощным всосом этого невидимого туннеля настил с места приподнят и был. Слыхали вы про гравитационный поезд, который, допустим, из Канберры в Калининград сквозь сердцевину земли когда-нибудь промчаться сможет?

– И слышать про эту ересь не хочу!

– Тогда вот вам случай исторический. Тоже про Мстинский Мост и Малую Вишеру. Там в XIX веке страшный пожар случился. И вот, в 1869 году, после пожара, во время ремонта моста появилась вдруг – как было записано со слов очевидцев – над мостом колёсная пара, да ещё и с тягловым дышлом, с шатуном работающим! Одна колёсная пара, другая, третья! Колёсные па́ры крутятся. Шатуны стучат, работают!.. А по́езда с вагонами – нет как нет. Десятник увидел колёса отдельно от поезда существующие – и в обморок! Рабочие со страху разбежались, с трудом в отдалённой деревне Нижние Гоголицы их разыскали. Не хотели они к мосту возвращаться. Новых рабочих пришлось нанимать. А тут ещё…

– Всё, баста! – крикнул, брызнув слюной, крошка-Капцов. – Вы же учёный! А как бабка Мартемьяниха, ей-бо, рассуждаете! Живо за мной, высокоскоростной приближается!

На синей от влаги утренней дороге повстречалась Настёне изящная Блямба: сухо-воблистая оторва со станции Дно, застрявшая почему-то в посёлке У.

Хоть и кончили они дружить, но разговаривать – иногда разговаривали. Блямбой подругу бывшую звали не все. Некоторые, зная Блямбин разбойный норов, звали её по фамилии, прибавляя сладко-ласкающее «мисс». Существовать в ореоле зарубежной «мисс Выль» Блямбе жутко нравилось. Вот и сейчас, резанув жестяным голосом нежное утро, она сперва по-английски, а потом по-русски спросила Настёну:

– Did you hear the swamp sound this morning? Ты звук болотный сёдни утром слыхала?

– Не-а.

– Ну и дура! Болото наше Лихое, оно ведь завсегда предупреждает.

– О чём, дорогуша?

– А ты не знаешь? Ясен пуп, об аварии. А, может, и о чём похуже, darling!

Тут Блямба, она же мисс Выль, приклеив ладонь к сердцу, с душевной требовательностью напомнила:

– Ты, Настёна, предупреждениям верь! Звук такой, говорят, лет десять назад под Новгородом слыхали, где обалденный случай случился. Шёл себе товарняк на самом малом ходу. Хоть диспетчеры и давали ему «зеленую улицу». Только из-за низкой скорости машинист затормозить и успел! А тормознул он потому, что увидал на путях мужика и бабу, пополам разрезанных! Тепловоз буквально в тридцати санти́метрах от них остановился. Случай этот, как водится, на товарняк и повесили. Машинист, дескать, сперва на скорости переехал людей, а потом испугался и подал состав назад. Так прокурорские определили. Только ведь все поезда идут по этому перегону со скоростью 80—90 кило́метров! И если б мужик с бабой такой скоростью рассечены были – по кусочкам бы их собирали. А тут как ножичком: вжик – и пополам!.. Невидимый поезд их, похоже, разрезал!

Болотный раннеутренний чмок не остался без внимания и других окрестных жителей. Покинув задумчивую Настёну, зашла Блямба к уволенному из городской школы и осевшему в посёлке учителю Пе́рлову. Тот обрушил на неё новое знание:

– Вы, мисс Выль, должны знать: этим звуком наша провинциальная оппозиция предупреждает правительство – кончайте ваши опасные игры! Даже болото от вашей власти, пердя, грустит…

Блямба вышла от учителя неудовлетворённая. «Какая тут, блин, политика? Какая такая позиция камасутровская? Здесь другим пахнет!»

Навстречу Блямбе попался отрешённый от мира Веледников. Мисс Выль решила и с ним покалякать. Но Нифонт стремился домой и Блямбу за свою знакомую не признал.

Дома Нифонт записал нечаянную мысль. «Поезд-призрак на нашей ветке бесчинствует? Бесспорно! Но две-три несостоявшихся аварии наталкивают на мысль: есть не только поезд-призрак, но и поезд-антипризрак! И создан он, скорее всего, по типу гравитационного поезда». Эта мысль физика-обходчика вмиг успокоила. «Есть материя, есть и антиматерия. Есть призрак, должен быть и антипризрак».

Мысли Нифонта о призраках и антипризнаках имели объективную основу. Не так давно крошка-Капцов обронил: «Вводят именные поезда. Строятся „Александр III“ и „Граф Витте“. Эх-ма! Поезд бы имени товарища Троцкого побыстрей изготовить! Он бы иллюзии всех этих Виттов порвал, как Бобик тряпку…»

Вагоны истории, её громадные составы, с локомотивами в голове и хвосте то грохоча, то бесшумно проносились перед Нифонтом, нежно и скоро уплывая за лесопосадки и даже поверх них. Всё происходящее внезапно показалось ему занятной пьеской с абсолютно реальными, а вовсе не выдуманными действующими лицами. Тут же эти невыдуманные лица он на бумагу и перенёс. Получилось складно:

НИФОНТ ИЛЬИЧ ВЕЛЕДНИКОВ. Физик-обходчик.

СИГНАЛИСТ НАСТЁНА. 22 года. Не замужем.

САН ПАЛЫЧ КАПЦОВ. Начальник станции, влюблён в Настёну. Малорослик. Вспыхивает паклей при слове мистика. Моложав, хоть ему и за 40. Втихаря все зовут его – Нач Палыч.

БЛЯМБА, она же МИСС ВЫЛЬ. Содомитка и сплетница.

БАБА МАРТЕМЬЯНИХА. Конченая самогонщица.

ПОРТЯНА. Ласковая тварь близ железнодорожных путей.

ГЕНЕРАЛ-ДИРЕКТОР ТЯГИ. Родился в посёлке У. По праздникам надевает советскую железнодорожную форму образца 1979 года.

Действующие лица поглядывали на Нифонта из листа вопросительно и лукаво. Словно спрашивали: а дальше-то что? Не торопясь отвечать, физик-обходчик потиху-помалу сообразил: кого-то среди этих лиц не хватает! «Кого бы это? Нужно пойти к Настёне и выспросить, кого именно она видела в мелькнувшем поезде». А пока обозначить мелькнувшего без имени: «ЧЕЛОВЕК ЗА ВАГОННЫМ СТЕКЛОМ».

Нифонт Ильич стал листать записи дальше, но вдруг прерывисто зевнул. Ловко, как в цирке, на цветном громадном колесе подкатил к нему сон. Соскочив с колеса, сон с достоинством поклонился, притронулся к правому, затем к левому Нифонтову веку…

В 1918 году, реквизнув несколько царских роскошных вагонов, факельщик революции товарищ Троцкий составил чудо-поезд. Был поезд неуязвим, чертоподобен и неслыханно нов. Как беспалый анчутка, опустившийся на четвереньки и нацепивший вместо копыт – колёса, носился поезд по России! Телеграф в поезде стучал круглые сутки. Особенно часто телеграфировал товарищ Склянский, склонный к децимации и поэтому оставленный в Москве для присмотра за Ульяновым-Лениным. Само собой девушки-телеграфистки на цырлах бегали. Грубо вытесанные из балтийских и прикарпатских камней, революционеры в скоторазделочных кожанах ходили вперевалку. Ещё – радиостанция мировая. Хочешь – Чикаго слушай, хочешь – на Лондон вещай. Словом, сказка зарубежная, а не поезд! Вагоны были соединены особой сигнализацией и внутренней телефонной связью. А какой поместительный гараж в поезде был! Едва вмещал он огромную цистерну с бензином, два легкомобиля и пару-тройку грузовиков. Ко всему прочему – типография. Плюс баня и через вагон – библиотека. Перед баней, ясен пень, ресторан. Ну и, конечно, личный вагон товарища Троцкого, принадлежавший раньше Николаю Кровавому, которого прозвали так не без содействия факельщика…

От заморской новизны и царской роскоши был чёртов поезд тяжёл, как бронтозавр, но и разгонист и быстр, когда надо.

Новый поезд рождал небывалые формы войны. Из чёрного состава, как из волчьего логова, касаясь стальными животами земли, выползала жадная колёсная свора в составе двух легкомобилей и трёх грузовиков. Хищная эта свора в разведывательно-карательных целях углублялась в пышно-зелёные российские места на полторы, даже на две сотни вёрст. На грузовиках и в легкомобилях умещались тридцать стрелков-коммандос.

По словам самого факельщика революции: «Поезд всегда был в курсе того, что происходит в мире. Все находившиеся в поезде отлично владели оружием. Все носили кожаное обмундирование, которое придаёт тяжеловесную внушительность». Так оно и было! На левом рукаве кожана, пониже плеча, сияла крупная металлическая звезда о пяти концах, выделанная на монетном дворе не хуже царских крестов и нагонявшая страх на воспетые поэтическими слизняками глухие сёла.

Поезд Троцкого успешно выполнял спецоперации в тылу врага: то есть в тылу у тех, кто не хотел или не мог забыть дореволюционную Россию. Причём даже издали было заметно: светится состав изнутри синим пламечком!

Появление «кожаной своры» в далёких от линии фронта местах производило впечатление неотразимое.

– Войну везут! У-ф-ф, – густо выдыхали мужики, встречавшие поезд без шапок.

– Ад притарабанили, – обмирали учителя из поповичей, – ад на колёсах! – дрожащими пальцами ощупывали они крестики на груди.

– Бинты, марлю и сапоги с энтими… с баноклями раздавать будут, – радостно полошились молодухи.

– А как отберут у вас те бинокли соседи лютые? – сомневались учителя из поповичей.

– А мы тех соседей из обрезов! Чпок – и готово, – заступались за легко одетых, продуваемых насквозь молодух женатые мужики.

Война гражданская, война жестокая, кроме умножения жертв ничего не признающая, летела в охвостье поезда колким ветром. Хрустя кожанами, соскакивала война с подножек легкомобилей. «Смерть и подкуп, подкуп и смерть!» – эти не произносимые, но хорошо чуемые слова осыпали острым еловым сором цепенеющих от новой жизни мужиков.

Командуя чудо-поездом, Реввоенсоветом, Наркоматом по военным и морским делам, можно было шутя захватить власть целиком. Но Лев Давидович – сперва конституционный монархист, затем искровец и меньшевик, а позднее факельщик большевистской революции – отчего-то медлил. Как на малый престол, взошёл он на подножку чудо-поезда 8 августа 1918 года. А спрыгнул – лишь в феврале 21-го. Многим тогда показалось: не человек в кожане, а сама братоубийственная война ступила на землю февральской Москвы. Гневно и резко ступила! Однако лишённая брони́, радиоэфиров и перетёртых в прах коммандос – стала война слабеть. Но и кроме этого ослабления что-то смущало факельщика в недавней поездной жизни, где-то в чём-то он надломился…

Внезапно Нифонт проснулся. Слова́ о факельщике революции, прозвучавшие во сне, по-научному тщательно записал. Даже составил предварительную формулу гражданской войны: Троцкий + броня + поезд + тогдашние коммандос = … равно уничтожению России? Здесь Нифонт мысль оборвал, формулу недовывел. Слишком близко, на паучьих лапках, подобралась формула к современности! Слишком рьяно своими паучьими рого-ротовыми придатками в современность впилась!

Дневной сон, обязательный для работавших ночью железнодорожников, к Настёне не шёл. А всё потому, что небольшой посёлок у станции У. был ей давным-давно тесен.

Натянув на себя юбку и китель, не забыв бережно поправить форменный берет, лучась зеленоватыми глазами и по-детски пухля сочные губки, просто так, для собственного удовольствия, вышла она из дому. И опять как магнитом потянуло её к железнодорожному полотну. Ступая по шпалам, радовалась непонятно чему. Но постепенно радость свою опознала: хотелось ей на путях встретить Нифонта! Осмотревшись и никого не заметив, бочком присела на невысокую насыпь. Тут вместо Нифонта явился Капцов. Снова стал звать замуж.

– Вы б хоть про себя сперва рассказали, Сан Палыч, или стишок какой. А то заладили: «замуж, замуж». А я вот учиться буду. Может, даже в Москву поеду.

– Давай с тобой лучше в Вышний Волочок перепрыгнем. Там тоже филиал какого-то института есть.

– Не-а. В Москву хочу.

– Дура! Кому ты в Москве нужна! А из Вышнего мы с тобой в столицу каждую неделю ездить сможем. Бесплатная ведь у нас дорога!

– Так я ещё и дура?

– Нет, это я так… Просто вырвалось. Все на Москве помешались. Чего вам в ней?

– Я ж не навсегда, я учиться только.

– Вот я и говорю: одни дураки в Москву стремятся. Нужно сперва себе протекцию крепкую найти, а потом в столицу соваться.

– Ну, раз мы дураки и дуры, чего с нами и водиться, чего замуж звать?

Раздосадованный непонятливостью Настёны, крошка-Капцов ушёл. А та продолжила вглядываться в равнобежные нити путей, молчаливо поющих свою сонно-стальную песню. «Желдор леса, желдор огни, желдор рябина. Хорошо, ей-богу! Трепетно и таинственно так. Люди ездят, поезда туда-сюда снуют, как бегунки на молниях. Прямо сказка!»

Вдруг припомнилось: где-то здесь, по рассказам бабы Мартемьянихи, обитает неведомая тварь Портяна. «Портяна, Портянушка! Хоть ты посоветуй: как быть? Жизнь несётся поездами скоростными: мимо, мимо! Куда ж это жизнь моя прибудет? И когда?.. Не отзываешься? Эх, Портяна! Стало быть, нету тебя. Врёт, видать, Мартемьяниха».

Тут неведомая тварь Портяна возьми да и отзовись:

– Не такая уж я невидимая! Видишь, листок на ближней ольхе шевелится? Я это…

– А чего ж тогда тебя Портяной зовут? Если ты такой листок распрекрасный?

– Кавалер один жуковатый прозвал так. Отказала я ему. Отказала, а почему – сама не знаю. С тех пор стала Портяной. А ты, трепетулька, как зовёшься?

– Настёна я.

– Ладно, иди домой, Настёна. Урок окончен, – хихикнула Портяна, – приходи сюда завтра, если жива останешься.

– А чего это ты жизнью моей расшвыриваешься? Жива – не жива… Живей тебя буду!

– Так тут у вас вроде авария намечается. Я ж как та кошка: всё наперёд чую.

– Вишь ты какая? Неведомая, да ещё и противная! Не будет у нас никаких аварий. Это я тебе ответственно как сигналист говорю!

– Сигналист, сигналист, улетишь под ветра свист!

– Ты у меня, Портяна, дошутишься. Вот сейчас просигналю в духовой рожок – сама вмиг рассыплешься.

– Ладно. Не обижайся, Настёныш. Это я так. Для красоты слога. Может, и повезёт тебе. Мимо чёрный поезд проскочит.

– Что за чёрный поезд такой?

– Невидимый он. А по существу окраски металла – чёрный. И нутро у него такое же. Ну, прощевай, Настёна, здравствовать тебе желаю…

Эпизод зафронтовой жизни, долго смущавший товарища Троцкого, был таким.

Однажды, вслушиваясь в мировое звучание жизни, услыхал он вой неведомого животного. «Волк? Шакал? Гиена? Только откуда в российский зоосад гиены проникли?»

Чёрный поезд замедлял ход. Тихий далёкий вой то пропадал, то, как заунывная песня, возникал снова. На остановке зазвучал ещё громче. Схватив подмышку огромный маузер с деревянным прикладом-кобурой, в сапогах с накладными голенищами, в тёмно-красной куртке, в огромных автомобильных очках и без фуражки, не сказав никому ни слова, ТовТроц кинулся в близлежащий лесок. Зырк! А под пурпурной лещиной не волк, не шакал – заяц. Белый, как первый снег!

«Это к чему же заяц? Да ещё беляк! Осень ведь… И не воют зайцы. Когда они вообще белеют? Конечно, зимой! А сейчас октябрь. Рано, рано ему!»

Негодуя на несвоевременность заячьего окраса, Троцкий выстрелил. Заяц упрыгал. Вдруг откуда ни возьмись на том же месте – старуха. «Из оврага она, что ли, вывернулась?»

– Чего зря палишь, милок? У тебя врагов – уйма! На них патроны трать. Ладно, не серчай! Идём, берёзовицей тебя угощу. А то извёлся ты на войне своей пакостной…

– Не могу, бабка. От поезда отстану.

– Как же тебе отстать? Ты сам поезд и есть! И начальник этого поезда вековечный. Глянул бы хоть когда на себя в стёкла: голова у тебя закоптелая, и труба из неё торчком торчит. А из трубы – пар с искрами: так и валит клубами, так и валит!

Человек-поезд бережно потрогал умную свою голову – никакой трубы не было.

– Да ты не сумлевайся! Попьёшь берёзовицы, чёрная немочь твоя в песок и уйдёт.

– Какая немочь? Почему чёрная? А, вспомнил. Это вы, сидни деревенские, так эпилепсию зовёте. И почему это я начальник поезда? Других должностей ищу, бабка.

– А не видать тебе. Потому как на поезде этом цельный век рыскать будешь. Даже опосля смерти. До тех пор войною будешь рыскать, пока тебя как розового младенчика…

– Стой, бабка, стой! Как это – «войною рыскать»?

Но старуха не ответила и при этом стала по частям исчезать: сперва руки, потом голова, шея, ноги. Скоро один живот, покрытый сине-клеточным фартуком, остался. Кусочками, частями стало уходить и сознание Льва Давидовича. Факельщик революции упал рядом с пнём и очнулся уже в вагоне, бережно уложенный на царскую койку верным матросом-охранником.

– Товарищи! Это просто обморок, – забеспокоился он, лёжа, – я готов к борьбе! А хрычовку эту мелко-клеточную, изловив, допросить надо…

Охранник-матрос, обожавший Давидыча до изнеможения, побежал за старухой. Той нигде не было.

Тем временем грозный Лев стал подробно рассматривать роскошь царского вагона. Она была приятна и неприятна, вызывала крайнее негодование, но и притягивала. От созерцания роскоши факельщик стал мёрзнуть, о чём немедля телеграфировал в санчасть. Попросил валенки на кожаной подошве. Когда валенки доставили – надевать их не стал, шкодливо полез в левый, вытащил оттуда этикетку на ленте с выбитым золотом по коже посвящением рабочих «Фетро-треста» из города Уральска. «Любимому вождю революции товарищу Троцкому», – прочёл он. И во второй раз за день потерял сознание…

Нифонт окончательно понял: как и Капцов, – мечтает он взять в жёны Настёну. Не побаловаться, а именно – в жёны! Жить с ней степенно, размеренно, меж любовными соитиями обучая начаткам физической химии и тонкостям конструкций гравитационного поезда. И, конечно, рассказывать ей день за днём историю российских железных дорог, выстроив для наглядности во дворе их полноценный макет.

По временам суровым обходчиком всех отечественных железных дорог Нифонт себя и чувствовал. Особое удовольствие на этих дорогах, смешанное, правда, с густоватой тревогой, доставляли ему два рисовавшихся в полуяви поезда: аспидный и снежно-платиновый. Аспидно-чёрный всегда резко останавливался близ обнесённой полукольцом старых лип станции У. И выпрыгивал из аспидного жестяной человечек: в пронзительно-жёлтых крагах, под бровями стёклышки, да ещё сбитая на затылок фуражка без опознавательных знаков. Хрустя всем, чем можно, краснокожий человечек, страшно похожий на товарища Троцкого, пробегал рысцой по платформе и, четырежды выкрикнув рубленое приветствие, возвращался к поезду. Смешно отставляя зад, как матрос или обезьяна, взбирался в вагон и на ходу начинал диктовать:

– Срочно! Товарищу Склянскому! Принять все меры ко всему, что творится в РСФСР!

Вслед за диктовкой сыпался из вагона треск эфира, наплывали сладко чмокающие англо-американские голоса, гремели чугунными ядрами немецкие вздохи, лопались нежными панталончиками французские вожделения.

Платиновый был не таким. Был он тихо-быстр и треском под завязочку уши не набивал. Мощно влекомые двумя локомотивами, выплывали из-за поворота пять вагонов и вдруг за триста метров от станции на всём ходу (что невозможно по законам физики), как перед боем, над рельсами замирали. Снежно-платиновый словно ждал, когда стихнут радиоэфиры и аспидный наберёт ход, – чтобы тут же дать ему в зад, сковырнуть под откос. При этом завлекательные железнодорожные бои не казались Нифонту проектом новой компьютерной игры, а представлялись запредельной, до времени скрытой правдой жизни.

Неделю назад аспидно-чёрный и платиновый мелькнули вновь. Здесь Веледников сам себя обругал: «Совсем ты окосел, компешные свои игры придумывая. А всё почему? Да потому, что баба Мартемьяниха бешеной вишни в первач добавляет!»

Физик-обходчик отколупнул пробочку, нюхнул первач. Запах дурманящий, запах сладко-прелый обволок его… Тут же в раковину остатки первача, отдающие белладонной, он и выплеснул. Но чувство тревоги не уходило. «Что если чёрный и платиновый и впрямь существуют? По каким-то ещё неоткрытым законам физики?.. А, может, всё-таки авария? Её душа чует?»

Предчувствие близкой аварии не покидало в последние часы и Настёну. Так и не отдохнув, она вскочила и стройно-изящной, но и ритмично-сильной походкой снова двинулась к станции. Но думала при ходьбе не про аварию – про Нифонта.

«Всё бумаги пролистывает, историю изучает! А вот я, к примеру. Живая ведь я история! А чего? Люди и есть история отечества. Не битвы и перевороты – люди! Каким битвам быть – это как раз из личной истории каждого человека проистекает. Ну, может, из соединения историй и случаев. А мой случай какой? А такой! Повернётся сейчас личная история ко мне задом, к лесу передом – и каюк! Так сегодня Нифане и скажу: «Нач Палыч, мол, то ли сватается, то ли к сожительству склоняет. Вот пускай Нифаня и решает, кто ему дороже: история железных дорог или сигналист Настёна…»

Обидевшись, Настя замедлила шаг. И враз ещё явственней почуяла острые то́ки надвигающейся аварии.

«Хорошо б сегодня поплотней приласкать Настёну», – физик-обходчик, улыбаясь, открыл свои записи, собравшись закрепить на письме несколько мыслей про гравитационный поезд. Но от гравитации отвлекли реальные истории, бережно заносимые в хорошо разграфлённую «Товарную книгу кирпичных и плиточных чаёв» выпуска 1917 года, заполненную пока лишь на треть. Нифонт стал перечитывать.

«Удивительный случай рассказал товарищам по работе оператор телекомпании «Хортица-7» В. Ф-ко. Воскресным утром, возвращаясь с рыбалки, шёл он к железнодорожной станции «Плавни-пассажирская».

– Метров за пятьдесят, – уверял оператор, – на моих глазах из ничего возник на путях состав. Шесть-семь новеньких, с иголочки, вагонов! Меня как ошпарило: откуда взялись? На станции – никого. Погода ясная. Состав – достоверный, вещественный, правда, как мираж над рельсами, чуть приподнят. Перепугался я, оцепенел. А тут ещё товарняк грохочет, к новенькому поезду по той же колее приближается. Думаю, мать честная – столкнутся! Но только метров за двести до столкновения поезд-призрак растаял в воздухе.

Коллеги грубо высмеяли оператора. Но тот продолжал твердить как заведённый: «Пьяным не был, пребывал в здравом уме».

Нифонт сделал пометку и продолжил чтение. Пора было на станцию, но учёный-обходчик словно искал что-то раньше им не замеченное, важное, может, даже решающее.

«14 июня 20… года в Ашхабаде погиб министр железных дорог Туркмении Хамурат Бердыев. Рядом с локомотивным депо, да еще во время инспекции. Начальник депо уверял: министр не заметил приближения локомотива и погиб под его колесами. Правда, по слухам, которые и по сегодня бродят средь тамошних железнодорожников, машинист локомотива, якобы сбившего министра, клялся на Коране: „Бердыев был сбит каким-то мощным ударом с путей еще до того, как прошёл маневровый“. Эти невероятные показания к материалам расследования прокуратура, ясное дело, не приобщила. Как и вопиющий факт: на маневровом тепловозе не оказалось никаких следов столкновения – ни крови, ни микрочастиц ткани с одежды погибшего. Но ведь смерть Бердыева точно наступила от удара локомотивом, характер повреждений ясно на это указывал. Вот только каким локомотивом, если, кроме маневрового, никакой другой там не пробегал?»

Лунно-белый, а по другим описаниям, платиновый поезд видели не только Настёна с Нифонтом, но и баба Мартемьяниха, добавлявшая в первач бешеной вишни, а сама этот сладко-губительный напиток и на дух не выносившая. Прошлой ночью, выйдя во двор по малой нужде (туалет был и в доме, но мочиться на природе было куда веселей), – так вот: выйдя во двор, Мартемьяниха углядела над ночным лесом белый дымок. Даже не дым – клубок паровозного пара, который вдруг разлетелся в клочья, а на его месте мелькнули вдруг вагонные окна. «Это зачем же окна в небе? Небо, оно само – окно! Непорядок. А, может, окна лазерные?» – пораскинула умом Мартемьяниха, часто и подолгу исследовавшая внучкин инет. Справив нужду, баба совсем было успокоилась, но вдруг увидала: теперь вагонные окна плывут прямо на неё! Охнув, баба зажмурилась. Потому как в одном из окон почудился ей государь-страстотерпец Николай II. Правда, не такой, каким его нынче рисуют на бумажных иконках, а слегка запущенный, неглаженный, может, даже нестиранный. «Без женской ласки, видать, путешествует», – посочувствовала Мартемьяниха. Но сразу мысли свои и оборвала: «Цыц, дура, каки-таки путешествия могут быть у мёртвого человека?»

Император же, подождав, пока Мартемьяниха разлепит веки, слегка улыбнулся и прижал палец к губам. Словно хотел сказать: «Помалкивай в тряпочку, Мартемьяниха. Окна в небе – не бабьего ума дело».

– Ага, ага, не бабьего… – согласно закивала Мартемьяниха вслед исчезающему монарху.

Войдя в дом и враз подобрев, баба осмотрела плоды своих трудов и решила снизить цену за литр первача с 80 до 60 рэ. Но потом подумала и решила цену не сбавлять: «До особого распоряжения свыше».

В 5:04 утра начальник станции Капцов услыхал сообщение диспетчера: «Высокоскоростной Петербург – Москва опаздывает на полторы минуты». После чего компьютерный голос пропал. Но ведь тексток остался!

– Плохо это, – пожаловался смолкшему компу Нач Палыч, – из рук вон плохо.

Он уже собрался выйти на платформу, как вновь заговорил компец:

– Только что сообщили: с поездом что-то не так, он снижает скорость. Над путями странный гул! Его зафиксировали на двух станциях.

– Какой гул? На каких станциях?

Тут компец умолк окончательно.

Ещё раз обдумав один из законов физической химии, Нифонт подозрительно уставился на початую бутылку «Старого мельника» и отодвинул пиво в сторону. Сквозь призрачные физико-химические законы глянуло на него лицо Настёны: оно было тревожно-милым и слегка заплаканным. Нифонт вскочил как ужаленный: «Вдруг и впрямь аварию чует?»

Спустя пять минут он уже подходил к станции. Через тридцать-сорок секунд должен был показаться «Сапсан». Но его почему-то не было. Хотя в последние три года опозданий не наблюдалось. Нифонт вгляделся: Настёна, в жёлтых сигнальных нарукавниках, с фонарём в руке и петардами на поясе, стояла слишком близко к путям. Не ища причин, Нифонт кинулся к ней. Тут послышался нарастающий шум поезда, идущего по той же колее, что и «Сапсан». Дико озирнувшись, он понял: ни к Настёне, ни дать знать начальнику – не успеть. Оборачиваясь назад, Нифонт споткнулся, грохнулся оземь…

Настёна тоже услышала приближающийся встречный. Она кинулась на пути, засветила красный фонарь, потом схватилась за духовой рожок, висевший на груди, выпустила его, вжала кнопку радиостанции. С ужасом зыркнув вправо, облегчённо выдохнула: «Сапсан» запаздывал! «Опоздай, опоздай, милый», – сипло вскрикивала Настя…

«Великий негодяй» – так звали в 900-х симпатягу Бронштейна друзья по Николаевскому кружку марксистов – тоже забеспокоился. Американские выдумки с передачей голоса в эфир и трансляцией через сто-двести лет стали раздражать. Далёкие эфиры – вещь сомнительная. А таран или маузер – это верняк. ТовТроц уже хотел было направить поезд в Свияжск, чтобы вновь насладиться памятником первореволюционеру Иуде, который возник на месте памятника Янису Юдиньшу сперва в воображении Льва Давидовича, а затем и в представлении масс. Но разомлел, промедлил: потому как при воспоминании о гипсовом красно-буром в два человеческих роста Иуде, который в судорогах срывал с шеи веревку и грозил небу кулаком, на душе стало сладостно.

– В Свияжск, на остров! – крикнул факельщик. – Нужно запечённого в кипящей волжской крови Левиафана отведать!

Вдруг Троцкий смолк. Всё прошедшее вместе с вымышленным памятником Иуде и невымышленным памятником красному комбригу Юдиньшу провалилось куда-то к чертям собачьим! Мелькнула за окнами новая жизнь: высоченные стеклодома, туго, словно бараньи кишки перевязанные, прозрачно-матовые переходы над желдор путями, снова трёхцветные – ненавидимые с особой страстью флаги, двуглавые орлы на станциях.

Чуть посомневавшись – не приступ ли чёрной немочи? – ТовТроц ущипнул себя за мочку уха и тотчас передал по связи машинисту: «Встречный – таранить!»

Вековечное командование поездом, предсказанное дерзкой старухой, унижало, злило. Полное отсутствие кожаных курток выносило мозг. Машинист, однако, работал исправно, призрачный поезд носился по стране безостановочно. ТовТроц догадывался: жители России то видят его, то не видят. И это тайное присутствие в делах страны нравилось ему сильней, чем власть кремлёвская, когда-то прельщавшая больше жизни.

«Увеличить скорость», – телеграфировал он машинисту и, расслабившись, залился чистейшим детским смехом, каким заливался давным-давно на юге, милым чертёнком выскакивая из-под обеденного стола, полоша мать и отца…

Эрвээсовский поезд рвануло вперёд. Падая, Лев Давидович ударился затылком о царский столик и окончательно перестал понимать, в каком столетии он сейчас обретается.

Мартемьяниха тоже услышала встречный. Ещё б не услышать! Когда была молодая, два поезда таким же макаром столкнулись. Баба выскочила во двор с громадным на верёвочке морским биноклем, навела прибор на станцию. Никого там вроде не было. Вдруг чуть левей в лёгком туманце увидала она Настёну, мотающую красным фонарём. Вскарабкавшись на курятник, баба углядела и вынырнувший из ниоткуда чёрный поезд. А над ним зависший поверх путей – как зависает над вороной белый кречет – пассажирский состав чистейшей серебряной 999-й пробы! Мартемьяниха трижды перекрестилась. Однако ни тот, ни другой поезд не пропали, зато стоявшая на рельсах Настёна отпрыгнула в сторону и покатилась с насыпи вниз. Баба уронила бинокль на колени, плюнула по очереди в оба окуляра и, не дожидаясь сшибки поездов, помчалась к станции: командовать излечением пассажиров, ежели кто живой на «Сапсане» останется.

Трёхаршинный Нифонт вскидывал на бегу взгляд выше путей, хоть и боялся снова упасть, разбиться. Это он крикнул Настёне «Уходи!», и она, чудом его услыхав, скатилась по насыпи вниз. Сделав над собой страшное усилие, Нифонт обернулся к северу. Опаздывающий «Сапсан» только-только показался из-за поворота. Тогда он снова развернул себя к югу: над чёрным ломающимся как в воде, идущим с громадной скоростью поездом-призраком появился снежно-платиновый состав!

«Гравитационный! Или… На воздушной подушке… Не из земли вынырнул! С неба упал!»

Душа отреченца мало-помалу наполнялась восторгом. Взбудораженный новыми тонкотелесными ощущениями, Николай Александрович Романов понемногу приходил в себя. Постепенно оживающая мёртвость всего окружающего, неслыханная скорость и тишина хода его собственного, уже не императорского, а неведомо какого поезда, вселяла давно позабытые надежды. «Не тёмные силы и не светлые, а совсем иные над российскими железными дорогами реют! Силы магнитные, силы неубиваемые…»

Отреченец прикрыл глаза и тотчас увидел движущуюся на него объёмную картину. Он всегда любил эти внутренние cinema! Самая влекущая из картин была такая.

Босой, в рубище, раня ступни, следовал он по путям за медленно влекомой пыхтящим поездом одиночной артиллерийской платформой. На платформе вместо пушки высился балаганный помост со ступеньками. На помосте – грубо торчащий, вымазанный кровью и жёлчью шест. На шесте – корона. Её следовало снять, бережно утвердить на собственном темечке. Но духу на это недоставало.

Стало ясно: внутренние картины посылались ему затем, чтобы узнать истинный вариант, истинный ход его собственной жизни, которому когда-то воспротивился.

Император встряхнулся. Десять минут назад, на остановке, он говорил с машинистом, который явился к нему с докладом. Полковник Б. ответами своими привёл его в хорошее расположение духа. Правда, и досада мелькнула. Что-то утаил машинист-полковник!

– Стать постоянным антипризраком, ваше величество, – виновато заговорил полковник, – вот какова, думаю, новая задача императорского поезда. Слишком много болезнетворной призрачности над отечественными дорогами скопилось. То призрак коммунизма, то вирус-призрак Троцкого и его заместителя Склянского…

– Вирусная природа призраков? – глянул он вопросительно на полковника.

– Именно так, ваше величество: едко-призрачные, смертоносные вирусы одолели!

Император одобрительно кивнул. Красота предстоящего сокрушения мира́жей и призраков, развеществление ложных целей и устремлений, окутала приятным ознобом. Тут же прояснилось и другое: призраки и тонкотелесные души, обитающие в скрытых от глаз пространствах, имеют разную – низшую и высшую – природу!

«Сокрушитель призраков на российских железных дорогах? Что ж. Весьма почтенная служба для наказанного за отречение. Сокрушать призраки былого и восстанавливать былое предметно – и есть назначение истории».

Крошка-Капцов выпутался, наконец, из оцепенения. «Бежать в Литву? Уехать в Сызрань?»

Раздался звонок. Генерал-директор тяги что-то зычно орал в трубку.

– Да пошёл ты… Секретарш по кабинетам щупай! – крикнул он генерал-директору.

Тот в ответ словно бы захлебнулся водой из-под крана.

Швырнув трубку на пол, Нач Палыч кинулся к путям.

Неведомая тварь Портяна тоже метнулась к приостановившемуся чёрному поезду. Но её каким-то мощным потоком отбросило на юг, к Лихому болоту.

Лежа у насыпи, Настёна слышала звук «Сапсана» справа и звук чёрного поезда слева. «Всё… Капец…»

Папиросный треск раздираемого надвое бумажного воздуха заставил её открыть глаза.

ТовТроц заметался по вагону. «Ненужная остановка поезда! Что происходит?» – телеграфировал он машинисту. В ответ – молчок. Он хотел крикнуть о задачах революции. Но вдруг сдавило горло, затем виски. Факельщик понял: он возвращается туда, откуда пришёл. Возвращается в громадное озеро чёрной немочи, которое уже не отпустит его ни в сладчайшую революцию, ни в горчащую повседневность. Резкий удар по крыше аспидного поезда надломил дух мятежного Льва: «Какая-то чепуха военщины», – пробормотал он, слабея.

«Вот век твой и кончился, – услыхал ТовТроц голос дерзкой старухи, – а ты, дурашка, не верил…»

Машинист попробовал стронуть чёрный поезд с места, но не смог… Ещё удар сверху, скрежет, треск! Чёрный – рассыпался в прах. Платиновый – истаял. Но прежде, чем истаять, замедлил свой лёт над скатившейся вниз Настёной. В окне вагона она увидела человека, похожего на иконку. Тот сразу от окна отступил, но на стекле остались 2—3 капли крови. «Брился с утра и порезался, бедный…» – всхлипнула сладко Настёна.

Мощно проследовал на Москву «Сапсан».

И здесь вместо царской улыбки она увидела над собой лицо Нифонта. Не раздумывая, ухватила она обходчика за форменный воротничок и что было сил повлекла на себя.