Читать книгу Командировка - Борис Цеханович, Борис Геннадьевич Цеханович - Страница 6

Вид у меня наверно был ещё тот… Немцы, до этого вольготно и спокойно сидящие по всему вагону, увидев ввалившегося к ним с матом и грохотом военного русского, благоразумно пересели в дальний конец вагона и с опаской оттуда глядели на меня – взбудораженного, дымящегося, с дрожащими руками, справедливо ожидая длинной автоматной очереди. Они испугано вздрогнули, когда я с ненавистью посмотрел на них и беспощадно изрёк, сквозь почти сжатые губы – БЛЯДЬЬЬЬЬЬ…!!!!

Да… всё было именно так и хлестанул бы автоматной очередью… Но… но… Война закончилась тридцать один год тому назад. Да… дымился, и руки дрожали и ненависть была. Но вот немцы были не те… покорно ожидающие мести, и я видел, как двое из них быстренько улизнули в другой вагон, явно за подмогой.

И то что дым от моей одежды шёл, был не дым, а пар. Да парил… При плюсовой температуре. Да… такие мы русские… Если что-то делать, то вот так – на износ. Чтоб ты был весь мокрый, хоть выжимай и пар шёл отовсюду. Попробуйте немцы, по доброй воле пробежаться с тяжелеными чемоданами три километра за двадцать минут и не умереть. Вот и руки дрожат… А что ненависть!? Такая хорошая, глубокая и здоровая!? Так это не к ним, а к командиру дивизиона подполковнику Хончи. Саксаулу… Блядь, его возьми…!!!!

Всё-таки, как у немцев всё чётко. Прошло всего одна минута и в вагоне нарисовались контролёры, вернее контролёрши. Две здоровые, дебелые немки в железнодорожной форме, с охеренными жопами в синих форменных штанах, с бюстами, от вида которых все элитные коровы умерли бы от зависти и с невозмутимостью на деревянных кельтских лицах. Но в глубине глаз у них плескался страх. С русскими, особенно когда они в нехорошем состоянии, или в алкогольном кураже даже полиция старалась не связываться. Не знаю, что им там наговорили, но когда увидели молоденького русского… Ну да… мокрого от пота, взбудораженного, но трезвого, сидевшего как на иголках у крайнего окна, но смирного… Облегчённо вздохнули и уверенность вернулась к ним, и они со строгостью в голосе потребовали билет. Поезд уже минут как пять старательно стучал по рельсам и билета у меня не было. Но у немцев не принято за это высаживать. Я тут же купил билет до Дрездена, заплатив при этом штраф в две марки.

Потусовавшись с пару минут в вагоне, контролёрши ушли, а я расслаблено откинулся на спинку и в вагон вернулось спокойствие и умиротворённость. А у меня наконец-то возникло стойкое ощущение, что я в первом своём прапорщиском отпуске и целых два месяца буду балдеть в Союзе.

Думал, что меня отпустят в отпуск где-нибудь в декабре, а он свалился внезапно в сентябре, и мне пришлось ещё три дня протусоваться в полку, пока был готов ехать. Уехал бы сразу – всё было бы спокойно. Но вот пока закупался подарками, пока приоделся, пока то… сё… А тут вчера вызывает меня командир дивизиона подполковник Хончи.

– Цеханович, ты же завтра домой едешь?

– Так точно, товарищ подполковник…, – браво и радостно отрапортовал.

– Слушай, Цеханович, у меня в Бресте сын живёт. Не передашь ли ты ему небольшую передачку? Всё равно ведь целый день в Бресте болтаться будешь…

– Да никаких вопросов, тем более говорите она небольшая

– Небольшая, небольшая, – засуетился командир дивизиона, – ты вечером, чем занимаешься? Я б занёс её…

– Да чего вам, товарищ подполковник, заносить. Я сам зайду.

– Да я занесу, ты не беспокойся…

Я и не беспокоился. Занесёт – так занесёт.

Вечером у меня было всё готово. Всё уложено в два чемодана «Гросс Германия». Там как раз оставалось местечко под небольшую передачку. Сел с ребятами, с кем проживал в комнате, и понеслось у нас обмытие моего первого отпуска. Одна бутылочка, вторая… Я то «придерживал коней». Мне вставать рано утром и на вокзал переться, а ребята «веселились». Время было около десяти вечера, а командира с передачкой всё не было. Ну, и чёрт с ним. Это его проблемы. Но вот когда мы уже практически заканчивали, в пол двенадцатого ночи, и как всегда не хватило и мы уже начали решать где «ЕЁ» достать, в дверь застучали. Сначала зашёл командир дивизиона, а в след за ним «Небольшая передачка», которую еле пёрли четыре бойца. При виде этой передачки, я даже слегка протрезвел и от удивления, смешанного со здоровым изумлением – засвистел руладами.

– Во… Цеханович, принимай…

Я немо открывал рот, наблюдая, как бойцы с красными от натуги лицами осторожно ставят чемодан «Гросс Германия» рядом с моими и туда же опускают нечто большое, обшитое куском серого брезента.

– Вот… – довольно произнёс командир дивизиона и мне только и осталось, как подняться со стула и подойти к «передачке». Чемодан – килограмм на тридцать. И баул… ну… он легче, но блин громоздкий и неудобный для ношения в руках.

– Товарищ подполковник, вы же говорили что небольшая передачка, – жалобно запищал я и кивнул на два свои чемодана, – у меня же вон, своего на две руки.

– Да ты что, Цеханович? Такой здоровый парень, не дотащишь что ли? – И бац на стол бутылку водки, которая тут же всё и решила. Ребята, присмиревшие при виде подполковника, сразу оживились и загомонили: – Да ты что, Боря? Товарищ подполковник, не беспокойтесь – мы ему поможем всё это дотащить до вокзала.

Я тоже был изрядно датый, что и решило всё. Махнул бесшабашно рукой: – А… всё будет нормально, товарищ подполковник. Давайте адрес.

Передача бумажки с адресом, короткий инструктаж и подполковник исчез, пожелав хорошего отдыха. Но, блин, эта последняя бутылка и сыграла херовую роль. Если её не было, начало отпуска было бы более позитивным. А так, в полчетвёртого утра я не сумел разбудить друганов и пришлось оперативно решать задачу с четырьмя единицами багажа, каждый из которых можно было взять только одной рукой. А до вокзала было километра три. Но ещё не прошедший хмель, плюс дурной военный азарт и я, с весёлой злостью, пошёл с тремя чемоданами и баулом, решив попасть на пятичасовой поезд. Причём, делал это следующим способом. Брал в руки два чемодана и скорым шагом двести метров вперёд, потом лёгким галопом возвращался назад, брал чемодан и баул и в том же темпе возвращался к своим чемоданам, но не останавливался, а шёл вперёд ещё двести. Потом возвращался за теми и вперёд. Блядь. Таким челночным методом прошуровал первый километр и из меня вышел весь алкоголь и дурной, военный азарт. Зато злость достигла хоть и не пиковых значений… Но… я просто от неё кипел. Второй километр был тяжелее, но в том же ударном темпе и на мне всё было мокрым. А тут я увидел, что до поезда осталось двадцать минут и не успеваю. Можно было сказать – да и хрен с ним, с пятичасовым. Поеду на следующем, через сорок минут. Но нет же… Я же упёртый…, Телец… да ещё в жопу военный… Как же – назначил себе пятичасовой, значит и должен на этом поезде и уехать....

Я надул щёки, вспомнив последние двадцать минут перед поездом, выпустил воздух и тихо засмеялся. В течение этих двадцати минут был качественный галоп с препятствиями и с тяжестями в руках. Если посчитать этот челночный бег, то получается…, получается… Получается три километра на одном километре. Как я бежал… как я бежал… С чемоданами и баулом в руках… Как красиво и одновременно страшно бежал… Слава богу, для немцев пол пятого утра тоже было очень рано и они не могли в панике разбегаться, видя дико мчавшегося по улице русского, обвешанного чемоданами и баулами.

За полтора часа езды успокоился и уже сам удивлялся своей ненависти к командиру дивизиона.

Да нормальный командир дивизиона. Ну, туркмен… Цивилизованный и образованный. Не то что бойцы-туркмены – сразу видно, что они с пустыни и простые дехкане. И никогда не подымутся выше своего аула. А наш подполковник нормальный артиллерист и как командир дивизиона на высоте и не выбивался из общего ряда командиров дивизиона. Он дослуживал в Германии и через год собирался уходить на пенсию. Как у любого офицера у него были свои «примочки», над которыми подчинённые, как правило, доброжелательно посмеиваются. Так у него было любимое слово – «сэндвич», которое он использовал в разных ипостасях. Но больше любил его есть. Так он запросто мог оборвать офицера, заявив: – Хорошо, я сейчас съем сэндвич и подумаю над этим вопросом… – и доставал. В зависимости от обстоятельств, либо из ящика своего стола, либо из полевой сумки здоровенный бутерброд с колбасой и ел его. Или в лагерях мог пройти на ПХД и попросить повара: – Ну-ка сооруди мне, сынок, сэндвич… – и боец на огромный кусок хлеба выкладывал толстым слоем тушняк. Поэтому, когда мы были в настроении, то доброжелательно говорили: – А вот наш «сэндвич»…

А когда были в гневе или в не хилом возбуждении, вспоминали национальность и к слову «сэндвич» припечатывали: – Саксаул… Ёкарный бабай…

А так – Да… нормальный командир. Но всё-таки… С «небольшой передачкой» он хорошо нагрел меня.

Придя, за время поездки в поезде, в окончательное отпускное настроение, бодро вышел на перрон Дрезденского вокзала. Но здесь меня ждал досадный сюрприз. Мне парни говорили: – Ты на вокзал приедешь, а там зал для советских отдельный и спокойно вещи можно оставлять и погулять по городу до поезда…

А тут зал есть, но, блядь, он закрыт. Да ёп…паный… Что за невезуха… Ну, куда теперь? Зал откроется через два с половиной часа и теперь что ли с тремя чемоданами и баулом ползать по вокзалу? Был бы один, да с двумя своими чемоданами… Куда-нибудь бы пристроил и был свободен.

– Да пошло оно на хрен…, – быстро, по военному, раздражённо, а также безбашенно махнул про себя рукой, бросил посередине прохода свой и командирский багаж и спокойно. Конечно, не совсем спокойно, но побрёл в сторону вокзального ресторана. Я уже знал, что в Германии не воруют. Как немцы говорят – У нас, в Германии, замки появились, когда вы, русские, нас захватили. А месяц назад я сам был свидетелем честности одного немца. Месяца три до того, зашёл я с покупками в один небольшой магазинчик. Купил какую-то там мелочёвку и ушёл. И уже в общаге обнаружил, что где-то «посеял» небольшой, но красивый фотоальбом с видами нашего города. Ну… потерял, так потерял. Что теперь поделать? А месяц назад забрёл я в этот магазинчик и немец, хозяин магазина, кинулся обрадованно ко мне. Что-то радостно лопочет. Пока не стал совать мне альбом. Я уж забыл про это, а он помнил, хранил и ещё извиняется, что целофан на обложке чуть надорван – Ребёнок, мол, чуть подпортил....

Вот я и пошёл. Перекусил жаренной курицей в вокзальном ресторане и не спеша побрёл в сторону дворцового комплекса «Цвингер», где располагалась картинная галерея и где я забыл и про чемоданы и про отпуск тоже, стоя разинув рот перед потрясающей картиной Рафаэля «Сикстинская Мадонна». Сколько раз смотрю на неё и столько раз тону в её глазах. Не знаю, как на других она действует – но я всегда тону, даже не сопротивляясь. Огромных размеров… Где-то три с половиной метра на два… И сюжет банальный Мадонна с младенцем на руках. Но всю эту картину освещают живые глаза Мадонны. Я, когда первый раз увидел – так и замер, простояв напротив картины около часа соляным столбом.

....Я шёл обратно к вокзалу и начинал слегка волноваться. Немцы – немцами, а всё-таки – Вдруг украли? Ладно бы мои вещи, но там же – чужие. Меня ведь потом комдив сожрёт. С потрохами сожрёт, вместо сэндвича. Зашёл через центральный вход в огромный вокзальный холл, медленным шагом прошёл вперёд и свернул налево в широкий коридор, где в его глубине и был небольшой советский зал, около которого бросил чемоданы с баулом.

– Оп-па-на… – чуть ли не весело воскликнул про себя, глядя на пустое место, где я бросил вещи, – а говорят у немцев не воруют… Вот ты ж блин…!!!!

– Так, Боря, и что теперь делать будем? Ведь если я сейчас не найду командирские вещи – с отпуска можно не возвращаться. Ладно, спокойно, главное спокойствие…

Я удивлялся своему спокойствию и также спокойно оглядел коридор и даже не удивился, увидев свои вещи в углу, куда их передвинули, чтобы не мешали проходу.

Дальше, а дальше было всё нормально. Покупка билета, поезд, купе в последнем вагоне, Франкфурт на Одере, где немного повеселился. Поезд остановился у перрона и народ шустро разбежался по своим делам: кто в гаштетт, кто погулять по городу и по магазинам. Благо мы тут стояли около трёх часов. Я ещё когда ездил в отпуск на срочке, знал про это и то что в это время поезд перегоняют к другой платформе. Поэтому вышел на перрон и решил подождать этого момента, чтобы потом уже спокойно выйти и погулять вокруг вокзала. Следом за мной вышли два молодых лейтенанта с соседнего купе, ехавшие в Союз на какие-то сборы. Они покрутились немного, посовещались и направились к подземному переходу. И когда они начали туда спускаться, послышался гудок тепловоза, лязгнули вагоны и наш поезд плавно тронулся вперёд.

Я в это время стоял в тамбуре и видел округлившиеся, неверящие глаза летёх: – Как так…? Почему он поехал? А мы…?

Я засмеялся и это их мгновенно вывело из ступора и лейтенанты помчались на выход из подземного перехода. Выскочили на платформу и сразу же рванули вслед поезду, набиравшему скорость и удаляющийся в сторону Польской границы. Они может и догнали бы последний вагон, но платформа кончилась, они спрыгнули на землю, потеряв драгоценных несколько секунд, за которые поезд прибавил скорости.

Я сначала кричал, останавливающе махал руками, пытаясь донести до них – Что поезд сейчас вернётся… Правда, к другой платформе.

Но потом бросил это бесполезное действие, с интересом глядя на мчавшихся изо всех сил офицеров и смеялся. А также весело прикидывал – Догонят или не догонят? Это продолжалось километра два и весь этот путь пролегал по территории крупного железнодорожного узла, со множеством путей, стрелок, столбиков, фонарей и другой наземной железнодорожной инфраструктуры. Так что лейтенантам можно было этот бег смело зачесть в «Бег по сильно пересечённой местности». Поезд стал снижать скорость, что лейтенанты посчитали – что догоняют. Ещё прибавили ходу, зацепились за поручни и наконец-то заскочили в задний тамбур.

Загнанно дыша, мокрые от пота, вытаращенные глаза, красные лица и счастье в глазах от осознания – УСПЕЛИИИииииии.... ДОГНАЛИИИиииии… Чёрт побери… они сделали ЭТОоооооо.... А меня загибало от смеха, в попытке рассказать, что я сегодня утром был в точно таком же положении, но бежал только с чемоданами и баулом. Пытался и снова заходился от смеха…

Поезд тем временем остановился, гуднул где-то там вдали и пошёл обратно. Смеяться я уже не мог, лишь похрюкивал, глядя на недоумевающие лица летёх. Но с новой силой зашёлся, увидев округлённые в удивлении глаза офицеров, когда вагоны остановились около соседней платформы…

Ночью, в Польше, они снова отличились. Проснулся я от стука в окно. Поезд тихо стоял на какой-то польской, забытой богом, станции. Опустил окно, высунулся и увидел внизу двух поляков, которые ходили вдоль вагона и стучали в окна. Из соседнего окна, точно также торчали головы лейтенантов.

Поляки продавали за немецкие марки порнографические журналы, спичечные коробки с изображёнными на них опять же голыми бабами и разную другую порнографическую дребедень. У меня было десять марок и я высунулся чуть ли не по пояс и купил оригинальную шариковую ручку, где внутри прозрачного корпуса, в жидкости виднелась фигура женщины. Если держать ручку нормально – то она была одета в платье. Если ручку переворачиваешь, то платье соскальзывало с фигуры, обнажая женские прелести. Занятная вещица. В общении с поляками я держался настороженно, зная их гнусную сущность. А неопытные летёхи, оживлённо общаясь с ними, были неосторожны. Тепловоз в голове поезда гугукнул, предупреждая о начале движения, и в этот момент оба продавца одновременно подпрыгнули, сорвав с рук офицеров часы, и побежали от поезда, сопровождаемые возмущёнными воплями и бессильным матом. А часики то у них были шикарные… Ну… Ничего – опыт дело наживное.

В Брест поезд прибыл в половину десятого утра и народ, толкаясь и поторапливая друг друга, активно ринулся на выход. Я не торопился, подождал немного и только тогда вылез со своим багажом из вагона, прикидывая как мне ловчее попасть в багажное отделение и сдать свои чемоданы. Конечно, все носильщики уже были расхватаны и мне предстоял знакомый челночный ход, но уже с короткими пробежками иначе чемоданы упрут только так. На перроне загружали свои тачки последние носильщики. Я подёргался туда – сюда, тяжело вздохнул и попёрся к переходу. Но на половине пути мне несказанно повезло. За проволочной изгородью, разделяющую пополам перрон и отделяющую небольшое здание пригородного вокзала от пассажирского «Брест-пассажирский», по перрону катил свою тележку носильщик с одним чемоданом, а сзади него гордо шефствовал и сам хозяин чемодана.

– Шеф… – заорал я носильщику и запрыгал, махая руками и привлекая внимание, – шеф, давай сюда.

Носильщик повернул лицо, густо покоцанное оспой, и солидно пророкотал: – Не видишь, сынок, я клиента обслуживаю…

Владелец чемодана, явно местного проживания, тоже с осуждением бросил на меня взгляд и попытался сделать замечание. Но я уже был «в атаке»: – Какой на хрен клиент? Это я клиент – плачу десятку за четыре чемодана… И за его чемодан тоже…

Эффект был мгновенный. Тележка мигом остановилась и носильщик тут же снял чемодан и поставил его на пыльный асфальт перрона: – Тут вам немного осталось. Сами донесёте… – и, не оглядываясь на возмущённые вопли мужика, ринулся к проходу, чтобы зарулить ко мне.

Дальше пошло весело. Закинули мои чемоданы, баул и мы сначала подскочили к багажному отделению, куда сдали мои чемоданы, потом к полевому банку, отделение которого размещалось с другого конца вокзала. А через пятнадцать минут я грузился в такси.

Дверь квартиры мне открыла красивая блондинка. Ни фига себе. Она мило улыбнулась и я затащил «небольшую посылку» в квартиру. А тут из комнаты вышел и сын командира, которого я узнал по фотке. Совсем не похож на туркмена и такую русскую молодую жену себе отхватил. Ну что ж… Всё правильно – дети должны жить лучше, чем родители.

Меня усадили за стол, пошли расспросы про отца – Как здоровье? Как у него дела? И мне пришлось всё подробно рассказывать. Подробно, но не всё. Наверно всё и не надо им знать. Например, как он приболел в летних лагерях. И как хитрым своим азиатским умом сумел раскрутить начальника госпиталя, отчего офицеры потом с неделю смеялись…

За несколько дней до заключительных учений на полигоне Либберозен, наш комдив приболел. Где-то просквозило, прохватило и нашего командира качественно загнуло.

– Товарищ подполковник, – обратился он к командиру полка, – разрешите мне. Тут недалеко, в местном госпитале немного подлечиться, так чтоб к учениям я выздоровел…

– Да, конечно… Давайте лечитесь. Только сделаем следующим образом. Я даю вам свой УАЗик, полкового комсомольца капитана Гранкина старшим машины и езжайте. Через четыре дня капитан Гранкин приедет за вами. А так спокойно лечитесь… Вы нам тут нужны здоровым…

…Начальник госпиталя майор Семёнов стоял у окна кабинета, курил и грустно смотрел в окно. Было о чём погрустить. Два года в Германии. Думал здесь выбиться повыше и в место получше, а всё как-то не получается. Жене, в отличие от него, после Забайкалья всё здесь нравиться.

– Дура… Не понимает, что можно и лучше… Вот как вырваться из этого круга? Как…? – И тут он может быть впервые подумал о «паровозе». Если нет «блата» – нужен «паровоз». Только вот где его взять, в этой немецкой глуши…?

И тут он наблюдает подъезжающий новенький УАЗик и останавливается у центрального входа небольшого госпитального здания. Открывается передняя дверца и оттуда выскакивает подтянутый и молодцеватый капитан, с перекинутым через руку, аккуратно сложенным плащом с подполковничьими погонами, почтительно открыл заднюю дверь автомобиля и уважительно помог выбраться оттуда солидному подполковнику.

– Ух ты… Капитан адъютант… Ух ты… вот он мой «паровоз», – непонятно с чего решил начальник госпиталя и уже летел на выход.

– Начальник госпиталя, майор Семёнов. – Браво представился майор, косясь на капитана, вытянувшегося в струнку рядом с чемоданчиком в руках, – разрешите узнать цель прибытия…

– Здравствуйте, здравствуйте, товарищ майор, – закряхтел командир дивизиона, окинув начальника госпиталя внимательным взглядом и мгновенно просчитав всё свое поведение, – вот подлечиться приехал, чтоб через несколько дней перед московской комиссией предстать… Как, товарищ Семёнов, вылечите?

– Вылечим, товарищ подполковник, – жизнерадостно заявил майор и осторожно прозондировал почву, – проходите в приёмное отделение и как вас записать?

– Комдив я… Подполковник Хончи, – у майора сладко ухнуло сердце и пока он вёл комдива в приёмное отделение, перед его глазами проскочил целый ряд ярких картинок. Командир дивизии – раз азиат и командир дивизии, значит у него не просто блат, а в его республике близкие родственники в «самом верху» – вылечиваю, выворачиваюсь перед ним наизнанку, но завоёвываю его доверие, а он в благодарность шепнёт моему начальству и через некое время я в крупном госпитале, на тёплом местечке.

А в это время из самой лучшей палаты, с отчаянным визгом маленьких кроватных колёсиков, под непомерное удивления пациента в простеньком чине – «майор», выкатывали кровать. А саму палату быстро приводили в порядок, что подразумевало – появление там цветного телевизора, новых штор, полированного столика с двумя креслами, работающего холодильника с уже охлаждённой водкой из личных запасов начальства. Самое главное и пикантное – жёстко инструктировалась высокая, стройная и сексапильная медсестра – Как быть одета, как себя вести и в конце инструктажа отчаянное обещание.

– Лена… Лена… не подведи меня и я тебя тоже не забуду…

Уже в палате, оглядев все эти блага, командир дивизиона похвалил начальника и тот аж расшаркался перед пациентом. Но потом спохватился и представил медсестру Лену, смотревшую на него жадным взглядом и просчитывающую в уме – Какие выгоды от этого знакомства она могла тоже поиметь? И здесь всё было более примитивно, хотя и ярко.

До вечера подполковника хорошо промяли, провели ряд эффективных медицинских мероприятий, от которых Хончи стало гораздо легче. А вечером в палате нарисовался начальник госпиталя. Выпили, пошла «задушевная» беседа, в которой майор Семёнов, «разливаясь соловьём», прямо и откровенно высказал свою мечту. Командир дивизиона тоже не молчал и вся беседа прошла с его стороны так, где слова – Комдив, московская комиссия, командующий армией и вообще разные другие «приятные» для майора слова, так и сыпались. Но ни разу старый туркмен не прокололся.

Через четыре дня перед госпиталем нарисовался УАЗик, а капитан Гранкин в палате у командира дивизиона. Забрал собранный чемоданчик и пошёл к машине, а начальник госпиталя остался в палате, чтобы выпить «на посошок». За эти четыре дня он сумел «войти в доверие» и сейчас готовился к откровенному разговору и изложению просьбы.

А в коридоре Гранкина перехватила сексапильная медсестра Лена: – Товарищ капитан…… – глубоким, манящим и грудным контральто заворковала и закрутилась около комсомольца полка.

– Товарищ капитан, а в каком городе стоит ваша дивизия?

Гранкин, облизнулся на полуоткрытые прелести медсестры: – Дивизия стоит в Витенберге, а наш полк в Ошаце.

– Какой полк? – Вскинулась Леночка.

– Артиллерийский, мадам… – шарканул Гранкин ногой, прокручивая разные варианты в голове.

– А вы что! Не адъютант подполковника? – Упавшим голосом произнесла медсестра, понимая недалёким женским умом о накрывшихся мечтах.

– Нет, мадам, – продолжал Гранкин, плотоядно пожирая молодую женщину глазами, – я комсомолец полка, а подполковник Хончи – командир дивизиона…

Леночка разочарованно хлопала пушистыми ресницами, вспоминая, все свои усилия и телодвижения, а потом внутренним взором глянув на лопнувшие мечты, звонко и заразительно рассмеялась. На смех выглянул в коридор начальник госпиталя и на его недоумённый взгляд, медсестра ткнула сначала пальцем в Гранкина, а потом в подполковника Хончи, вышедшего в коридор.

– Он – комсомолец полка, а он командир дивизиона… – и опять засмеялась, закинув красивую головку к потолку.

Вот именно этот момент любил красочно описывать капитан Гранкин, когда появлялся благодарный слушатель. Ярко и образно описывал, как от смеха красиво колыхалась грудь Лены и как кисло вытянулось лицо начальника госпиталя…

Я вышел из квартиры через полчаса, напоенный чаем и остановился на оживлённой улице, вдруг осознав, что впервые за три года был предоставлен сам себе – нет личного состава, который надо «пасти», нет командиров, стоявших над тобой и только и думающих – как бы тебя озадачить. Нет занятий, суточных нарядов. Ничего этого нет – и впереди целых два месяца СВОБОДЫ. С хорошими деньгами, настроением и мечтами. Я бездумно посмотрел направо, потом налево и пошёл прямо, через улицу в сторону Брестской крепости.