Читать книгу Остров Свободы - Борис Цеханович, Борис Геннадьевич Цеханович - Страница 5
Глава пятая
ОглавлениеСпал тяжело и без сновидений, но проснулся как от толчка. Прежде чем разлепить свинцовые веки, лежал и прислушивался к себе, пытаясь понять причину пробуждения. Впрочем, если исключить тяжёлую от похмелья голову, страшный сушняк, что было ерундой на фоне того что очень хотелось ссать и нужно срочно вставать, бежать иначе прямо сейчас может случится неприятное событие. Но, прислушавшись к себе более внимательно и глубже, стало понятно – бежать так срочно никуда не надо, а можно сначала спокойно реанимироваться, собрать в кучу руки, ноги, включить мозги, всё это синхронизировать и тогда уже можно лёгкой трусцой бежать «до ветру…». Правда, вот реанимироваться и синхронизироваться не давала одиноко бродящая и непрерывно мычащая корова…, где-то вот тут, совсем рядом…
Вчера артиллерия бригады совершила марш и мы прибыли на полигон Канделярия для проведение артиллерийских лагерей на полтора месяца. Весь день разворачивали лагерь, а вечером накрыли стол и так вот хорошо отметили начало лагерей.
Всё-таки разлепив глаза и тяжело закряхтев, я поднялся и сел в кровати, высунув наполовину ноги из под москитной сетки. Почесал потную грудь и обвёл мутным взглядом палатку. Да…, знатно мы вчера посидели. Парни тоже спали в тяжёлом угаре, беспокойно ворочаясь в своих постелях под москитными сетками, а старшина Петро Николаевич могуче храпел, что совершенно не мешало здоровенному коту с миномётной батарее «Четвёрки» с удовольствием доедать нашу закуску на столе. Он сначала насторожился и даже перестал жевать, уставившись жёлтыми глазами на меня, но я вяло махнул рукой: – Ешь котяра… Ох и худо мне… Надо ж так нажраться, что даже сил не было чтобы носки снять….
Я сидел и, страдая от сушняка, в слабеньком синем свете дежурной лампочки разглядывал свои ноги и чёрные, длинные носки до колен, вяло и тягуче размышляя: – Не понял…. А откуда у меня такие носки? Насколько ещё помню, у меня таких длинных гетр никогда в жизни не было… Блин, всё-таки меру надо знать.
Обе ноги чего-то жгуче зачесались и я провёл по носкам рукой, ожидая ощутить шершавый материал, а вместо этого рука мокро заскользила, оставляя за собой кровяную дорожку.
– БляяяяяДьььььь….., да это ж москиты…, – я аж подскочил на кровати и судорожными хлопками и шаркающими движениями стал избавляться от кровососущих тварей. Там, где мы жили и служили, москитов не было. Вернее они были, но в мизерном количестве. Тем более, что в процессе борьбы кубинцев с комарами Денге, унесшими от укусов около ста тысяч человек, каждый день, минимум два раза в день, проходило тотальное обкуривание дымом всех мест, где эти комары могли обитать. Гибли массово и москиты. И мне вчера ещё днём рассказывали, что за пределами городов и конкретно, вот здесь, на полигоне москиты свирепствовали и без антикомарина делать тут нечего. Днём, примерно с десяти часов дня, до восьми вечера, ещё можно, а потом звиздец. Также меня товарищи и инструктировали: – Боря, поссать ещё можно, но надо только быстро, а вот посрать…. Вот это дело нужно переносить на после десяти часов, иначе они тебе задницу и яйца отгрызут.
Под воздействием алкоголя я с легкомыслием воспринял информацию друзей, ещё сам посмеялся: – Да какая муйня, вот у нас на Урале комары – так комары. Бомбардировщики. Особенно в Елани. Хорошо, что когда летят и не срут, а то бы какашками людей убивало. А так летит, ты его на лету хвать и зажимаешь в кулаке. Сверху голова торчит, а внизу яйца и ты снизу по яйцам ему как дашь и отпускаешь, потому что он неделю потом не боец….
А сейчас я полностью забрался под москитную сетку и ожесточённо скрёб все зудящие места на ногах. Нелепо скорчившись и рискуя передавить наполненный мочевой пузырь и обоссаться прямо в постели, я напялил штаны. Там же одел куртку и ещё побрызгал на себя «Дэтой». После чего уже смело вылез в наружу. Кот опять замер, в готовности мигом смыться со стола при малейшей угрозе получить в лоб, но он меня совершенно не интересовал. Зачерпнув кружкой холодной воды из бачка с остатками льда, я с наслаждением и утробным урчанием выдул одну кружку, а потом без передыха вторую, прислушался к себе и уже не торопливо влил в себя третью.
– Фуууу, всё котяра… пошли поссым и будем разбираться с коровой. – Но котяра, поняв, что разбираться будут не с ним, перестал обращать на меня внимание и продолжил чавкать на столе.
Ночь хоть и стояла звёздная, но ни черта не было видно. Отошёл метров на десять от палатки и с довольным ворчанием пустил сильную и мощную струю, даже слегка испугался, думая, что смог дострелить до кубинской деревни и затопить там всё насмерть. Но, вспомнив, что до неё восемьсот метров, уже просто наслаждался процессом, поглядывая в ту сторону, откуда доносилось мычание.
Пока вчера устанавливали лагерь, я побродил по окрестностям с биноклем и успел немного ознакомиться с полигоном. Местность кругом была плоской как стол. Там, где мы располагались лагерем, она оживлялась высоким, колючим кустарником, где острые как игла шипы были по пять сантиметров и несколькими баобабами, а вот само поле полигона, размером два километра на пятнадцать, где проходили основные стрельбы и учения было голым, за исключением торчащих одиноко высоких кактусов как в мексиканской пустыни. Лишь на дальнем конце виднелась небольшая кокосовая роща и там же клубились такие же кустарники как и у нас, утыканные длинными колючками. Километра два за рощей уже был океан. И там же, на дальнем конце, но слева начинались и тянулись вдоль побережья Атлантического океана подобие джунглей. Но это мне так сказали старослужащие офицеры. И там же уже начинались болота и ползали крокодилы. В бинокль же, в этой саванне, разглядел и огромнейшее стадо, медленно продвигающее по полигону в поисках пищи. Тоже мне сказали, что это стадо муфлонов – двугорбых коров, которое является частью стратегического запаса мяса страны. А их там гуляло несколько десятков тысяч. Справа от саванны, тоже были поля полигона, но там уже занимались боевой подготовкой кубинские военнослужащие. Если смотреть назад, то там тоже тянулась ровная равнина, с плантациями сахарного тростника. В километрах трёх проходила оживлённая дорога, связывающая два города Артемиса и Канделярия. Потом опять бесконечные поля сахарного тростника, которые упирались в шикарную автостраду, или как по-испански – Автописта. А вот за автопистой равнина начинала постепенно подымать вверх и потом довольно резко переходила в высокую гряду то ли гор, то ли высоких холмов, густо заросших тропическим лесом. Очень красиво смотрится эта гряда из нашего лагеря. Слева, в восьмистах метрах расположилась экзотическая кубинская деревня из ряда деревянных хижин, крытых пальмовыми листьями.
Всё это довольно зримо встало перед моим взором, пока я с удовольствием испускал сильную струю. Закончив, решил посмотреть мычавшую корову вблизи. Верблюда двугорбого видел, но чтоб корова с двумя горбами – это надо посмотреть. Продолжала она мычать совсем рядом, но я никак не мог её рассмотреть. Даже присел на корточки, чтобы на фоне слегка сереющего горизонта разглядеть её. Но всё было бесполезно, хоть и смотрел в том направлении, откуда доносилось мычание, но ни хрена не видел. Но ведь совсем рядом…, кажется протяни руку… Покрутившись так с пару минут, я ушёл обратно в палатку. Кот уже закончил чавкать и сейчас сидел среди разорённого стола и яростно умывался и даже не обеспокоился моим появлением, явно считая за своего. Увидев в одной из бутылок остатки алкоголя, я вылил всё это в кружку, хлопнул и завалился спать.
Утреннее пробуждение было гораздо легче, чем ночью. Но вот товарищи смотрели на нарождающийся день довольно угрюмо и также печально копошились, совершая утренний моцион. Но после завтрака, ожили и уже гораздо оптимистичней смотрели на мир. Я повеселил ребят своим ночным приключением, а когда посетовал на мычание муфлона, не дававшего мне заснуть, Сергей Мельников загадочно заулыбался.
– Боря, хочешь я тебе этого муфлона покажу?
– Так он ушёл, около палатки, да и рядом ничего не видать.
– Да ты не туда смотрел, – Сергей засмеялся и приглашающе махнул мне рукой, – пошли, покажу.
Мы вышли из палатки, и сразу же завернули за неё. Серёга осмотрелся и тут же ткнул пальцем в густой пук высокой травы, диаметров сантиметров в семьдесят: – Да вон он муфлон – там сидит.
Я недоверчиво посмотрел на товарища, потом на пук травы и с сомнением переспросил: – Где сидит муфлон?
– Да вон там… Ты подойди и траву раздвинь.
Ещё раз с сомнением посмотрел на Мельникова, подошёл к траве и нерешительно остановился.
– Давай, давай…., смотри, – послышался голос.
Я осторожно раздвинул высокую траву и глянул туда.
– Блядьььььь…, – неистово заорал я, мгновенно отдёрнув руки и подскочив на полметра вверх, – блядььь…, Серёга, что это такое?????
А Серёга хохотал во всё горло, ухватившись руками за живот. Отхохотавшись, он вытер выступившие слёзы: – Ты, Боря, посмотри ещё раз… Не бойся, раз приехал на Кубу, то всё надо узнать.
Я снова осторожно раздвинул сочную траву, росшую из углубления, где на влажной земле сидела здоровенная жаба величиной с полведра. Увидев меня она раззявила огромную пасть и замычала мне в лицо – Мууууууууу….. Я вновь отскочил, а товарищ отсмеявшись пояснил: – Это жаба-бык. Безобидная и если её руками не брать, то ничего тебе не будет. У неё только кожа ядовитой жидкостью покрыта и то для человека не особо опасно.
Сегодня день был определён как организационный и доведение лагеря до окончательного вида, чтобы уже с завтрашнего дня приступить к занятиям в полном объёме. После развода меня вызвал Подрушняк и приказал ехать на водовозке старшим за водой, мол водитель знает куда ехать. И я с удовольствием поехал. Ехать надо было километров пять, да через кубинскую часть полигона, где с интересом глазел на занятие кубинской пехоты. Потом мы несколько раз свернули и через поле сахарного тростника выехали к кубинской деревне домов в пятнадцать, где стояла небольшая водокачка. Водитель был старослужащий, моего вмешательства не требовалось и я только наблюдал за его действиями. Убедившись, что вода пошла в бочку, мы сами расположились у горловины и с высоты стали наблюдать за деревней, которая казалось вымершей. Но вот дверь одной из хижин открылась из неё выглянула симпатичненькая, молоденькая кубашка. Выглянула и скрылась. Через минуту вышла и с корзиной в руках, с независимым видом, не глядя на нас направилась в глубину деревни. Была она стройненькая, с высокой грудью, лет пятнадцать и уже привлекала взгляд мужчин. Надо сказать, что молодые кубашки очень сексапильны и из них секс прямо пёр в наружу. Недаром у них сексуальная жизнь разрешается с четырнадцати лет. Но вот век женской молодости очень короткий. В сельской местности он лет пять максимум. Кубашка выходит замуж, тут же рожает и через пять лет её разносит, становится толстой, большие груди опускаются и висят, она прекращает особо следить за собой и превращается в сексуальную машину для деланья детей. В городских и цивилизационных условиях кубинские женщины больше и дольше сохраняют женственность и красоту, но тоже лет через десять-пятнадцать там не на что взглянуть с интересом.
Тем временем, девочка вернулась обратно в дом и вышла через пять минут уже в другом, наверно выходном платье и также, не обращая внимание, прошла уже мимо нас. Мы же проводили её заинтересованными взглядами.
– Эхххх…, Катрин, похорошела за эти полгода, – плотоядно протянул водитель, – это она, товарищ старший лейтенант, играет так. В независимость. А через неделю с ней можно что угодно делать. Сама тащит в касу.
– Да ну…, – выразил я сомнение, – ей ведь совсем немного…
– Оооо…, – протянул водитель и вяло махнул рукой, – мне её передали ещё год назад. И все водители водовозок через неё прошли. Она с двенадцати лет трахается.
Развивать я эту тему не стал, так как уже сам знал об лёгких сексуальных отношениях на Кубе. И то, что у них изнасилование не считается таким уж особым преступлением – хулиганство. Ну, может быть что-то и побольше.
Тем временем, пока мы заполняли цистерну водой, Катрин раз пять прошмыгнула мимо нас, демонстрируя новые туфли и щеголяя в каких то обновках. В последний раз она прошла с зонтиком в руках.
К вечеру лагерь был готов и с утра мы приступили к занятиям. Я занимался со взводом отдельно, а комбат с Мельниковым и Дафтяном занимались с огневиками. За неделю со взводом облазил все окрестности и теперь чётко понимал где и что находится. Недалеко от лагеря нашли широченную бетонную трубу, откуда мощным потоком из болота вытекала достаточно чистая вода и, как правило, в конце занятий мы там купались и мылись, что здорово нравилось бойцам да и мне. Потому что после занятий, перед обедом, все душевые расположенные за палатками были забиты, да и не всегда хватало воды. После обеда три часа отдыха, когда можно было раздевшись до плавок поваляться на кровати и поспать. После обеда либо занятия, либо обслуживание техники. Но вот в начале второй недели меня посетила «кубинка». Причём случилась она внезапно и на голом месте, если так можно было выразиться. Вот только что я был здоровый, а уже через пять минут температура 40 градусов, охеренная слабость, стремительный понос и так три дня подряд. Я валялся потный и грязный, от неимения сил встать и пойти в душ. Принимал много численные пилюли и таблетки, которые ни черта не помогали и опять валялся без сил. Также внезапно она и закончилась. Вот только что валялся в полубреду, а тут уже жрать хочу и температуры как будто и не было. И понос прекратился. С наслаждением смыл в душе с себя многодневный пот, грязь переоделся в чистое бельё, с аппетитом пообедал, а после обеда испытал новое потрясение. Сразу вспомнились слова секретчика Коли Ламтева – что последствия от кубинки чисто индивидуальные.
После обеда я застелил кровать свежей простынёй и с наслаждением лёг в постель, где собирался спокойно поспать, а не валяться в бредовом состояние, как это было до обеда. Я только раскрыл книгу, как меня внезапно прошиб обильный пот от мгновенного понимая и сильного физического ощущения, что сейчас обосрусь прямо в постели. И причём процесс уже пошёл. Я стремительным стрижом взлетел над кроватью, хватанул бесхозный лист бумаги, сшиб на входе палатки с ног грузного старшину и вихрем вылетел в тылы офицерских палаток. Понимая, что до туалета не добежать, тут же сдёрнул плавки и тут же сел. Но жопа что-то невнятно просипела слабенькими газами и сиротливо выдала только – КАП. И больше она ничего не хотела.
Блядььььь, я раздражённо вытер задницу и под весёлые подколки товарищей вернулся в палатку. Через пятнадцать минут всё повторилось, только в более сильном варианте. И задница, вместо того чтобы качественно отработать, снова сказала – КАП.
К вечеру я передвигался с трудом, превозмогая боль. Очко горело от обилия типографской краски и беспрестанного шорканья обрывками газеты. И на последующие несколько дней стал объектом веселья, подколок и анекдотов, которыми охотно и увлечённо делились все в лагере. По расположению лагеря я передвигался с внутренней настороженностью, постоянно прислушиваясь к своим ощущениям. Карманы были вечно набиты аккуратно нарезанными клочками газет, но уже с учётом печального опыта и очко теперь болело от краски гораздо меньше. Теперь я был признанным экспертом по всем разновидностям бумаги в лагере и часами мог авторитетно рассуждать, как её правильно применять в экстремальных условиях и при этом не поцарапать задницу. Как методически правильно нужно разминать ватман, если ничего другого не попалось под руки и как его сделать мягче газетной бумаги. Много чего другого мог рассказать, но «кубинка» и её последствия также стремительно закончились. Причём закончились также ярко и запоминающее, как и началась.
Я был дежурным по лагерному сбору. Спокойно отстоял ночь, провёл с личным составом все положенные утренние мероприятия и когда развод лагерного сбора был в разгаре, фланирующим шагом направился из парка к палаткам. КОНЕЧНО, прежде чем выйти оттуда я недоверчиво протестировал свой организм на предмет разного рода неожиданностей, на что он мне бодро отрапортовал – ВСЁ О КЕЙ ХОЗЯИН! Поэтому я так легкомысленно и двинулся из парка, предвкушая, как сейчас приму душик и завалюсь в кровать на свои законные четыре часа отдыха. Когда уже находился на середине ровного, как футбольное поле, пространства, прямо напротив середины полутысячного строя, в пятидесяти метрах за спиной начальника артиллерия, крывшего матом каких-то негодяев с миномётной батареи и искренне верящего в действенность своего воспитательного процесса. Вот именно в этот момент меня и прошибла вся правда жизнь. Прошибла от головного мозга до заднего прохода. Я ещё стремительно дёрнулся, пытаясь в пять секунд покрыть расстояние в двести пятьдесят метров до ближайшего укрытия и даже успел промчаться метров пять, за которые понял – НЕ УСПЕЮЮЮЮ!!!!!!
Кинув загнанный взгляд на насторожившийся в ожидание увлекательнейшей развлекухи строй, мигом представив, как я пойду под солдатский гогот, нелепо растопырив ноги и ощущая противную липкость ползущую по ногам, скрипнул зубами и моментально принял совершенно другое правильное решение – Пусть лучше здоровый солдатский смех, чем смешки и хохотки в спину.
И строй замер, затаил дыхание, ожидая – ВОООООТ!
А я лихорадочно, перекрывая все рекорды в соревновании с собственным организмом, оторвав кучу пуговиц и чуть не порвав двойную кожаную портупею, скинул штаны. При этом я успел ещё достать из кармана пук газетных листов и сел на корточки за спиной у нач арта. Строй дружно ахнул, а из меня шумно и активно попёрли газы. Строй жизнерадостно заржал, а я сделал вид, что в поле один и меня очень интересует, что написано в периодической прессе, пусть даже и на безобразных клочках. А начальник артиллерии, приняв аханье и смех, как поощрение на его очередной оригинальный словесный оборот, с ещё большим воодушевлением стал крыть миномётку, не замечая, что твориться у него за спиной. Лишь через минуту он обратил внимание, что все с интересом смотрят не на него, а за его спину. Он остановился на полуслове, обернулся и потерял дар речи, увидев в интересной позе, скучающего дежурного по лагерному сбору.
Что было потом, вспоминать не хочется. Но от превращения в лагерную пыль меня спас подполковник Подрушняк, который признался мне потом, что он в жизни так не смеялся. И врач, который был в курсе моих дел. Но всё равно начальник артиллерии при встрече со мной всегда хмурился, а на меня ещё долго показывали в бригаде пальцем и рассказывали о происшедшем в таких подробностях и под такими ракурсами, что новички только и ахали, – приговаривая – АХЕРЕТЬ……
Пока я болел этой гадской болезнью, комбат закончил работать с огневиками и теперь стал отлаживать работу батареи в комплексе. В качестве Наблюдательного Пункта мы использовали рукотворные курганы высотой метров пять-шесть, где были обустроены бетонные НП и откуда проглядывалось всё поле до самого конца. Правда, когда днём наступала самая жара, всё поле застилал мираж, превращающий пространство от нас до кокосовой рощи в водяную гладь, где бродили уродливые силуэты муфлонов.
Так как мы были вторая батарея, то Иван Худяков решил подмять меня под себя, сделав НП дивизиона совмещённым с НП нашей батареей и тем самым возложить развёртывание наблюдательного пункта в том числе и дивизионного на меня. И моими показными документами тоже закрыть убогость экипировки взвода управления дивизиона. А самому ходить и поплёвывать. Оглядев большой бетонной окоп, я выразительно показал кукиш Ивану.
– Вот, Иван, мои ячейки, а вот твои. Каждый баран должен носить свои яйца. Единственно, что вдвоём будем делать, это Схему ориентиров, чтобы она у нас была одинаковая.
Помимо развёртывания и организации работы на НП, я исполнял роль и батарейной контрольной группы, просчитывая и контролируя работу ячейки СОБа на Приборе управления огнём (ПУО-9) и все полученные цели. При работе с буссолью, первые несколько дней занятий на полигоне пока не привык, меня выбивала поправка в дирекционный угол в буссоль – 0-00. Как-то непривычно было её не вводить. Хотя в третьей батарее ещё непривычней было там поправка была плюсовая и они частенько из-за этого ошибались в другую сторону. В Германии поправка в дирекционный угол в среднем была в районе – 1-47, на Урале – 2-45, а тут 0-00.
Неделя прошла в интенсивных занятиях, где с каждым днём мы наращивали боевые навыки и слаженность. В субботу часть офицеров и прапорщиков уехало на выходные домой, а моя очередь будет только на следующую неделю. Поспав после обеда и оставив батарею на старшину, я отправился прогуляться по окрестностям. Зашёл в нищий кубинский магазин на окраине деревни. Выпил там стакан сладкого бананового ликёра и пошёл неспешным шагом через деревню. Зашёл в один дом попить холодной воды да и посмотреть, как живут простые кубинцы. Домом это сооружение было можно назвать с большой натяжкой, по пьяни и не глядя. В Союзе его можно смело обозвать сараем. Причём, хреновым сараем. Четыре столба, по периметру приколочены плохо обструганные доски, из-за чего в стенах здоровенные щели. Всё это когда-то было вымазано извёсткой и покрыто старым и плотным налётом пыли. Потолка нет. Есть крыша, крытая толстым слоем пальмовых листьев. Земляной, плотно убитый пол, по которому весело бегают тощие свиньи, общипанные куры, дети и ходят взрослые. Внутри дома такие же дощатые серые стены, разбивающие внутреннее пространство на закутки, отсеки. Такая же убогая мебель, но японские холодильники и неплохие цветные телевизоры, причём отечественного, кубинского, производства.
Выйдя из деревни и пройдя по дороге километра два, окунулся в облако навозной вони, которая тянулась от стен животноводческого комплекса, где на большой стене ещё проглядывалась живописная картина – молодой Фидель Кастро пожимает руку Хрущёву. Сразу после революции Фидель Кастро пригласил с Аргентины экономистов, чтобы определиться со стратегией экономического развития. Те поработали и вынесли решение. Если снести половину плантаций сахарного тростника и на них развернуть пастбища крупного скота, то экономический эффект будет в тринадцать раз больше чем от выращивания тростника и выработки сахара. Вот тогда то и был построен бесплатно этот мощный животноводческий комплекс Советским Союзом размером квадратный километр. Эксперты не учли одного – Куба была до революции публичным домом Америки и кубинцы не были приучены особо к труду. Поэтому этот животноводческий комплекс и был благополучно похерен, превратившись в квадратный километр грязи, навоза, туч мух и вони. Ведь его надо убирать, следить…. И теперь как только ветер начинал дуть со стороны гор, так наш лагерь накрывала волна неприятных и резких запахов. Так и плантации сахарного тростника тоже никто не стал сносить. За ним даже ухаживать не надо – он и так растёт. И СССР, чтобы поддержать союзника, вынужден был покупать не особо сладкий тростниковый сахар, хотя своего свекольного было дополна. Поэтому, недаром в народе ходила песня….