Читать книгу Ржевская мясорубка - Борис Горбачевский - Страница 5

В артиллерийской батарее

Уже месяц, как я служу четвертым номером, то есть подносчиком снарядов, в орудийном расчете. Орудие – «сорокапятка», то есть 45-мм противотанковая пушка. Должность у меня не ахти какая, но с чего-то ведь надо начинать.

Командиром у нас – старший сержант Леня Лошак. Ему двадцать два. Крепкий мужик из-под Тамбова. Дело свое знает – профессионал-артиллерист высокого класса. К подчиненным относится строго, но справедливо. Со всеми одинаково ровен. В общем, лучший вариант взаимоотношений командира и подчиненных. В расчете его уважают, стараются точно и быстро выполнять все приказы.

В расчете нас шесть человек. Самая важная фигура – наводчик: успех или неудача во многом зависят от него. Танк – движущаяся цель; чтобы его поразить, требуются хладнокровие, точный расчет, умение верно и быстро оценить ситуацию. Наш наводчик Андрюша Панюшкин, в моем представлении, волшебник – он уже сжег два немецких танка.

Я сразу полюбил «сорокапятку». Старался больше разузнать о ней, научиться артиллерийскому делу. Бывалые артиллеристы охотно объясняли роль пушки в бою:

– Тяжелая артиллерия стоит на три-пять километров позади переднего края. А мы – истребители вражеских танков и – главное – неподавленных огневых точек. Стоим мы, как правило, вместе с пехотой, на сотню-полсотни метров позади нее. А в бою, когда пехота идет в наступление, мы, батарейцы, катим пушки следом и стараемся защитить пехотинцев от танков. В этой ситуации батарея попадает в невыгодное положение: солдаты укрываются за любой бугор, а ты в открытую катишь пушку – немец в тебя лупит и лупит. Вот и получается: «Ствол длинный, а жизнь короткая».

Вступает другой артиллерист:

– Елки-палки, пехота наступает – мы за ней. Батальон ночь отдыхает на новых позициях, а нам приказ: «Окопаться! Замаскировать позиции!» Утром – артподготовка и бой! А вечером опять, елки-палки, перегруппировка: прибываем на новое место ночью, беремся за лопаты. Так измотаешься, что все до фени.

Зная недостатки «сорокапятки» – в борьбе с танками она была слабовата, все равно бойцы любили ее. Легкая, 540 килограммов: угодит в воронку – сами вытащим; правда, нелегко подносить снаряды: вес ящика – 50 килограммов, но вдвоем справлялись. В бою каждый попавший по назначению снаряд «сорокапятки» сберегал солдатские жизни. А для самих артиллеристов оказались бесценны ее высокая маневренность и широкий стальной щит, спасавший от пуль и осколков.

В 1943 году Красная Армия получила на вооружение 57-мм пушку – превосходное орудие! Им постепенно заменили «сорокапятки».

После войны я прочел, что Сталин однажды сказал Грабину, конструктору 76-мм орудия: «Ваша пушка спасла Россию». О «сорокапятке», к сожалению, таких слов никто не произнес.

Командовал артбатареей капитан Василий Иваныч, опытный артиллерист, за участие в боях под Москвой награжденный орденом Красной Звезды. Солдаты прозвали его «наш Чапай». Он и сам, хотя был лет на десять моложе, старался походить на своего героя: отрастил чапаевские усы и тщательно следил за ними. Но на его молодом лице они казались лишними, не придавали ему желанной романтики. Мне понравилась его беседа с нами, молодыми бойцами.

– Главное в бою, – сказал капитан, – выбрать правильную позицию и вовремя окопать орудие. Не сделаете того и другого – немец пойдет в лоб и вы с ним не справитесь. Чтобы точнее ударить по танку, надо выбрать момент, когда он хоть на пару секунд повернется к вам боковой броней – она тоньше. Если близко подпустите, танк может развить скорость и сомнет огневую позицию – даже если пробьешь броню, может не остановиться. Или один загорится, а другой пойдет дальше. Танк обязательно надо сжечь!

Боевые учения

Батарея состояла из трех взводов, по три орудия в каждом. Плюс двадцать шесть лошадей. Размещалась батарея в двух деревушках, отстоящих недалеко друг от друга, разделяли нас живописный лесок и маленькая речушка. После отступления немцев в деревушках уцелело по две-три избы и пятку сараев, от прочего остались только обугленные фундаменты и пустые собачьи будки. Жители – их осталось немного, в основном старики, старухи и дети – обитали в землянках, куда стащили все, что удалось сохранить. Крестьяне рассказывали, когда в деревню приходили немцы, они в первую очередь разыскивали и расстреливали комиссаров, коммунистов и евреев, а затем убивали всех собак.

В одной из деревушек чудом сохранилась приличная крестьянская изба, ее заняло командование батареи. На окраине, ближе к лесу, разместились в палатках солдаты. На противоположной стороне в отрытых траншеях упрятали, хорошо замаскировав, орудия. Подальше, на опушке леса, построили конюшни и площадку для кухни. Особое место занимал глубоко врытый в землю, покрытый крепкими бревнами склад боеприпасов.

Дни проходили быстро. Подъем, лишь солнышко всходит, весь день с пушкой в обнимку, и, глядишь, уже ночь. Не раз командир батареи устраивал тревоги, проверяя по часам, насколько мы готовы отправиться в путь. «Расчеты, к оружию!» – звучала команда, и каждый мигом занимал свое место у орудий. Хотя «первый блин» вышел комом, вскоре командир уже хвалил батарейцев.

Казалось, все идет как положено. Мне, как и всем, вручили карабин, противогаз, два санитарных пакета и красноармейскую книжку, в которую старшина записал мою первую фронтовую профессию: «артиллерист». Как я гордился, глядя на эту запись!

Кормили нас по нормам второго эшелона, но выходило терпимо. Что-то добавлял повар за счет леса и благодаря хлопотам старшины Осипа Осиповича.

С утра до вечера с нами занимались командиры. Пять раз в неделю батарея выезжала на учения. Выбирали удобные позиции – основную и запасные, выдвигали орудие, метрах в шестистах-семистах выставляли фанерные макеты танков и открывали огонь. Иногда позволяли использовать один боевой снаряд. Попробуйте одним выстрелом поразить движущуюся цель! Часто стреляли по мишеням из карабинов, что оказалось труднее, чем из винтовки, – сильная отдача. Ничего, привыкли и к этому. Труднее давались ночные караулы. Как и в училище, после них не освобождали от дневных занятий.

Еще тяжелее, чем ночные караулы, оказался постоянный труд по устройству огневых позиций. Сколько мы перекопали земли! Часами не выпускали из рук кирку или лопату! Вот уж где выдыхались! Наш командир Леня Лошак говорил:

– Не успеете сами окопаться, окопать орудие, – погибель!

И мы старались.

Расчет занимал отдельную палатку. Среди нас были опытные фронтовики, новобранцы и два курсанта – такого ужасного явления, как дедовщина, мы не знали. Вечерами разрешалось посидеть перед палаткой, «побалакать за жизнь», как украинцы говорят. Шутили, дымили самокрутками. Нашелся и баянист, Коля Шуляк, инструмент он привез с «гражданки»; до войны Николай был совхозным конюхом, в батарее служил ездовым.

Когда выдавалась свободная минута, я старался расспросить бывалых фронтовиков. Солдат, прошедший сорок первый, рассказывал:

– Он, когда прет на тебя, чешет из пушки, пулеметов – может раздавить и тебя, и орудие. А ты что? Попробуй его подбить! А гранатой его не возьмешь. Танк надо обязательно сжечь! Это каждый тебе скажет.

Я спрашиваю:

– А если танковая атака?

– Страшное дело. Здесь немцы, главное, действуют на психику, любят стрелять на ходу – что танкисты, что пехота. От такой стрельбы пользы мало – это все знают, но на психику действует, особенно на молодых, необстрелянных. Я и сам не раз поддавался. Не получилось подбить, сжечь – лучше пропусти его через себя, понадежней укройся в окопе, а потом бей и бей, чем можешь, как можешь – только бы задержать огнем идущих за танками пехоту, мотопехоту…

Самая колоритная фигура батареи – старшина Осип Осипович, прозванный «и нашим и вашим». Солдаты чутко подмечают характер начальства, будь то старшина, взводный или даже комполка. Об Осипе Осиповиче все знали – оборотистый мужик: и с рядовыми прилично себя ведет, и об интересах начальства не забывает. Осип Осипович любил и часто произносил перед нами длинные речи. А говорил он, как правило, примерно следующее:

– Кто есть старшина?! Старшина есть тыл армии. Что есть тыл армии? Это основа ее существования и главное условие победы. Без тыла – ни прокормить солдата, ни согреть его душу чарочкой! Ни помыть его вовремя в баньке – а значит, не избавить от вшей! Без тыла не двинется в бой ни один танк, не взлетит самолет, не выстрелит ни одно орудие! Не получит желанную бабу ни один генерал! Усекли, артиллеристы, значение старшины? Будем считать, усекли! Так что прошу любить и жаловать Осипа Осиповича, выполнять точно все мои указания.

Начальство – в забытьи

Осип Осипович – третий мой старшина. Сколько их еще будет! Скверно, когда старшине не хватает разума, культуры, образования, – такое часто бывает, но это еще можно вытерпеть. Вдвойне, втройне скверно, если ему недостает самых обыкновенных человеческих чувств. Самый трудный случай, и тут уже ничего не поделаешь, когда старшиной овладевает мания величия, когда он уверен в своем превосходстве над рядовыми.

Наш старшина – человек иного склада, он всегда готов помочь солдату. А как заботится о конюшне! Разбуди Осипа Осиповича ночью – он без запинки перечислит всех лошадей, их масти, клички. Печется он и о начальстве. Ну и пусть себе печется. Главное – чтобы о солдате не забывал. Всем нам казалось, что Осип Осипович так и поступал. Ну скажите, как такого человека не уважать, как не простить ему всякие мелкие грешки? Идеальный старшина!

Однако вскоре жизнь батареи круто переменилась, и солдаты сбросили с пьедестала «идеального старшину».

Первое – ухудшилась еда. Вместо супа, заваренного на американской тушенке, стали кормить баландой. Тем, кто не ел баланды, разъясняю: это горячая водичка, заправленная крупой, травкой и солью. Тушенка, точно привидение, исчезла из рациона. То ли проливные июльские дожди затормозили подвоз, то ли союзники перестали присылать? Всякое приходило в голову – человек, видно, так устроен: если происходит какая-то несуразица, он прежде всего старается понять.

После исчезновения тушенки пришла очередь хлеба – ломоть похудел. Затем и сахар стали выдавать через день. Почему?

Новые сомнения: командиры стали отлынивать от занятий, перепоручая свои обязанности сержантам. Реже выезжали в поле. Опять помешали дожди? Забыл нас и комиссар. Перестали доставлять газеты, и мы не знали, что происходит в стране, на фронте, а кроме того – лишились раскурочного материала!

Затем случилась совсем уже подлость! Урезали довольствие лошадям, до предела сократив ежедневную норму овса.

Стало худо и людям, и животным, которых мы обожали и которые, в отличие от нас, не способны были искать оправданий.

Прошло две недели в новом полуголодном режиме. Все стали затягивать пояса и как-то приспосабливаться. Я, например, отдавал почти полпайки согласившимся заменять меня на ночном посту.

Вскоре нас совсем оглушили – стали запрягать нас вместо лошадей. Приходилось на себе волочить пушки два километра до места учений – иначе из-за сильных дождей в поле их не доставить. Понятно, в боевой обстановке может быть и похуже, придется и на себе тащить, но так поступать сейчас? А причина тому – обессилели лошади. Артиллерийской лошади положено в сутки не меньше шести килограммов овса. Она их не получала. С грубыми кормами (сеном, соломой) тоже оказалось слабовато – откуда их взять? Голодные кони, не углядишь, начали грызть друг у друга хвосты, глодать коновязь, а это, не дай бог, могло привести к большой беде.

Замечательно высказался один француз-кавалерист. На упрек маршала Мюрата он ответил: «Люди могут идти без хлеба, но лошади без овса – не в состоянии. Их не поддерживает в этом любовь к Отечеству».

Тащить пушку по мокрой глинистой земле, да еще под дождем, – занятие малоприятное. А чуть доберемся, измученные, мокрые, выберем позиции, как тут же, без всякой передышки, звучат команды:

– Танки с фронта!.. Танки с тыла!.. Танки с флангов!..

Только успевай соображать, разворачивать орудие, изменять прицел, перетаскивать снаряды… Но на пустой желудок – какая стрельба? Валимся, обессилев, один за другим на землю, все грязные, мокрые, да еще и злые, голодные. Отучившись, волочим пушку обратно. Доберемся до палатки, а командир взвода или сержант еще четверть часа держит в строю: разбирает прошедшее учение. Так положено! Приведем себя в порядок и строем на кухню. А там баланда да каша без масла, кружка полусладкого чая. И эдакое всякий божий день. Хорошо, что повар – мужик приличный: попросит кто добавки – не пожалеет лишнего черпака.

Новые чудеса. Обычно многие после обеда шли ненадолго в конюшню – гладили лошадей, кормили их травкой, беседовали с ездовыми – те, помню, часто напевали частушку: «Два – за сено, три – за воз, полтора – за перевоз. Чечевица с викою, а я не чирикаю…» Теперь, правда, пение прекратилось. И вдруг всем запретили заходить в конюшни, причем без всяких объяснений.