Читать книгу И верить, и любить - Борис Гучков - Страница 2

В рассветный час, когда Оки

Тиха была вода,

Покоренастей мужики

Шли разгружать суда.

С протяжной песней, под смешки

В бесхитростных речах,

Они ворочали мешки

На кряжистых плечах.

И в час полуденной жары

В теченье многих лет

Я среди прочей детворы

Носил отцу обед.

Но, как другие, налегке

Я не спешил домой.

Ведь самым сильным на Оке

Отец считался мой!

Пытают грузчики его:

«А не пора ль учить

Тебе и сына своего

По-нашенски «волчить»?

Иль сын не кровушки твоей,

Иль пальцы – не крючки?

Известны силою своей

По городу Гучки!»

Ну, а отец отшутится:

«Мол, что там говорить!

Пускай мальчишка учится,

Он будет сталь варить.

Но силы что касаемо

Недюжинной моей, —

А ну-ка, сын, показывай,

Отцу мешок «налей»!

Машины и погрузчики,

Надёжны и крепки,

Давно сменили грузчиков

На пристанях Оки.

Я рос, носил погоны,

Окреп и возмужал.

Случалось, и вагоны

С друзьями разгружал.

И трудные работы

Меня всегда влекли,

Но самым сильным что-то

Друзья не нарекли.

Не стал я самым сильным.

Но силе не конец,

Покуда есть в России

Такие, как отец!

А у матери моей

Имя – Евдокия…

В наше время имена

Не дают такие!

И стыдятся, а чего,

А чего стыдятся?

Евдокией отчего

Нынче не гордятся?

Мчатся годы и века…

Мчится юность наша…

Дуновенье ветерка —

Дунюшка… Дуняша…

Собери ты мне наскоро ужин,

На плите разогрей чугунки.

Вновь я северным ветром простужен,

Налетающим из-за реки.

Возле печки, натопленной жарко,

Отогреется быстро спина.

От хворобы спасёт меня чарка

Твоего золотого вина.

За отца, что давно на погосте

Спит, ладони сложив на груди,

И за сына, пришедшего в гости,

Ты немного сама пригуби.

Вот метель налетела, как птица!

Не с того ль так тревожна душа?

Я хочу в этот вечер забыться —

Больно брага твоя хороша!

Мама, мама, ведь я не ребёнок.

Что ты плачешь? Никак не пойму!

Ах, не ты ли учила с пелёнок

В жизни всё разрешать самому?

Мама, мама, не хмурь свои брови!

Лишь забрезжит предутренний свет,

Всепрощающей силой любови

Буду вновь я, как прежде, согрет.

А земля залечивала раны.

Мать гасила, экономя, свет.

В тёмном доме кончилось так рано

Детство без игрушек и конфет.

Я носил отцов пиджак с заплатками.

Мать вздыхала горестно: «Война…»

Поднимала на ноги несладкая

Золотая каша из пшена.

Резные наличники окон!

Я вам до земли поклонюсь,

Когда возвращусь издалёка,

Когда издалёка вернусь.

Поклон тебе, дом деревянный!

Солома на крыше сгнила.

Заброшен, ты старый и странный

Стоишь посредине села.

Возьму у соседа топорик,

Чтоб доски отбить у ворот.

Войду в огород через дворик:

Запущен и дик огород.

Повсюду пырей и крапива…

Как жжётся она, высока!

Размашисто, неторопливо

Порежу заслон сорняка.

На сливах и в яблонной кроне

Гниют и дичают плоды.

Вороны и гнезда вороньи —

Как знак неминучей беды.

Я больше сюда не приеду,

А дом догниёт и умрёт.

Назавтра, похоже, к обеду

На пристань придёт пароход.

Сведёт меня к берегу тропка.

Шумит, будто плачет, река.

Вина поминального стопка,

Как в детстве лекарство, горька.

В ночи над пустынной водой

Тревожней, чем бык среди стада,

Кричит и кричит козодой.

Ну что ему, что ему надо?

Ну что ты, тревожная птица,

Зачем надрываешься так?

Наверное, что-то случится.

Всё гуще становится мрак.

Всё больше растёт напряженье,

Всё громче шумят камыши,

И нечем измерить волненье

Моей одинокой души,

Которая рвётся из мрака

Всех вас, одиноких, любить,

Быть рядом и, словно собака,

От страхов ночных оградить.

Пожухлых листьев прель.

Озноб рассвета.

Нет, это не апрель —

Октябрь это.

Вы схожи, две поры,

Два верных друга:

В апреле спят дворы,

Молчит округа.

Сплошную чехарду

Апрель заводит:

Растает, а к утру

Загололёдит.

Охватывает страх

В часы рассвета:

Наступит ли в цветах

И травах лето?..

Всё то же в октябре:

В час утра синий

Деревья в серебре,

Но тает иней.

Ещё согрет тогда

Теплом коротким,

Последним, но всегда

Желанным, кротким,

Ещё не веря, жду,

Как избавленья,

Морозов череду,

Снегов круженье…

В синеве потонула округа.

На ложбины, поля и луга

В одночасье, как зимняя вьюга,

Опустилась вечерняя мга.

Август свадебный пахнет грибами,

Он извечным покоем прошит.

Лёгкий ветер, стреножен, губами

Чуть заметно сенцо ворошит.

Вот баяна послышались всхлипы…

Снова девушки песни поют,

Снова месяц о старые липы

Чешет рыжую спину свою.

Поднимаясь как птицы, с откоса

Песни девичьи мчатся в полёт.

Красноватым огнём папиросы

Прочертил небеса самолёт.

Бродят пары по рытвинам, кочкам,

Их ругают дворовые псы,

Им поют петухи среди ночи —

Деревенского мира часы…

Словно яблоки, звёзды падучи,

А желанья ясны и близки.

Но в девичьих напевах на круче

Снова слышатся нотки тоски.

Опадают сухие иголки.

Ветер сосны качает, как рожь.

В поле слышится крик перепёлки,

Но с какой стороны – не поймёшь.

Ветры дуют всё резче, всё круче.

Позабудь о тепле, не проси.

Словно шторы, тяжёлые тучи

Занавесили августа синь.

Вот и пробил и день твой, и час твой.

Утром иней блеснул среди гряд.

Ты пришёл – так ликуй же и властвуй,

Здравствуй, августа названный брат!

Одари нас последним приветом,

Пусть недолгим, как проблеск зари.

Бабьим летом и солнечным светом

Наши души на миг озари.

Дождя серебристая сетка.

Ой, радуга как расцвела!

Вот снова она, семицветка,

На старице плещет крыла.

Опущенных крыльев изгибы

Неясного цвета полны.

Какие-то крупные рыбы

Взлетают на гребень волны.

Всего лишь мгновение ока

Парят над водою, легки

И радужны, снова глубоко

Уходят в пучину реки.

Но вот тяжелы, словно пули,

Ударили капли… И вмиг

Мои поплавки затонули

И свет поднебесный поник.

Ветер обрывает абрикосы

В придорожной лесополосе.

Вишенья опущенные косы

Тяжелеют в утренней росе.

Мельтешенье бабочек и света.

Приглядись: как многое с весны

Изменилось на исходе лета —

Всюду больше стало желтизны.

Желтизна – она неизлечима.

Это скорой осени вина.

И уже так ясно различима,

Перестала прятаться она.

Шалый ветер мчит по бездорожью,

Клонит ниц высокую траву.

Нынче поле с вызревшею рожью

Сыпануло зерен в синеву.

Бражный дух расходится по сёлам.

Что же загрустил ты и поник,

Что ты долу клонишься, подсолнух,

Лета златоглавый баловник?

За реку, где смётано луговое сено,

Навалило за ночь снега по колено.

Лишь на горизонте виден из села

Тёмный бор сосновый, острый как пила.

Ой, зима студеная, голубые снеги!

Не проехать за реку нынче на телеге.

Запрягу я в розвальни лучшего коня —

Ты вези, родимый, на луга меня!

Да не больно радуйся, гривой не тряси,

И, пока не поздно, пыл свой погаси.

Разве шутка – первыми ехать по снежку,

Первую дороженьку проторить к стожку.

А над лугом искристым – солнечная слепь!

Лейся, песня грустная, про глухую степь,

Про судьбу ямщицкую, про его наказ,

И про то, как чуял он свой последний час…

До чего ж ты горестно, слово ямщика!

Бор сосновый спереди, позади – река,

День такой безоблачный – просто благодать,

И совсем не хочется в поле пропадать!

До тридцати совсем чуть-чуть осталось.

Неужто, юность, ты уходишь прочь?

Неужто ты совсем со мной рассталась

И неизбежны горечь и усталость,

Как неизбежны утро или ночь?

Мой крепок сон. И мне пока что снится

Одно и то ж: я над землёй лечу.

Упруго тело, прямо к солнцу мчится,

И я лечу, свободный, словно птица,

И я, счастливый, радостно кричу.

Какой покой, какая лёгкость в теле!

А за окошком не видать ни зги…

И я проснусь, и встану из постели,

И буду слушать хохоты метели,

В разбойные обутой сапоги.

Шуми, беснуйся, мерзкая погода!

Ещё я молод, и во сне лечу.

Ещё расту я, как в четыре года,

Ещё крепка телесная порода

И мне любое дело по плечу.

Утренняя звезда!

Нет тебя ни прозрачней, ни чище.

В дымке розовой утра

Твой блеск лучезарный воспет.

Ранним утром осенним,

Когда ветер на улице свищет,

Меня радует твой

Удивительно ласковый свет.

Утренняя звезда!

Лебедь белая! Гордая птица!

Ты сияешь одна

На заре золотой, огневой.

Поднимается солнце.

Золотая корона лучится.

Вот оно воспарило

И летит над моей головой.

Утренняя звезда!

Появляйся на небе почаще!

И, на солнце сгорая,

Лебединую песню не пой!

Я хочу, чтобы ты

Утром вновь засияла над чащей,

Чтобы непогодь реже

Меня разлучала с тобой.

По оврагу, вдоль Улановой горы,

Катит воды с незапамятной поры

Небольшая речка Бабенка.

Возле речки плачут бабоньки:

«Мы бельё здесь полоскали,

Мы любимых здесь ласкали,

А теперь через неё

Вброд шагает вороньё!..

Ты возьми моё колечко —

Серебристый перстенёк.

Ты века служила, речка,

Послужи еще денёк!

Что с тобою, Бабенка, ответь?

Неужели песен нам не петь?

Ты пойми: с Улановой горы

Перенесть нам некуда дворы…»

Возле малой речки Бабенки

Горько-горько плачут бабоньки.

Всему есть конец и начало.

Есть срок у дерев, у судьбы.

Когда-то, как травы, качало,

Клонило под ветром дубы.

Их поросль младая окрепла,

И сам я окреп и подрос.

Душа не сгорела до пепла,

Не тронуло время волос.

Ещё я люблю и ликую,

Не плачу о сроке земном.

Зачем же тогда я тоскую,

Увидев, как вы за окном,

Осенней пронизаны дрожью,

Роняете лист на жнивьё…

Летит он по ветру, похожий,

Похожий на сердце моё.

Полдень. На улице пусто.

В тени от жары изнываешь.

Неба слепящего пустынь,

Неужели ты звёздной бываешь?..

Полночь. Прохлада и нежность.

И откуда вы взялись, светила?..

Звёздного неба безбрежность —

Ты ли глаза мне слепила?