Читать книгу Одесский дневник 2015–2016. Взрывная волна - Борис Херсонский - Страница 46

день защиты детей

от обстрела бомбежки цунами

от мам садисток и их недетских затей

кроме того что делать с ужасными снами

с бурым медведем и серым волком с Ягою

страшилками сказками со слабоумной прабабкой каргою

со страной убогой которая не ищет легких путей

превращает поле пшеницы в изрытое поле боя

и не видит выхода даже выхода из запоя

поставит к стенке потом представит к награде

и все это ради

защиты как сказано выше детей

я знал атеистов разъевшихся на богословских хлебах

цитатах из ранних отцов и схолиях средневековья

я в уме высчитывал пяди в их заскорузлых лбах

треснувших по причине психического здоровья

выходило не меньше пяти и не больше шести

до семи не дотягивали да им и хотелось не слишком

груз сведений жалко бросить и тяжко нести

на потеху вздорным студентам глумливым мальчишкам

потому что безбожие дело серьезное вера есть шутовство

юродство лакейство поповщины первоисточник закладка

потому что в мире есть только бездушное вещество

существующее на грани истерического припадка

они проверяли наши конспекты протирая очки

подчеркивая карандашом по толстым томам сверяя

и это воспоминание разодранное в клочки

я собираю в целое сам того не желая

площадь имени не собираться более трех

ибо там где двое и трое во имя там и Христос посреди

на маленькой площади невозможен переполох

она подметена вымыта чисто не наследи

узкие тихие улицы ухоженные дома

конечно церковь и перед ней фонтан

здесь тоже был пятнадцатый век чума

тут вора четвертовали за то что залез в карман

тут проносились всадники первых встречных разя

тут вдовы заказывали по убитым по сорок месс

об этом можно прочесть но представить это нельзя

усаживаясь за столик под полосатый навес

герой учебников начало с букваря

зенит поэзии российской и заря

и что еще онегин наш приятель

письмо татьяны вольность и дуэль

привет поэт интимных мест искатель

прицелясь метко поражает цель

не отличишь ни ямба от хорея

ни мавра от еврея музу грея

в объятьях жарких пробуждая страсть

в античном изваянии недвижном

то понося то восхваляя власть

высоким штилем и словцом облыжным

пора пора в мундире на балы

узорные натертые полы

поэта превращают в антипода

в бессмысленный подвижный сталактит

что ж такова пещерная порода

мы не осудим если Бог простит

кристальный афеизм и святотатство

затем свободу равенство и братство

и к слову блядство слезы нежных дев

и юных жен и сладкое безделье

обманутых мужей нелепый гнев

пылай камин в его убогой келье

и ты вино осенней стужи друг

и вы враги что брали на испуг

бессмертный гений явно не в награду

ниспосланный за каждодневный труд

за жизнь в которой складу нет и ладу

за смысл во глубине сибирских руд

ты медный пешеход веселый идол

в гаданиях и битвах жребий выпал

два века согласись немалый срок

и девочка стоит на табурете

читая лукоморье и пророк

в пустыне мрачной помнит о поэте

ни одуванчиком Божьим ни чертовой куклой

ни летней простудой ни детской железкой припухлой

не искупить провинностей осуждения не сломить

спину не распрямить

походку не выровнять да на кривых-то дорожках

по степи не проехать на старорежимных дрожках

в усадьбу к соседу смотреть на борзых

помолиться захочешь не повернется язык

потому что милость страшна как все что не по заслугам

сижу говорю беззвучно с умершим другом

сжимаюсь как будто я проживаю его года

беда говорю отвечает друг не беда

просто мы насмотрелись монстров и огородных пугал

кого-то загнали в гроб а кого-то в угол

как в детстве лицом к стене а кого-то и на горох

нет порока страшнее старости так говорил пророк

говорил шептал и затих и не слышно боле

голоса полного отчаяния или боли

выкриков люди опомнитесь при корне лежит топор

опаляет мир как смоковницу Божий взор

Теперь театр – бассейн. Затоплен зрительный зал.

Всюду кафель и плитка, и живопись на потолке

шелушится и осыпается, но, простите, кто вам сказал,

что кто-то жалеет живопись в этом прÓклятом городке?

Вот в бывшем храме свалился пласт штукатурки, и

из отверстия смотрит на покупателей мыслящий глаз.

Да, тут мебельный магазин. Но у реки соловьи

ночью поют самозабвенно, как будто в последний раз.

Вот пары спускаются вниз к реке. Девы – глаза опустив.

Каждый парень пьян и решителен. Каждая дева – нежна.

В сердце пылает страсть. А в кармане – презерватив,

потому что новая жизнь здесь никому не нужна.

Потому что старая жизнь тут крепчает не по часам.

Так из древнего Хаоса рождался уродливый мир.

Потому что правитель слишком долго затылок чесал,

протер шевелюру до плеши, а после череп – до дыр.

А в театре плещется дама, и в храме призрак попа

у чешской стенки читает покаянный канон.

А к открытию винно-водочного крепчает-мужает толпа,

и голос безумия слышен со всех сторон.

громкой славой тихой сапой

мягкой но когтистой лапой

оглушай греби и хапай

расширяй подлунный рай

поиграй с рассветной тишью

поиграй как кошка с мышью

но со смертью не играй

эта злобная старушка

нам не мышь и не игрушка

но ракета танк и пушка

погремушки для нее

человек всего лишь тушка

и ему цена полушка

медный грош житье твое

и твоя грудная клетка

кошелек а там монетка

бьется часто или редко

упирается в ребро

неосмысленного предка

и геологоразведка

ищет под землей добро

раскопает круги ада

путешествия синдбада

человеческого стада

кости страсти и бичи

зуб огромного размера

стог соломы слог гомера

звезды ясные в ночи

Снилось – лежу на дачной веранде, какой была,

слышу женские голоса – бабушка, мама,

Все ярко освещено, погода солнечна и тепла,

парусит занавеска, отворена оконная рама.

Мама и бабушка варят варенье, банки построены в ряд.

Я потягиваюсь, выхожу во двор, жмурясь от света,

пытаясь понять, о чем они между собой они говорят.

Дедушка дремлет в кресле, в руках у него газета.

Мелкие белые розы над скамейкой цветут.

Зеленая летняя кухня – маленькая каморка.

Папа, сестра, племянница – в «русском» районе Нью-Йорка,

Мама, бабушка, дедушка – мертвы, мы остались тут.

Смерть бывает наполнена жизнью. И стоит ли просыпаться

для того, чтобы убедиться, что мир навсегда опустел?

Но я просыпаюсь, на в силах с постели подняться.

Но я просыпаюсь, хоть, кажется, не хотел.

выцветшие чернила, старорежимный почерк

водяные знаки на пожелтевшей бумаге

старый писатель страдал заболеванием почек

сбежал от большевиков умер кажется в праге

или в безвестности что впрочем одно и то же

и то и другое изгнание за пределы

эмиграция это такое просторное смертное ложе

думаешь белизна а это в судьбе пробелы

по воскресеньям толпа пестра в будни быстра деловита

чехи немало русских немцев в черных шляпах евреи

на холме пражский град и собор как его вита

мощи считались лекарством от функциональной хореи

и откуда взялась лет семьсот назад эта трясучка

и куда подевалась позднее вот так загадка

хорея исчезла как в летнем небе малая тучка

новое время ни тряски тебе ни припадка

и куда подевалась усталая старая муза

и куда подевалась душа с ее постоянной болью

злата прага между ладоней германии и союза

и с нею забытый писатель маленькой серой молью

в небесных чертогах сидит у окна

в задумчивой позе святая одна

и свет невечерний сияет над ней

и нет в ее мире ни тьмы ни теней

лишь свет проливной словно ливень весной

как тихое пенье псалма на страстной

и чудно ей в мире лишенном скорбей

не скажет никто ни солги ни убей

лишь теплая Божия милость вокруг

и воздух прозрачен и ветер упруг

но смертная память о муках жива

о том как сминали людей жернова

о том как катилось судьбы колесо

о том как смеялись плевали в лицо

как жадно глазели от злобы дрожа

на дело веревки огня и ножа

и с памятью этой и свет ей не в свет

и даже в раю утешения нет

Литва, страна печалующегося Христа,

подпирающего деревянной ладонью деревянную щеку,

все, как положено – терновый венец, сомкнутые уста,

вторая рука на колене – что нужно еще человеку,

дошедшему до перекрестка, не знающему, куда свернуть,

как долго идти до намеченной ложной цели,

нет ни камня, ни стрелки, указующей верный путь,

лишь деревянный Христос – изваяли его, как умели.

Изваяли сидящим, печальным, в терновом венце,

сработанным грубо, как, впрочем, и все мирозданье,

размышляющим о неизбежном, с такою мукой в лице,

что стыдно жить, не зная, что такое страданье.

Размноженный в тысяче копий, он сидит взаперти

в каждой витрине, в любой сувенирной лавке.

Он так одинок, что стыдно в толпе себя не найти,

уцелеть в миру и не быть растоптанным в давке.

то ли ночь темна то ли земля черна

то ли нет в земле ни корня ни крота ни зерна

то ли нет на земле ни города ни села

то ли тело Христово судорога свела

депрессия лучшее логово для зверя твоей души

пошел бы в кабак да на какие шиши

написал бы другу письмо да хрен прочтет

какова молодым дорога таков старикам почет

того что лезет в руки само не удержать в руках

в омуте памяти плавает радость да не поймать никак

затопил бы печь да выйдет тепло в трубу

вот и лежу отвернувшись к стене закусив губу

посмотришь ордер на обыск приглядишься так на арест

на допрос по морде на теплушку на двести мест

как палка высохнешь мама а в школе дразнили жиртрест

дразнили жиртресткомбинат ты не мог залезть на канат

военрук был садист мама а физрук психопат

директор был трезв и строен но лучше бы был пьян и горбат

жизнь была застенок и на каждой стене дуплет

портреты ленина-сталина и карты иных планет

вор лезет в карман хулигану а там кастет

а там кастет ударишь и кость хрустит пополам

по рельсам гремит трамвай пассажиры спешат по делам

урчат трактора как вши ползут по колхозным полям

снаружи внешний враг и внутренний враг внутри

эй вратарь готовься к бою все мы твари тут вратари

граница на карте не нравится резинкой ее сотри

говорят что сосед по коммуне работает палачом

во всем виноват судья а он палач ни при чем

это мать революция со своим кумачом расскажет нам что почем

это срок как школьный урок от звонка до звонка

это треск ночного мотора черного воронка

и хочется жить но выжить мама кишка тонка

тянутся зимние ночи а дни твои сочтены

дуэт дуплет ленинсталин глядит на тебя со стены

кому повезет доживет до начала великой войны