Читать книгу Инквизитор. Часть 6. Длань Господня - Борис Конофальский - Страница 12

На следующий день уже начали переезжать потихоньку. И, как ни странно, самым рьяным в деле переезда был брат Семион. Торопился заселиться в старое жилище господина Эшбахта, которое теперь считал своим.

В дом нужно было мебель покупать, та, что он купил в старый дом, в новый дом совсем не подходила. Стол на всю залу из толстенных досок, даже из бруса, тяжеленые лавки, что ночью становились кроватями, да и сами тяжёлые кровати не шли никак к новому дому. А посуда, а гобелены на стены, шкуры или ковры на полы, подсвечники, лампы – разве всё вспомнишь сразу. Он пошёл к себе в спальню и отпер сундуки.

Достал деньги и обомлел. Вдруг понял, что серебра-то у него осталось немного совсем. Да, были две тысячи монет в двух больших мешках. Так они на постройку церкви должны были пойти. Ещё были деньги, которые он обещал оставить брату Семиону в меленьком мешочке. Ещё был полупустой мешок, там почти пять сотен, вот и всё серебро. Остальные деньги – золото, которое ему очень не хотелось тратить. Поначалу он даже перепугался. Куда деньги делись!? Потерял? Своровали?

Ещё недавно он получил за ограбление ярмарки в Милликоне почти три тысячи монет приза. Три тысячи! А перед этим ещё от епископа четыре сотни! Куда же дел он их? Ну да, за дом придётся отдать две тысячи из этого приза, это главная его трата. Сестре в приданое ушла куча монет. Половина мешка без малого. Потом солдатам дал серебра, за сражение на реке выплатил почти три сотни. За поход в город тоже дал двадцать четыре монеты серебром. Не будут солдаты таскаться туда-сюда просто так. Офицерам он не платил, те сами знали, за что воевали и для чего в город ездили, а вот солдатам пришлось платить.

Амбары строил и пристань, они в копеечку вышли. Столько пришлось леса из города везти. Лес до́рог, перевоз до́рог. Всё дорого. А фестиваль мужикам устраивал, второй день в деревне пьяный гул стоит. Пир ландскнехтам тоже недёшев был. Подлец трактирщик просил тридцать восемь монет. А когда Волков сказал, что даст двадцать пять и ни пфеннигом больше, так схватил эти деньги и ни слова не возразил. И ещё радовался, вор. Видно, даже так хорошую лишку взял. А ещё людям Сыча, что на том берегу сидят, и самому Сычу много денег шло.

И ещё по мелочи, по мелочи, по мелочи. Нет. Не терял он денег, и никто его не обворовывал. Нет. Просто текут они сквозь пальцы, как вода. Не удержать. Он засыпал серебра себе в кошель, опять даже не считал его, две полных пригоршни. Надо будет Бригитт дать пять монет на женские нужды. Бригитт. Не женщина, а удовольствие. Не зря говорят про рыжих, что в них огонь дьявольский. Вчера ночью ещё неизвестно кто кого брал, он её или она его. Словно бес в ней любовный был: и царапалась, и кусалась, словно зверёк. А ещё выла сквозь зубы, чтобы не кричать, дом не перебудить. Такую бы ему жену, раз Брунхильды нет. От неё были бы хорошие дети, дочери были бы красивые, а сыновья яростные. А ему досталась эта бледная немощь, вечно недовольная и вечно препирающаяся с ним. Надо будет Бригитт десять монет дать. Она ему нужна. Он вздохнул и опять вспомнил про деньги.

Война, стройки, пиры, покупки. Ох, недешевое это дело – быть господином. Захлопнул сундуки, запер их и пошёл вниз смотреть, как дворовые собирают скарб для переезда.

Сел в кресло. Как и договаривались ещё вчера, пришли к нему Ёган и господин фон Клаузевиц.

– Ёган, господину рыцарю обещано мной тысяча десятин пахоты. На солдатском поле ещё есть земля, что не распахивается? Свободная там есть земля? Или солдаты всё распахали?

– О, какой там, – Ёган махнул рукой, – там много целины, бурьяна столько, что коня измордуешь, пока всё поднимешь.

– Выдели господину фон Клаузевицу лучшую тысячу.

Рыцарь поклонился Волкову.

– Хорошо, землицу-то найдём не самую худшую, а кто же ему пахать-то будет, мужиков-то у нас лишних нет.

– Ну, может, он солдат наймёт, а ты скажешь им, как и когда лучше пахать и что сеять.

– Ну, ясно, – сказал Ёган без всякой радости.

А чего ему радоваться, ещё одна забота.

– Господин фон Клаузевиц, – продолжал Волков, – а думаете ли вы строить дом или тут у меня будете жить?

Рыцарь задумался и сказал после:

– Дом не по карману. Ваш этот дом вполне пригоден для жилья. Я не из тех спесивцев, что требуют личных апартаментов.

– Да, но здесь помимо вас будут жить и другие люди: и мой поп, которому теперь будет принадлежать дом, и молодые господа из города. И мои оруженосцы.

– Ничего, я не дерзкий человек и напрасных свар не затеваю, тем более что из всех ваших людей я буду старшим, а значит, должен быть им примером.

– Хорошо, но имейте в виду, что для дома вы можете брать всё, что найдёте на моей земле, бесплатно. Мои офицеры поначалу, пока не было кирпича у нас, строили свои дома из орешника и глины, хорошего леса на них уходило немного, дома были просты, но удобны и даже красивы, если их побелить. А теперь у нас и кирпич свой, солдаты жгут его во множестве, он дёшев.

– Вот как? – задумался фон Клаузевиц. – И где же мне будет позволено ставить дом, если надумаю?

– Да где захотите, хоть тут, в Эшбахте, хоть у сыроварни.

– У сыроварни это…

– Это как ехать к амбарам, к реке, на восток, там дома всех моих офицеров. Впрочем, если вас не тяготит жить с другими господами тут, то живите, я просто предложил вам.

– Спасибо, – рыцарь поклонился, – я буду думать.

Пришли из нового дома госпожа Эшбахта и госпожа Ланге. Бригитт весела, радостна, вся светится от переезда и от того, что у неё будут свои покои. Даже Элеонора Августа, и та не так недовольна, как обычно. Даже сама заговорила с Волковым. Стала рассказывать, что надобно купить в дом.

– Будет, будет вам, – морщился кавалер, слушая разговоры и причитания женщин. – Перин и простыней у нас достаточно с приданого госпожи. Посуды у нас столько, что лишняя есть. Коли гости придут, так всем серебряных стаканов хватит.

– А кровати, – с возмущением говорила жена, – мне… Нам нужна новая кровать. А Бригитт кровать? Я хочу, чтобы у Бригитт была хорошая кровать. А ещё гобелены на стены.

– Хорошо-хорошо, – вздыхал кавалер, – будет госпоже Ланге хорошая кровать и хорошие перины с простынями. Все будет.

Госпожа Ланге улыбалась довольная. А Волков подсчитывал в уме расходы. Тут пришёл Максимилиан и сказал:

– Кавалер, к вам гонец.

Волков даже спрашивать не стал: что это за гонец, от кого или как выглядит. Он и так знал, от кого. И не ошибся. Опять был гонец от самого курфюрста. Гонец стоял в трёх шагах от кавалера с пакетом в руке, а Волков письма не брал. Тогда Максимилиан забрал письмо и положил его перед ним.

Скажи ему, кто лет, этак, десять назад, да какие десять, пять лет назад, что писать ему будет герцог, да не простой герцог, а настоящий курфюрст, так не поверил бы. А может, и в морду дал бы говорившему, посчитав его слова за насмешку. А вот прошло время, и вот оно, письмо от курфюрста. Лежит перед ним, и никакого трепета у него перед этой бумагой нет. Наоборот, век бы её не видать. Да, многое в его жизни с тех пор, как он служил в гвардии, переменилось. А письмо всё лежит. Гонец стоит терпеливо, кухарку Марию рассматривает. Максимилиан отошёл к стене, сел на лавку.

А Волков бумагу всё не брал, сторонился, как будто она с проказой или чумой. Сидел и тёр глаза руками, словно спать хотел, хотя совсем недавно лишь завтракал.

Но сколько так глаза не три, а письмо не исчезнет, и гонец не растает. Взял он, наконец, бумагу, посмотрел на ленту, на печать. Развернул её нехотя:

«Сын мой, писали Вы мне, что недужите и так ваш недуг тяжек, что ехать ко мне не можете от того, что немощны. А мне говорят, что недуг Ваш не тяжек и немощь Ваша сошла совсем. И так не тяжек недуг Ваш, что соседи от Вас плачут слезами горькими и пишут мне жалобы, послов-жалобщиков шлют с просьбой, чтобы унял я Вас.

Много о Вас говорят дурного, много злого. Хочу сам от Вас самого слышать, как дела у Вас в Эшбахте идут. Как с соседями Вы живёте? Как мир храните?

Поэтому прошу Вас слёзно быть ко мне, немедля, иначе я к Вам буду.

Вильбург. Курфюрст Карл».

Перстень герцога приложен – считай приказ. Как думал Волков, так и вышло: уже не просто письмо, уже повеление сеньора. И не просто повеление, уже и угроза в нём. Попробуй, дерзкий, только ослушаться, так сам приду. Конечно, сам он не придёт, но уже людишек своих точно пошлёт, гадать о том не надо.

А гонец стоит над душой, ждёт. Нужно ответ герцогу сочинять. А сочинять нечего, только всё то же писать, что уже в первый раз писал. Ну не ехать же к курфюрсту, в самом-то деле.

Взял бумагу, перо, монах, как увидал гонца, так принёс всё без напоминания. Стал писать:

«Государь мой, хотел Вам сам писать, да всё ещё хвор был. Живу здесь как на войне, и двух недель не прошло, как воры из-за реки, те, что из кантона Брегген, вышли на берег мой все в железе и доспехе, были они во множестве. Думали грабить, как раньше грабили. Пришлось идти на них со всеми людишками моими и гнать их обратно за реку, чтобы не дать грабежу случиться. Так еле отбился от них, так как воров было премного. Сам же был ими побит, ранен в шею и снова хвор стал, в чём клянусь вам Богом. Лекарь мой, честный монах Деррингфоского монастыря брат Ипполит, Вам подтвердит и тоже поклянётся, что говорил он мне на коня не садиться много дней, так как горячка от раны может быть. И буду я к Вам, как только смогу по делам и здоровью. Уповаю на Бога и на Вас, как на заступника.

Вассал Ваш, Иероним Фолькоф, кавалер. Милостью Бога и Вашей милостью господин Эшбахта».

Он поднял глаза на гонца:

– Ты ли мне в прошлый раз письмо доставлял от герцога?

– Я, господин, – отвечал гонец.

Волков достал талер и показал гонцу:

– Значит, знаешь, что с этим делать?

– Прогулять его в Малене, гулять два дня, – улыбался посланник.

– Молодец, – Волков кинул ему монету. – Вези письмо не спеша.

Хотя вряд ли такая задержка могла его спасти, но он готов был цепляться за любую возможность отсрочить следующее от герцога письмо, а тем более людей от него.

Гонец ушёл, а кавалер остался в думах нелёгких сидеть, брат Ипполит стал его рану смотреть, а он даже не морщился, когда лекарь рану давил и мял. Не до раны ему сейчас было. Он бы на две таких согласился, лишь бы герцог про него забыл хотя бы на год.