Читать книгу Новый Раскольников - Борис Панкин - Страница 2

СТИШКИ В АЛЬБОМ

Оглавление

«Двадцать какое-то, чёрт его знает, число…»

Двадцать какое-то, чёрт его знает, число…

Слышится звон, – это бьётся в осколки посуда,

К счастью, должно быть, соседу опять «повезло», —

Судя по звуку хрусталь, ваза весом в полпуда.


Ну, да и ладно, окрепнет в неравной борьбе,

Может, на пользу ему, что жена истеричка…

Так и сижу я под звон хрусталя и тебе

Письма пишу, за сегодня второе… Привычка


Складывать в стол, на досуге сто раз перечесть,

Вычеркнуть лишние знаки, поправить повторы…

Чу, иссякает хрусталь, но фарфор ещё есть,

И есть подозренье, – надолго не хватит фарфора.


Двадцать какое-то… Письма пылятся в столе.

Надо ли их отсылать, и кому это надо? —

Скучная сказка о том, как однажды белел,

Там далеко-далеко, и на фоне заката,


Сгинул в борьбе, на далёкой чужбине пропал, —

То ли на риф наскочил, то ли стал чьим-то призом,

То ли нашёл, что когда-то по дури искал,

То ли не смог себе выдать обратную визу.


Двадцать какое-то… Плачет на солнце февраль.

Жалко ему уходить, вот и плачет, бедняга.

Горько рыдает соседка за стенкой, ей жаль

Чайный саксонский сервиз, её мучит люмбаго,


Сплин и хандра, и тоска (тяжело целый день

Ваньку валять, разгоняя безделье и скуку),

А также мигрени, и прочая женская хрень.

Встречу соседа, пожму обязательно руку…


Так и живём-выживаем всем бедам назло.

Век коротаем в борьбе, плавим золото с медью.

Двадцать какое-то, чёрт его знает, число,

Чёрт его знает, какая страна и столетье.


«мало мама мыла раму…»

мало мама мыла раму,

вот и наказали маму —

поперёк опасной бритвой

по рукам-венякам.

кто сказал, что волки сыты? —

дверь открыта, веллкам.

ночь темна, война под боком.

что ж ты мать-перемать

не подохни раньше срока —

рвань-тряпьё – бинтовать.

вас-ист-дас? – такое дело —

мама раму проглядела,

шишел-мышел вышел срок,

нажимаем на курок.

потолок измазан серым

на потеху изуверам,

поперёк визгливой скрипкой,

кулаком по стеклу.

жил с гримасой, сдох с улыбкой —

вон он, бля, на полу.

некроплазма в вязкой жиже.

подходи, взгляни поближе.

натюрморт – в оконной раме.

душно что-то вечерами.


«Всё будет хорошо. Как заклинанье…»

Всё будет хорошо. Как заклинанье.

Ходить по клетке, как тот самый зверь,

что меряет шагами ожиданье —

окно, торшер, трюмо, входная дверь.

Опять трюмо, мелькает отраженье —

конечно я! – кому ещё здесь быть! —

В движении, в бессмыслице круженья —

преддверье пораженья… Обвинить

тебя во всём, сказать: адью, родная,

живи, как хочешь, мне пора, пошёл…


И повторять, как кукла заводная:

Всё будет, будет, будет хорошо.


«не стерпится…»

не стерпится.

не слюбится.

не сбудется.

затянется, останется рубец,

и, словно след на оживлённой улице,

сотрется и…

финита ля…

пиздец.


а морю что, – по-прежнему волнуется.

и раз и два, и замирает в лёд. —

тоска пройдёт. не надо, ты же умница —

сама всегда всё знаешь наперёд:


наладится, со временем и с опытом,

поселятся покой и мир в душе.

лишь иногда далёким горьким шёпотом:

не слюбится, не сбудется уже.


«Пиши, моя красавица, пиши…»

Я стою, рука в тpусах…

Шурка Севостьянова

Пиши, моя красавица, пиши,

Покуда не оплавится душа,

Покуда яд течёт с карандаша,

И эти откровенья от души.


Пиши, моя красавица. Спеши

Отобразить отвратность бытия,

Покуда жизнь паскудная твоя

Ещё чего-то стоит. Потроши


Себя на составные. Покажи

Угрёбище внутри себя, меня.

Прекрасные порывы – миф, хуйня.

Пиши, моя красавица, пиши.


«по глянцу ломкого листа…»

по глянцу ломкого листа

рука выводит закорюки

ах эти творческие муки

нести себя на пьедестал


и водружать на постамент

в тенистость липовой аллеи

белеет ночь восток алеет

цемент скрепляет монумент


и словно бисер на губе

пот выступает от напряга

пиши перо скрипи бумага

я типа памятник себе


СТИШКИ В АЛЬБОМ

развитие движется по спирали

чья-то глупость

самоповторенья неизбежны.

жизнь прожить – не водку из горла,

запрокинув голову небрежно,

в подворотне пить. она не зла,


просто безголова и безлика,

ну, понятно, – головы-то нет.

я ей принесу цветок – гвоздика —

на могилку. через 20 лет


начинаешь понимать – спирали,

как фигуры, в этом мире нет. —

круг замкнулся, и, выходит, врали

нам учителя. один поэт


давеча сказал мне, безнадежно

взяв стакан гранёный со стола:

самоповторенья неизбежны.

жизнь прожить – не водку из горла.


«не вписался в систему, в линию, в интерьер…»

не вписался в систему, в линию, в интерьер.

перепутал местами следствие и причину.

испохабил мелодику, ритмику и размер.

не просёк иерархию, не подобрал личину.


вот и стоишь, как пыльным мешком огрет, —

эдакий истукан, недогляд природы.

думаешь – исключение, мнишь – поэт,

а на самом деле – пошлый кусок урода.


ну же, приятель, хватит стоять, – пора:

выйди в окно, вскрой себе в ванной вены.

поздно гримасы корчить, когда игра

кончена. – счёт разгромный, итог плачевный.


«…из огня – в полымя, из мрака – в терновый куст…»

…из огня – в полымя, из мрака – в терновый куст.

не гонись за двумя, как бы ни был велик искус.

не наплоди химер, не промышляй наркотой.

будь как пионер – то есть бравый и холостой.

не падай лицом в грязь, береги, как мозги, честь.

знай: на то и карась, чтобы было кого съесть.

сгорая, как есть, дотла, золой не смущай народ.

запомни – цветы зла негодный дают плод.

знай – любая броня имеет предел, за ним

сначала – буйство огня, после – пепел и дым.

закономерен итог – всё выжжено и мертво.

соразмеряй свой слог с пространством и головой.

добивая своих врагов, не подставляйся сам.


и не посвящай стихов ублюдкам и подлецам.


ЦЕЙТНОТ

в цейтноте надобно быстро двигать руками

флажок упадёт не раньше чем кончится время

на сорок ходов два с половиной

имя

становится кармой

переломить

кроме

тотальной борьбы с врагами

белого шума

сакрального бреда

лозунгов

ленин с нами

ежевечерних сводок

военной темы

еженедельных пьянок

меж выходными

работа на доброго дядю

достаток в доме

кроме

этого есть и другое

некогда думать


Новый Раскольников

Подняться наверх