Читать книгу Тошнота.Ру. Сборник непрошеных драм с комментариями С. Ф. - Борис Полухин - Страница 6

Мастерская. Тавруев в рабочей синей блузе сидит в кресле, курит. Звонок в дверь.

ТАВРУЕВ (кричит). Открыто!

Входят Анатолий и Василий. Первый сразу идет к мольберту, изучает закрепленный на нем холст. Василий останавливается у шкафа, вертится перед зеркалом. Затем садится на табурет портретируемого. Тавруев задерживает взгляд на его обуви, смеется.

ВАСИЛИЙ. Тебя рассмешили мои туфли?

ТАВРУЕВ. Как-то в вагоне метро, Василий, я, оглядывая сидящих напротив, подметил. Что положение ступней вкупе с видом обуви – это копия выражения лица их владельцев. Карикатура до восхитительной схваченности! Пора человеку заиметь привычку садится на стул перед зеркалом в обуви.

ВАСИЛИЙ. Лично я люблю, чтобы зеркало мне льстило. (Покидает табурет, отходит к стене, рассматривает холсты.) Вроде бы, я был у тебя недавно. А на стенах не нахожу ни одной знакомой картины. (Оглядывает стену.) Всех согнала твоя новая модель! (Его привлекает один из холстов с ее изображением.) Интеллектуалка с голливудской сексапильностью… Когда закончишь портрет, я обязательно тисну о нем комментарий в своей колонке. (Направляется к следующей стене.) Ба! ты даже смахнул со стены свою знаменитую Луну наизнанку. (Удивленно.) И когда ты успел столько намалевать – ты что заточил модель у себя в мастерской? (Задерживается у небольшого листка, прикрепленного к стене.) Да ты и все холсты на нее извел. Уже пишешь на каких-то листках из детского альбома для рисования.

ТАВРУЕВ (насмешливо). Как тебе, Василий, ромашка на этом альбомном листке? Чтобы ты тиснул о ней в своей колонке? (Гасит окурок в пепельнице.)

ВАСИЛИЙ. Что бы? (Его аккуратный лоб искажается морщинками.) Этот цветок – это отражение надрыва, излома чувств живописца. Надломанные же фиолетовые лепестки ромашки вызывают у зрителя ощущение – не надейся, что красота спасет мир. А на его невольный вопрос – тогда что? Ответ художника прост: ищите, и не обрящете… Такая ухмылка характерна для картин неоэкспрессиониста Тавруева.

ТАВРУЕВ (со смехом). Увы, Василий, ты ткнул пальцем в небо. Этот цветок не мой, а пациента Кащенки. Его ромашка – это ядовитая насмешка над неоэкспрессионистами. (Встает.) Я месяцами изводился, чтобы мой цветок имел такие же больные изломы и цветосочетания. Я учился отключаться перед мольбертом от контроля сознания. Проглотил для этого кучу восточных систем, алкоголя, перекурил немало травки. (Подходит к листку.) А здесь не мучились и пяти минут. Так оставим идиотово – идиоту.

АНАТОЛИЙ. Как у тебя, Кирилл, все просто. Увидел какой-то дурацкий листок с картинкой – без колебаний скинул с мольберта все чему отдал не один год. И поставил чистый холст. (Нервно меряет своими длинными ногами мастерскую.) Я вот не могу ни на что решиться. Ничего не могу довести до конца. Сегодня утром проснулся, а к мольберту ноги не идут. Чувствую, что там меня опять ждет крушение… И точно подошел, глянул на холст – краски потекли, замысел разрушился. (Снова останавливается у мольберта, к которому подошел Василий. Ему из-за спины.) Да, и я хотел бы такую интеллектуалку в очках… И я заточил бы эту Елену Прекрасную в своей мастерской. У художников, Василий, клептомания на красивые натуры. Зазеваешься, пока продерешь глаза с похмелья… А твоя модель уже сидит на волосатых коленях какого-нибудь концептуалиста. (Невесело смеется.)

ТАВРУЕВ. Тебе, Анатолий, мерещиться не та Елена – ущипни себя за бороду.

АНАТОЛИЙ. Не та? (В недоумении вновь поворачивается к холсту.)

ТАВРУЕВ (резко). Анатолий, мне сейчас не до говорильни. Я жду модель. Она вот-вот придет. (Демонстративно смотрит на часы на руке.) Мне нужно собраться. Я настроен работать. Придется вам сейчас покинуть мою мастерскую. (Друзья недоуменно переглядываются, но уходят.)

ВАСИЛИЙ. Пойдем, Анатолий. Пока хозяин мастерской нас пинками не погнал.

Тавруев один, подходит к мольберту.

ТАВРУЕВ. …хохочешь, Кадетова? Щелкнула меня по носу! Поделом. Выставился с тонкой иронией на поклонницу Рафаэля. И когда? Когда восприятие зрителя оборвалось на оправе очков. А высшим мерилом красоты стало – хотеть такую… (Собирается снять холст со станка. Но снова раздается звонок в дверь. Кричит.) Открыто!

Входит Елена.

ЕЛЕНА (нервно). Кирилл, извини, куртку я не буду снимать. Я ненадолго. Я зашла попрощаться, чтобы не быть бестактной. (После короткой паузы.) И сказать тебе спасибо за науку. В твоей мастерской, Кирилл, я многое поняла. Что я просто женщина со всеми ее слабостями и недостатками. И хочу, чтобы меня любили и восхищались мной такой, какая есть. Менять себя уже поздно. Я устала.

ТАВРУЕВ. Быстро ты выдохлась. Но, видишь ли, Елена, есть одна закавыка. Чтобы было милым все, чему ты даруешь жизнь, ты недостаточно наивна и непосредственна.

ЕЛЕНА (иронично). Скорее недостаточно умна… по твоей теории. Надо ж придумать, что женщина умна – умом своего мужчины. Хотя с этим я, может, и согласилась бы. Но при условии, что мужчина меня любит. А когда я нужна ему только, как натура для подиума и по настроению для тахты… О, я поражаюсь самой себе. Как я могла пасть до ню-гейши? Даже купилась на твой принцип. Не унижать Красоту презервативом! Рисковала своим здоровьем. Но кажется, я, наконец, вырвалась из этого рабства. Я ухожу. Прощай, Кирилл!

ТАВРУЕВ (насмешливо вслед.) Одумайся! ведь женщина – это вечное искание кому бы подчиняться. (Снимает с мольберта холст. Бросает его в стопку других в углу мастерской.)