Читать книгу В/ч №44708: Миссия Йемен - Борис Щербаков - Страница 3

Глава, где рассказывается о римских центурионах, распределительной комиссии Генштаба, царице Савской и генерал-майоре Чернобровкине

«Ночной переход заканчивался, таяли силы, но воины, привыкшие и не к таким лишениям и невзгодам, упрямо двигались навстречу розовеющей кромке горизонта. Через четыре-пять часов по полуночи влажное жаркое марево нового дня начинало обволакивать тело, одежда становилась волглой и тяжелой, притяжение земли казалось уже нестерпимым, желанным, обещало сон забытья в ожидании иссушающего плоть и душу солнца.

“Становись!!!” – раздался по колонне крик центуриона, и легионеры, сбросив тяжелую поклажу, стали располагаться на дневной отдых, ибо ни человеку, ни скотине, ни носильщику, ни верблюду не могло прийти в голову двигаться далее после восхода, когда жизнь в пустыне замирала до следующей ночи.

В неглубокой лощине, между низкими песчаными холмами, покрытыми скудной худосочной зеленью, больше колючками и желтой травой, не видевшей влаги долгими месяцами, то там то здесь вспыхнули костры, запахло дымом и кукурузной похлебкой, завтрак и ужин одновременно для утомленных ночным переходом людей.

Вдруг из-за дальних холмов показалось облако пыли, это во всю прыть возвращался передовой разведотряд, посланный еще вчера для определения дороги. Трое конных всадников остановились у палатки центуриона, спешились, и старший конник поспешил на доклад в шатер.

– Сколь долог еще путь до Великого моря? – спрашивал центурион.

– Господин, мы не встретили моря, но взору нашему в трех днях пути отсюда открылась гряда величественных гор, покрытых зеленью и сулящих многие источники вод, – отвечал старший. – Поистине, счастливое окончание аравийского похода!!!

– Пусть же будет эта благословенная страна носить имя ARABIA FELIX, – воскликнул обрадованный столь удивительной вестью центурион…»

…Если бы мой рассказ был художественным произведением, романом, скажем, или повестью, то, вполне вероятно, так бы он и начался, но мой рассказ – повествование явно не художественное, вымысла совсем лишенное, хотя и не без эмоциональных оценок.

Итак, Arabia Felix, «Счастливая Аравия», древнеримское название этой небольшой горной страны, замыкающей как бы нижний левый угол массивного Аравийского полуострова, если смотреть на карте. И наверное, именно потому она была и названа счастливой, что поcле многомесячного южного похода римских легионов, проходящего исключительно по пустыням Аравии аж из Палестин, наконец-то давала возможность насладиться и горной прохладой, и тенью от дерев, и водой, чистой горной ручьевой водой. Пожив несколько лет в арабских странах и понимая, что такое пустыня, сейчас я с большой уверенностью могу сказать, что я бы не дошел, наверное, опасно как-то идти в неведомое, а в те стародавние времена толком и не было известно, есть ли что там, за знойными пустынями Аравии. Ранние финикийские карты давали очень приблизительную картину региона нынешнего Красного моря, а сухопутные были лапидарны, ибо путешествующих посуху было немного. Кому взбредет в голову пехом идти по пятидесятиградусной жаре без особой перспективы выжить, да и зачем? Мне до сих пор непонятно, на кой ляд выдвинулись в этом направлении славные римские легионы, уж не завоевывать же сухую, безжизненную пустыню и не искать мифическую птицу Рух, ибо она только через десять с лишним веков возникнет в сказках о Синдбаде-мореходе, поселится именно в этих горах. Отрывочные сведения о царице Савской и могущественном государстве Шеба? Возможно, хотя ко времени похода легионеров и эта история должна была покрыться исторической пылью, рассыпаться камнями и желтой глиной, как некогда фантастическая в инженерном отношении плотина Мариб, обеспечившая водосбор для царицы и ее подданных. Это все было много раньше по времени, а легионы вышли, если мне не изменяет память, где-то в начале первого тысячелетия, простите за возможную неточность… Правда, по некоторым неуточненным данным, римляне все-таки сплавились вниз по горячим волнам Красного моря на своих острогрудых челнах, то есть галерах, но разве это меняет дело. Но тем не менее они преодолели весь полуостров, и на карте современного им мира появилось это чудесное название – ARABIA FELIX, которое сегодня звучит как Йемен. Что по-арабски означает всего лишь «располагающийся справа», «йамин» – это и есть правый. И действительно, если смотреть на восток, стоя, к примеру, где-нибудь в районе нынешней Мекки, а именно здесь есть «нулевой километр» всей арабской географии, то территория «арабии феликс» находится в аккурат справа. А Сирии – слева, потому она и «шималь», «шамм», то есть слева и одновременно «север», что абсолютно географически верно.

Знал ли я, простой советский студент МГИМО, на пороге выпуска в 1977 году, про беспримерный поход римских легионов? Знал ли я про Счастливую Аравию хоть что-то? Про Йемен вообще? Надо признать, положа руку и на Коран, и на Библию, и на томик Большой советской энциклопедии, что про самое существование этой чудесной страны я знал очень мало, что, дескать, есть такой Йемен, даже два на тот период политического времени – Южный и Северный, но точное местоположение оного на карте мира мне было неизвестно, так же как и римским легионерам за 2000 лет до моего памятного распределения летом 1977 года.

Распределительная комиссия Генштаба Министерства обороны СССР, здание в районе Беговой, мы, выпускники разных вузов, гражданские и не очень, ожидаем очереди перед массивной дверью, за которой решаются наши судьбы, за которой «направленцы» – так называли офицеров 10-го Главного управления Генштаба, обеспечивающих кадровое наполнение групп советских военных советников за рубежом, – раскладывают пасьянс из личных дел и характеристик, требующий формального утверждения на Выездной комиссии МО. Надо сказать, что всего этих «выездных комиссий» было около 15, я пытался недавно вспомнить все поименно, но со временем детали стали забываться, некоторые комиссии я уже не вспомню, наверное, никогда. Если кратко, требовалось утверждение характеристики и рекомендация на выезд в «капстрану», а Йемен подпадал под эту категорию, требующую особо тщательного отбора, особой идеологической стойкости кандидата, от следующих инстанций.

1. Первым было собеседование с руководством военной кафедры, выявление подводных камней биографии, оценка уровня подготовки и вообще серьезности намерений. Через эту ступеньку я прошел уверенно и быстро, отношения на кафедре были хорошие, я ходил в отличниках.

2. Второе – это составление заявления и заполнение соответствующей анкеты. Заняло несколько дней, ошибки, исправления не поощрялись, скорее не допускались.

3. После некоторого ожидания была дана отмашка на «оформление». Первым делом следовало заручиться «характеристикой-рекомендацией». И самой начальной отправной точкой этого безумного процесса была первичная комсомольская организация академической группы, 3-й группы, в которой я учился. Вопрос был включен в повестку дня очередного, по-моему, ежемесячного обязательного собрания комсомольской организации группы, рассмотрен на нем – и, как результат, вот она, вожделенная выписка из протокола, из которой ясно видно, что товарищи-комсомольцы по группе мне доверяют, знают меня как «активного проводника советской миролюбивой внешней политики, стойкого в моральном отношении» юношу и все в таком роде.

4. Параллельно такую же «характеристику-рекомендацию», подтверждающую устойчивость и преданность делу, должна была дать первичная партийная организация группы. Тоже через процедуру утверждения на собрании. Дала.

5. На очередном заседании бюро ВЛКСМ факультета МЭО, где я обучался, в повестку дня вносилось утверждение множества подобных «характеристик-рекомендаций», и в свое время пришел и мой черед, очная явка обязательна, заслушивается мое дело, и утверждается характеристика для выезда в зарубежную страну (куда, еще не ясно).

6. Партбюро факультета на своем очередном заседании также меня рассматривает и, задав дежурные вопросы про международную обстановку, утверждает.

7. Очередное заседание комитета ВЛКСМ института с неизбежностью повторяет процедуру – заслушивает мое «дело», задает ряд вопросов по успеваемости, советским мирным инициативам, решениям ХХV съезда КПСС, скажем, и ставит свою печать и подпись Первого – а Первым тогда был нынешний ректор МГИМО Торкунов, кстати.

8. Та же процедура повторяется на очередном заседании парткома института, хотя старшие партийные товарищи меня уж совсем не знают вроде бы, но, однако, доверяют рекомендации своих младших коллег из комсомола.

9. Кстати, предшествует заседанию парткома слушание дела на «комиссии старых большевиков», как ее называли, а вот официального названия я уж, признаться, и не помню, заседали там всякие отставные коммунисты в возрасте, чаще уже не работающие, а потому имевшие много времени на расспросы за жизнь, на анализ приверженности того или иного гражданина делу Ленина и пр. Без «комиссии старых большевиков» партком никаких дел по характеристикам на выезд, или упаси бог, на вступление в партию не рассматривал.

10. Где-то в это время начинался детальный анализ физического состояния кандидата на выезд, что естественно, ибо кому за рубежом нужны немощные работники (но надо признать, что и в стройотряд по обмену студентами в свое время, за год до выпуска, я проходил столь же строгую медкомиссию). Кандидат самостоятельно собирает справки из кожвендиспансера, из психдиспансера, наркодиспансера, потом уже в поликлинике проходит всех положенных врачей и получает в идеале справку о состоянии здоровья, где черным по белому должно быть написано «годен к работе в странах с жарким и засушливым климатом», а уж где конкретно, посмотрим.

11. Выездная комиссия ЦК ВЛКСМ (уже, конечно, не пленум) рассматривает характеристику по графику, заседает в здании ЦК, что выходит торцом на Старую площадь. По-моему, это была еще очная комиссия, в помещении Комитета молодежных организаций, в переулке где-то.

12. После этого характеристика, утвержденная на всех уровнях института, а комитеты ВЛКСМ и КПСС в институте приравнивались к уровню райкомов, что сэкономило одну итерацию процесса, в принципе уходит в «инстанцию», то есть в ЦК КПСС, на ту самую Старую площадь, туда уже не вызывали, если я верно помню, и прохождение характеристики в ЦК было приравнено к прохождению души в чистилище, ибо из кабинетов Старой площади, как потом стало известно, следовал запрос в КГБ, и соответственно, тут ставился основной фильтр ненадежным в идеологическом плане, морально неустойчивым гражданам, если, конечно, они дотягивали до «инстанции».

13. Где-то в начале 1977 года, по мере того, как двигалась своим чередом «характеристика-рекомендация», начинается оформление соответствующих документов по военной линии – начинается череда вызовов в 10-е Главное управление Генштаба МО СССР, что недалеко от Арбата, там я был принят к «проработке» «направленцем», «сидящим» на направлении, то есть на определенной группе стран, объединенной, как правило, языком – арабским, французским, английским. Естественно, мой «направленец», подполковник, «сидел» на группе арабских стран – но куда именно будет направление, оставалось не ясным. Посещений «Десятки» было несколько по ходу прохождения дела.

14. Выездная комиссия Генштаба МО СССР, в том самом здании на Беговой, – финальная инстанция по военной линии.

15. Получение «довольствия», обмундирования, стояние в очереди за авиабилетом, прививки – сопутствующие процедуры, но крутиться приходилось самостоятельно, никто, кроме направлений, ничего не гарантировал, особенно билеты. Несколько дней заняла очередь в кассы Аэрофлота, что на «Парке Культуры», писались по списку, совсем как в очереди за немецким гарнитуром каким-нибудь!

16. И наконец – сдача комсомольского билета, почему-то в ЦК КПСС, в 5-м подъезде Управления делами, в Ипатьевском переулке (где я по иронии судьбы буду работать в 1991 году), с неизбежным собеседованием с инструктором ЦК, закончившимся отеческим напутствием «не ударить в грязь лицом» и «высоко нести имя советского человека». Тут же, в ЦК, по прочтении инструкций для выезжающих за рубеж, требовалось подписать несколько обязательств о достойном поведении и хранении государственной тайны.

Это все. Можно смело ехать в загранкомандировку, выполнять свой интернациональный долг.

Если кто из современной молодежи думает, читая эти строки, что вообще-то это смахивает на сумасшествие, то он не далек от истины, однако ж другого пути в заветные заграницы просто не существовало. Таковы были правила игры, правила естественного отбора, и не проходившие его по каким-то причинам никаких шансов на выезд на работу за рубеж, даже если они были исключительно профессиональны и умны, увы, не имели. Без деталей, но каждая из упомянутых инстанций предполагала, что вы должны были ее убедить в том, что именно вам она должна оказать такое немыслимое доверие. До развала Советского Союза оставалось почти 15 лет, и система сбоев не давала, по крайней мере в деле определения лояльности. Докажи!

На Выездную комиссию Министерства обороны я зашел как на эшафот, в смысле с завязанными глазами, фигурально выражаясь. Решение комиссии могло быть совершенно любым и наперед не поддавалось предсказанию – кто-то уезжал сразу за рубеж, кто-то по каким-то неведомым причинам командировался на переподготовку в учебные лагеря на территории СССР, это и Мары и Красноводск в Туркмении, и Перевальное в Крыму, и что-то в Белоруссии – в зависимости от военной специализации и языка. Предварительно я знал, что меня планируют направить в Группу советских военных специалистов в одной из арабских стран, что не придется служить «на Родине», что, в общем-то, изначально и не планировалось! В самом начале 5-го курса, когда зашла речь о распределении после института, одним из наиболее возможных и предпочтительных вариантов была командировка за границу. Но так как по гражданской линии Министерства внешней торговли или Госкомитета по внешнеэкономическим связям, ГКЭС, такой перспективы не предвиделось в силу отсутствия необходимых контактов, связей, «блата» по-русски говоря, да и устройство на работу в Москве ни в одно из внешнеторговых объединений не сулило ничего, кроме зарплаты в 150 рублей, а хотелось уже тогда малость побольше, то предложение нашего преподавателя по арабскому военному переводу Александра Викторовича Коровкина послужить Отечеству на дальних его рубежах, то есть даже совсем за оными, было мной воспринято с энтузиазмом. Первичная проверка где-то в недрах Всесильного Ведомства показала, что меня допустить к конкурсу можно, и процесс оформления (см. выше) начался аж до Нового года. У меня было основание полагать, что «инстанция» воспрепятствует моему отъезду, да еще и по линии секретного Минобороны, ибо за два года до этого моя кандидатура была в результате тщательного отбора отбракована для поездки в Египет на практику, на 3-м курсе. Знающие люди (а помогал мне проверить причину аж проректор МГИМО, знакомый знакомых, но источник верный!) рассказали под страшным секретом, что никакой возможности меня в капстрану отправить нет, ибо запятнан я своей биографией или, вернее, не я даже, а батя мой, Щербаков Иван Васильевич, которому довелось быть освобожденным из четырехлетнего немецкого плена непосредственно в Германии аж американскими войсками, что не могло быть с восторгом воспринято органами.

Конечно, по большому счету его винить нельзя было ни в том, что в полон басурманский попал (его «сдали» наши отступающие войска на больничной койке, после ранения, в Таллине), ни в том, что американцы первыми добрались до лагеря в южной Германии, где он прохлаждался в конце войны… Но система молола людей безжалостно и на такие мелочи внимания не обращала. Повезло еще ему в том, что добрая душа полковник Сальцын Иван Петрович оставил его служить после войны своим поваром и таким образом спас от неминуемого ГУЛАГа. Были у него, конечно, и допросы в Смерше, и карцер, и угроза расстрела – на понт брали, но каким-то чудом вылез. Случаем, но вылез и продолжил службу. Потом трудности прописки в Москве, устройство на работу, но это уже потом. И вот с такой родословной, через 30 с лишним лет после означенных событий, я рвусь за границу! Подозрительно все это. Так что на практику в Египет поехал мой одногруппник Саша Хренов. А я не поехал, о чем долгие годы и переживал, ибо не было совсем никаких гарантий, что и потом смогу найти себе применение как профессионал в той среде, в том деле, которому меня учили в институте, то есть во внешней, внешнеэкономической деятельности. Так что предложение отправиться по военной линии сразу за границу было как нельзя кстати…

За длинным столом восседала комиссия во главе с генерал-майором Чернобровкиным, вполне соответствующим своей фамилии своими густыми, грозными бровями, при полном параде. Генерал перелистал мое личное дело, рядом услужливо помогал в навигации по документам полковник из «Десятки».

– Отец был в плену?! – Мне показалось, генерал изменился в лице, хотя я его лица видеть не мог, он сидел против света, у окна.

– Да, товарищ генерал, но он член партии уже давно, так что там все нормально, – объяснил полковник.

– А… Ну ладно, ну что, Щербаков, к службе готов?

– Так точно, товарищ генерал, – отрапортовал я, горя глазами как мог.