Читать книгу Ночная пуля. Остросюжетные повести и рассказы - Борис Штейман - Страница 8

Во время пребывания Манюськина в командировке произошло совершенно непредвиденное. Я увлекся его женой. И это, прямо надо признать, было нехорошо. С морально-этической точки зрения. Супруг рискует жизнью, выполняя ответственное задание, а я соблазняю его половину. Нехорошо. С другой стороны, я – начальник? Начальник! И не просто, а генерал! Значит, имею право. Зря, что ли, столько горбатился, чтобы достичь такого завидного положения.

Правда, пока между нами ничего не было. Она очень добродетельна. Даже слишком! Потом – жилищные условия. В ухе Сергей Иваныча я чувствую себя некомфортно. А если начистоту, то мне с моей комплекцией там попросту тесновато. Вдобавок Манюськинская бабка все время крутится под ногами. Да сын Санька, хитрющий пацан, может запросто настучать папане. Дочурка иногда так заскулит, что хоть в петлю! Мне кажется, я ей тоже небезразличен. Естественно, не дочери, а Манюськиной. Один раз уже целовались. Это было упоительно! Боюсь, что Санька все видел. Придется его как-нибудь задобрить. Компрометация не в моих правилах. Она миниатюрна, лукава и очень хороша, хотя ей по всему за тридцать… а может и за тридцать пять. Думаю, что так. Никогда не доводилось в чужих ушах любить дам. Никогда! Экзотично, очень! Да и уши не чьи-нибудь там, а самого Сергей Иваныча. Мне кажется, это не в малой степени подогревает мое чувство. Мое…

Минуточку! Так-так-так, появилось… А то уплывет! Я сижу внутри. Снаружи железо. Вглядываюсь сквозь узкую щель. Ловлю цель в прорезь прицела. Передвигаю рычаги. Снова прячусь в нору. Высовываю свой чувствительный носик, который щекочут соблазнительные запахи пищи и этот особый, сводящий с ума. Забываю про все, про подстерегающие со всех сторон опасности, когда чувствую его. Это ты! Я знаю точно! Я вижу твою славную мордашку. Твои глазенки, застыв, вперились в мои. Кажется, сейчас это произойдет. Я буду ты! А ты будешь я! Мы… Мы пойдем, чувствуя локоть соседа. Вбивая пыль. Наши сандалии крепки, крепки их сыромятные ремешки. Мы вскидываем руки, как один! Мы упоены. Впереди только победа! Мы будем на вершине! Они…

Им этого не понять. Они наверху. Дряхлые. Они могут выключить горячую воду. И нам, потным, не помыться. Они повысят цену на крупу и туалетную бумагу. Их невозможно понять. Я вижу их стриженные крутые затылки… А он?..

Тьфу, черт! Опять что-то привиделось. Видимо, переработался. Он выполняет ответственное поручение. Ох уж эти угрызения совести! Приглашу-ка я ее в свой кабинет. Она не сможет устоять. Ковры, массивная кожаная мебель, портреты вождей! Все это наводит трепет и на бывалых людей. Но не на эту хулиганку Манюськину! Ее этим не возьмешь… А дома караулит Симона. Просто заколдованный круг…

От Джойс изредка приходили коротенькие записочки довольно странного содержания: «Дал слово – держи! Пока хватит сил!», «Утро вечера мудренее. Насколько?», «Старый конь борозды не портит, но и лучше не сделает». И последняя: «Гусь свинье не товарищ, а кто?» Это я уже отнес на свой счет и сделал вывод, что ее тщательно проверяют, и не ошибся.

Свято место пусто не бывает. Неожиданно появилась Симона. То, что она ничего не понимала по-нашему, было совершенным притворством. Впрочем, на это я не стал обращать ни малейшего внимания. В любви она была жестока и изобретательна. Полагаю, что она прошла специальную подготовку в одном из западных центров. Она любила ходить по комнате в высоких сапогах, недвусмысленно поигрывая хлыстом и наручниками. Часто надевала мой мундир на голое тело и еще водружала, распустив волосы, на голову фуражку, это ее сильно заводило. Ко всему прочему она обладала недюжинной физической силой. Меня выручала только моя служба в морской пехоте в младые годы. Несколько раз я пытался выставить ее за дверь, но ничего не получалось.

Она начинала плакать и жаловаться на свою горькую судьбу, что у нее никого нет, только я один в этом чужом противном городе. Она сильно поиздержалась, денег на гостиницу нет, вся надежда была на Джойс. Быть проституткой она не хочет из-за родителей. Те не переживут, если узнают. И так далее. Короче, умоляла не губить ее молодость. В общем, заколдованный круг!

И мне в голову пришла мысль, а что если пригласить Манюськину на испытание?.. Мысль, ей богу, гениальная! Носопытин давно просил проверить сто вторую задачу. Открываю Бендрикова энд К. При быстром торможении поезд, имевший скорость V, начал двигаться «юзом» (заторможенные колеса, не вращаясь, начали скользить по рельсам). Какой участок пути пройдет поезд с начала торможения до полной остановки, если известен коэффициент трения колес о рельсы? Решено! Едем с Манюськиной в Швейцарию, прекрасный климат и все условия для проведения испытаний.

Несется поезд по рельсам. Мелькают за окном ухоженные альпийские луга. Идет бесстрашно Манюськина навстречу составу. Дергает изо всех сил за ручку машинист в наглаженной железнодорожной форме. Гудит тревожно паровоз, перестают крутиться колеса. Летит с полок хрусталь. Падают немногочисленные пассажиры с мягких удобных диванчиков, набивая синяки да шишки. Надо, надо встряхнуть благополучных, сытых швейцарцев. Аварийное торможение! В метре от Манюськиной застывает паровоз. Все точно, как в аптеке! Второй закон! Не подвел великий Ньютон! Расстроится Носопытин…

– Мадам, генедиге фрау, синьорита, черт побери! – растерянно причитает машинист. – Так никак нельзя! Это злое нарушение!

– Да какая я тебе синьорита? Двое у меня. Почитай, старшего почти на ноги уже поставила. А он: «Синьорита!» – корит Манюськина машиниста, а сама довольна, что еще за девочку принимают.

– Пардон… Извиняйте… – бормочет сконфуженный машинист. – Но здесь ходить не позволяйт, ни-ни!

«Не та ментальность у ихнего народа, не та… – констатирует Манюськина. – Обложил бы матюшком и отлегло бы сразу». А у самой слезы на глазах. Напереживалась все ж таки бедняжка. Вдруг не успел бы машинист вовремя ударить по тормозам и проехал бы паровоз еще пару метров… Нет, лучше и не думать…

Бежим, держась за руки, в гостиницу. Манюськина всхлипывает, говорит, что страшно перенервничала. Прижимается. Чувствую волнение и ответственность за это хрупкое и такое беззащитное существо. Сердце заполняется нежностью. В порыве откровенности она рассказывает про измены Манюськина. Поднимаемся в апартаменты. Никак не могу попасть ключом в замочную скважину. Дрожат от волнения руки. Наконец удается открыть дверь. В номере отвечаю ей тем же. Сообщаю про жестокость Симоны. Манюськина возбуждена. Ее рот полуоткрыт. Видны мелкие ровные острые зубы грызуна, влажный трепет языка. «Я хочу…» – вырывается стон. «Наконец-то!» – ликую я. Подхватываю ее на руки и несу в спальню. По дороге цепляюсь ногой за край ковра и падаю вместе с драгоценной ношей, слава богу, удачно, на небольшой диванчик. «Меня ни для кого нет!» – успеваю крикнуть в спутниковый телефон, срывая с нее и с себя одежды. «Ни для кого…» – несется из телефона ответное эхо…

Вторую неделю мы с Манюськиной в Вене на конспиративной квартире. Из дома выходим редко, стараемся не привлекать к себе ненужного внимания. В Женеве заметили слежку и с соблюдением всех правил конспирации перебрались в Вену. Я – самолетом, она – поездом, вторым классом. Здесь спокойнее. На карту поставлено слишком многое: моя карьера и ее семейная жизнь. Дети оставлены с бабкой, не говоря уже о том, что сам Манюськин в это время рискует жизнью в Стокгольме.

Утро мы начинаем с шампанского и устриц, которых приносят нам из ресторана неподалеку, на углу. После завтрака бесконечные, сводящие с ума поцелуи. Около часа… примерно. Потом изнуряющие ласки… примерно столько же времени. И только затем сексуальные наслаждения. Манюськина оказалась совершенно неискушена. Несмотря на довольно продолжительную супружескую жизнь. И это еще сильнее подогревает нашу любовь! Этот кот Манюськин, как оказалось, обладает совершенно низкой квалификацией в этом важном вопросе. Манюськина расцвела и… немного выросла. Это меня, признаться, слегка пугает. Конечно, непорядочно думать об этом. Но жизнь есть жизнь, и всему рано или поздно приходит конец. Зачем заниматься самообманом? И она просто не поместится потом… ну… когда все кончится, в ушах Сергей Иваныча. Разумеется, подло об этом думать в минуты страсти…

Я сильно похудел, и это неплохо, но у меня появилась слабость в ногах. И это меня немного беспокоит. Несколько раз, чуть приоткрыв плотно задернутые шторы, я замечал на противоположной стороне улицы Симону. А один раз даже, кажется, мелькнула знакомая фигура Носопытина. Неужели он притащился в такую даль, чтобы лично проследить за испытанием? Или же он тоже в обойме, разведчик хренов? В общем, наша отчаянная поездка стала своего рода лакмусовой бумажкой. Не могу даже в такое время не думать о работе.

Манюськина любит ходить босиком. Она великолепно сложена, у нее потрясающе красивые волосы и грудь. И это при двух выкормленных детях. Невероятно! А, пардон, зад! Это вообще нечто! Конечно, малость вульгарно так называть это волнующее место… Что же все-таки нужно Носопытину? Я привычным движением передергиваю затвор «Береты». Это успокаивает. Правда, если у меня будут еще и руки дрожать, что вовсе не исключено при столь неумеренном сексе, то пистолет мне не помощник. Манюськина тихо напевает какую-то грустную, разрывающую душу русскую народную песню про ямщика, который зимой заблудился в поле и в итоге замерзает. У меня текут слезы.

Получаю по факсу шифровку. Манюськин и Епишка уходят по канализации от преследования. Манюськиной ничего не говорю. Зачем лишние переживания? Еще успеет… Да и не положено. Анализирую предстоящее. Видимо, придется на время залечь. Напишу рапорт на отпуск для восстановления здоровья, а там видно будет. Манюськина говорит, что надо покупать Саньке новую куртку к учебному году. Проза неумолимо вторгается в наши отношения. Это печально. Надвигается осень. Мы пьем коньяк. Кажется, скоро домой…

Снова вижу в окне слегка сгорбленную фигуру Симоны. Она в сером плаще с глубоко надвинутым на глаза капюшоном. Переминается с ноги на ногу и прячется в подъезде. Интуиция подсказывает, что она вооружена. Не исключено, что она связана с исламскими фундаменталистами или… с какой-нибудь левацкой группировкой. Это внушает серьезные опасения. Боюсь за Манюськину. Меня тронуть она не посмеет, хотя кто знает женское сердце… Потом все можно будет списать на ревность.

Манюськина очень талантлива. У нее склонность к языкам и живописи. Шутя освоила австрийский диалект. Сейчас отправилась в музей делать наброски с картин великих мастеров. Они получаются у нее настолько самобытными, что их охотно берут частные галереи. Поэтому мы и можем кое-что себе позволить. Я запретил ей работать на полную мощность. Слишком велик риск привлечь к себе ненужное внимание коллекционеров-фанатиков и других не менее опасных субъектов.

Вижу, Симона приняла решение. Направляется к нашему подъезду. Порядочная конспиративная квартира должна иметь кое-какие секреты. Наша соединена с соседней. Прохожу туда и наблюдаю сквозь глазок за лестничной площадкой. Симона достает связку отмычек и профессионально, бесшумно открывает замки. Затем извлекает из сумочки пистолет. Я неслышно открываю дверь и оказываюсь у нее за спиной. Резко бью по запястью руки, держащей оружие. Пистолет со стуком падает на пол. Симона применяет свой излюбленный прием – удар локтем. Но встречает мой блок.

– Я все равно ее убью! – шепчет она. – Я осталась без денег в чужом городе. Как ты мог?!

Эту песню я уже слышал не раз.

– Ну, до Вены ты все же сумела добраться, – констатирую не без ехидства.

Из ее сумочки выпадает пакетик героина.

– Спасибо господину Носопытину. Одолжил… в счет твоего гонорара, – парирует она.

– А герыч тоже он одолжил?

– Пришлось сесть на иглу… из-за тебя!

– Ну, это уж слишком! – не выдерживаю я. – Ты много себе позволяешь со своим господином Носопытиным! Превратилась в наркоманку и распоряжаешься чужими деньгами.

– Ты сам виноват! Зачем уехал? Неужели она лучше меня?

– А ты, случайно, не хочешь познакомиться с австрийской полицией? – интересуюсь мимоходом.

– Неплохой будет заголовок, – смеется Симона. – Генерала из русской контрразведки преследует бывшая любовница-наркоманка! Немного длинно, зато классно. Да, чуть не забыли самое пикантное. Генерал-то живет-поживает с женой своего лучшего агента. Непростой мужик наш генерал, прямо скажем, непростой!

Так. Она прекрасно обо всем осведомлена. Даже в курсе того, что Мане – мой лучший агент. Недурно. Иногда полезно немного поболтать о том о сем…

– Не волнуйся! Я возвращаюсь домой, – перевожу разговор в иную плоскость.

– Врешь!

– Нет, чистая правда!

– Врешь!

– Нет!

Слегка попрепирались. Наконец я показал ей авиабилеты. Она их внимательно изучила и только после этого с достоинством удалилась, послав мне на прощание воздушный поцелуй и сделав непристойный жест. Естественно, этими билетами воспользоваться мы не собирались. Подтверждались мои худшие опасения. Они действительно собирались все списать на ревность бедной покинутой наркоманки… если бы ее удалось схватить.

Медовый месяц незаметно подошел к своему логическому концу.