Читать книгу Интернатская баллада. Стихи и рассказы - Борис Штейн - Страница 3

Я был сильнее Женьки, но Женька дрался отчаянно. Он лез, что называется, на рожон, а я отходил и уклонялся, уклонялся и отходил, отвечая иногда короткими сериями. Он уже раскрывался пару раз, и мне ничего не стоило провести мой излюбленный прямой левый в голову. Подбородок Женька все-таки прикрывал, а вот правая скула так и просилась на перчатку.

– Бей! – кричали мне курсанты нашей роты, – бей, чего же ты!

Но я не бил.

Я жалел Женькину скулу, потому что лицо у Женьки было красивым. Сегодня вечером Женьке предстояло свидание с девушкой, и я не мог допустить, чтобы он явился на свидание с лицом, испорченным моей левой.

А девушка?

Что говорить о девушке?

Теоретически это была моя девушка, но она предпочла Женьку, и я ее понимал. Потому что Женька был не только красив, он был еще и поэтом. Это было время, когда наша поэзия начинала с удивлением прислушиваться к своим интимным и доверительным нотам, пробуждавшимся от длительного сна. Мы зачитывались Николаем Доризо и открывали для себя неизвестного тогда Евгения Евтушенко.

И мой товарищ Женька тоже писал стихи. Он писал о нашей курсантской жизни, о нашем военно-морском будущем и о наших идеальных девушках.

И я преклонялся перед Женькиным талантом и верил, что Женька станет хорошим поэтом.

А наш тренер, старший лейтенант Кусикьянц, верил, что я стану хорошим боксером.

Но вот Кусикьянц, одетый в судейскую форму, остановил встречу и сделал мне замечание за пассивное ведение боя. Я кивнул головой и пошел на сближение.

Я был сильнее Женьки, но Женьке нужна была победа. То есть мне тоже нужна была победа, но Женьке она нужна была больше. Дело в том, что в Женькином академическом обозе торчала двойка по истории военно-морского искусства, которая по суровым училищным за конам отбирала у него право на увольнение в город. И только чемпионы увольнялись независимо от оценок. Вот почему Женьке нужна была победа, и я решил подарить ему ее. Женька владел прямым ударом похуже, чем я, однако его умения хватило, чтобы послать меня в глубокий нокдаун, едва я раскрылся. И когда я провалился в непонятный мрак, наполненный мурашками, последней мыслью было сожаление, что нет свидетелей моему подвигу, что никто не понял ничего, никогда не поймет, и ведь не расскажешь такое дело.

И все-таки, мне показалось, что тренер Кусикьянц что-то понял, потому что, поднимая правой рукой победоносную Женькину перчатку, пожал левой мое предплечье и улыбнулся понимающе.

А может быть, мне показалось, что понимающе? Не знаю.

Жизнь внесла свои поправки во все наши предположения. Женька не стал хорошим поэтом. Я не стал хорошим боксером. И только старший лейтенант Кусикьянц стал очень хорошим тренером и воспитал замечательного советского чемпиона Валерия Попенченко.