Читать книгу Сказки для всех - Борис Штейн - Страница 10

Например, такие:

Конечно, не Пушкин. И не Корней Иванович Чуковский. Но с другой стороны – и обезьяна – не человек, а только обезьяна. Вернее – не обезьяна, а обезьян. Ты скажешь, что нет такого слова – «обезьян». А что делать, если это – мальчик? И зовут его мужским именем Ян.

Он пропищал публике эти стихи прямо из клетки, и публика пришла в сильное волнение.

И, несмотря на то, что некоторые знатоки и литературоведы указывали окружающим на явные стилистические недостатки этого двустишья, все посетители зоопарка пришли, как я уже сказал, в сильное волнение, в неописуемое волнение, и говорили друг другу: «Надо же, обезьянка, а сочиняет так складно, да к тому же сама и говорит! Мой, когда еще за мной ухаживал, тоже пытался, но у него хуже получалось. Если в конце строчки стояло «ПОЗДРАВЛЯЮ», в следующей строчке было обязательно «ЖЕЛАЮ». Даже не интересно. Я, правда, все-таки, вышла за него: другие и этого не умели!»+

И все отлепили своих детей от клеток с жирафами, например, и с тиграми и устремились к вольеру ПРИМАТОВ посмотреть на уникальную обезьянку.

Зоопарк не выдержал такой могучей славы одной отдельно взятой обезьяны и передал ее (то есть, конечно, его) в цирк.

А в цирке на Яна свалилась большая любовь. Он полюбил большого слоненка Филю. Конечно, по сравнению со взрослыми слонами Филя не был большим, скорее он был маленьким. Но по сравнению с обезьянкой это был настоящий гигант. Как у всех слонов, у Фили были большие уши и маленькие умные глаза, а при взгляде на Яна они прямо-таки светились добротой. А если кто-то все время поглядывает на тебя добрым взглядом, то ты хочешь – не хочешь, полюбишь это славное существо. Вот Ян и полюбил Филю.

Все на свете поэты, полюбив кого-нибудь, сочиняют стихи о предмете своей любви. Ян не был исключением. И он сочинил стихи, с которыми обращался к цирковой публике:

Правда, тут уж я и сам, хоть и не знаток и не литературовед, должен указать на недостатки этого стишка. Во-первых, зачем тут слово «ненароком»? Можно подумать, что у публики в цирке есть более важные занятия, чем наблюдать за выступающим на сцене слоном. А это не так. Неправильное слово!

Во-вторых, «ноги задние задрав» – это сказано с большим преувеличением. Как он ноги задерет? Слон – не лягушка! На самом деле, Филя, упершись в пол лбом, приподнимал только одну тяжелую заднюю ногу, и стоял так не на трех, а на четырех точках. И только потом, когда дрессировщик щекотал стэком его живот, поднимал и вторую тяжелую заднюю ногу, и некоторое время удерживался так – в стойке на голове.

– Копштейн! – удовлетворенно сообщал дрессировщик и вздымал кверху руки, вызывая аплодисменты.

Добродушная цирковая публика аплодировала не только Филе, но и Яну, несмотря на недостатки его стихотворения. Тем более что Филя, вернув задние ноги на твердый пол, подавал Яну хобот, и Ян, словно он и есть дрессировщик, разворачивал Филю на все четыре стороны, и Филя на все четыре стороны кланялся. Излишне говорить, что Ян поселился с Филей в одной клетке. Цирковые начальники не возражали. В цирке вообще принято приветствовать дружбу и любовь. Тем более что и питались эти друзья одними и теми же фруктами и овощами. Правда обезьянка не ела сена и не ела зеленых березовых и липовых веников, но яблоки, бананы и прочие манго и сливы они оба уплетали дружно, и Филя всегда следил, чтобы Яну доставалось достаточно.

И Ян сочинил – уже не для публики, а для себя и для Фили:

Из этого незатейливого стишка ты поймешь, как они славно ладили друг с другом: слоненок и обезьянка, как они жили дружно и весело, и слова

«ОЧЕНЬ Я ЕГО ЛЮБЛЮ» относились, конечно же, не к персику, а к слону.

Но, к сожалению, счастье не может само по себе держаться бесконечно. И мрачные признаки беды стали сгущаться, как грозовые тучи над головами наших друзей.

Настало лето, цирк уехал на гастроли. Уехали акробаты, фокусники и клоуны. Уехали цирковые лошади, лама и дрессированные собачки. Уехал господин шпрехшталмейстер. Не уехал только слоненок Филя. Его оставили дома, так как он не влезал ни в одну машину. И не уехал обезьянчик Ян, потому что он не мог оставить друга одного. Когда всех собирали и размещали в машинах, Ян спрятался в сено и сидел, не высовываясь. Его поискали-поискали, потом махнули рукой и уехали на свои гастроли.

Друзья сначала радовались, оставшись вдвоем. Но их ждали большие испытания.

Дело в том, что у Фили был один недостаток. Может быть, это и не следует считать недостатком, но это точно было его неизменным свойством. Слоненок Филя очень много ел. У него был просто слоновый аппетит!

И запасы его еды скоро закончились.

Ты вправе удивиться: неужели директор цирка не позаботился о своем великом в смысле размеров артисте?

Я скажу так: он, конечно же, позаботился и оставил слону сена и веников, и хлеба, и овсянки, но слон слишком быстро все съел. Тем более что цирк по ходу гастролей пригласили еще на одни гастроли, и он задержался еще в одном городе, и тут уж директор совсем забыл, что дома ждет его голодный слон, и это было непростительно. Ведь человек, если даже он не директор цирка, а просто житель, у которого есть кот или собака, никогда никуда не уедет, не позаботившись о своем четвероногом товарище. А тут целый директор – и такое легкомыслие!

Филя ужасно мучился от недоедания. Его глаза подернула серая пленка, уши бессильно обвисли, по бокам проступили ребра, а порой он закидывал на спину хобот и кричал неприятным хриплым голосом:

– А-а-а-а-а!

Те редкие буханки хлеба, которые покупал ему на свою скромную зарплату сторож, ничего не меняли. Филя заглатывал их, не жуя, и продолжал громко жаловаться на голод.

– Как слону дробина! – сокрушенно мотал головой сторож и принимался чистить клетку. Но и чистить-то было нечего. С чего тут появиться навозу!

У маленького Яна сердце разрывалось от жалости, и он в поисках пропитания отправлялся на городской рынок. Там ему иногда удавалось стащить два банана. Ты спросишь, почему именно два, а не пять и не десять?

Подумай сама. Во-первых, Ян был цирковым артистом, а не воришкой. А два банана – это еще не воровство, это как бы – на пробу. На рынке же многие пробуют фрукты прежде, чем купить. А, во-вторых, больше двух бананов Яну было не унести. Он не умел пользоваться пакетами или сумками – его не научили. Он мог только взять один банан в рот, а другой – в левую руку, и все. Правая же рука была у него, как опорная нога, когда он стремглав мчался по газону домой, в цирк.

В цирке друзья съедали по банану, и слон смотрел на Яна своими добрыми глазами, и по обвисшей щеке скатывалась одинокая слеза. И в голове у Яна рождался ненужный, но настойчивый стишок:

Он все время думал об этом, и однажды придумал. Вернее, нашел. На задворках городской бани он нашел использованные распаренные веники. Их выбросили за ненадобностью. Но для Фили это было спасение от голода!

Ян перетаскал в цирк целую кучу. На это ушло полдня, но зато у друга была пища!

Филя закладывал веник в рот и крепко сжимал его своими челюстями. Потом резким движением хобота снимал с него листья. Выплевывал прутья, а листья с наслаждением съедал. Потом поднимал с пола прутья и их тоже съедал, хоть и без наслаждения.

У него была еда. И у него было занятие!

Но кончились и веники, а цирк все не возвращался и не давал о себе знать. Да и кому бы директор цирка стал давать телеграмму? Слону? Так не бывает.

В довершении всего Яна поймали на рынке, когда он стащил очередную пару бананов. Люди в синей одежде накинули на него сетку, и Яну некуда было деться.

Сетку с него сняли только в камере. Да-да, это была маленькая тухлая камера вроде тюремной с крохотным зарешеченным окном.

Ян слонялся по цементному полу и сочинял грустные стихи:

Ты спросишь: почему же он не рассказал людям, что стащил бананы исключительно для своего большого и голодного друга? Люди пошли бы ему навстречу… А кто сказал, что Ян был говорящей обезьяной? Природа одарила его способность к стихосложению, а человеческой речью не одарила. Например, что-то объяснять, отвечать на вопросы и спрашивать он не умел. Что не умел, то не умел – врать не буду. Мог только вслух произнести свое стихотворение. Дело в том, что все поэты всегда стремятся ознакомить окружающих со своими текстами, и Ян не являлся исключением. Он хотел продекламировать свой последний стишок охраннику в синей одежде, который надел на него ремешок и повел на прогулку в парк, чтобы Ян сделал в парке свои дела и не пачкал камеру. Но у охранника было такое свирепое выражение лица, что желание поделиться с ним сокровенным тотчас пропало. Но и плестись на поводке, как комнатная собачка, тоже не было никакой охоты. Ян знал, что его неволя продлится до первого дерева, не дольше. И как только они дошли до первого дерева, Ян прыгнул на развесистую ветку, ухватился за нее руками, а ногой схватился за ремешок, потому что у него на ногах были такие же ладошки, как и на руках. Так вот, схватившись ногой за ремешок, Ян неожиданно для охранника дернул его со всей обезьяньей силы, вырвал ремешок из рук охранника и ускакал по веткам, прыгая с дерева на дерево.

– Куда ты? – со всей дури закричал охранник, но ответа не дождался и побежал за сеткой, чтобы снова поймать Яна. Однако Ян был не глупец, чтобы сидеть и ждать, когда его поймают. Он задал стрекача из парка, и скоро оказался на городском пляже, у самого берега моря.

Надо сказать, что в этот день с моря дул сильный ветер. Волны высотой в четыре обезьяньих роста так и ходили ходуном. Над вышкой спасателей развевался на мачте черный флаг – он запрещал всем абсолютно людям входить в воду. Людям, но не обезьянам! И Ян ринулся в бурлящее море. Не подумай, что он захотел искупаться. Нет! Он захотел утонуть, потому что жизнь для него потеряла всякий смысл. «Филя погибнет там, а я здесь!» – мелькнула мысль, и он захлебнулся и потерял сознание.

С вышки спасателей раздался рассерженный голос:

– Мальчик, сейчас же вернись на берег! Мальчик…

Потом послышались слова, не несущие конкретной информации, а потом опять внятные:

– Да это не мальчик! Это обезьяна!

А потом:

– Мужчина в зеленой майке! Мужчина! Вернитесь немедленно!

Но мужчина не обращал внимания на грозный голос спасателя. Он шел наперекор волнам, поворачиваясь к ним боком, и волны не сбивали его с ног, они как бы обтекали смельчака, пустившегося спасать обезьянку.

Здесь невольно приходит на память поговорка: ПЬЯНОМУ МОРЕ ПО КОЛЕНО.

Потому что мужчина был скорее пьян, чем трезв. Он принадлежал к тем творческим натурам, которые никогда не доводят себя до состояния полной трезвости. Вот он ухватил обезьяну за безвольную руку, выдернул из воды, и прижал к худой груди, обтянутой мокрой зеленой майкой. Потом он взял Яна за ноги и стал трясти самым варварским способом. Голова обезьянки безвольно болталась и, казалось, вот-вот оторвется и покатится на съедение ненасытным волнам.

– Что вы делаете, – говорили люди, которые наслаждались морским воздухом, не купаясь, – Ваша обезьяна уже умерла. А некоторые, наиболее черствые, даже употребляли слово «СДОХЛА».

Но они ошибались. Ян не умер, а тем более – не сдох. В какой-то момент он встрепенулся, все его тельце напряглось, из открытого рта вырвалась струя соленой морской воды. Мужчина положил обезьянчика на песок и принялся делать ему искусственное дыхание. Еще две больших порции воды возвратил Ян бушующему морю, после чего схватил своего спасителя за руку и прижался к ней мокрой щекой.

– И куда же мы пойдем, малыш? – спросил протрезвевший от приключения мужчина.

Ян, молча, взял его за руку и повел в цирк.

– Вот обезьяну привел, – оповестил мужчина сторожа. – Чуть в море не утонула, еле спас.

Сторож порывисто обнял спасителя и поцеловал. По еле уловимому запаху и колючей щеке сторож распознал в нем родственную творческую душу и предложил отметить спасение обезьяны небольшой выпивкой. У сторожа была припрятана в сторожке початая бутылка водки, вот они ее и распили. В процессе этого маленького пира мужчина признался теперь уже другу сторожу, что он поэт, но что творческий процесс у него катастрофически застопорился. Например, он получил очень заманчивый и дорогой заказ написать рекламный стишок об электробритве фирмы «Нокия». Он с радостью схватился за эту работу, не подозревая о ступоре творческого процесса. И вместо приличных денег он вынужден довольствоваться экземпляром этой самой бритвы, который ему вручили для вдохновения и в качестве аванса.

Неоднократно испытанные средства, такие, как пиво и сигареты не могли заставить мозги работать в нужном направлении. Кстати, о сигаретах: я возьму две: одну в рот, а одну – за ухо, на потом.

Сторожу сигарет было не жалко. Ему жалко было забуксовавшего поэта. И он сходил в вольер и принес Яна.

– Ян, – сказал сторож, – вот человек спас тебя по доброй воле. Помоги и ты ему. Сочини стишок про электробритву фирмы «Нокия». Вот она. Действуй.

Что ваша обезьяна – поэт? – насторожился мужчина. Поэты всегда относятся настороженно к собратьям по перу. Любой более или менее признанный в редакциях и, скажем, в рекламных агентствах поэт уверен, что никто лучше него не умеет вгонять слова в стихотворные размеры. Но если на море случается катастрофа, тонущим не приходит в голову интересоваться, какого цвета глаза у капитана спасательного катера….

Тем более что в данном случае поэт-то – обезьяна, и трудно поверить, что она самостоятельно двинется по редакциям и рекламным агентствам отбивать у человека хлеб.

Ян почесал шерстяной затылок и изобразил гримасу недоумения. Никогда в жизни он не сочинял стихи по заказу. Стихи или сочинялись сами, или не сочинялись вообще. Но тут речь шла о товарищеской выручке, а Ян был хорошим товарищем. Он нахмурил маленький лобик, и стало буквально слышно, как скрипят, шевелясь его не такие уж большие мозги. Как они запоминают размер и рифму и ищут здравый смысл в вариантах строк.

Наконец, он посмотрел в лицо своему спасателю и пропищал:

«Одинокая – «Нокия» – подумал поэт. – Как же я сам не догадался! Он быстро записал стишок на обрывке афиши и высочил из пустого цирка.