Читать книгу Атаманщина - Борис Соколов - Страница 3

Борис Мокеевич Думенко, иногородний, как и Буденный, в Первую мировую служил в конно-артиллерийском полку, дослужился до чина вахмистра, имел полный бант – четыре солдатских Георгия. Потом, уже в Гражданскую, Думенко сам себя произвел в есаулы и ходил в мундире с золотыми погонами, пока партизаны не потребовали их снять. С тех пор Думенко выдавал себя за ротмистра, что было чистой ложью, зато делало его еще более подозрительным в глазах большевистских комиссаров, которых Борис Мокеевич, как и евреев, не жаловал.

В октябре 1918-го из партизанских отрядов на Дону была сформирована 1-я Донская Советская стрелковая дивизия. 1-м социалистическим кавалерийским полком в ней командовал Думенко, а Буденный оставался у него заместителем. Полк был развернут в Сводную кавдивизию, где Буденный стал начальником штаба при начдиве Думенко. 10 января 1919 года, когда Думенко заболел тифом, Буденный повел Особую кавалерийскую дивизию по вражеским тылам. Это рейд послужил началом буденновской славе. За этот рейд Думенко и Буденный были удостоены орденов Красного Знамени. А Думенко 25 мая 1919 г. был тяжело ранен в грудь в бою у реки Сал и на несколько месяцев попал в госпиталь. Командование вместо него принял Буденный.

У Думенко было пробито легкое. Комдив в тяжелом состоянии эвакуирован в Саратов, где профессор Сергей Иванович Спасокукоцкий сделал ему несколько операций. В июле, после выписки из госпиталя, Думенко поспешил вернуться на фронт, хотя Спасокукоцкий думал, что для реабилитации потребуется два года.

14 сентября Думенко был назначен командиром вновь сформированного Конно-сводного корпуса (в составе 1-й партизанской, 2-й Горской и 3-й Донской кавалерийских бригад), в который были сведены части армейской конницы. Корпус Думенко сыграл важную роль при занятии Донской области и захватил Новочеркасск 7 января 1920 года.

Сводка штаба белой Донской армии от 7/20 марта сообщала, что в дивизии Думенко «Настроение… отличное. Думенковцы рассказывают, что казаки моментально им сдаются. Это действительно так. Думенко отпускает сдавшихся казаков с пропуском впредь до мобилизации. Думенковцев волнует вопрос, есть ли среди белых кубанские казаки? Вот их очень боятся. Победы дают боевой настрой, но, тем не менее, все устали и хотят мира. В некоторых частях говорят, что дерутся «за жидов», надо объединиться с казаками и выгнать из России «жидов» и коммунистов. Дойдя до родных мест, красные, как правило, разбегаются, но у Думенко этого нет». А в одной из следующих сводок говорилось, что Думенко прямо говорит, что никому не подчиняется, и делает, что хочет».

Белоказачий офицер И. Савченко в мемуарах, написанных в эмиграции в 1921 году, по горячим следам событий, утверждал, что Думенко действительно собирался перейти к белым, ссылаясь на разговоры среди красных командиров и комиссаров, которые он слышал во время своей короткой службы в Красной Армии: «Думенко определенно мечтал о переходе на сторону белых. Целый ряд свидетельских показаний устанавливают, что Думенко вел секретные переговоры с генералом Сидориным. На суде фигурировали телеграфные ленты разговоров между Думенко и Сидориным. Думенко хотел сразу же сдаться со своим корпусом на Маныче, Сидорин же предлагал повременить и говорил, что надо эту сдачу обставить так, чтобы одним ударом разгромить его и Буденного. В феврале они должны были как раз сомкнуться на Маныче, и Сидорину хотелось, чтобы Думенко не просто сдался, но поставил бы и Буденного в безвыходное положение. Если бы план Сидорина удался, вся картина на фронте была бы совершенно иной… Все наше спасение было в коннице. Разгром конницы был бы нашим разгромом… – говорил комиссар кавалерии фронта».

Савченко: «О думенковском «предательстве» я знал кое-что. Моя дивизия все время дралась с ним зимою 1919 года на Маныче. Уже тогда у нас были слухи, что Думенко не прочь сдаться нам со своим лихим конным корпусом. В хуторе Веселом я видел записку, написанную рукою Думенки. Адресовалась она на имя начальника 4-й Донской дивизии, генерала Калинина. Думенко под напором наших частей оставил хутор Веселый, и в доме, где он квартировал, он оставил записку, приказав казаку, хозяину дома, передать записку генералу Калинину. Казак исполнил поручение Думенки. Записка гласила: «Ухожу. Не хочу драться с казаками. Может, скоро свидимся». Подписи не было. Но казак, передававший записку, говорил, что писал ее сам Думенко, и писал при нем. Подписи же не поставил, видимо, из предосторожности… На хуторе Жеребковом мы узнали от местных казаков, что Думенко расстрелял, здесь же на хуторе, своего комиссара за то, что тот стал вмешиваться в оперативные распоряжения Думенки. Казаки говорили, что комиссар требовал контратаки против нас, Думенко не соглашался, говоря, что он будет отступать, пока не соединится с конницей Буденного, который идет к нему, якобы на подмогу. Через несколько дней в бою он расстрелял другого своего комиссара… Вероятнее всего, что план сдачи, если он и был у Думенки, был его личной затеей. В думенковские полки эта идея не проникла…»

По утверждению бывшего начальника штаба Донской армии генерала Анатолия Киприановича Кельчевского, по показаниям пленных, в отношении дисциплины и внутреннего порядка в частях Думенко действовало правило: «Все возможно, но за неисполнение приказаний Думенко – смертная казнь». Думенко также очень не любил комиссаров, которые, по его выражению, «только сидят в тылу и пишут приказы», и требовал от комиссаров быть на линии фронта. Тем не менее в январе 1920 года Думенко вступил в партию большевиков.

Белые отзывались о Думенко весьма уважительно. Так, генерал Анатолий Леонидович Носович, прежде служивший у красных, писал: «Думенко – бывший вахмистр эскадрона, состоявший всю кампанию (Первой мировой войны. – Б. С.) на этой должности в одном из кавалерийских полков. Резкий, требовательный в своих отношениях к солдатам в старое время, он остался таковым и теперь. Но как человеку своей среды, красноармейцы, весьма требовательные в манере обращаться с ними к своему начальству из бывших офицеров, совершенно легко и безобидно для своего самолюбия сносили грубости, резкости и, зачастую, привычные для Думенко – старого вахмистра – основательные зуботычины, которыми Думенко не только преисправно наделял простых рядовых бойцов, но отечески благословлял и свой командный состав (в этом он ничем не отличался от того же Буденного. – Б. С.).

Приходилось «красному Стюарду» (имеется в виду знаменитый кавалерийский генерал «южан» во время гражданской войны в США. – Б. С.) выступать и на митингах, а также на различных совещаниях, тут его положение было не из блестящих, ибо даром слова природа его более, чем обездолила…

«Так что, товарищи, я теперь полагаю, что если защита, то пусть значит, будем защищаться. А потому, что прикажут, надо сделать…»

Вот, кстати, образец его красноречия. Но в этом же образце есть резкое указание на старую привычку к повиновению, к сознанию того, что в военном деле необходимо идти к одной общей цели, которую кто-то намечает, которую кто-то приказывает выполнять. Этот конец его короткой безыскусственной речи: «ежели прикажут, надо сделать» как нельзя лучше объясняет секрет его успехов.

Без сомнения, надо принять за правило, что только тот умеет повелевать, кто сам умеет или умел повиноваться. А это в старой службе Думенко было. Были у него, очевидно, настойчивость и характер, а кроме того было и вахмистерское знание лошади. Все это, вместе взятое, дало ему такой плюс, что при наличности у большевиков хорошего конского запаса, ибо будущие планы большевиков, конечно не могут обращать внимания на вопросы сохранения государственного коннозаводства, в его часть попадали очень хорошие лошади и притом, тем же путем, как и в полки дивизии Киквидзе, т. е. просто путем разграбления ценного заводского материала.

Кроме того, насколько мне известно, Думенко всегда умел настоять на необходимом для его части отдыхе, отнюдь им не злоупотребляя.

Думенко в среде большевистских вождей – далеко не заурядная личность, один из немногих самородных талантов, вышедших из среды простого народа, но, к глубокому сожалению, приложивших свои силы не к созиданию народного величия, а к его разрушению».

Пока Конармия Буденного не слишком успешно сражалась с белыми на Дону и Маныче, рядом с ней развертывались драматические события, связанные с судьбой бывшего начальника Буденного Бориса Думенко. В ночь с 23-го на 24 февраля 1920 года по приказу члена РВС Кавказского фронта И.Т. Смилги его арестовали вместе со штабом Сводного кавалерийского корпуса. Поводом послужило недавнее (2 февраля) убийство комиссара корпуса Микеладзе и других коммунистов, а также утверждения, будто Думенко склонял Буденного к совместному выступлению против большевиков. Думенко был судим трибуналом и расстрелян в Ростове 11 мая 1920 г. В основу приговора легли, как тогда говорили, «совесть судьи и революционное правосознание». 27 августа 1964 года приговор Ревтрибунала Республики от 5–6 мая 1920 года по делу Думенко и его товарищей был отменен, и дело было прекращено за отсутствием в действиях осужденных состава преступления. Но еще в 1967 году А.И. Микоян признавался писателю Юрию Трифонову: «Знаю, что два человека – Ворошилов и Буденный – против реабилитации. Это была вражда между военными… Это бывает часто… Они до сих пор не могут примириться».

Какие же улики были предъявлены Думенко на суде? Его обвиняли в том, что он публично надевал офицерские погоны. На этом настаивал Буденный, хотя отмечал при этом, что Борис Мокеевич, скорее всего, самозванец и офицером никогда не был. В белых газетах печатали: «Думенко в среде большевистских вождей – далеко не заурядная личность, один из немногих самородных талантов». Такая похвала со стороны врага могла быть при желании расценена трибуналом как попытка переманить комкора на сторону белых. Что касается самого убийства Микеладзе, то вначале было заявлено, что его застрелил сам Думенко, когда комиссар попытался пресечь дикую пьянку в штабе корпуса. Эта версия быстро рассыпалась – свидетелей не нашлось, к тому же убитый был другом Думенко и совсем недавно торжественно вручал ему партбилет. В итоге следствие пришло к выводу, что «военком Микеладзе был убит неизвестным ординарцем штаба конного корпуса, но подстрекателями и прямыми укрывателями убийцы являются комкор Думенко и его штаб». Еще до этого присланная РВС комиссия подвела итог: «Думенко и его штабные чины своей деятельностью спекулируют на животных инстинктах массы, пытаясь завоевать себе популярность и поддержку тем, что дают полную волю в поощрение грабежам, пьянству и насилию. Злейшими их врагами является каждый политработник, пытающийся превратить разнузданную и дикую массу в регулярную дисциплинированную и сознательную боевую единицу».

После суда над Думенко его адвокат Исай Израилевич Шик говорил одному своему знакомому, тоже адвокату: «Процесс я проиграл. Мне очень мешали Буденный и Ворошилов. Но еще неясно, чем все обернется: на тюремном дворе выступали красноармейцы за Думенко». Так что Семен Михайлович сыграл определенную роль в падении Думенко, хотя роль Смилги, Белобородова и Ворошилова в этом деле неизмеримо больше. По преданию, один из бывших бойцов-думенковцев сказал Буденному, когда он после ареста Думенко объезжал строй: «Ты, Сенька, не п…ди, а играй барыню!»

В газете «Советский Дон» 9 марта 1920 года было впервые сообщено об аресте Думенко и его товарищей. Там, в частности, говорилось: «Следственная комиссия, назначенная РВС армии для расследования обстоятельств, при которых произошло убийство и розыск виновников, пришла к заключению, что убийцы Микеладзе находятся в штабе Думенко. Помимо этого о деятельности Думенко и его штаба имелись сведения, которые требовали скорейшего вмешательства РВС армии, дабы предотвратить творившиеся в штабе безобразия. Пьянство и бандитизм были явлениями обычными и действовали разлагающе на весь корпус. Политическая работа в Корпусе почти не велась, так как тов. Думенко и его приближенные не признавали никаких комиссаров и представителей Советской власти, терроризировали различными угрозами. Во время нахождения корпуса в Новочеркасске пьянство и дебоши достигли небывалых размеров. Чины штаба устраивали оргии с женщинами, производили незаконные реквизиции и конфискации. Сам Думенко поощрял все эти безобразия и преступления, громко заявляя о своих симпатиях к батьке Махно. Все эти преступления и вызвали своевременное энергичное распоряжение РВС об аресте Думенко и его приспешников. Следствие по делу Думенко впредь до приезда представителя Ревтрибунала ведет член Реввоенсовета армии т. Белобородов».

С комкором разобрались быстро и жестоко. Дело Думенко стало первым компромиссом Буденного со своей совестью – ведь совсем недавно они вместе сражались с казаками Краснова в Сальском округе и под Царицыным. Здесь сыграли свою роль соперничество с Думенко, который когда-то был командиром Буденного, а главное – опасение, что попытка выгородить боевого товарища может и его самого подвести под трибунал. Недавно появились и более экзотические версии – например, статья полковника С. Коломнина в «Независимой газете» о том, как Думенко в бытность начальником Буденного велел прилюдно выпороть его в наказание за бесчинства его бойцов. В статье говорится: «Когда двое дюжих «думенковцев» срывали с Буденного рубаху и укладывали его для порки на лавку, он в ярости протестовал: «Да у меня полный Георгиевский бант, меня даже офицер при царе пальцем не мог тронуть, а ты меня, красного конника, плеткой?!» На что стоявший рядом Думенко, посмеявшись, ответил: «Да какой ты Георгиевский кавалер, Семен, фантиков себе на базаре навесил, а так настоящие казаки не делают». Хотя автор ссылается на воспоминания каких-то «ветеранов-первоконников», его история кажется вымышленной. Телесные наказания в Красной Армии были запрещены, а уж порка одного командира другим на глазах подчиненных выглядит и вовсе нереальной.

К слову сказать, сравнение Буденного и Думенко в целом говорит в пользу Семена Михайловича. Буденный смог до некоторой степени подчинить себе стихию масс и готов был подчиниться коммунистам, а Думенко не хотел подчиняться коммунистам и так и не смог обуздать стихию своих частей, практически не применял репрессий против насильников и мародеров. Семен Михайлович, быть может, в душе комиссаров и не жаловал, но на людях, даже в сильном подпитии, никогда не допускал брани в их адрес, а также антисемитских высказываний. От природы хитрый, Буденный давно уже понял, что с новой властью можно и нужно ладить. Власть же, в свою очередь, ценила его как единственного предводителя конной народной массы, на которого более или менее можно положиться.

Причина подобной толерантности лежит в том, что Буденный был стихийным государственником, а Миронов и Думенко – анархистами-народниками, шедшими на поводу у массы и пытавшимися стать «третьей силой» между красными и белыми. Потому Буденный и обрел потом важный статус символа государственного начала для крестьянских масс, еще при жизни превратившись в живую легенду. Он олицетворял собой крестьянство, принявшее Советскую власть. Позднее, когда по стране прокатилась насильственная коллективизация, которую Буденный не рискнул осудить, а наоборот, всецело поддержал, власть оценила, сколь удобную пропагандистскую фигуру она имеет. Буденновский имидж успешно эксплуатировался вплоть до первых месяцев Великой Отечественной войны. Затем, после перерыва, вызванного не слишком успешными действиями Семена Михайловича на фронте, наступило некоторое затишье, но в конце 1950-х годов, при Хрущеве, Буденный был торжественно возвращен в пантеон героев. Ему наконец присвоили звание Героя Советского Союза, массовым тиражом издали его мемуары. На старости лет бывший командарм Первой Конной, похоже, искренне уверовал, что является главным героем Гражданской войны. И старался устранить конкурентов, теперь уже – из памяти народа.

Таких конкурентов он видел прежде всего в лице Миронова и Думенко. Даже после реабилитации Думенко Ворошилов и Буденный сохранили прежнее мнение о нем, равно как и о реабилитированном еще раньше Миронове. 10 января 1966 года Буденный направил Ворошилову информационный материал в 90 машинописных страниц, озаглавленный «О реабилитации и восхвалении в периодической печати Миронова Ф.К. и Думенко». О Миронове в этом примечательном документе, подготовленном буденновскими порученцами, говорилось, в частности, следующее: «На организованном им 22 августа митинге в Саранске Миронов заявил, что «коммунисты губят Россию, разложили армию и потому нужно нам, казакам, идти сейчас на фронт, разбить Деникина, а потом повернуть штыки на Москву, чтобы сбросить долой Совет Народных Комиссаров и установить настоящую Советскую власть». В приказе по Донскому корпусу, подписанному Мироновым, говорилось, что причины поражения Красной Армии объясняются «сплошными злостными деяниями господствующей партии, партии коммунистов, восстановивших против себя общее негодование и недовольство трудящихся масс», и, «чтобы спасти революционные завоевания, остается один-единственный путь: свалить партию коммунистов. Долой единоличное самодержавие и бюрократизм комиссаров и коммунистов» (РГВА. Ф. 103с/246. Оп. 1. Д. 1. Л. 7—17).

В информационном материале также утверждалось, что в процессе подготовки реабилитации «в архивах копировались все документы, которые хотя бы в какой-то мере характеризовали Миронова положительно, и обходили материалы, характеризующие его с отрицательной стороны». Далее говорилось: «В своем ультимативном письме В.И. Ленину Миронов назвал «всю деятельность Коммунистической партии направленной на истребление казачества вообще» и требовал соглашения с эсерами и меньшевиками. Владимир Ильич дал тогда указание о непременной поимке Миронова и привлечении его к ответственности. При этом Ленин подчеркивал, что «наряду с полным уничтожением банд Мамонтова поимка Миронова имеет большое, громадное (подчеркнуто В.И. Лениным) значение» (Ленинский сборник, XXXIV. С. 209).

О Борисе Думенко в той же справке говорилось: «Однако в архивных материалах имеются свидетельства того, что Думенко потворствовал грабежам и казачьим реквизициям, а также много присваивал себе конфискованные ценности. На этой почве у него возникли конфликты с политработниками, которых Думенко ругал при бойцах, настраивая бойцов против политкомов. Так, в донесении ВРИД военкома Сводной кавдивизии С. Питашко от 29.12.1918 г. говорится, что «разъяренные поджигательской речью Думенко бойцы готовы были расправиться с политкомами, но это насилие предупредил пом. комдива т. Буденный» (ЦГАОР. Ф. 192. Оп. 2. Д. 101. Л. 30).

14 марта 1919 года политический комиссар отдельной кавалерийской дивизии В. Новицкий докладывал Реввоенсовету 10-й армии:

«За несколько дней, когда Думенко вступил в исполнение своих обязанностей начдива, дивизия стала неузнаваемой, начались грабежи по всему пути следования. Причина их – начдив: он дал право чеченцам забирать все ценное, как то: золото, серебро и другие более ценные вещи. Об этом, конечно, весь состав дивизии знает, начиная от начштаба и кончая красноармейцами включительно. И такой поступок разлагающе действует на окружающих. У начдива 5 подвод, в том числе 2 экипажа, груженных разными вещами, конечно, реквизированными… В последнее объяснение, которое было между мной и начдивом, он заявил, что всех политкомов дивизии арестует и расстреляет. На заданный мною вопрос: «желает ли он признавать за политкомами те директивы, которые даны Реввоенсоветом армии?», начдив самым категорическим образом заявил, что «не признает» (ЦГАСА. Ф. 193. Оп. 1. Д. 34. Л. 21, 22).

В условиях отсутствия регулярного централизованного снабжения и постоянных материальных недостатков, бойцы легко поддавались соблазну пограбить и почитали тех, кто этого не пресекал. Против грабежей и мародерства боролись политработники, ущемляя партизанское своеволие Думенко, поэтому он их и невзлюбил.

Показательно, что, когда 24 марта Думенко был назначен помощником начальника штаба 10-й армии по кавалерийской части, он, опасаясь наказания за потворство грабежам и унижение политических комиссаров, около месяца отсиживался в Большой Мартыновке и на станции Куберле. Сообщая, что в Царицыне его могут арестовать, Думенко обращался за защитой к С.М. Буденному, Г.К. Шевкоплясову и Д.П. Жлобе (Протокол собрания командиров и бойцов 4-й кав. дивизии от 18 апреля 1919 г.; из личного архива С.М. Буденного) … Недовольный коммунистами, он ругал и Советскую власть, которую, как он выражался, «захватили коммунисты и жиды»…

Военком Ермаков в докладной записке сообщает, что 15–20 сентября 1919 года он и помощник политкома Тубольцев были приглашены в штакор (штаб корпуса – Б. С.):

«С нашим прибытием т. Думенко попросил всех присутствовавших удалиться, мотивируя, что состоится секретное заседание по всем делам. Оставшись втроем наедине, Думенко сказал, что мы известны ему с 1918 года как старые опытные террористы и наше присутствие при нем он считает необходимым.

«Я много сделал для революции, – продолжал Думенко, – но все-таки не получил еще должного мне доверия от Центра и созданного мною корпуса. Я вижу себя приниженным всякой сволочью, подразумевая представителей поарма 10 и др., и необходимо эту сволочь уничтожить, так как она стоит на моем пути».

Считаю нужным заметить, что Думенко не знал, что я коммунист, а на тов. Тубольцева он не обращал внимания, считая его анархистом. «Ко мне, – говорил Думенко, – прибыли два типа, следят за моими действиями, и были случаи аннулировали некоторые мои распоряжения».

Думенко приказал терроризировать этих двух представителей, но фамилий их не назвал, поскольку я заявил ему протест».

Далее тов. Ермаков пишет:

«От Думенко всегда можно было слышать, что Советская власть скоро погибнет, что Россия продана подлым жидам, которые продали исстрадавшуюся Россию.

В октябре месяце 1919 г. при движении корпуса в районе Серебряково частями корпуса усилились бесчинства, а когда политкомы об этом доносили, Думенко устраивал им разнос и приказывал их убрать» (ЦГАОР. Ф. 1005. Оп. 6. Д. 486-б. Л. 183–184).

Военком 2-го Донполка 3-й бригады Сводного конного корпуса Веремеенко Тимофей Лаврентьевич доносил: «В селе старая Криуша Калачевского уезда, я с комбригом Трехсвятковым зашел в 10.00 в штаб корпуса и остановился у двери. В штабе корпуса сидели Думенко, Абрамов, Блехерт, начальник штаба 2-й горской бригады Дронов и другие. Думенко высмеивал жидов, т. е. евреев, говорил, что жиды-комиссары забрали страну в руки и готовят красных офицеров-жидов. От этой дряни, – говорил он, – ничего доброго не получишь. Я этих офицеров-торговцев знаю, пусть их выстроят хоть 200 человек, всех перебью» (ЦГАОР. Ф. 1005. Оп. 6. Д. 486-б. Л. 187).

Бывший комиссар корпуса Думенко Сергей Петрович Ананьев, раненный в бою выстрелом в спину, писал во время следствия по делу Думенко: «Думенко – мелкобуржуазный выродок с большим самолюбием и мелким тщеславием. Политически не воспитан, правильного понятия о советской власти не имеет и больше склонен к идеологии народничества (эсерства). Политические учреждения и коммунистическую партию не признавал и всячески их поносил. Мелкое тщеславие составило у него представление о самом себе как о необычайно великом герое и полководце, что давало ему возможность выражаться: «Захочу – сниму весь фронт до самой Москвы». Наши последние успехи в Донской области его окрылили, он стал себя мнить чуть ли не Наполеоном. Говорил, что он не признает коммунистов, поносил их и признает только РВСР (Реввоенсовет Республики. – Б. С.)» (Там же. Л. 416).

Действительно, к январю 1920 года поведение Думенко было вызывающим и дерзким. Вот как описывает встречу с Думенко не политработник Конкорпуса, а комиссар 2-й бригады 23-й стрелковой дивизии т. Фролов, который писал: «12 декабря 1919 г. в 4 часа дня в штаб бригады ворвался кавказец в бурке лет двадцати и крикнул: «Выметайтесь вон!» Командир бригады спросил его, кто он такой. Кавказец ответил: «Мы кто такой? Мы думенковцы! Очистите квартиру немедленно или мы вас выбросим». Я позвал своего ординарца и приказал ему сходить за комендантской командой. Тогда кавказец выхватил кинжал и с криком «мы будем вас резать!» бросился на меня, угрожая убить.

Когда я узнал, что Думенко стоит у ворот, я попросил его войти. Он вошел, вытаращил глаза и крикнул на командира бригады, не знавшего в лицо Думенко: «Встань, сволочь, с тобой разговаривает командир корпуса!» Последовала площадная брань. Бушуя все больше, Думенко выхватил револьвер и закричал: «Ишь сволочи, коммунисты, бандиты, руби их!»

На командира бригады бросились двое и сорвали с него револьвер. Меня моментально схватили тоже двое за руки, а третий схватил стул и замахнулся им. Я рванулся в сторону, и стул попал только по руке. Я пытался выскочить из комнаты, но меня опять схватили и потребовали оружие. Револьвер лежал на угольнике, и я молча указал на него. Мой и комбрига револьверы схватили и, сквернословя, вся компания удалилась. Думенко, садясь на коня, обращаясь к появившимся Шевкоплясову и Блехерту, говорил: «Всех этих сволочей коммунистов перевешают» (ЦГАОР. Ф. 1005. Оп. 6. Д. 486-б. Л. 185–186).

Представляя этот рапорт политкома Фролова вместе с донесением комбрига, начдив 23-й стрелковой дивизии докладывал командарму 9, что от жителей поступают жалобы на безобразное поведение частей Думенко. Политком Фролов указывает, что по пути из Балашова он слышал стон и плач жителей сел, через которые проходили части конкорпуса Думенко. В селе Тростянском они забрали 700 лошадей, много имущества, изнасиловали много женщин и девушек-подростков. Это повторилось и в других селах (ЦГАОР. Ф. 1005. Оп. 6. Д. 486-б).

Заявление в политотдел конкорпуса политкома 2-й Горской бригады Г.С. Пескарева: «За три месяца нахождения во 2-й Горской кавбригаде, живя вместе с полевым штабригом, я имел возможность при частых посещениях комкора Думенко, Абрамовым и Блехертом нашего штабрига вести с ними споры на политические темы и очень скоро хорошо узнал политические физиономии как членов нашего штабрига, так и полевого штакора. Все они, за исключением Абрамова, который слишком осторожен в выражениях, ярые противники коммунистического строя и коммунистической партии и большой руки антисемиты. Думенко и Блехерт однажды заявили, что коммунисты ничего не могут дать рабочим и крестьянам, а что в скором времени народится партия (ясно намекая на себя), которая будет бить и Деникина, и коммунистов.

После того, как Думенко получил выговор по приказу Юго-Восточного фронта за невыполнение приказа, он, по словам начснабрига Кравченко, и рвал с себя орден Красного Знамени, и с ругательством бросая его в угол, сказал, что «от жида Троцкого получил, с которым мне все равно придется воевать». Ненависть и клевета на коммунистов и комиссаров – вот отличительная черта этой компании, которая к тому же не прочь и пограбить и понасиловать.

За время стоянки в с. Дегтево были взяты в плен две сестры милосердия противника, которые на следующее утро оказались расстрелянными и которых, по словам бывшего командира взвода ординарцев Жорникова, всю ночь насиловала вся эта компания из корпуса. Кроме этого, Жорников выгнан из корпуса за то, что не мог угодить их развратным требованиям, передает, что кроме сестер в этом селе искали 15-летнюю дочь хозяйки, где стояли на квартире, с целью насилия, но, не найдя ее, изнасиловали сестру хозяйки». Это заявление Г.С. Пескарева было опубликовано в книге И. Смилги «Воспоминания. Очерки», 1923 г. Там же указывается, что все факты, изложенные в заявлении, проверила и подтвердила следственная комиссия (ЦГАОР. Ф. 1005. Оп. 6. Д. 486-б. Л. 131).

Положение в Сводном конном корпусе резко осложнилось после занятия Новочеркасска и разразившихся грабежей в городе, для ликвидации которых Реввоенсовет 9-й армии вынужден был привлечь стрелковые части. В то время, как шли грабежи, руководители штаба корпуса занимались пьянством, в чем на следствии признали себя виновными Шевкоплясов, Блехерт, Колпаков. Вот что показал по этому поводу (состоящий. – Б. С.) для особых поручений командира корпуса Г.К. Шевкоплясов:

«В штабе корпуса во время его стоянки в Новочеркасске происходили выпивки. Вино доставлялось Носовым по распоряжению комкора. Раза четыре или пять на этих гулянках присутствовали проститутки. Их доставлял Кравченко – специалист по этой части. Я несколько раз возражал против пьянок и проституток, но меня не слушали. Кравченко однажды чуть было не пристрелил меня» (Там же. Л. 346–348).

Для наведения порядка в Новочеркасск выехал член РВС 9-й армии, коммунист с 1913 г. Н.А. Анисимов (умер в Новочеркасске от тифа). Ознакомившись с положением, он послал в Реввоенсовет армии следующее донесение:

«Думенко определенный Махно. Не сегодня, так завтра он постарается повернуть штыки. Если этого не делается сейчас, то только потому, что не совсем чувствует твердую почву под ногами. Посылает своих красноармейцев громить винные лавки, насилует женщин и всюду откровенно агитирует против Советов. Назначенный мною исполком чуть было не был разогнан. Потом убедился я сам, но кроме того, подтверждает Жлоба и другие, а также и предубеждает. Считаю необходимым немедленно арестовать его при помощи Жлобы. Надо пользоваться стоянкой в городе и присутствием дивизии (стрелковой). Через некоторое время будет поздно, он наверняка выступит. Поговаривают соединение с Буденным. Отвечайте, если согласны немедленно произвести арест» (Там же).

Меры, предлагаемые Н.А. Анисимовым, не были осуществлены. Он заболел тифом…

Из показаний Д.П. Жлобы:

«…С начала присоединения бригады к корпусу… Думенко относился ко мне дружелюбно и после некоторого знакомства задал мне вопрос: почему я не выгоняю своих коммунистов, предложив это сделать. Я ответил, что мне коммунисты много помогают, особенно в борьбе с грабителями. После такого ответа отношение Думенко ко мне изменилось, бригаде всегда давали наихудшие участки и места ночевок… Одним словом, начались гонения на меня с бригадой».

Сам Думенко на следствии показал: «Никогда не препятствовал политработе и не стремился оградить себя от политического контроля. Никто из коммунистов и политработников не выгонял из корпуса. Откомандировал только беспартийного начальника штаба, совершенно не способного к работе… На вопрос – почему я был недоволен некоторыми комиссарами – отвечаю: «комиссары приезжали и говорили, что они посланы контролировать. Я считал, что контролировать нужно тех начальников, которые мобилизованы, я же пошел воевать за Советскую власть добровольно».

Ни я, никто из моего штаба не называл коммунистов «жидами, засевшими в тылу», не вели антисемитской работы. Орден Красного Знамени я носил до тех пор, пока не испортилась красная лента и не потерлась резьба на винте. Я не срывал с себя ордена и не говорил никогда таких слов, что орден дал мне жид Троцкий, и носить я его не желаю. «Жид» было для меня ругательным словом, я и русских называл жидами. Евреев я считаю негодными для кавалерии, они только испортят лошадей.

Никогда я лично не пьянствовал и вообще после ранения в легкие был непьющим. Никаких грабежей и бандитизма не было. Дважды я отдавал приказы о борьбе с насилием и реквизициями, призывая к этой борьбе и политработников.

Мне кажется, что все это поднял политком Пескарев, которого я поймал пьяным с чайником вина (спирта).

Насчет туч в разговоре с Буденным – подразумевал противника».

О каких тучах идет речь, говорят показания Ворошилова и Буденного, данные ими следователю Тегелешкину 29 марта 1920 года. Буденный показал: «Января 10 дня с/г. приезжал ко мне на квартиру Думенко и сидя в комнате при разговоре, насколько мне помнится, шел вопрос о знамени для четвертой кавдивизии, но откуда взял его, мне не пришлось выяснить. После чего мы перешли к разбору операций, где он сказал, что перед нами налегает туча, которую нужно разбить, но что за туча, я не уяснил себе и сказал, что бояться нечего, в данное время противник парализован и мы объединимся, его разобьем, но здесь мне не пришлось детально узнать о налегающих тучах, как кто-то вошел в нашу комнату и разговор наш был прерван…»

Ворошилов в свою очередь утверждал: «Дня через 4 после отъезда Думенко и др. я узнал от т. Сокольникова, что есть приказ об аресте Думенко за невыполнение боевых приказов и подозрительное поведение. Я об этом сообщил т. Буденному и спросил, что ему говорил в свой приезд Думенко и как объяснял причины своего посещения нас. Т. Буденный мне передал, что Думенко все время говорил о нависших над нами тучах, о том, что надо держать тесную связь и прочее в этом роде. Т. Буденный понимал это как опасение белогвардейских наступлений и успокаивал Думенко, говоря, что у нас теперь сила большая, мы стоим близко друг с другом и бояться нечего. И только после того, как узнал, что Думенко арестовывается, он стал толковать слова Думенко «о черных тучах» как желание подбить его, т. Буденного, на какую-то авантюру».

Дальше всех конармейцев в своих показаниях против Думенко пошел член РВС Первой Конной Ефим Афанасьевич Щаденко: «Когда на Рождество армией Буденного был взят Ростов, а корпусом Думенко Новочеркасск, то Думенко, его начальник штаба Абрамов и Шевкопляс приезжали в Ростов к Буденному, но, встретив здесь меня и Ворошилова и хорошо зная нас еще по 10-й армии, они не могли открыто говорить с Буденным… После обеда, когда я и товарищ Ворошилов отделились от Буденного, то Думенко и Шевкопляс прошли к Буденному и о чем-то с ним говорили. Из всего этого мы с Ворошиловым заключили, что Думенко, Шевкопляс и Абрамов приезжали зондировать почву в армии Буденного. Мы только не могли, конечно, ясно разгадать их намерения. Из разговоров Буденного мы узнали, что Думенко говорил Буденному о старой дружбе и каких-то о черных тучах, которые на них надвигаются. Когда мы Буденного старались навести на мысль, что Думенко затевает авантюру против Советской власти, то Буденный сказал, что, может быть, он не понял Думенко, и сказал ему, что теперь никакие черные тучи не страшны. Вскоре наши предположения стали оправдываться. Был убит политком Микеладзе. Политические комиссары подняли тревогу и стали усиленно следить за действиями штаба Думенко… На поставленный мне вопрос, не предлагал ли Думенко Буденному совместно предъявить ультиматум центральной Советской власти, я отвечаю, что этого я не слышал ни лично, ни от других. Более ничего по делу Думенко добавить не имею».

Бросается в глаза, что Буденный высказывался о Думенко на допросах гораздо более уклончиво и осторожно, чем Ворошилов и Щаденко. Видно, у него в душе была еще жива память о том, как они плечом к плечу сражались с белыми. Да и серьезным соперником Думенко он, вероятно, в тот момент уже не считал. Только под влиянием членов Реввоенсовета он стал склоняться к мысли, что под «черными тучами» действительно могли иметься в виду комиссары. Щаденко и Ворошилов прямо утверждали, что такую трактовку слов Думенко Буденный стал давать только после ареста последнего. В этом можно было усмотреть намек на политическую неблагонадежность Буденного. Война с белыми заканчивалась, и в Кремле всерьез опасались появления «третьей силы», которая могла бы повести крестьянскую вольницу против «комиссародержавия». В качестве одного из потенциальных ее вождей рассматривался Думенко, как прежде Миронов, чем во многом и объясняются репрессии против них. Сыграли свою роль и систематические антисемитские выпады комкора, которые весьма негативно воспринимались партийным и военным руководством, где евреи играли заметную роль. Вот цитата из приговора: «Думенко вел систематическую юдофобскую и антисоветскую политику, ругая центральную Советскую власть и обзывая в форме оскорбительного ругательства ответственных руководителей Красной Армии жидами».

Справедливости ради отметим, что спасти Думенко от расстрела тоже пытались евреи. Помимо адвоката Шика, это был один из партийных руководителей Донской области А.Я. Розенберг, который разговаривал по прямому проводу с заместителем председателя Ревтрибунала Республики А. Анскиным. Розенберг пытался убедить собеседника, что осужденных надо помиловать. Он утверждал: «Свидетелей по делу не было. Пришлось оглашать показания на предварительном следствии. Я лично полагаю, что следовало бы поговорить с Президиумом ВЦИК и в порядке помилования расстрелы заменить 15 или 20 годами принудительных работ ввиду революционных заслуг корпуса и в связи с первомайской амнистией…»

Однако Анскин это предложение отверг. Он заявил: «Тов. Розенберг, для меня странно, что трибунал сам как будто бы возбуждает ходатайство о помиловании. Указанные соображения вы должны были принять во внимание при вынесении приговора. Со стороны же Ревтрибунала Республики не встречается препятствий в приведение приговора в исполнение… Приводите приговор в исполнение немедленно…»

Розенберг явно пытался применить к делу Думенко ту же схему, которая ранее была применена к делу Миронова, когда суровый приговор был смягчен ВЦИКом, а затем Миронов и его товарищи и вовсе были освобождены от отбытия наказания. Но на этот раз Москва категорически возражала против помилования Думенко. Время было уже другое. Когда судили Думенко, Деникин шел на Москву, Советская власть сильно шаталась, и Миронов был нужен ей как авторитетный среди казачества противник белых. Думенко же судили совсем в других условиях. Армия Деникина была разбита, ее остатки эвакуировались в Крым, Гражданская война фактически завершилась. Теперь режим всерьез опасался стихийного движения крестьянства, недовольного продразверсткой и красным террором. А Думенко как раз и мог стать вождем крупного крестьянского бунта, поэтому теперь его предпочли расстрелять, руководствуясь «революционной целесообразностью» и древним принципом: «Мавр сделал свое дело, мавр должен уйти», хотя никаких доказательств виновности комкора в наличии не было. Убийцы Микеладзе так и не были найдены. Мы, вероятно, никогда не узнаем ни их имен, ни того, были ли они каким-то образом связаны с Думенко. Также вряд ли когда будет с достоверностью установлено, что именно имел в виду под «черными тучами» Думенко в роковом разговоре с Буденным – белогвардейцев или комиссаров с евреями.

Писатель Юрий Трифонов так характеризовал Думенко в «Отблеске костра»: «Нет, он не был идеальным героем Гражданской войны, он был просто героем Гражданской войны». Те же слова можно применить и к Буденному. Причина, почему Буденный уцелел, а его соперники Миронов и Думенко погибли, состояла в том, что Буденный был в состоянии держать в узде крестьянско-казачью массу, если не искореняя, то хотя бы ограничивая страсть к грабежам и антисемитизм. К тому же Семен Михайлович готов был терпеть у себя в корпусе, а потом в Конармии комиссаров, чего Думенко и Миронов делать не желали.

И еще дело, наверное, было в личности Семена Михайловича. Миронов 31 июля 1919 года писал Ленину: «В практике настоящей борьбы мы имеем возможность видеть и наблюдать подтверждение дикой теории: «Для марксизма настоящее – только средство, и только будущее – цель». И если это так, то я отказываюсь принимать участие в таком строительстве, когда весь народ и все им нажитое рассматривается как средство для целей отдаленного будущего, абстрактного. А разве современное человечество – не цель, не человечество, разве оно не хочет жить, разве оно лишено органов чувств, что ценой его страданий мы хотим построить счастье какому-то отдаленному человечеству. Нет, пора опыты прекратить!»

Буденный же готов был принять большевистский тезис о человеке как средстве построения светлого будущего. И у него были влиятельные покровители – Сталин и Ворошилов.