Читать книгу Венский вальс - Братья Швальнеры - Страница 3

Сеанс порядочно вымотал и Фрейда, и Юнга, которые после его окончания еще длительное время отвечали на многочисленные вопросы посетителей, впечатленных их совместным экспериментом и не могли выпроводить восторженных гостей восвояси. Это лишило их возможности обсудить его итоги тем же вечером, однако, уже утром коллеги пустились в диспут по поводу увиденного и сделанного.

– Должен признаться, мой юный друг, – несколько панибратски заговорил Фрейд, прохаживаясь по кабинету взад-вперед, – что я явно поспешил с осуждением вашей методики, связанной с привлечением оккультных сил. Уж не знаю, кого именно вы вовлекли в эксперимент и вообще вовлекли ли кого-нибудь от потусторонних сил, но должен сказать: он удался. Во-первых, теория гипнотического воздействия на подсознательное в людях не лишний раз подтвердилась. А во-вторых, вам удалось внушить им необходимость невиданного доселе высвобождения энергии, которая в осознанном виде могла бы никогда не покинуть их бренных тел.

– Иными словами, вы даете мне понять, что привлечение оккультных методик есть шарлатанство с моей стороны? – понимая нелестное высказывание старшего товарища, Юнг все же не огорчился; на сей раз ему было что противопоставить умудренному опытом психиатру.

– Не знаю. Знаю только, что убеждение – великая сила. Вы убедили их в том, что они являются носителями энергии и убедили в том, что именно сейчас в бессознательном состоянии самое время ее явить миру. А для достижения этой цели все средства хороши.

– Ваш скептицизм невозможно одолеть. И все же я не держу на вас зла – эксперимент, как вы верно подметили, удался.

– Не просто удался, а подтвердил мою теорию…

– Ну да, значение гипноза в наше время сложно умалить…

– Да нет же! Я говорю о подавленном либидо! Вы же видели, что за столом сидели одни мужчины, а образ, который энергия приняла на выходе, носил женское обличье. Это однозначно свидетельствует о том, что и их конкретными мыслями и действиями, и вообще движением тел на планете руководит исключительно половая составляющая духовного портрета каждого из нас.

Юнг буквально опешил:

– С чего вы это взяли?!

– Да что же, дорогой мой, слепы вы, что ли? Ведь это была женщина!

– Ну и что?

– Как это – что? Разве этой иллюстрации недостаточно, чтобы понять, что именно влечение к противоположному полу движет мужчинами, которые, как известно, являются носителями силы и вершителями прогресса?!

– Конечно нет.

– А как тогда объяснить все произошедшее?

– Очень просто. Видите ли, оккультное знание передалось мне по наследству. В моем роду не было ни психически, ни физически нездоровых людей, однако, многие мои предки мужского пола, и я в том числе, становились свидетелями появление призраков, обитавших в нашем швейцарском доме. Мой дед, которого я никогда не видел, часто общался со мной подобным образом, передавая мне некое сакральное знание, которое я не могу обосновать научно, но которое никогда не давало сбоев и ошибок. Он предсказал дату смерти моего отца, пожар в нашем имении, оградил меня от ряда ошибок, которые я мог бы совершить. Наконец, по его настоянию я примкнул к числу ваших учеников, хотя научная составляющая ваших теорий всегда оставляла желать лучшего – и вы это отлично знаете. Это к нашему давешнему разговору о том, каким именно – не физиологическим, а скорее метафизическим – образом передаются знания на том уровне, который наука ока отследить не в силах. Конечно, вы сейчас назовете это абсурдом и бредом потому только, что эти слова мои вступают в противоречие с вашими теориями, но…

– И не подумаю. Только никак не пойму, причем тут женщина и ее внезапное появление в сугубо мужской компании?

– А женщина тут при том, что внутри каждого человека живет два «я»: «я» женское и «я» мужское. Как два полушария нашего мозга отвечают, соответственно, за логичное и интуитивное, так два вида знания, что живут внутри каждого человека, имеют свой облик. Очень часто мои предки мужского пола говорили со мной женскими голосами, когда речь шла о подсознательном, интуитивном, неконтролируемом и необъяснимом знании. Я и сам часто говорил сам с собой от женского лица, отчетливо слышал внутри себя этот женский голос. Он есть в каждом, уверяю вас, просто мы привыкли его в себе подавлять, вечно стремясь все объяснить, упростить, подогнать под логические умозаключения… Он проявляется не только на ментальном уровне, но и на физическом, и все больше людей замечают за собой это. Взять хотя бы ваших друзей социалистов – Антида Ото или Троцкого. Он ведь отрицает семью, отрицает мужское и женское начало и пропагандирует гомосексуализм, не так ли?

– Допустим, ну и что?

– Это означает, что ему надоело быть мужчиной. В нем заговорило женское начало, присущее каждому, но, как я уже сказал, в разной степени подавляемое каждым из нас. Оно в нем сильнее. Во мне слабее. В другом – равно с биологическим. Но присуще каждому! И то, что энергия высвободилась в женском обличье, потому вовсе не иллюстрирует ничье подавленное либидо. Просто энергия взяла и приняла вот такую форму, живущую – хотим мы того или нет – внутри каждого индивида пола мужеского.

– И именно поэтому вы увидели в ней свою возлюбленную?

– А вы увидели кого-то другого?

– Конечно, – лукавил Фрейд, чьему взору также накануне явилась столь нелюбимая им Сабина Шпильрейн. – Ни намека на образ этой жидовки! Как и весь ваш эксперимент, его итоги для вас были не более, чем самовнушением. Внушая сомнительное знание другим, вы и сами поддались искушению. Хотя, сие случилось уже давно, – махнул рукой психиатр и вышел из кабинета в приемную, где его ожидал пациент. Это был тот самый Антид Ото – известный журналист из газеты «Правда», что издавалась в Вене в те дни, и под чьим фармакологическим псевдонимом скрывался беглый русский каторжник Лейба Бронштейн. Он давно уже посещал Фрейда, обучался у него психоанализу, параллельно свято веруя в то, что тот излечит его от пагубной страсти к мужчинам. Несчастный не мог подумать, что Фрейд избрал его единицей для опытов по изучению этого порока и в мыслях не имел никого ни от чего лечить. Однако, даже если бы он задумался об этом, то не прекратил бы своих визитов в дом на улице Бергассе – общество Фрейда было ему приятно, в том числе и по национальному признаку (оба были евреями), он тяготел к познанию азов психоанализа и вообще видел в старом психиатре, от которого пачками разбегались ученики, своего наставника, в котором так нуждался после недавнего идеологического разрыва с Лениным.

Как не знал об истинных мотивах его действий Лейба Бронштейн, так и Фрейд не знал о том, что полчаса назад, прежде, чем отправиться к нему, его визитер имел разговор со своим товарищем по квартире на улице Рингштрассе, Кобой, который еще вчера находился в этом доме в совершенно ином качестве. Разговор был примерно следующего содержания:

– Значит, женщина?

– Именно. Красоты необъяснимой. Сколько здесь живу, ни разу не наблюдал никого, похожего на нее. Такие черты лица, такие глаза… Была бы моя воля, знал бы я ее – непременно украл бы и женился, навсегда отказавшись от мирского.

– «От мирского» – значит, и от борьбы тоже? – провокационно насупив брови, уточнял Бронштейн.

– Все может быть, – задумчиво протянул Коба, как будто еще витая в облаке вчерашнего дыма, источаемого стеклянным шаром с ладанкой.

– Правильно ли я понимаю, что ты сейчас практически отказался от участия в революционной деятельности и прямо заявил об этом партийному идеологу? И ради чего – ради бабы?! Смог бы ты повторить то же самое перед Лениным?

– Мне отлично известны ваши отношения с Лениным. Ты потому здесь, вообразил себя непонятно, кем, что Ильич сейчас в немецкой тюрьме, а ты тут Ваньку валяешь, строишь из себя лидера своей «перманентной» революции… – уныло пробормотал Коба. – Не знаю, что бы я сказал Ильичу, а тебе сейчас сказал то, что сказал!

– Какая варварская глупость! Сейчас, когда движение находится в критическом состоянии, ты, ее движущая сила, берешь и на словах декларируешь измену! За такое в иные времена следовало бы спросить, и здорово спросить! А что касается революции, то Ильич тоже считает, что она должна быть перманентной. Знаешь, что это значит? Что мало изменить общественный и государственный строй в одной, отдельно взятой, стране. Надо перестроить себя и свое окружение радикально, стопроцентно, чтобы не осталось ничего от прежних пережитков, доставшихся нам от отцов и дедов и в плену которых многие из нас пребывают до сих пор. Ты – яркий тому пример. И Ильич, и я считаем, что семья в своем первозданном виде давно себя изжила, как изжили себя отношения между мужчиной и женщиной. Революционер – двигатель прогресса – не может связывать себя оковами сексуального рабства в отношении одной женщины, двух женщин, трех женщин. И вообще оковами сексуального рабства, в принципе! Он должен освободиться от этих ложных идеалов!

– Ха! – усмехнулся Сосо. – Как это? Мужчина без женщины не может существовать, это биологический факт. Ты женат на двух женщинах одновременно, у Ильича есть Крупская. А мне почему нельзя?!

Бронштейн вскипел:

– А разве эти женщины возле нас? Разве мои Александра или Наталья рядом со мной, а Крупская в той же камере, что и Ленин?! Если бы они были рядом, то своим бабьим ворчанием начисто отвлекли бы нас от революционной деятельности, но их по счастью, с нами нет!

– Что же в этом хорошего? Как же нам обойти биологическую потребность, и, главное, зачем? Некоторое время спустя без женщин мы начнем сходить с ума, и тогда уж точно будет не до революции. Так к чему истязать себя в отчаянных попытках преодолевать законы природы?!

– По тебе видно, что ты уже еле-еле без них обходишься, – зло бросил Лейба. – Настолько стал зависим, что даже какая-то эфемерная, не плотская, едва ощутимая баба, образ, призрак, кружит тебе голову! А я вот как-то обхожусь…

– И как, позволь осведомиться? – усмехнулся горячий грузин.

– Вот ты вчера был на сеансе у Юнга, который затуманивает вам голову разными оккультными практиками и прочей ерундой. А лучше бы посетил живущего в то же доме Фрейда, который бы научил тебя преодолевать весьма сомнительные постулаты дарвинизма. Он, как никто другой, знает, какое влияние оказывает на нас наше либидо и умело перенаправляет его в нужное русло. Понятно, что без выброса сексуальной энергии человечество погибнет. Но отношения с женщинами в том матримониальном плане, в котором они существовали почти две тысячи лет, изжили себя. Почитай любого большевика – включая Ильича – на эту тему. Значит, надо искать что-то новое…

– Никак не пойму, к чему ты клонишь? Что новое? Что тут может быть нового?

– Ты когда-нибудь вдумывался в значение выражения «Пролетарии всех стран, соединяйтесь»?

– Это наш марксистский лозунг. Только ума не приложу, во что именно следует вдуматься? Пролетарии, угнетаемый класс, должны собраться воедино, чтобы одним массированным ударом разгромить угнетающий класс…

– Все это верно, но вслушайся в глубинный смысл слов. Пролетарии, а не пролетарки всех стран соединяйтесь. Понимаешь? Мы, мужчины, есть двигатель прогресса, и ты с этим не поспоришь!

– Уж не хочешь ли ты сказать, что и в половом отношении нам следует исключить женщин из нашей жизни?

– Именно так. Так считаю и я, и многие другие большевики, и доктор Фрейд, который отчетливо осознает вред, наносимый нам женщинами. Стоит только женщине появиться подле нас, как уже все мысли сосредоточены вокруг нее и ее низменных потребностей – и вот уже потребности наши становятся куда более низменными, чем прежде. Вот уже мы не видим истинную цель, а вожделеем фемину, освободив для нее все мысленное пространство, прежде занятое благими идеями и побуждениями. И куда как иной становится ситуация, когда помыслы наши развиваются в том же благом русле, а помогает справиться с природными инстинктами наш товарищ, стоящий на уровне наших идей и разделяющий все наши точки зрения по основным вопросам мироздания. Вот это и есть пресловутое пролетарское единство, которое не способны разрушить ложные общественные институты и которое носит перманентный характер. Единство и в работе, и в штыках, и в отдыхе. Единство в его абсолютном, первозданном виде!..

Джугашвили слушал товарища, открыв рот. Когда тот закончил свою пламенную тираду, он вскочил из-за стола и набросился на оппонента едва ли не с кулаками.

– Ты вообще соображаешь, что ты говоришь? Ты не только извращаешь теорию Маркса, но и извращаешь саму суть человеческого бытия! Это бред! Мы задуманы природой как вразумленные животные, и инстинкт размножения нам присущ априори. А ты пытаешься его отодвинуть даже не на второе, а на тридцатое место, лишив нас возможности создавать себе подобных и тем самым истребив пролетарский класс в зародыше накорню! Как ты можешь так рассуждать?! Гомосексуализм есть свойство зажравшихся угнетателей, подыхающих от скуки в то время, как пролетарии умирают от голода!

Через тонкую стенку от комнаты, в которой происходил столь эмоциональный разговор, жили весьма любопытные мещане – господа Клаусс, хозяева арендуемой ими квартиры. Бронштейн знал, что они то и дело подслушивали их разговоры, стремясь накопать на них компромат, сдав полиции и обогатившись или прославившись за счет этого, но всякий раз речи коммунистов маскировались под такую вуаль, сквозь которую эти темные и необразованные люди, отродясь не читавшие ничего, кроме Святого Писания, видеть и понимать ничего не могли. Знал он, что и теперь герр и фрау Клаусс являются непрошенными слушателями их беседы, которая отдавала явной бесовщиной и попранием столь чтимых ими псевдоморальных норм, и потому стремился прервать речь Кобы, жестами указывая ему на необходимость хотя бы говорить тише. Тот же был неумолим.

– Теперь я окончательно убедился в том, что этот ваш фрейдизм не более, чем средство борьбы империализма с пролетариатом. Не могут одолеть физически, осознают неизбежность скорых перемен, – вторил он вчерашним словам Юнга, – так решили разложить изнутри. Кто он, этот твой Фрейд? Еврей. Представитель капитала и смуты. Нет уж. Помяни мои слова – как только приду к власти в России, навсегда запрещу его и его лживые теории! Под угрозой расстрела!

Громко хлопнув дверью, Коба вышел из квартиры и бодрым шагом зашагал по Рингштрассе. Господа Клаусс видели его из окна своего жилища, и, убедившись в том, что горец покинул свою временную обитель, громко расхохотались последним его словам, очевидно не поверив в их состоятельность. Громкий смех заслышал и Лейба – после чего у него сразу отлегло от сердца; это означало, что они не восприняли их беседу всерьез, хоть и слышали ее досконально. Со спокойной душой Бронштейн отправился к Фрейду, а Коба все так же брел по Рингштрассе, пока не уперся в церковь Карлскирхе.

Великолепное произведение барокко XVIII века, построенная в качестве благодарности короля Карла за отступившую от столицы чуму, со множеством колонн и роскошных витражей, церковь была одной из главных достопримечательностей прекрасного древнего города. Атеист Коба любил гулять мимо нее – старинные пейзажи успокаивали и наводили на приятные мечты и размышления о будущей власти и потому притягивали его внимание. Здесь же он по чистой случайности встретил Шикльгрубера – он выполнял очередной заказ на открытки и рисовал пейзажи старинного собора, спрятавшись в тени пальм, привезенных Францем Фердинандом из пресловутого мирового турне, что были теперь высажены вблизи церкви.

– Как я рад видеть тебя! – произнес Адольф, отходя от мольберта и протирая запачканные краской руки.

– Признаться, я тоже. Никак не ожидал…

– И как тебе вчерашний сеанс? Не пожалел о том, что принял мое приглашение?

– Ни на минуту. Этот Юнг поистине удивительный человек, и я убежден, что именно за его, а никак не за фрейдовыми теориями – будущее!

– Совершенно верно. Ведь он не зря сказал, что в каждом из нас заложена сверхсила, способная сдвинуть мир с места. Не знаю, как ты, а я в себе ее ощущаю, и довольно отчетливо. И даже понимаю, откуда она у меня – мать говорила, что наш род ведет свое исчисление от Генриха Птицелова, величайшего властелина средних веков. Правда, отец умер, но ведь не перестал же он от этого быть моим отцом!

– Выходит, твоя фамилия на Шикльгрубер?

– Нет, моя фамилия по паспорту Гитлер. Шикльгрубер – это как раз мой отчим, человек без роду и племени. А ты?

– А что я…

– Вчера Юнг сказал, что ты не все знаешь или не все говоришь о своем происхождении. Я это отчетливо запомнил…

Коба вгляделся в лицо своего собеседника – молодой художник все больше нравился ему, как нравились ему люди умные и прозорливые.

– Что ж, раз такое дело, то откровенность за откровенность. В моем происхождении тоже есть белые пятна, которые я предпочитаю скрывать до поры до времени.

– Зачем?

– Понимаешь, теория, которой я придерживаюсь, не жалует родовитых людей. Для нее удобнее и выгоднее быть простолюдином, и потому моя биография сына прачки и пьяницы – сапожника как нельзя более соответствует моим политическим устремлениям. Тебе, так уж и быть, скажу. За все время моего пребывания в Вене не было у меня более близкого по духу человека… Слышал что-нибудь о графе Дракуле?

– Легендарный властитель Валахии, который знаменит своими зверствами и даже вампиризмом?!

– Он самый. Но не он один стоит во главе моего генеалогического древа.

– Да?! А кто еще? Ведь, насколько я помню, род Цепешей пресекся с казнью Влада?

– Не совсем. Он продолжился, слившись с другим известным царственным в Европе родом Рюриковичей, среди которых были не менее знаменитые и определяющие историю личности!

– Иван Грозный?! – округлил глаза Гитлер.

– Верно. Но обо всем по порядку…