Читать книгу Последние дни. Павшие кони - Брайан К. Эвенсон - Страница 3

I

Почему они позвонили, он понял лишь позднее – слишком поздно, чтобы это знание могло ему чем-то помочь. А в самом начале двое мужчин сказали по телефону следующее: что видели его фотографию в газете, читали о его работе под прикрытием и так называемом героизме, о том, как он не дрогнул, ничего не выдал, когда на него напал человек с секачом – или «джентльмен с секачом», как они предпочитали его называть. Правда ли, интересовались они, что он не дрогнул? Что он просто наблюдал, как человек поднял секач и опустил и рука Кляйна вдруг стала отдельным, умирающим существом?

Он не стал отвечать. Просто сидел, прижимая телефонную трубку к голове здоровой рукой, и смотрел на культю. Блестящее, слегка скукоженное завершение плоти, шелушащегося и злобного вида.

– Кто это? – наконец спросил он.

Люди на другом конце провода рассмеялись.

– Это стучится в дверь удача, – сказал один из них – тот, что с глубоким голосом. – Вы хотите провести всю жизнь за бумажной работой, мистер Кляйн?

Второй – который пришепетывал – продолжал задавать вопросы. Правда ли, что после того, как Кляйн снял ремень второй рукой и затянул шину на культе, он встал, включил горелку на плите и сам прижег рану?

– Может быть, – сказал Кляйн.

– Что «может быть»? – спросил Басовитый.

– Мои данные получены из проверенного источника, – сказал Шепелявый. – Плита была электрическая или газовая? Наверное, с электрической получилось бы лучше. С другой стороны, нагревается она небыстро.

– Это была не плита, а плитка, – сказал Кляйн.

– Плитка? – переспросил Басовитый. – Господи, плитка?

– Значит, электрическая? – спросил Шепелявый.

– Больше ничего не было, – сказал Кляйн. – Только плитка.

– А затем, когда вы прижгли рану, то выстрелили джентльмену с секачом прямо в глаз, – сказал Шепелявый. – Причем левой рукой.

– Может быть, – сказал Кляйн. – Но в газетах этого не было. Кто вам сказал?

– Проверенный источник, – ответил Шепелявый. – Больше вам знать не стоит.

– Слушайте, – сказал Кляйн. – Что происходит?

– Удача, – ответил Басовитый. – Я ведь уже сказал.

– В аэропорту ждет билет на ваше имя.

– Почему? – спросил Кляйн.

– Почему? – переспросил Шепелявый. – Потому что мы вами восхищаемся, мистер Кляйн.

– И нам не помешает ваша помощь.

– Какая помощь?

– Нам нужны вы, мистер Кляйн. И никто другой, – ответил Басовитый.

– Вот как? – сказал Кляйн. – А с чего мне вам доверять? Кто вы вообще такие?

Шепелявый рассмеялся:

– Мистер Кляйн, полагаю, сейчас вы уже понимаете, что доверять нельзя никому. Но почему бы не рискнуть?

Ехать было незачем. Басовитый ошибался – перед Кляйном не стоял выбор между бумажной работой и их предложением, в чем бы оно ни заключалось. Он вполне мог прожить на назначенную пенсию. К тому же, сразу после того, как лишился руки, сам прижег рану и прострелил глаз так называемому джентльмену с секачом, он позволил себе вольность и в качестве компенсации за травму прихватил чемодан, где лежало несколько сотен тысяч долларов. Этот поступок он считал глубоко моральным в библейском духе, в духе Ветхого Завета: око за руку, с доплатой. А то, что за оком оказался еще и череп с мозгом, – чистая случайность.

Короче говоря, принимать приглашение было незачем. Лучше сидеть на месте, заказать протез по своей культе или хотя бы носить крюки, которые ему выдали, учиться ими пользоваться. Совершенствоваться в одноруком гольфе. Приобрести шкаф протезов на все случаи жизни. Накупить сигар. Перед ним открыта вся жизнь, говорил себе Кляйн. Пусть эта удача за дверью хоть обстучится.

Кроме того, ему становилось все труднее вставать по утрам. Не из-за настоящей депрессии, но подниматься было особенно тяжело, когда он вспоминал, что дальше первым делом придется чистить зубы левой рукой. И потому он все больше и больше времени тратил на то, что поглаживал культю или просто таращился на нее. Она, ее окончание – одновременно и его часть, и не его, – завораживали. Иногда Кляйн по-прежнему тянулся за чем-нибудь отсутствующей рукой. Часто просто не мог надеть крюк. А если он не мог заставить себя надеть крюк, то как в таком состоянии можно выйти из дома? А если из дома не выйти, то как добраться до аэропорта, не говоря уже о том, чтобы забрать билет или тем более сесть на самолет?

«Все пройдет, – говорил он культе. – Однажды мы выйдем из дома. Всё обязательно будет хорошо».

Через неделю они перезвонили.

– Вы пропустили, – сказал Шепелявый. – Вы пропустили рейс.

– Вам страшно? – спросил Басовитый. – Вы боитесь летать?

– Как ты можешь так говорить? – спросил Шепелявый у Басовитого. – Разве может такая мелочь напугать человека, который прижег собственную культю?

– Значит, он не успел на рейс, – ответил Басовитый. – Поздно выехал. Может, задержался на проверке.

– Да, – сказал Шепелявый. – Не иначе.

Оба замолчали. Кляйн не отнимал трубку от уха.

– Ну? – спросил Шепелявый.

– Что – ну? – спросил Кляйн.

– Что случилось? – спросил Шепелявый.

– Я не поехал.

– Он не поехал, – повторил Басовитый.

– Это мы знаем, – сказал Шепелявый. – Мы знаем, что вы не поехали, иначе уже были бы здесь. Если бы вы поехали, мы бы вам не звонили.

– Да, – сказал Кляйн.

В трубке снова замолчали. Кляйн слушал и смотрел на занавешенное окно.

– И? – спросил Басовитый.

– Что – и?

– Черт возьми, – сказал Шепелявый. – Нам что, повторять все сначала?

– Слушайте, – сказал Кляйн. – Я даже не знаю, кто вы такие.

– Мы уже сказали, кто мы такие, – сказал Шепелявый.

– Мы – удача, – сказал Басовитый. – И мы стучимся в дверь.

– Я сейчас повешу трубку, – сказал Кляйн.

– Он повесит трубку, – прокомментировал Басовитый устало и безысходно.

– Стойте! – воскликнул Шепелявый. – Нет!

– Ничего личного, – сказал Кляйн. – Просто вы не к тому обратились.

Стоило ему положить трубку, как телефон почти сразу снова зазвонил. Он отвернулся. Встал и обошел квартиру, из комнаты в комнату. Их было четыре, если считать ванную. В каждой он отчетливо слышал звонок. Тот не замолкал.

В конце концов Кляйн ответил:

– Что?

– Но мы обратились к правильному человеку! – с отчаянием воскликнул Шепелявый. – Мы такие же, как вы.

– Вас ждет билет… – начал Басовитый.

– Никаких билетов, – сказал Кляйн. – Никаких шансов. Вы обратились не по адресу.

– Вы думаете, мы связаны с человеком с топором? – спросил Шепелявый.

– Секачом, – поправил его Басовитый.

– Мы не связаны с ним, – сказал Шепелявый. – Мы такие же, как вы.

– Какие же? – спросил Кляйн.

– Приезжайте и увидите, – ответил Басовитый. – Почему бы не приехать?

– Если бы мы хотели вас убить, – сказал Шепелявый, – вы бы уже были мертвы.

«Как странно, – подумал Кляйн, – когда тебе угрожает шепелявый человек».

– Пожалуйста, мистер Кляйн, – сказал Басовитый.

– Мы не хотим вас убивать, – сказал Шепелявый. – Следовательно вы еще живы.

– Неужели вам ничуточки не интересно, мистер Кляйн? – спросил Басовитый.

– Нет, – сказал Кляйн. И повесил трубку.

Когда телефон зазвонил опять, он выдернул его из розетки. Скатал провод вокруг аппарата и убрал в шкаф.

Обошел дом. Понял, что ему придется выйти через день-другой купить еды. Зашел в спальню и достал из прикроватной тумбочки блокнот и ручку. Перешел на кухню, открыл дверцы всех шкафчиков, холодильника и морозилки и сел думать.

«Яйца», – подумал Кляйн.

«Яйца», – написал он, но из-за того, что держал ручку левой рукой, получилось «Айца».

«Моя левая рука не хочет яиц, – думал он. – Она хочет айца».

Кляйн продолжил составлять список, а левая рука слегка уродовала каждое слово. «И что думаешь?» – спросил он культю. А потом спросил себя, с кем говорит: с культей или с отсутствующей рукой. А разве это важно? Интересно, что стало с его рукой? Наверно, осталась на столе, где ее отрубили. Наверно, там и лежала, когда прибыла полиция, забрала ее на заморозку и занесла в вещдоки. Наверно, где-то так и валяется, в холодильнике.

«Значит, айца, – думал Кляйн. – И злеб. И, пожалуй, пару стаканов шолока».

Он таращился на блокнот, оторвался лишь тогда, когда услышал, как капает вода в разморозившемся холодильнике. Он не знал, сколько времени прошло.

Встал, закрыл холодильник и морозилку, а потом стоял и ждал, пока они снова загудят.

* * *

Прошла пара дней. Электробритва сломалась – издавала только низкое жужжание, когда ее включали. Кляйн перестал бриться. Еда почти закончилась. «Придется сходить в магазин», – подумал он, но вместо этого выпил прокисшее молоко.

Он лежал в кровати, придерживая на груди одной рукой стакан с белыми разводами. Можно встать. Можно встать с кровати и выйти из дома. «Нужно сходить в магазин, – подумал Кляйн, но решил: – Потом». Он всегда успеет сходить в магазин потом. За айцами и злебом. Неожиданно он понял, что стакан держала отсутствующая рука. Тот балансировал на груди, а рядом расположилась культя – тупоносое животное. Кляйн даже не знал, как стакан вообще сюда попал.

Через несколько часов Кляйн понял, что никуда не пойдет. Кольцо молока на дне стакана засохло белой пленкой и растрескалось. Может быть, прошло несколько дней. «Я упустил свой шанс», – понял Кляйн, а теперь остатки воли утекли, и уже поздно. Он закрыл глаза. Потом открыл, но снаружи было темно, так что он закрыл их опять.

Когда Кляйн открыл глаза в следующий раз, в комнату из-за штор сочился бледный свет. Рядом на стульях, принесенных из кухни, сидели двое. Несмотря на то что в комнате было тепло, они закутались в толстые куртки, перчатки и шарфы.

– Здравствуйте-здравствуйте, – сказал один басом.

– Мы стучали, – сказал второй. Верхней губы у него почти не было, на ее месте остался рваный шрам; казалось, губу отрезали садовыми ножницами. – Мы стучали и стучали, но никто не открывал. И мы вошли сами. Было заперто, но мы знали, что вы запирались не от нас.

Когда Кляйн ничего не ответил, человек с разорванной губой снова заговорил:

– Помните нас? Мы звонили, – он пришепётывал на слове «нас», но теперь Кляйн уже не мог называть его про себя просто Шепелявым.

– Звонили, – хрипло ответил Кляйн.

Мужчина с рваной губой приподнял брови и посмотрел на напарника:

– Притворяется, что не помнит.

– Всё вы помните, – сказал тот, что с басом. – Шанс стучится в дверь? И все такое?

– А, – ответил Кляйн. – Боюсь, помню.

– Взгляните на себя, – сказал Рваная Губа. – Вы что, хотите умереть в постели?

– Вы же не хотите умереть в постели, – сказал Басовитый.

– Мы пришли вас спасти, – сказал Рваная Губа.

– Я не хочу, чтобы меня спасали, – ответил Кляйн.

– Он не хочет, чтобы его спасали, – заметил Басовитый.

– Все он хочет, – возразил Рваная Губа. – Просто сам еще не знает.

– Но я…

– Мистер Кляйн, – сказал Рваная Губа, – мы предоставили вам все возможности проявить благоразумие. Почему вы не воспользовались билетами, которые мы забронировали?

– Не нужен мне ваш билет, – сказал Кляйн.

– Когда вы в последний раз ели? – спросил Басовитый.

Рваная Губа потыкал в лицо Кляйна пальцем в перчатке.

– Вы же сам себе худший враг, мистер Кляйн.

– Депрессия, – подытожил Басовитый. – Хандра, сплин. Вот мой диагноз.

– Слушайте, – сказал Кляйн, пытаясь приподняться в кровати. – Я вынужден просить вас уйти.

– Он сел, – сказал Рваная Губа.

– Почти. И кто сказал, что у него не осталось сил?

– Вот это боевой дух, – сказал Рваная Губа. – Вот это человек, который может отхватить себе руку и не дрогнуть.

– Идемте с нами, мистер Кляйн.

– Нет, – сказал Кляйн.

– Что нам сказать, чтобы вас убедить?

– Ничего, – ответил Кляйн.

– Ну что ж, – протянул Рваная Губа. – Возможно, есть другие средства, кроме слов.

Кляйн наблюдал, как он обхватил одну руку в перчатке другой. Повернул и нажал на нее – ладонь отошла. Кляйн почувствовал, как защекотало культю. Второй незнакомец сделал то же самое. Они задрали рукава и показали ему обнаженную кожу, которой кончались предплечья.

– Вот видите, – сказал Рваная Губа, – мы такие же, как вы.

– Идемте с нами, – повторил другой.

– Но, – сказал Кляйн, – я не…

– Он думает, что мы просим. – Рваная Губа наклонился над кроватью, рот у него был мертвенно-лилового цвета. – Мы не просим. Мы сообщаем.

II

Не успел он прийти в себя, как они уже прикрутили свои руки обратно, выдернули его из кровати и поволокли по черной лестнице.

– Стойте, – сказал он. – Мой протез.

– Протез?

– Для руки.

«Он вам не понадобится», – заявили они и потащили Кляйна дальше.

– Куда вы меня ведете? – спросил он.

– Он хочет знать, куда мы его ведем, Рамси, – сказал Басовитый.

– В машину, – буркнул Рваная Губа – вернее, Рамси. Они дошли до лестничной клетки, и Кляйн почувствовал, как его тело повело в сторону, а потом оно обрело равновесие. Рамси был сзади, его голова торчала слева из-под мышки Кляйна, а губы – рваная и целая – крепко сжались. – Скажи, что мы ведем его в машину, – сказал Рамси.

– Мы ведем вас в машину, – повторил Басовитый, Кляйн перевел взгляд и обнаружил его голову под мышкой справа.

– Но… – сказал он.

– Хватит вопросов, – отрезал Рамси. – Просто двигайте ногами. Если они у вас есть, почему бы ими не пользоваться.

Он опустил глаза, но не увидел лодыжек – только колени. Слышался шорох, но только когда они сошли с лестничной клетки, стали спускаться по следующему маршу и звук сменился на стук, он понял, что это волочатся его ноги. Кляйн попытался встать, но похитители так быстро двигались, что он чуть не запнулся и не повалился вместе с ними.

– Ничего-ничего, – сказал Рамси. – Мы почти пришли. – И в самом деле, понял Кляйн, они уже толкали дверь пожарного выхода и выходили на солнце. Там стояла машина – длинная, черная, с тонированными стеклами. Его засунули назад.

Рамси сел на место водителя, Басовитый – с другой стороны. С рулем было что-то не так, заметил Кляйн: к нему словно приделали чашкодержатель. Басовитый открыл бардачок, неуклюже нащупал искусственной рукой батончик и передал назад Кляйну.

– Поешьте, – сказал он. – Это поможет сосредоточиться.

Кляйн услышал, как защелкнулись замки. Взял шоколадку, начал снимать упаковку. Это движение чуть не лишило его последних сил. Мужчины впереди стягивали куртки и шляпы, сваливали их между сиденьями. Рамси отсоединил искусственную руку вместе с перчаткой и бросил в общую кучу. Басовитый поступил так же, заметив:

– Другое дело.

Кляйн откусил батончик. Шоколадный, с чем-то хрустящим. Пожевал. Рамси тем временем поднял целую руку ко второму человеку и попросил:

– Гус?

– Что? А, точно, – сказал Гус. – Прости.

И одной рукой открутил вторую ладонь Рамси. Кляйн смотрел, как та вращается и отваливается. Рамси потер культями друг о друга. Гус взял Рамси за ухо и оторвал его. Оно отошло, оставив зияющую дырку без шрамов.

– Ну вот. Другое дело, – Рамси взглянул на Кляйна в зеркало заднего вида, поднял оба обрубка и с улыбкой сказал: – Как вы. Даже еще больше.

Они поехали – город вокруг медленно растворялся, превращался в поля и деревья. Гус продолжал рыться в бардачке, передавать назад еду. Еще одна шоколадка, пачка с раскрошенными крендельками, консервная банка с сардинами. Кляйн попробовал всё по чуть-чуть, остатки складывал на сиденье рядом. Он понемногу приходил в себя. Снаружи высоко светило солнце; даже сквозь тонированное стекло казалось, что на улице жарко. Они свернули направо, поднялись по въезду и выехали на шоссе, быстро набирая скорость.

– Где мы? – спросил Кляйн.

– Погнали, – сказал Гус, не обращая на него внимания.

– Теперь полетим быстро, – сказал Рамси. – По крайней мере пока.

– Но, – сказал Кляйн, – куда, я же не…

– Мистер Кляйн, – сказал Гус. – Пожалуйста, откиньтесь на сиденье и наслаждайтесь поездкой.

– А что еще? – спросил Кляйн.

– Что еще? – переспросил Гус.

– Что значит – что еще? – спросил Рамси.

– Что еще снимается.

– Кроме рук и уха? – уточнил Рамси. – Несколько пальцев на ногах, но их и так нет. Три на одной ноге, два на другой.

– Что случилось? – спросил Кляйн.

– Что значит – что случилось, мистер Кляйн? Ничего не случилось.

– Мы не принимаем несчастные случаи, – сказал Гус. – Несчастные случаи и форс-мажоры ничего не значат, если только за ними не последуют осознанные действия. Хотите крендель?

– Конкретно ваше дело горячо обсуждали, – сказал Рамси. – Одни настаивали, что это несчастный случай.

– Но это не несчастный случай, – добавил Гус.

– Нет, – сказал Рамси. – Другие возражали, что это не несчастный случай, а осознанный поступок. Но последовал вопрос: «Поступок с чьей стороны?» Со стороны джентльмена с топором – разумеется, спору нет, но ведь ответственность лежит не только на нем, верно, мистер Кляйн? – с этими словами Рамси слегка повернулся, направив отсутствующее ухо к Кляйну. – Вам ведь всего лишь надо было сказать ему одну мелочь, мистер Кляйн, всего лишь соврать, и вы бы сохранили руку. Но вы ничего не сказали. Сознательный выбор, мистер Кляйн. Решение потерять руку перевесило желание сохранить ее.

Шоссе снаружи сузилось до двухполосной дороги, рассекающей иссушенный, редкий лес, обочина была занесена песком.

– А вы? – спросил Кляйн Гуса.

– Я? – переспросил Гус, покраснев. – Только рука. Я еще новичок.

– С чего-то надо начинать, – сказал Рамси. – Его прислали, так как власти предержащие решили, что вам будет проще с кем-то похожим на вас.

– Он не похож на меня.

– У вас одна ампутация – у него одна ампутация, – сказал Рамси. – У вас – рука, у него – рука. В этом смысле он похож. А если приглядеться – то, что ж…

– Я был под наркозом, – сказал Гус.

– А вы, мистер Кляйн, не были под наркозом. Вам не дали такого выбора.

– Наркоз осуждается, – добавил Гус, – но не запрещается.

– И более-менее ожидаем в случае первых ампутаций, – сказал Рамси. – Поэтому вы исключение, мистер Кляйн.

Кляйн взглянул на сиденье рядом, на открытую банку сардин, блестящее в масле филе.

– Я тоже исключение, – сказал Рамси. – Никогда не был под наркозом.

– Он пример для всех нас, – поддакнул Гус.

– Но то, как вы сами прижгли рану, мистер Кляйн, – продолжил Рамси, – вот это делает вас поистине исключительным.

– Я хочу немедленно выйти из машины, – тихо сказал Кляйн.

– Не говорите глупостей, мистер Кляйн, – ухмыльнулся Гус. – Мы же не пойми где.

– Людей, которые прижигали раны сами, я могу пересчитать по пальцам одной руки, – сказал Рамси.

– Если бы у него была рука, – сказал Гус.

– Если бы у меня была рука, – сказал Рамси.

Какое-то время они ехали молча. Кляйн сидел на заднем сиденье как можно тише. Солнце скользнуло к горизонту. Вскоре пропало. Банка с сардинами скользнула по обивке и накренилась, медленно вытекало масло. Он поправил ее, потом вытер пальцы насухо о коврик на полу. Трудно было не пялиться на отсутствующее ухо Рамси. Тогда Кляйн перевел взгляд на собственную культю, затем на культю Гуса, которую тот положил на спинку сиденья. Подумал, насколько сильно они отличались. У Гуса культя на конце была сморщена. У Кляйна тоже, но еще на ней виднелись шрамы из-за импровизированного прижигания; врач после произошедшего отрезал чуть повыше и сгладил, стесал. Деревья снаружи, и без того редкие, исчезли почти окончательно – отчасти из-за сгущающейся темноты, но и потому, что пейзаж менялся. Рамси ткнул культей в приборную панель и включил фары.

– Восемь, – Рамси еле заметно качнул головой назад.

– Восемь? – переспросил Кляйн. – Чего восемь?

– Ампутаций, – объяснил Рамси.

Кляйн упорно смотрел ему в затылок.

– Конечно, само по себе это ничего не значит, – продолжил Рамси. – Может быть восемь пальцев ног, и все под наркозом, и чтобы остались большие пальцы для равновесия. Такое за восемь считать трудно.

Рядом кивнул Гус. Он поднял культю, посмотрел через плечо:

– Это считается за одну. Но я мог бы оставить руку и отрезать пальцы – тогда было бы четыре. Пять, если вместе с большим.

Они подождали, что скажет Кляйн.

– Да, похоже, это нечестно, – предположил тот.

– Но от чего шок сильнее? – спросил Рамси. – Когда теряешь пальцы или когда теряешь руку?

Кляйн не знал, что от него хотят услышать, и сказал:

– Я хочу выйти из машины.

– Вот и получается, – ответил Рамси, – что есть восемь, а есть восемь. – Они подъехали к повороту. Кляйн наблюдал за тем, как Рамси кладет на руль вторую руку для равновесия, поворачивая его обрубком в чашкодержателе. – Лично я предпочитаю систему «большие/малые» ампутации, согласно которой у меня 2/3.

– Я предпочитаю считать по весу, – сказал Гус. – Взвесь отсеченную плоть – так я говорю.

– Но вот в чем вопрос, – сказал Рамси, – с кровью или без? И разве это не дает определенное преимущество тучным людям?

– Надо разрабатывать стандарты. Штрафы и гандикапы.

– Зачем я вам нужен? – спросил Кляйн.

– Прошу прощения? – осведомился Рамси.

– Он хочет знать, зачем он нам нужен, – объяснил Гус.

– Все просто, – ответил Рамси. – Совершено преступление.

– Почему я? – спросил Кляйн.

– У вас есть определенный опыт в расследованиях, – ответил Гус.

– Не в расследованиях, а в работе под прикрытием, – сказал Рамси.

– И вы не дрогнете, мистер Кляйн, – сказал Гус.

– Нет. Он не дрогнет.

– Но… – начал Кляйн.

– Вам всё объяснят, – сказал Рамси. – Вам скажут, что делать.

– Но полиция…

– Никакой полиции. Мы с трудом уговорили других привлечь вас.

– Если бы не рука, – пояснил Гус.

– Если бы не рука, – сказал Рамси, – вас бы здесь не было. Но нравится вам или нет – вы один из нас.

III

Он проснулся, когда машина остановилась перед железными воротами. За окном было совсем темно.

– Почти на месте, – сказал спереди Рамси.

Ворота приоткрылись, и вышел маленький человечек, побледневший и побелевший в ослепительном свете галогеновых фар. Он подошел к машине со стороны водителя. Кляйн видел, что у него нет глаза: закрытое веко казалось плоским и сдутым. На нем была форма. Рамси опустил окно, и человек заглянул внутрь:

– Мистер Рамси. И мистер Гус. А кто сзади?

– Это мистер Кляйн, – ответил Рамси. – Поднимите руку, мистер Кляйн.

Кляйн поднял руку.

– Нет, другую, – поправил Рамси.

Кляйн показал культю, охранник кивнул:

– Однушка?

– Да, – ответил Рамси. – Но с самоприжиганием.

Охранник присвистнул. Отодвинулся от окна и вернулся к воротам, которые раздвинул так, чтобы могла пройти машина, но не больше. Через заднее окно Кляйн наблюдал, как он запирает створки за ними.

– Добро пожаловать домой, мистер Кляйн, – сказал Рамси.

Кляйн ничего не ответил.

Они проехали мимо ряда строений, свернули на дорожку поменьше, где дома стояли дальше друг от друга, а потом на третью, еще меньше, – аллею между деревьев, которая упиралась в небольшое двухэтажное здание. Рамси остановил машину. Все трое вышли.

– Вы будете жить здесь, мистер Кляйн, – сказал Рамси. – Первый этаж, вторая дверь слева от входа. До рассвета остался еще часок-другой. Мы увидимся утром. А пока почему бы вам не постараться поспать?

Когда Кляйн зашел внутрь, то так и не понял, где включается свет в коридоре, потому побрел в темноте, касаясь рукой стены, нащупывая косяки. Пальцы задели первый. Он оторвал их от стены и поднес к лицу. От них пахло пылью. Он пошел дальше, пока не нашел второй косяк, пошарил в поисках ручки.

Внутри нашел выключатель. Комната была маленькая, без окон, с узкой одноместной кроватью под тонким жалким одеялом. В углу стоял металлический шкафчик. На полу лежал линолеум в синюю полоску. Свет шел от голой лампочки, висящей посреди потолка. Краска на стенах потрескалась.

«Добро пожаловать домой», – подумал Кляйн.

Он закрыл дверь. Замка не было. Открыл шкафчик. В нем лежали стопки календарей: на каждом месяце – женщина разной степени обнаженности, с яростной улыбкой. Кляйн не сразу заметил, что на первой фотографии у девушки нет большого пальца. С каждым месяцем ампутации становились всё заметнее и многочисленнее: у мартовской модели не хватало одной груди, у июльской – обеих грудей, ладони и предплечья. У декабрьской остался лишь торс со срезанными грудями, и на ней не было ничего, кроме тонкой белой ленты от плеча до противоположного бедра с надписью: «Мисс „Меньше значит Больше“».

Кляйн вернул календарь на место и закрыл шкафчик. Выключив свет, полежал в кровати, но перед глазами стояло искаженное восторгом лицо мисс «Меньше значит Больше». И лицо Рамси, с изувеченным ухом над спинкой кресла. Собственная культя зудела. Кляйн встал и включил свет, попытался уснуть так.

Ему приснилось, что он опять сидит за столом, перед ним стоит джентльмен с секачом, секач опускается. Но во сне Кляйн был не только тем, кому отрубают руку, но и тем, кто держит нож. Он смотрел за тем, как рубит сам себя, как отваливается ладонь, как пульсируют пальцы. Плоская поверхность запястья побледнела и вдруг раздулась, толчками брызнула кровь. Целой рукой он снял ремень и быстро затянул его на предплечье, кровотечение замедлилось и почти прекратилось. Он наблюдал за всем этим со стороны, сжимая секач в кулаке. Потом увидел, как, побледнев и придерживая ремень, подходит к плите и включает ее, ждет, когда спирали задымятся и начнут светиться. Он воткнул туда культю, и услышал шипение, и почувствовал запах горящей плоти, и когда поднял обрубок, тот дымился. На конфорке остались обрывки кожи и кровь, теперь они тлели.

Потом левой рукой, с помертвевшим от боли лицом, он выхватил пистолет и выстрелил себе в глаз. За этим было страшно наблюдать, это было страшно чувствовать. А как только все кончилось, сон начался заново и повторялся раз за разом, пока Кляйн не заставил себя проснуться.

В комнате находились Гус и Рамси: первый стоял у открытого шкафчика и пролистывал календарь, поглаживая пах культей, второй застыл у кровати и смотрел на Кляйна.

– Проснитесь и пойте, – сказал Рамси.

Кляйн сел на край, неуклюже натянул штаны обрубком и рукой. Рамси наблюдал за ним. И как только Кляйн закончил – сказал:

– Для вас есть новая одежда.

– Где? – спросил Кляйн.

– У Гуса. Гус? – повторил он погромче.

– Что? – спросил тот, резко отворачиваясь от календаря, с красным лицом – то ли от стыда, то ли от возбуждения, или от того и другого вместе.

– Одежда, Гус, – сказал Рамси.

– А, точно. – Гус, подобрав стопку одежды у ног, бросил ее Кляйну.

Кляйн снял все то, что надел на глазах у Рамси. Среди новой одежды оказались серые брюки, белая рубашка, красный пристежной галстук. Одной рукой с пуговицами управиться было непросто, особенно потому, что рубашку накрахмалили, но после первых трех дело пошло быстрее. Он хотел было оставить галстук на кровати, но Рамси его остановил:

– Наденьте.

– Зачем?

– Я ношу такой, Гус тоже, – сказал Рамси.

И в самом деле – Кляйн не обратил внимания на то, что у них были точно такие же костюмы, как у него: белые рубашки, серые брюки, красный пристежной галстук. Он поймал себя на мысли о том, как Рамси сумел самостоятельно надеть рубашку. Может, ему кто-то помог.

– Идемте, – сказал Гус, когда Кляйн закончил с галстуком, и подтолкнул его к выходу.

– Слушайте, – начал Рамси, когда они вышли из дверей и зашагали по дорожке. – Здесь особые порядки. Надеемся, вы их будете уважать.

– Ладно, – сказал Кляйн.

– И еще, – продолжил Рамси. – Расследование.

– Он ведет вас к Борхерту, – пояснил Гус.

– Я веду вас к Борхерту, – сказал Рамси. – Он расскажет о расследовании.

– Кто такой Борхерт?

– Важно, не кто такой Борхерт, – ответил Рамси, – а сколько у него. И у него двенадцать.

– Двенадцать?

– Вот именно, – Гус затарабанил как школьник. – Нога, палец ступни, палец ступни, палец ступни, палец ступни, палец ступни, левая рука, палец руки, палец руки, ухо, глаз, ухо.

– Двенадцать, – повторил Рамси. – Конечно, в число входит много пальцев, но если добавить две отсеченных конечности, то это впечатляет.

– Он второй по старшинству, – сказал Гус. – После Элайна.

– Ясно, – протянул Кляйн. – А что за расследование?

– Мы не знаем, – ответил Гус.

– Вам расскажет Борхерт, – сказал Рамси.

– Вы не знаете? – спросил Кляйн.

– Кое-что я знаю. А должен знать больше, – обиженно произнес Рамси. – Я восьмерка. Незачем от меня что-то скрывать. С Гусом-то все ясно.

– Я всего лишь однушка, – признал Гус.

– Он всего лишь однушка, – улыбнулся Рамси. – По крайней мере пока.

– Я тоже однушка, – заметил Кляйн.

– И в самом деле. – Гус обернулся к Рамси. – Он однушка, а все узна́ет.

– Он исключение, – объяснил тот. – Он исключение, которое подтверждает правило.

– Почему? – спросил Кляйн. Они подошли к уходящей от дороги тропинке, выложенной дробленой белой ракушкой. Рамси и Гус вступили на нее, Кляйн последовал за ними.

– Да, почему? – спросил Гус.

– А мне откуда знать? – воскликнул Рамси. – Я восьмерка. Со мной не всем делятся. Может, потому что он самоприжигатель.

– Так, – встрял Кляйн. – Я поговорю с вашим Борхертом, но на этом всё. Оставаться мне неинтересно.

– Борхерт умеет убеждать, – сказал Рамси.

– Не оскорбляйте Борхерта, – сказал Гус. – Будьте с ним вежливы, слушайте, что он говорит, не перебивайте.

– У него двенадцать, – напомнил Рамси. – Плюс нога ампутирована у бедра. Вот это приверженность, а?

– И он оставался в сознании в течение всей операции, – сказал Гус.

– Но под наркозом, – добавил Рамси.

– И все-таки, – настаивал Гус.

– А как насчет прижигания? – спросил Кляйн.

– Прижигания? – переспросил Гус. – Не знаю. Рамси, прижигал он тоже под наркозом?

– Не знаю. Наверно. В любом случае он не занимался самоприжиганием.

– Почти никто им не занимается, – сказал Гус.

– Вообще никто, кроме вас, – добавил Рамси.

Тропинка уходила в деревья, спускалась в низину. Кляйн увидел прикрепленную на древнем дубе камеру слежения. Потом дорожка резко вильнула и снова начала подниматься. Расширилась до обсаженной деревьями аллеи, в конце которой стояло здание из серого камня, напоминающее старинный особняк или интернат. Кляйн насчитал по шесть окон на каждом из трех этажей.

Они подошли к калитке, а Кляйн слушал хруст ракушек под ногами. Из-за колонны дома вышел охранник и встал с другой стороны калитки, наблюдая за ними единственным глазом.

– Что требуется? – спросил он, сложив руки на груди.

– Кончай, – сказал Рамси, – давай без церемониала. Мы к Борхерту.

– К Борхерту? Что требуется?

– Кончай, – повторил Рамси. – Это Кляйн.

– Кляйн, – сказал охранник, опуская руки и при этом демонстрируя ладони, на которых остались только большой, указательный и средний пальцы. Он достал ключ и вставил в замок. – Что же вы сразу не сказали? Пусть входит.

– У всех охранников нет глаза? – спросил Кляйн.

– Да, – довольно ответил Гус. – У всех.

– Они приносят обет, – объяснил Рамси, стуча в дверь. – Это подсекта. Что бы они себе ни отрезали, при посвящении они выкалывают глаз. С этого начинал и Борхерт. Его посвятили в охранники, но потом он ушел. Неизвестно, что сейчас связывает его с охраной, это тайна. Вот почему он второй по старшинству, а не первый.

– И глаз – это еще не все, – добавил Гус.

– Нет? – спросил Кляйн.

– Скажем так, охранник может спеть все высокие ноты, но ни одной низкой.

– Ну, – сказал Рамси, – об этом наверняка не знает никто, кроме самих охранников. А они такие вещи не обсуждают.

Дверь открыл другой охранник, который снова спросил: «Что требуется?» В этот раз Рамси щелкнул каблуками и оттарабанил ответ, показавшийся Кляйну заученным и ритуальным.

– Будучи верными во всем, мы пришли лицезреть того, кто еще более верен.

– Правильно, – сказал охранник. – И кто вы?

– Две однушки, – ответил Гус, – и восьмерка.

– Кто восьмерка?

– Я, – сказал Рамси.

– Ты можешь войти, – ответил охранник. – Остальные – нет.

– Но мы пришли с Кляйном, – сказал Рамси. – Мы ведем Кляйна к Борхерту.

– Кляйн? Мы ждали его. Он тоже может войти, а последнему придется ждать снаружи.

Кляйн почувствовал что-то на плече и увидел, что это культя Гуса.

– Было приятно познакомиться, мистер Кляйн, – сказал тот. – Не забывайте меня.

– Не забуду, – ответил Кляйн, сбитый с толку.

Охранник провел их через проем в голый белый холл. Прежде чем дверь закрылась, Кляйн обернулся и увидел, как Гус на улице выгибает шею, чтобы заглянуть внутрь.

У этого охранника, заметил Кляйн, была только одна рука, а все пальцы на ней – срезаны, не считая большого и нижней фаланги указательного.

Охранник повел их по белому холлу к двери в конце, постучал три раза.

– Вам повезло, – сказал Рамси.

– Повезло?

– Что вы здесь. Обычно однушек не пускают. Должно быть высокое соизволение.

– Что-то не чувствую себя везучим, – сказал Кляйн.

Охранник обернулся к нему и одарил тяжелым взглядом, потом отвернулся и стукнул еще три раза.

– Не говорите так, – прошептал Рамси. – Вы не представляете, как трудно было убедить их привезти вас.

Дверь открылась – высунулся очередной охранник. Рамси и Кляйн смотрели, как первый придвинулся и зашептал. Они тихо обменялись несколькими репликами, потом второй охранник кивнул и открыл дверь.

– Проходите, – сказал первый. – Следуйте вперед.

Рамси и Кляйн вошли в дверь, которую второй охранник тут же закрыл за ними. Он провел их по лестнице на третий этаж, по коридору мимо трех дверей, остановился постучать перед четвертой. Когда изнутри ответил приглушенный голос, он открыл и впустил Кляйна внутрь.

Помещение было просторным, но спартанским по обстановке: низкая кровать, низкий стол, маленький шкаф, офисное кресло. В последнем сидел человек в халате. У него не было руки и ноги, прорези халата обнажали гладкие поверхности, где даже не осталось культей. Вторая рука и нога были на месте, но на ладони отсутствовали все пальцы, кроме двух, а на ноге остался только большой. Срезаны были и оба уха, на их месте по бокам головы зияли лишь дырки и блестела кожа. Одно веко было открыто, из-под него пронзительно смотрел глаз, а второе было закрытым и плоским – глаз явно отсутствовал.

– А, – произнес хозяин комнаты. – Мистер Кляйн, полагаю. Мне казалось, вы отклонили наше приглашение несколько недель назад.

– Похоже, что нет.

– Он очень рад побывать здесь, – быстро сказал Рамси. – Для него большая честь, сэр, как и для меня, удостоиться аудиенции с…

– Вы не могли бы… – повысил голос Борхерт, – мистер Рамси, верно?

– Да, – ответил Рамси. – Я…

– Вы не могли бы, мистер Рамси, подождать снаружи? Нам с мистером Кляйном нужно поговорить наедине.

– О, – сказал Рамси с несчастным видом. – Да, конечно.

– Восьмерка, – произнес Борхерт, как только Рамси вышел. – Хотя по нему и не скажешь. Что это он хочет сказать тем, что не снял туфли? Где его манеры?

– А мне снять туфли?

– У вас ампутированы пальцы на ногах?

– Нет.

– Тогда какой смысл? – сказал Борхерт. – Но подойдите поближе и покажите-ка свою культю.

Кляйн подошел. Протянул отсутствующую ладонь; Борхерт ловко взял обрубок уцелевшими пальцами и поднес к своему лицу, зрачки у него расширились.

– Да, превосходно. Довольно профессионально. Но я думал, вы самоприжигатель?

– Да, – сказал Кляйн. – Просто потом хирурги всё исправили.

– Какая жалость, – еле заметно улыбнулся Борхерт. – И все же начало славное. – Он отпустил руку Кляйна и уселся в кресле поудобнее. – Можете садиться. К сожалению, у меня единственное кресло. Пожалуйста, не стесняйтесь воспользоваться полом.

Кляйн огляделся, наконец сел на пол, уперевшись культей и опуская все тело.

– Ну вот, – сказал Борхерт. – Намного лучше, верно? Полагаю, вам любопытно, зачем вас привезли.

– Расследование, – сказал Кляйн.

– Расследование, – повторил Борхерт. – Вот именно. Вы хотите узнать подробности.

– Нет.

– Нет?

– Мне интересно, когда я смогу уйти.

– Уйти от меня? – спросил Борхерт. – Я вас чем-то оскорбил?

– Уйти вообще отсюда.

– Но почему, мистер Кляйн? – поинтересовался, улыбаясь, Борхерт. – Это же рай.

Кляйн ничего не ответил.

Улыбка Борхерта медленно и довольно неестественно исчезла:

– Я был против обращения к вам. Говорю откровенно. Моей политикой всегда было «без посторонних» и «без наемников». Но некоторых весьма впечатлила эта байка о самоприжигании. Возможно, это и в самом деле не более чем байка, мистер Кляйн?

– Нет. Это правда.

– Но зачем, мистер Кляйн? Вы же без труда могли наложить шину и вызвать врача?

– Тогда бы я не смог убить того, кто отрубил мне руку.

– Так называемого джентльмена с секачом, – кивнул Борхерт. – Но неужели вы не могли убить его попозже?

– Нет, – сказал Кляйн. – Либо я, либо он – такой был момент. Я прижег руку, чтобы отвлечь его. Он не понимал, что я делаю, и это дало мне преимущество. Иначе он бы меня просто застрелил.

– И все же вы все перенесли, мистер Кляйн, несмотря на то что лишились собственной руки. А уцелевшая была достаточно тверда, чтобы попасть противнику точно в глаз. На миг вы были Богом, даже если этого не осознавали. Подозреваю, мистер Кляйн, вы прикоснулись к какой-то силе, сами того не заметив. Вошли в экстаз. И я начинаю подозревать, что у вас есть чему поучиться.

– Это вряд ли, – сказал Кляйн.

– Вы еще и скромны. Вы представляете, что сделали с нашим сообществом? Вы принесли перемены, мистер Кляйн. Теперь все только и говорят о самоприжигании. Учению грозит преображение. Раскол. Пока самоприжигателей не появилось, но это лишь вопрос времени, а потом гладкие срезы, – он показал на свои отсутствующие руку и ногу, – наверняка уступят место грубым рубцам, уродливым и рябым. Немного чересчур, не правда ли? Не могу сказать, что это отвечает моему вкусу, мистер Кляйн, но, возможно, мой вкус устарел.

– Возможно, – сказал Кляйн.

Борхерт пронзил его взглядом:

– Сомневаюсь. Во всяком случае, мистер Кляйн, несмотря на мои личные возражения против вашего приезда, раз уж вы здесь, я не могу позволить вам уйти. Ставки слишком высоки. Отпущу вас без расследования – и мы получим раскол.

– Я не останусь.

– Уйдете – и мне придется вас убить, – сказал Борхерт. – Во имя веры. Ничего личного.

Кляйн посмотрел на свою руку, потом на Борхерта.

– Не хотите хотя бы выслушать меня, мистер Кляйн? Прежде чем решать, стоит ли ради этого умирать?

– Ладно, – ответил Кляйн. – Почему бы и нет.

– Совершено преступление. Вам воспрещается обсуждать конкретные детали преступления с теми, у кого меньше десяти ампутаций. Я понятно излагаю?

– Да, – ответил Кляйн.

– И в любом случае, мистер Кляйн, я жду от вас конфиденциальности. Это довольно хрупкое сообщество. Единственный, кому известен весь масштаб преступления, – это я сам, а скоро о нем узнаете и вы.

Кляйн просто кивнул.

– Кратко говоря, произошло убийство, – сказал Борхерт.

– Убийство, – повторил Кляйн. – Убийство – не совсем моя специальность.

– Нет, – согласился Борхерт. – Но у нас есть только вы.

– Можно спросить, кого убили?

– Человека по имени Элайн. Он организовал это сообщество, это братство. Пророк, мистик. Обе руки отхвачены по плечо, нет ног, пенис отрублен, уши отсечены, глаза выколоты, язык частично вырезан, зубы вырваны, губы удалены, соски отсечены, ягодиц нет. Все, что можно было удалить, – удалено. Истинный провидец. Убит.

– И как он убит?

– Кто-то раскроил ему грудину и вырвал сердце.

– Вы представляете, кто…

– Нет, – сказал Борхерт. – И мы бы хотели вернуть сердце, если это возможно.

– Зачем оно вам?

Борхерт улыбнулся:

– Мистер Кляйн. Мы братство. Это религия. Его сердце для нас много значит.

Кляйн пожал плечами.

– Не ожидаю, что вы поймете, – сказал Борхерт. – Вы посторонний. Но, возможно, однажды и поймете. – Он неловко поерзал в кресле. – Кстати говоря, а что случилось с вашей ладонью?

– Я не знаю.

– Не знаете, – сказал Борхерт. – Подумать только. Ногу полковника Пьера Сувестра предали земле на полномасштабных государственных похоронах, когда он лишился ее в 1917-м. А ваша рука, получается, гниет где-то на помойке.

Кляйн встал и спросил:

– Когда можно увидеть тело?

Борхерт вздохнул:

– Я рассказал все, что вам нужно знать. Тело видеть необязательно.

– У вас больше нет тела?

– Нет, – ответил Борхерт, – дело не в этом.

– А в чем?

– Тело Элайна для нас священно. Даже без сердца.

– Есть свидетели?

– К человеку с более чем десятью ампутациями нельзя прийти без приглашения.

Кляйн оглядел комнату.

– Расследованию это не поможет.

– Уверен, вы справитесь, – сказал Борхерт.

– Можно хотя бы осмотреть комнату?

– Да, – произнес Борхерт медленно. – Пожалуй, это можно устроить.

– Значит, я должен расследовать убийство, не увидев тела и не допрашивая свидетелей или подозреваемых?

– Не преувеличивайте, мистер Кляйн. Просто не врывайтесь к людям без объявления. Поговорите со мной – и я займусь приготовлениями.

Отвернувшись, Кляйн направился к двери.

– А, и еще одно, мистер Кляйн, – сказал Борхерт.

– Что такое? – спросил Кляйн.

Борхерт поднял один из двух оставшихся пальцев:

– В знак доброй веры, чтобы продемонстрировать, что я не имею ничего против самоприжигания, что я человек открытых взглядов, я бы хотел, чтобы вы помогли мне отнять верхнюю фалангу.

– Вы хотите, чтобы я отрезал вам палец.

– Только одну фалангу, – подтвердил Борхерт. – Не более чем символический шаг – пакт, если угодно. Секач вы найдете в верхнем ящике, – сказал он, показывая на дальнюю стену комнаты головой: – Есть там и плита, мистер Кляйн, встроена в стойку, – я попрошу вас ее включить.

Кляйн посмотрел на него, посмотрел на стойку, пожал плечами.

– Почему бы и нет? – сказал он.

Выдвинув ящик, он достал секач. Положил его на доску, вкривь и вкось иссеченную десятками тонких шрамов. Вернулся к Борхерту, перетащил его кресло к дальней стороне комнаты, придвинул вплотную к стойке.

– Вы не представляете, какая это для вас честь, – сказал Борхерт. – Это жест истинного доверия. Кто угодно здесь убьет за такое. Как жаль, что я трачу его на вас.

– Поверю вам на слово.

Он взял Борхерта за запястье и положил руку на доску. Загнул указательный палец в ладонь, оставив на плахе только средний. Конфорка уже раскалилась и светилась красным, слегка дымила. Он уложил свою культю над пальцем Борхерта и зафиксировал его, слегка надавив, чтобы первая фаланга прижималась к дереву.

– Только одну фалангу? – спросил он. Борхерт улыбнулся.

– Пока что, – ответил он.

Кляйн поднял секач и опустил быстро и резко, как когда-то сделали с ним – с его рукой. Лезвие было острым; когда оно прошло через сустав, сопротивления почти не чувствовалось, разве что легкий хруст кости. Ноготь, мясо и кость остались по одну сторону лезвия, а весь палец – по другую. Борхерт, заметил Кляйн, спал с лица и с трудом произнес:

– Неплохо. А теперь, мистер Кляйн, если вы не против вернуть мне мою руку…

Опустив взгляд, Кляйн понял, что так давил культей на ладонь Борхерта, что тот не мог пошевелиться. Из кончика пальца слабо брызгала кровь. Кляйн поднял культю, и Борхерт отодвинул палец от лезвия, у секача собралась алая лужица. Он смотрел, как Борхерт взмахнул рукой и опустил палец на спираль плиты.

Плоть зашипела, кровь тоже зашипела, воздух тут же наполнился запахом, напомнившим Кляйну смрад собственной горящей плоти. «А теперь, – подумал он, – Борхерт возьмет пистолет и прострелит мне глаз». Когда тот убрал палец, Кляйн еще слышал легкое шипение.

А потом Борхерт обернулся к нему, его лицо было искажено от экстаза, а глаза широко распахнуты.

IV

Кляйну позволили вернуться в свою комнату и отдохнуть. Весь дом как будто принадлежал ему одному, несмотря на то что там было еще с полдесятка комнат. На обед Гус принес поднос с едой и, пока Кляйн ел, сидел с ним за маленьким столиком, аккуратно пытаясь вызнать, что говорил Борхерт. Кляйн не отвечал.

– Конечно, я понимаю, – сказал Гус. – Должен быть порядок. Разбалтывать нельзя.

– Где Рамси?

Гус пожал плечами:

– Рамси понадобился где-то еще. Мы же не сиамские близнецы.

Кляйн кивнул, врезаясь ножом в мясо – кажется, свинину, – поддерживая тарелку культей, чтобы не елозила. Он отложил нож, взял вилку, насадил на нее кусок мяса.

– Знаешь Элайна? – прожевав, спросил он.

– Элайна? Все знают Элайна. Может, не лично, но мы его знаем. Он пророк. Он великий.

– Гус, – сказал Кляйн. – Не пойми меня неправильно, но как ты во все это влез?

– Во что?

– Ну это, – Кляйн повел культей. – В это место, – он взял Гуса за обрубок. – Вот в это.

– Рамси, – сказал Гус. – Он меня этим заразил.

– Просто подошел и сказал: «А давай отрубим руку»?

– Об этом не полагается рассказывать, – сказал Гус. – Только не посторонним.

– Разве я посторонний, Гус?

– Ну. И да и нет.

– Я здесь, – сказал Кляйн. – В этом месте, такой же, как ты.

– Правда.

– Я разговаривал с Борхертом, – заметил Кляйн. – А ты разговаривал с Борхертом?

– Нет…

– Ну и?..

Гус положил голову на ладонь и повторил:

– Мне не полагается об этом рассказывать.

– Это тайна.

– Не тайна, а таинство. – Гус посмотрел прямо на Кляйна. – Когда вы услышите зов – сами поймете.

– Может, я уже услышал.

– Может, – сказал Гус. – Не мне судить.

Весь день Кляйн думал. Элайн мертв, культ в кризисе. Его вызвали для расследования – чтобы найти убийцу и тем помочь братству, позволить ему существовать дальше. Правильно ли это? И все же, по словам Борхерта, ему нельзя видеть тело, придется просить разрешения на допрос и всю дорогу находиться под плотным наблюдением. Его действительно вызвали что-то расследовать, или он был просто уступкой Борхерта кому-то еще?

К сумеркам пришел Рамси с накинутой на одну руку корзинкой, полной еды.

– Итак, – сказал он, поставив корзинку на стол. – Хороший был день?

– Нормальный, – ответил Кляйн. Открыл корзинку, разложил еду. Тарелки было две, так что он поделился с Рамси.

– Необычный человек этот Борхерт, да?

– Да, еще какой.

– Лучше не бывает, – продолжил Рамси. – И вдобавок двенадцать.

– Тринадцать, – поправил Кляйн. Приступил к еде. Рамси, заметил он, ни к чему не притронулся.

– Тринадцать? – переспросил Рамси с оторопелым видом. – Что это значит?

– Он попросил меня кое-что ему отрезать.

– Нога, палец ступни, палец ступни, палец ступни, палец ступни, палец ступни, левая рука, палец руки, палец руки, ухо, глаз, ухо. Что еще?

– Палец руки, – сказал Кляйн.

– Целиком?

– Только одна фаланга.

– Ну, это не считается за тринадцать, – сказал Рамси с облегчением.

– Ты не ешь, – заметил Кляйн.

– Нет, – ответил Рамси.

– Уже поел?

– У меня нет рук, – ответил Рамси. – Вам придется меня покормить, как закончите сами.

Кляйн кивнул, начал есть быстрее. Когда закончил, придвинул ближе вторую тарелку, окунул ложку, поднес к лицу Рамси. Тот подставил рот так, что рукоятка ложки аккуратно легла в разрыв губы. Кляйну было трудно не пялиться.

– У тебя есть фотография Элайна? – спросил он.

Рамси покачал головой:

– Никаких фотографий. Это пророк.

– Это еще не значит, что фотографий быть не может.

– Мы не католики, – ответил Рамси, жуя. – И не мормоны. К тому же нас интересует отсутствие, а не присутствие: то, что он отринул, а не то, что у него осталось.

Кляйн кивнул. Продолжал черпать еду ложкой, подносить ко рту Рамси. «Даже не присутствие отсутствия, – думал он, – а отсутствие как таковое. Надо тогда говорить не двенадцать, а минус двенадцать».

– Рамси, – сказал Кляйн, когда они доели. – А как ты во все это встрял?

– Встрял? – спросил Рамси. – Я же восьмерка, правильно? Много от меня не скроешь.

– Не в расследование, – уточнил Кляйн. – В культ.

Рамси уставился на него:

– Во-первых, это не культ. Во-вторых, я не могу ответить.

– Так же сказал и Гус.

Рамси улыбнулся:

– А зачем вам?

– Не знаю, – ответил Кляйн. – Наверно, интересно.

– Просто интересно?

– Не знаю, – повторил Кляйн. Провел краем своего обрубка по дереву столешницы. Ему так понравилось ощущение, что он повторил.

– О чем рассказывал Борхерт? – спросил Рамси.

– Славный парень этот Борхерт.

– Не надо про него шутить.

– А кто сказал, что я шучу? Он меня просил ничего никому не рассказывать.

– Я же восьмерка, разве нет? Мне можно. Не надо держать от меня тайн.

Кляйн покачал головой, улыбнулся:

– Это не тайна – это таинство.

– Не надо шутить. Нужно иметь терпимость к чужим религиозным верованиям. А кроме того, я и сам уже кое-что знаю.

– Да? – сказал Кляйн. – Может, сам расскажешь, что знаешь?

– Зуб за зуб. – Рамси провел тупой культей перед лицом. – Мои уста закрыты. Кроме того, я пришел по делу. Я должен препроводить вас к месту преступления.

Место преступления было в том же здании, где жил Борхерт. Рамси пытался последовать за Кляйном, но охранник запер дверь и оставил того на крыльце, повел одного Кляйна.

– Что вам об этом известно? – спросил Кляйн.

– О чем? – отозвался охранник.

– О преступлении.

– Каком преступлении?

– Убийстве.

– Каком убийстве?

Кляйн перестал расспрашивать. На третьем этаже они прошли первую и вторую двери, остановились у третьей. Охранник показал на нее:

– Я буду ждать здесь.

– Даже не хочется заглянуть? – спросил Кляйн. Охранник промолчал.

– Чья это комната? – опять спросил Кляйн. Охранник промолчал.

– Комната Элайна?

Охранник все еще молчал.

– Вам нельзя заходить?

– Я буду ждать, – ответил охранник. – Не сходя с этого места.

Кляйн вздохнул. Открыл дверь и зашел.

Комната выглядела так же, как у Борхерта: простая кровать, кресло, голый пол, больше почти ничего. На полу рядом с кроватью темнело неровное кровавое пятно, где-то в три раза больше головы Кляйна. Стена поблизости тоже была забрызгана кровью. На полу кто-то начертил фигуру мелом, хотя Кляйн не сразу понял, что она изображала.

– Господи боже, – сказал он.

Сперва рисунок показался ему просто кляксой, но спустя мгновение он понял, что видит силуэт безрукого и безногого торса. Он присел на колени и пригляделся к меловым контурам. Видимо, нарисовали их криво, потому что голова выходила за пределы лужи высохшей крови, которая вытекла из нее. Кляйн встал, отряхнул колени, подошел к ближайшей стене. Кровь покрыла ее веером, но без внятного узора, словно брызги шли от десяти разных ударов. На других стенах крови не было. Словно убийца вонзил нож в жертву, потом оттащил ее на несколько метров в сторону, ударил еще раз и так далее. Безрукий и безногий человек сам не смог бы далеко убежать, когда его режут, правильно?

Кляйн довольно долго таращился на стену, когда до него дошло, что есть еще одна странность. Чтобы увидеть брызги, ему не пришлось пригибаться. Он снова присел у мелового торса и приблизительно измерил его рукой. Тот оказался даже короче ее. Значит, и кровь на стене должна быть куда ниже.

Может, подумал Кляйн, Элайн был в кресле. Но на единственном кресле в комнате кровавых пятен не нашлось. Может, подумал он, тот, кто убил Элайна, взял его на руки, как бы танцуя и кружась, пока наносил удары. Кляйн сразу представил себе торс без конечностей – беспомощный, непослушный, сопротивляющийся.

Но и это объяснение не показалось ему подходящим. Конечно, его и в самом деле обучали внедряться; конечно, у него было куда меньше опыта по осмотру мест преступления, чем у бывших коллег. Возможно, убийца каждый раз бил снизу вверх, как на гольфе? Возможно, это объясняет странный рисунок и меньшее количество крови ближе к полу?

Но зачем? Зачем вообще так бить?

И каким было орудие убийства? Судя по положению брызг, это, возможно, был нож, какой-то клинок. Без фотографии тела трудно сказать наверняка. Сложно представить, чтобы убийца пользовался ножом как клюшкой для гольфа. Что-то здесь не так.

Кляйн изучил меловой контур и то, как кровь неубедительно вытекает из меловой головы. Нарисовано как-то не так. Он прикоснулся к поверхности засохшей лужи. Та уже походила на лак. Кое-где скользкая, кое-где потрескавшаяся, в центре – темнее и толще. Свет с потолка отсвечивал от нее мятым нимбом, по форме чем-то напоминающим сломанную челюсть.

«А что может рассказать кровь? – спросил себя Кляйн. – Ее местоположение говорит о многом. Неужели сама она ничего не может рассказать?»

Он достал ключи и поковырял кровь в центре пятна. Верхний слой в полсантиметра крошился кусочками, но под ним кровь просто расходилась. А у самого пола была почти влажная, как тесто.

«Сколько времени прошло?», – задумался Кляйн. Звонить ему начали несколько недель назад. По меньшей мере; может, и раньше – он достаточно давно отключился от мира, чтобы сбиться со счета. Значит, Элайн должен быть мертв минимум три недели, а то и больше месяца. Кровь не могла оставаться влажной так долго, не начать гнить и не пахнуть. И где мухи?

Он вышел в коридор. Охранник стоял так же навытяжку, как когда Кляйн зашел в комнату.

– В этой комнате никого не убивали, – сказал Кляйн.

– Я не знаю, о чем вы говорите, – ответил тот.

– Чья это комната?

Охранник только смотрел на него.

– Мне нужно видеть Борхерта, – сказал Кляйн. – Сейчас.

– Комната, мистер Кляйн? – переспросил Борхерт рассеянно. – О какой комнате вы говорите? – Он держал на весу между ними изуродованный палец и изучал его, смотря то на обрубок, то на Кляйна. – Замечательная работа, вы не находите, мистер Кляйн?

Кончик пальца был бледным и раздутым, темным посередине и с чем-то вроде красного воротника под порезом.

– У вас инфекция, – сказал Кляйн.

– Нонсенс, – возразил Борхерт. – Вы наблюдаете, как тело залечивает само себя.

– Так эта комната…

– Теперь я понимаю, чем может привлекать самоприжигание, мистер Кляйн. Уродливо, это правда, но вы действительно что-то нащупали. Меньше стерильности. Возвращение к натуральной религии, так сказать.

– Ничего я не нащупал, – сказал Кляйн – Я тут вообще ни при чем.

– О, еще как при чем, мистер Кляйн. Возможно, вы стали аватаром ненароком. Но тем не менее стали.

– Слушайте, – сказал Кляйн. – Мне надоело. Я уезжаю.

– Мне так жаль, мистер Кляйн, – ответил Борхерт. – Но мы это уже обсуждали. Если вы попытаетесь уехать – вас убьют. Так что там с вашей комнатой?

Кляйн покачал головой:

– В этой комнате никого не убивали.

– В какой?

– В комнате убийства.

– А, я понял, – помогая себе рукой, Борхерт, от которого осталась лишь половина, поднялся с кресла на единственную ногу и замер. Слегка накренился в сторону исчезнувших конечностей для поддержания равновесия. – Как вы можете быть так уверены, мистер Кляйн?

– Все неправильно. Разлет капель крови нестандартный, расположение тела относительно кровотечения неверно…

– Но, мистер Кляйн, «нестандартный» ведь не значит «сфальсифицированный». Возможно, это просто необычные обстоятельства.

– Возможно, – сказал Кляйн. – Но с кровью есть еще одна странность.

– С кровью?

– Она не высохла до конца.

– Но разве…

– Ее высушили искусственно. Феном, сушилкой, не знаю. Но внизу она еще сырая. Она не может принадлежать человеку, которого убили несколько недель назад.

Борхерт долго смотрел на него с задумчивым видом, а потом медленно запрыгал вокруг своей оси, чтобы вернуться в кресло.

– Ну? – сказал Кляйн.

– Ну значит, это реконструкция, – сказал Борхерт. – И что?

– И что? – спросил Кляйн. – Как я могу раскрыть преступление, глядя на его реконструкцию?

– Мистер Кляйн, в вас есть что-то от диванного философа, вы же понимаете, что всё на свете – реконструкция чего-либо еще? Реальность – отчаянное и скрытное существо.

– Меня просят раскрыть преступление или реконструкцию преступления?

– Преступление. Реконструкция, – Борхерт показал на себя целым и обрезанным пальцами, – c’est moi.

– Без настоящих улик я ни к чему не приду.

– Я в вас верю, мистер Кляйн.

– Хотя бы дайте мне поговорить с теми, кто что-то знает.

– Это каверзная просьба. Но, будучи оптимистом, я уверен, что-то можно устроить.

Качая головой, Кляйн подошел к двери. Там он повернулся и увидел, что Борхерт в кресле улыбается. И когда тот улыбнулся, Кляйн увидел, что у него удалены нижние зубы.

– Все идет неплохо, как думаете? – сказал Борхерт громко – возможно, из-за охранника. – Спасибо, дорогой друг, что зашли.

V

Несколько дней спустя показался Рамси с пленочным диктофоном, балансирующим на культях. Положил его на стол перед Кляйном.

– Это зачем? – спросил Кляйн.

– Это диктофон, – ответил Рамси. – Записывать речь. Его велел принести Борхерт.

– И что он от меня хочет?

– Это для допросов. Для расследования.

Кляйн кивнул. Подошел к холодильнику, налил стакан молока, медленно выпил его на глазах у Рамси, потом спросил:

– Тебе что-то еще нужно?

– Нет, – ответил Рамси. – Только это.

Кляйн кивнул:

– Ладно. А где Гус?

– Готовится к вечеринке.

– Вечеринке?

– Разве он не прислал вам приглашение?

– Нет.

Рамси нахмурился:

– Недосмотр. Он бы хотел, чтобы вы пришли. Я уверен, что он хочет. Придете?

Кляйн пожал плечами:

– Почему бы и нет?

– Значит, договорились, – сказал Рамси. – Зайду за вами в восемь.

Кляйн кивнул, равнодушно глядя на часы. До несчастного случая он носил их на правой руке, но оттуда они теперь все время грозили соскользнуть.

Рамси за столом прочистил горло.

– Ты еще тут? – спросил Кляйн.

– Мне подождать снаружи или вернуться попозже? – спросил Рамси.

– Из-за вечеринки?

– Вы не поняли, – объявил Рамси. – Я должен забрать пленку.

– Но я же еще не провел допросы.

– Для них пленка и нужна.

– Ну да, – сказал Кляйн. – Записывать допросы.

– Нет, – сказал Рамси. – Записывать вопросы.

– Записывать вопросы?

Рамси кивнул:

– Эти люди, они все десятки и выше. Вы – однушка. Вам нельзя видеть их лично.

– Но Борхерта я же видел.

– Борхерт – исключение. С ним видятся, когда надо увидеться с кем-то выше десяти. Если бы вы были тройкой или четверкой, кое-кто еще мог бы снизойти, но ради однушки – ни за что. Даже ради самоприжигателя.

– Иисусе, – сказал Кляйн. – Бред какой-то.

– Борхерт велел мне не слушать вопросы, – сказал Рамси. – Я только восьмерка. Всё мне знать необязательно. Я должен забрать пленку обратно к Борхерту, когда вы закончите записывать. Мне подождать в коридоре или предпочитаете, чтобы я зашел попозже?

Кляйн сидел, уставившись на диктофон. Бред, и он отлично это знал. Возможно, Рамси прав, и это вопрос этикета – однушкам нельзя мешаться с десятками, – но в таком случае зачем вообще его привозить? Чего тогда они сами не раскрывают свои убийства?

Он встал и выглянул в коридор. Рамси был там, ждал, прислонившись к стене. Кляйн захлопнул дверь.

А какие у него варианты? Первый: он откажется возвращать пленку. Борхерт вряд ли это потерпит. Кляйна как-нибудь накажут – это факт. И в итоге он только продлит свой срок здесь. Второй: он вернет пустую пленку. Та же проблема: он выиграет время, но время на что? Третий: он вернет серию вопросов. У этого варианта есть то преимущество, что события сдвинутся с мертвой точки, хотя бы в каком-то направлении.

Он вздохнул. Подошел к столу и нажал кнопку записи.

– Первый вопрос: назовите ваше имя и опишите ваши отношения с покойным.

Второй: где вы были в ночь убийства Элайна?

Третий: вы знаете кого-нибудь, кто по какой-либо причине мог желать Элайну смерти?

Четвертый: вы видели тело? Если да, опишите подробно, что вы видели.

Пятый: вы абсолютно уверены, что смерть Элайна не была самоубийством?

Шестой: это вы убили Элайна?

Бред, но хоть что-то для начала. Они ему ничего не скажут, он был почти уверен. Кляйн выключил диктофон.

Рамси показался ровно в восемь часов в смокинге – перекроенном, чтобы лучше демонстрировать ампутации, – без туфель, без носков. На руке у него был накинут пластиковый пакет из химчистки с другим смокингом, который он и передал Кляйну.

– Примерьте, – сказал он.

Кляйн примерил. Чуть широковат, но в целом впору, а правый рукав немного отрезан, чтобы обнажить культю.

Они прошли по засыпанной гравием площадке перед домом, последовали по дороге к воротам, свернули на тропинку где-то метров через сто. В ее конце был засыпанный гравием круг, с баром слева, где на вывеске светилась неоновая одноногая женщина. Справа – освещенный коттедж, куда они и направлялись.

У открытой двери стоял однорукий человек и улыбался. Кляйн слышал, как изнутри гремит музыка.

– Привет, Рамси, – сказал человек дружелюбно. – Это он?

– Он самый, Джон, – ответил Рамси. – Во плоти.

Оба над чем-то рассмеялись. Мужчина протянул свою здоровую руку – правую.

– Поздороваемся, – сказал он, и Кляйн попытался это сделать – леворуко и очень неуклюже.

– Самоприжигатель, а? – спросил Джон. – Ходят слухи. Народ в предвкушении.

– Не смущай его, Джон, – сказал Рамси. Подтолкнув Кляйна перед собой, он зашел внутрь и сам.

В помещении было несколько десятков человек в смокингах, все – ампутанты. С потолка беспорядочно свисали флажки, задевая за плечи, окунаясь в стаканы. Кляйн, следуя указаниям Рамси, подошел к бару, взял себе выпить и встал рядом с восьмеркой, время от времени поднося бокал к его губам. Насколько можно было разглядеть в тусклом свете, на вечеринку пришли в основном однушки и двушки, хотя встречались и четверки с пятерками, а один человек, на взгляд Кляйна, сходил за семерку или восьмерку – в комнате стоял полумрак, все постоянно двигались, так что трудно было подсчитать, сколько именно пальцев на ногах у них не хватает. И вдруг рядом появился Гус, потер плечо Кляйна обрубком.

– Как мило, что вы пришли, – он улыбнулся Кляйну. Одет он был иначе, чем остальные. Тоже в смокинг, но с завернутым в целлофан рукавом, а между средним и безымянным пальцем фломастером была нарисована линия, которая шла по ладони и кончалась на краю чуть выше запястья. – Рамси не знал, придете вы или нет, но я в вас не сомневался. – Гус повернулся к Рамси: – А вот Стреттер, сволочь, не пришел.

– Уверен, он собирался, – сказал тот. – Просто что-то случилось.

– Нет. Он и не собирался. Я к нему три раза приходил, но он у нас теперь пятерка, слишком хорош для меня.

– Уверен, здесь нет ничего личного, – ответил Рамси. – Просто какая-то ошибка.

Но Гус уже ушел, качая головой. Рамси направился за ним. Кляйн отпил из бокала, огляделся, потом начал медленно обходить комнату. Женщин не было, быстро понял он, только мужчины, все лет тридцати – сорока – ни молодежи, ни стариков.

Противоположная сторона комнаты была не твердой стеной, увидел он теперь, а перегородкой: несколько панелей – Кляйн присмотрелся внимательнее – ездили по металлическому желобу в полу. У двух центральных панелей были ручки и скрепляющий их замок.

– Хотите взглянуть? – раздался голос позади.

– Где все женщины? – спросил Кляйн, оборачиваясь. За спиной стоял Джон.

– Здесь их нет, – ответил он с улыбкой. – В баре еще найдется парочка, но на этом всё. В конце концов, у нас братство.

Кляйн кивнул, осмотрелся.

– Так что, интересно посмотреть одним глазком? – спросил Джон.

Кляйн пожал плечами.

– Не думаю, что кто-то будет возражать, – сказал Джон. – Они все равно это уже видели.

Он поставил свой бокал на пол, взялся за одну из ручек, повернул. Панель сдвинулась на дюйм. Он откатил ее настолько, чтобы Кляйн мог проскользнуть внутрь.

– Давайте, – сказал Джон, наклоняясь за выпивкой. – Я подожду здесь.

Кляйн проскользнул, стараясь не расплескать из бокала. На другой половине помещения было темно, голо и мрачно – не считая металлической тележки на роликах, накрытой белой тканью. Рядом стоял маленький квадратный столик, тоже накрытый тканью. Над ними нависала направленная лампа. Она служила единственным источником освещения в комнате и напоминала прожектор.

Кляйн почувствовал запах дыма, а потом увидел, как из темноты выходит мужчина и направляется к нему. На нем были врачебный халат и хирургическая маска, которую он стянул к шее, чтобы покурить. Когда незнакомец поднес сигарету к губам, Кляйн увидел – у него не хватает пальца.

– Уже пора? – спросил врач. А потом, увидев бокал в руке Кляйна, добавил: – Это для меня?

Кляйн передал ему напиток и ушел, не сказав ни слова.

– Ну, – сказал Джон. – Что думаете? Оборудовано по первому разряду, да?

– Где Рамси? – спросил Кляйн.

– Рамси? Не знаю. Может, там?

Кляйн двинулся по помещению, переходя от группки к группке, пока не нашел Рамси, тот беседовал с человеком в инвалидной коляске, у которого ноги были отняты ниже колена.

– Нужно поговорить, – сказал Кляйн.

– Ладно, – ответил Рамси, попросив прощения у безногого. – Что случилось?

– Господи, что это за вечеринка такая?

– Это праздник Гуса, – сказал Рамси. – Его трешка. А где ваша выпивка? Купить еще?

– Какого черта это значит?

– Разве не очевидно? – спросил Рамси. Он взглянул на Кляйна, широко раскрыв глаза, а потом покачал головой: – Я забываю, что вы плохо нас знаете. Это вечеринка в честь ампутации.

– В честь ампутации.

– Как первый выход в свет. Гус лишается двух пальцев. По этому случаю он собрал друзей. Перескакивает с однушки к трешке.

– Господи, – сказал Кляйн. – Я ухожу.

Кляйн двинулся к двери, но Рамси положил обрубок руки ему на грудь и прошипел:

– Нельзя уходить, ведь вы уже пришли. Вы очень расстроите Гуса.

– Но, – начал Кляйн. – Но я же в это все не верю. Я не могу остаться.

– Дело не в вере. Вы просто еще не услышали зова.

– Нет. Дело в вере.

– Мне все равно, во что вы верите, – сказал Рамси. – Останьтесь ради Гуса. Он вами восхищается. Что он такого сделал, чем заслужил, чтобы вы его бросили?

– А что он такого сделал, что заслужил ампутацию пальцев?

– Он смотрит на это иначе, – ответил Рамси. – У него был зов. Для него это испытание веры. Вам верить необязательно, но уважать-то вы его можете.

– Мне нужно идти, – сказал Кляйн, подавшись вперед.

– Нет. – Рамси все не опускал культю. – Прошу, ради Гуса. Имейте сострадание. Прошу.

Ко времени, когда началась ампутация, Кляйн уже опустошил несколько бокалов – более того, выпил столько, что перед глазами все расплывалось. Чтобы хоть как-то видеть, приходилось прикрывать один глаз культей.

Наконец Рамси уговорил его оставить выпивку и заманил через раскрытую перегородку в другую половину комнаты. Кляйн стоял на краю освещенного круга, слегка покачиваясь, Рамси – позади, поддерживая его культей под мышкой. Посредине находился доктор, уже натянувший маску. Он скинул ткань с металлической тележки, раскрыв ассортимент орудий, из которых половина казалась хирургическими инструментами, а половина – прямиком с кухни шеф-повара. «Господи», – подумал Кляйн.

В круг вошел Гус, с улыбкой, под тихие аплодисменты джентльменов в смокингах. Двух из них вызвали из круга в качестве свидетелей, каждый взял Гуса под локоток своими обрубками. Он наклонился над большим столом, положил на него руку ладонью вверх. Врач взял со стола шприц и ввел иголку в руку Кляйна. Его пальцы дернулись. Нет, в руку Гуса, понял Кляйн; это же не его рука, с чего он стал считать ее своей? Все четверо – врач, Гус, два свидетеля – стояли, как скульптурная группа, такие неподвижные, что Кляйну их вид был невыносим, и только врач шевелился время от времени, поглядывая на часы. Наконец он снял с металлической тележки палочку и потыкал ею в руку.

Гус наблюдал за ним, затем легко кивнул. Двое свидетелей приготовились. Врач включил термоприжигатель. Спустя миг Кляйн почувствовал, как окисляется воздух. Врач провел пальцами по инструментам, потом взял прижигатель одной рукой. Во вторую – что-то вроде стилизованного секача с выверенным балансом. Врач подошел к столу, примерился секачом по линии, которую Гус нарисовал на руке, а потом поднял тесак и лихо опустил.

Кляйн увидел, как затрепетали веки Гуса, потом он обмяк, и его тело подхватили свидетели, стоявшие позади. Люди вокруг начали тихо хлопать, а из раны брызнула кровь. Кляйн закрыл глаза, пошатнулся, но Рамси поймал его, удержал на ногах. Кляйн слышал жужжание прижигателя, а миг спустя почувствовал запах горящего мяса.

– Эй, – прошептал Рамси. – Вы в порядке?

Люди вокруг задвигались.

– Просто немного перебрал, – ответил Кляйн, открывая глаза. Гус стоял все там же, но уже с перебинтованной рукой.

– Не так уж и страшно, да? – спросил Рамси. – Вот Гус как огурчик. Ну, правда не страшно?

– Не знаю, – сказал Кляйн. – Я хочу домой.

– Вечер только начинается, – ответил Рамси. – Мы здесь надолго.

Остальная ночь стала для Кляйна одним размытым пятном. В какой-то момент он потерял свой пиджак; кто-то размазал ему кровь по лбу, это Кляйн обнаружил только на следующий день. Он услышал, как Рамси просил всех больше ему не наливать, а потом сразу оказался на улице, блевал на гравий, а Рамси, кажется, старался одновременно и поддержать его, и сбить с ног. Потом они плелись по двору – Кляйн прикрывал один глаз, чтобы видеть, – в бар, где он пил не виски, а сперва кофе, потом воду. И вообще это был не совсем бар, а скорее клуб. Они сидели в креслах с подлокотниками за маленьким кофейным столиком, лицом к сцене, и Кляйн осознал, что занавес раздвигается.

Сперва на сцене было пусто, только падал красноватый свет прожектора, а потом вышла женщина, закутанная от колен до шеи во множество боа.

– Смотрите внимательно, – сказал Рамси, шепелявя даже больше обычного. – Она просто нечто.

«Стриптиз», – подумал Кляйн. Он уже видел стриптиз, и не однажды, даже несколько раз – с тем, кто позже станет известен как джентльмен с секачом, с тем, кто уже был мертв. Стриптиз его не трогал. Под свист Рамси он наблюдал, как женщина теряет одно боа за другим. Сперва оно волочилось за ней, потом полностью падало на сцену, и стриптизерша сбивала его ногой в зал. И вот она закончила – стояла обнаженная, размытая в красном свете, не особо привлекательная.

Кляйн ждал, что занавес опустится, но он не опустился. Посмотрел на Рамси, но тот все еще не сводил глаз с девушки, и Кляйн повернулся к ней и смотрел, как она, легко стукнув по запястью, с хрустом отломала себе ладонь.

По залу прокатился приглушенный вздох, и Кляйн услышал, как между столиков разнеслось глухое перестукивание – бились друг о друга культи. Она перешла к другой стороне сцены, слегка пританцовывая, а потом ударила обрубком руки по второй ладони, и Кляйн увидел, как зашатались и отвалились три пальца. Толпа заревела. Он попытался встать, но Рамси положил ему руку на плечо и прокричал в ухо:

– Вы подождите, самое лучшее впереди!

И потом женщина продефилировала по сцене и подняла оставшиеся пальцы, чтобы оторвать себе ухо. Покрутила его и метнула в публику. Кляйн видел, как темной массой подскочили несколько мужчин, пытаясь как-то поймать протез редкими оставшимися руками. А потом стриптизерша встала к ним спиной, и, когда повернулась обратно, на животе, как фартук, висели искусственные груди, обнажив два плоских и блестящих участка кожи. Она раздвинула ноги и присела, и Кляйн уже решил, что ее ноги сейчас отделятся, что она развалится надвое. «Господи боже», – подумал он и попробовал встать, но почувствовал, как Рамси пытается удержать его на месте и как кровь приливает к голове. Он вскочил и врезался в столик, расплескав на ноги горячий кофе, поднял взгляд и увидел, что женщина на сцене вдавливает пальцы под щеку, но, к счастью, не успела она сорвать лицо, как он упал и, несмотря на старания Рамси, уже не поднялся.

VI

Было уже за полдень, когда он заставил себя встать, но голова еще кружилась. Он перешел в ванную и пил воду чашку за чашкой, потом включил душ и постоял под ним, пока вокруг рос пар.

Оделся и открыл дверь, обнаружив снаружи закрытый поднос с едой и кассету рядом. Поставив поднос на столик, он снял крышку. Блинчики, уже промокшие от сиропа, с угрюмо плавающими сбоку яйцами. Никаких приборов. Кляйн ел пальцами, пока не замутило, и тогда пошел в ванную, где его стошнило, снова вернулся и поел, чтобы в желудке задержалось хоть что-то.

Пленку вставил в диктофон, включил.

– Первый вопрос: назовите ваше имя и опишите ваши отношения с покойным, – услышал он собственный голос.

– Второй: где вы были в ночь убийства Элайна?

– Третий: вы знаете кого-нибудь, кто по какой-либо причине мог желать Элайну смерти?

– Четвертый: вы видели тело? Если да, опишите подробно, что вы видели.

– Пятый: вы абсолютно уверены, что смерть Элайна не была самоубийством?

– Шестой: это вы убили Элайна?

Далее последовала пустая пленка, тихие помехи минут пять или шесть, а потом – громкий щелчок, и заговорил мужской голос.

– Хелминг, – произнес он. – Мы были… знакомыми, – настала пауза, микрофон с щелчком отключился, но пленка продолжала крутиться.

– Я был у себя в комнате. Услышал шум, попросил Майкла вынести меня в коридор и…

Неожиданно наступило молчание – часть речи была стерта.

– Не знаю, зачем кому-то нужно [пробел], полагаю, вопрос недостаточной веры.

– Нет, я не видел [пробел]…

– Да.

– Нет. Я…

Запись резко оборвалась, наступила тишина, а потом появился новый голос, новый человек, говоривший в том же загадочном полустертом стиле, не открывая ничего дельного. Откуда эти пропуски? Речь третьего ничем не отличалась, и только тогда Кляйн понял: их слова были такими расплывчатыми, что люди на кассете могли отвечать вообще на любой вопрос. «В эту ночь я был у себя в комнате. Я услышал шум и вышел в коридор, и…» – это мог быть ответ на вопрос «Где вы были в ночь убийства Элайна?», но Кляйн мог представить еще множество вопросов, на которые последует такая же реакция. «Где вы были в ночь, когда разрисовали коридор? Где вы были в ночь, когда Маркер вернулся пьяным?» Ни один из трех голосов не упомянул слово «убийство», слово «Элайн» или слово «смерть». А если и упомянул, то эту часть записи стерли.

Он перемотал кассету, начал заново, выкрутив звук как можно громче, прислушиваясь к пустым отрезкам удаленной записи в надежде разобрать хотя бы намек на то, что там было раньше. Не услышал ничего, кроме полубормотания, которое, как он осознал, вообще не было человеческим голосом, а всего лишь усиленным звуком механизма самого диктофона. Он выключил кассету и сел, пытаясь понять, что делать дальше.

Когда в начале вечера прибыл Рамси и принес ужин, балансируя подносом на культях, Кляйн потребовал встречи с Борхертом.

– Я передам вашу просьбу, – ответил Рамси.

– Мне нужно встретиться с ним немедленно. Мне нужно встретиться с ним сейчас.

– Прямо сейчас вам нужно поесть, – сказал Рамси. – И постараться пережить похмелье. Вчера вы были в жутком состоянии.

– Мне нужно видеть Борхерта, – настаивал Кляйн. – Это срочно.

– Ладно. Пока ешьте. Я схожу и посмотрю, что можно придумать.

У двери он остановился и оглянулся с упреком на лице:

– Вы даже не спросили о Гусе.

– А что спросить?

– Как он после вчерашнего.

– И как он после вчерашнего?

– Хорошо – сказал Рамси. – Просто замечательно.

– Чудесно, – ответил Кляйн. – А теперь шевелись и найди мне Борхерта, черт возьми.

Как только Рамси ушел, Кляйн открыл поднос: вареная картошка, тонкий и завивающийся кусочек сероватого мяса, горка переваренной моркови. Ел он медленно, чередуя картошку с мясом и морковью, пока тарелка не опустела, затем снова проиграл кассету. Казалось очевидным, что на самом деле никому не интересно раскрытие преступления. «Тогда зачем вообще меня привозить?»

Когда Рамси вернулся, Кляйн выключил диктофон.

– Все готово, – сказал Рамси. – Борхерт с вами встретится.

– Хорошо, – Кляйн встал. – Пошли.

Рамси немного удивился:

– А, но не сегодня же, мистер Кляйн. Сегодня Борхерт не может.

– Но мне нужно встретиться с ним сегодня.

– Он примет вас через три дня, – ответил Рамси. – Это лучшее, что он может сделать.

Кляйн оттолкнул Рамси и выскочил за дверь, вон из дома. Он слышал, как Рамси его зовет, громко. Быстро зашагал по посыпанной гравием площадке перед домом, свернул на широкую дорогу, срезал в нужный момент по тропинке, чтобы нырнуть в тень деревьев. Интересно, следует ли за ним Рамси. Он перешел на бег.

Кляйн поднялся на холм, на тропу под деревьями, к нависающему дому, к калитке перед ним, где из-за колонны снова выскочил охранник и встал с другой стороны, чтобы смерить гостя одним глазом. Кляйн не помнил, тот ли это человек, что был раньше, или нет.

– Что требуется? – спросил охранник.

– Я пришел встретиться с Борхертом, – сказал Кляйн, подавшись вперед, пока чуть ли не уперся в калитку.

– Борхерт сегодня не принимает, – сказал охранник.

– Меня примет.

Охранник чуть повернул голову, зафиксировал единственный глаз на Кляйне:

– Нет. Не примет.

Кляйн ударил его через калитку. Он был готов к ощущению удара по виску, но из-за того, что бил культей, ощущение оказалось странным. Она заныла. Охранник молча рухнул на землю, а пока пытался подняться, Кляйн уже перелез через ограждение. Пнул одноглазого еще пару раз, пока не убедился, что тот не шевелится.

Когда Кляйн постучался в дверь дома, то увидел, что к калитке подходит Рамси. Привратник еще не поднялся, но уже стоял на четвереньках и медленно поднимался на ноги. Кляйн снова постучал, и охранник внутри приоткрыл дверь и спросил: «Что требуется?» – и Кляйн вместо ответа распахнул ногой дверь так, что ударил мужчину по лбу, и тот отшатнулся, обливаясь кровью. Кляйн толкнул его раскрытой ладонью в грудь, опрокинул на пол и проскочил мимо, побежал по коридору на лестницу.

Но не успел он добраться до третьего этажа, как получил тяжелый удар по затылку. Ступенька метнулась навстречу и врезала ему в лицо. Когда Кляйн поднялся, его уже окружили одноглазые люди, а в глаза текла собственная кровь. А потом его били так сильно и так часто, что он уже ничего не слышал – точнее, звук доходил волнами, – и казалось, он падал так низко, сколько на лестнице нет ступенек, а после уже с трудом помнил, что он вообще человек.

Когда взгляд Кляйна снова сфокусировался, над ним высился Борхерт. Кляйн осознал, что лежит на полу в комнате Борхерта, а из носа лентами струится кровь пополам с соплями. Он подтянулся и сел, провел рукой по лицу.

– Ну, мистер Кляйн, – сказал Борхерт, – похоже, я очень срочно был вам нужен.

Кляйн промолчал.

– Так в чем же дело?

Он попытался ответить, но, прежде чем заговорить, пришлось проглотить кровь.

– И это того стоило, мистер Кляйн? – спросил Борхерт. – А ведь какое было красивое лицо. Вы готовы обменять лицо на разговор лицом к лицу?

– Мне надо их видеть.

– Их? Мой дорогой Кляйн, но кого – их?

– Людей с кассеты.

– Мистер Кляйн, – сказал Борхерт. – Вы однушка. Разве можно надеяться, что человек с двузначным количеством…

– Мне надо их видеть, – повторил Кляйн.

– Но, мистер Кляйн…

– С кассетой что-то не так. С вопросами. Ничего не сходится.

Борхерт холодно на него посмотрел:

– Пусть кассета вас не тревожит, мистер Кляйн. Почему вы просто не примите ее такой, какая она есть?

– Потому что она не то, чем кажется.

Борхерт медленно кивнул:

– Очень хорошо, мистер Кляйн. И что вы предлагаете?

– Я должен их видеть, – сказал Кляйн. – И плевать на ваши правила.

– И вы желаете, чтобы я занялся всеми приготовлениями. Вы в этом вполне уверены?

– Да, – сказал Кляйн.

Борхерт вздохнул:

– Да будет так. Я займусь всеми приготовлениями, мистер Кляйн. Вы увидитесь с ними завтра.

– Я хочу видеть их сегодня.

– Не сегодня – завтра. Не испытывайте удачу.

Кляйн кивнул, встал. Избитое тело болело.

– Будете так добры стереть кровь с пола, прежде чем уйти, мистер Кляйн? – попросил Борхерт, вставая со стула и идеально удерживая равновесие на единственной ноге. – И, мистер Кляйн, теперь за вами замечены проявления агрессии. Советую быть осторожнее.

* * *

Поздним вечером пришел Гус с полупустой бутылкой скотча, которую он нес, придерживая сгибом локтя, – скотч, по его словам, был «подарком от Борхерта».

– Как любезно с его стороны, – безучастно произнес Кляйн.

– Почему он вообще вспоминает о вас после сегодняшней эскапады – за гранью моего понимания, – сказал Гус.

– Может, поэтому мне и досталось только полбутылки.

Гус кивнул:

– У вас есть стаканы?

– Нет.

– Видимо, Борхерт решил, что вы из тех, кто пренебрегает стаканами, – сказал Гус. Он неуклюже потеребил крышку перебинтованной рукой. – Вынужден попросить вас открыть.

– Как рука? – спросил Кляйн.

– Очень приятно, что вы интересуетесь. Иду на поправку, спасибо, – ответил он, поднимая замотанный обрубок. – Нужно держать ее на весу. И нельзя много пить. Алкоголь разжижает кровь, и все такое.

Кляйн открутил крышку бутылки и выпил. Хороший скотч – или как минимум неплохой. Он сделал еще глоток, прежде чем подвинуть бутылку Гусу, который умудрился поднести ее ко рту культями как палочками для еды. Он едва не опрокинул бутылку, когда ставил ее на стол.

– Почему вы передумали? – спросил он.

– Передумал? – переспросил Кляйн.

– Насчет ампутации.

– А кто сказал, что я передумал? – подняв бутылку, он отхлебнул еще.

– А зачем еще Борхерту присылать вам бутылку? Вы услышали зов?

– Я не понимаю, о чем вы.

Гус кивнул:

– Это только ваше личное дело – и ничье больше.

Кляйн потянулся к бутылке, увидел, как в нее ткнулась его культя и едва не уронила.

– Мое личное дело, и ничье больше, – повторил он вслух, но голос как будто звучал издалека.

– Вот именно. Я так и говорю.

Кляйн увидел, как из окончания руки, из культи, странным образом вырастает призрак ладони, бледный и прозрачный.

– Вот именно, – услышал он свой голос. Поиграл отсутствующими пальцами, увидел, как они двигаются. Руку отрезали, но ее призрак по-прежнему на месте. Может быть, это и имеется в виду под зовом? Может быть, Борхерт, лишенный большинства конечностей, видел призраки того, что ему не хватает: как вырастают пропавшие члены тела, невоплощенные, чистые.

Он поднял глаза. Там сидел Гус, напротив, с сонными, полузакрытыми глазами, его лицо почти целиком скрыла тень. Кляйн потянулся к бутылке, но не смог ее найти.

– О чем это я? – спросил он.

Веки Гуса затрепетали и распахнулись.

– Нужно довести вас до постели, – сказал он. – Пока я еще в состоянии.

– Это не скотч, – сказал Кляйн туда, где был Гус, но тот уже пропал. Он не сразу понял, что Гус рядом, нависает над его головой, пытается поднять из кресла. А потом, сам того не заметив, уже стоял рядом с ним, и они медленно поплыли по комнате.

– Нет, – ответил Гус медленно. – Это скотч. Но не только.

«Твою мать», – подумал Кляйн.

– Я думал, ты мой друг, – сказал он и почувствовал, как падает. А потом уже был на кровати, раскинулся во весь рост, пока Гус сидел рядом и смотрел сверху.

– Я ваш друг, – сказал Гус, – я же выпил с вами, правильно?

Кляйн попытался кивнуть, но ничего не получилось. Он видел кровавые пятна на бинтах, обматывающих ладонь Гуса.

– А кроме того, – сказал Гус, – дружба – это одно, а Бог – другое.

– Двигайтесь, – произнес Гус. Кляйн не знал, сколько времени прошло. – На кровати хватит места для двоих.

Щека Гуса на подушке, по соседству с его глазом, была последним, что он запомнил, пока несколько часов спустя не очнулся в одиночестве и не увидел свою перебинтованную ногу, с бинтами, уже пропитанными кровью. Даже тогда, только ощупав повязку целой рукой, он понял, что трех пальцев не хватает.

VII

– Вы сами этого хотели, – сказал Борхерт, когда Кляйн впихнул перевязанную ногу в ботинок и дохромал до его дома. Без пальцев идти было трудно – приходилось поддерживать равновесие – и очень больно. Когда он добрался до здания, ботинок уже хлюпал от крови. Охранник – возможно, тот же, что и вчера, – смерил его одним глазом и спросил: «Что требуется?» В ответ Кляйн только слегка поднял окровавленный ботинок. Охранник, больше не сказав ни слова, пропустил его, как и тот, что стоял за дверями. И вот он снова здесь – наверху, напротив Борхерта, в его комнате, слышит, что сам этого хотел.

– Следует хорошенько думать о том, что просишь, – сказал Борхерт.

– Я ничего не просил.

– Вы просили, – напомнил Борхерт, – хотели переговорить с некоторыми людьми лично. Я сказал, что займусь приготовлениями. Я ими занялся. Я отнял наименьшее количество пальцев. И даже так личная встреча покажется им вольным толкованием правил. Обычно четверок… впрочем, случаи были.

– Я хочу уйти, – сказал Кляйн.

– Ну конечно, – Борхерт развеселился. – Но, полагаю, это мы уже обсуждали. Это невозможно.

– Зачем вы это делаете?

– Что именно я делаю? – спросил Борхерт. – Я сделал вас четверкой. Это одолжение.

– Мне так не кажется.

– Возможно, однажды вы передумаете.

– Сомневаюсь.

Борхерт серьезно посмотрел на него:

– Я тоже сомневаюсь. Сами взгляните на свою отсутствующую руку.

– Когда мне можно уйти? – спросил Кляйн.

– Когда все закончится.

– И когда это?

Борхерт пожал плечами:

– Это уже зависит от вас. – Он поднял целую руку, показал покалеченным средним пальцем на Кляйна. – А теперь, если не ошибаюсь, вам предстоят допросы.

Его спустили на этаж ниже и провели по коридору в другую дверь, за которой был один из опрашиваемых – одиннадцатка, с отрубленными по колени ногами, со срезанными почти по костяшки пальцами, не считая одного большого. Он узнал третий голос с кассеты – Андрейсен. Перед общением с Кляйном Андрейсен потребовал продемонстрировать отсутствующие пальцы, заявив, что Кляйну незачем «держать свой свет под спудом».

Кляйн сел, взялся за ботинок и медленно стянул, и капли крови собрались в лужицу на полу. Он уронил ботинок и начал разворачивать промокшие бинты. Андрейсен проворно выскочил из кресла и, как обезьяна, прошел по комнате на костяшках и обрубках ног. Глаза его были светлыми и сияющими, и, когда Кляйн наконец снял перевязку с покалеченной ноги, Андрейсен едва ли не уткнулся в нее носом. Кляйн с трудом мог видеть свою ступню. Место, где были пальцы, прижгли, но теперь шрам растрескался и оттуда сочились кровь и гной.

– Я думал, вы прижигали сами, – сказал Андрейсен. – Отчасти я согласился потому, что хотел лично увидеть самоприжигание.

– Это сделал не я, – сказал Кляйн.

– Вам пока не стоит ходить. Болит?

– Конечно, болит.

Андрейсен кивнул. Заскакал обратно по полу, взобрался в кресло.

– Как я уже сказал Борхерту, – начал он, удобно устроившись, – я готов помочь. Я обеими руками за защиту закона и порядка.

– Рад за вас, – ответил Кляйн.

– Но, если честно, все, что я хотел сказать, я сказал на пленку.

Кляйн кивнул. Он протащил ногу по полу, глядя, как из нее текут тонкие ручейки крови.

– В пленке и дело, – сказал он. – Я пришел из-за нее.

– Да?

– С кассетой что-то случилось. Мне нужно понять что.

– Кассета не работает?

– Что-то в этом роде. Так что я просто задам все вопросы заново, ладно?

– А почему бы вам не поговорить с Борхертом? – спросил Андрейсен. – Почему не спросить его?

– Первый вопрос, – сказал Кляйн. – Назовите свое имя и опишите свои отношения с погибшим.

– Технически это не вопрос.

– Прошу отвечать, – сказал Кляйн.

– Уверен, вам уже известно мое имя. Я Андрейсен.

– Спасибо. Ваши отношения с погибшим?

– Погибшим? – переспросил Андрейсен. – Я думал, вы повторите изначальные вопросы.

– Это и есть изначальный вопрос.

– Вовсе нет.

– Нет? – переспросил Кляйн.

– Что вообще за погибший? Никто не погиб.

– Элайн.

– Что с Элайном?

– Он погиб.

– Элайн? – Андрейсен покачал головой и рассмеялся. – Вы меня разыгрываете.

– Элайн мертв.

– Это невозможно, – сказал Андрейсен.

– А зачем я тут, по-вашему?

– Я же видел его буквально вчера, – сказал Андрейсен. – Он показался мне очень даже живым.

– Вы лжете.

– Я вам клянусь, – ответил Андрейсен. – Своими отрезанными ногами.

Кляйн встал, захромал по комнате.

– Можете так не делать? – попросил Андрейсен. – Везде останется кровь.

– Какие вопросы вам задали? Я имею в виду вопросы на кассете.

– Мне? Об ограблении, конечно же.

– Каком ограблении?

Андрейсен прищурился:

– Что все это значит? Вы что, думаете, это совершил я? Это не я.

– Что совершили не вы?

– Ограбление.

– Какое ограбление?

– Боже, – сказал Андрейсен. – Что у вас за игры такие?

– Где комната Элайна? Дальше по коридору?

– Нет, – сказал Андрейсен. – Выше этажом. Последняя дверь. А что?

– А мне сказали, она в другом месте.

– Что происходит? – спросил Андрейсен. Он положил ладони на подлокотники, подтянулся и встал на подушке кресла на культях. – Я на это не соглашался. Борхерт ничего об этом не говорил. Я хочу, чтобы вы ушли.

– Ладно, – сказал Кляйн. – Ухожу.

Он вышел в коридор. Охранника не было. Он направился к лестнице, но вместо того, чтобы спуститься, поднялся и прошел в конец коридора. У последней двери стоял охранник. Он нервно наблюдал за приближением Кляйна.

– Это комната Элайна? – спросил Кляйн.

Охранник не пошевелился и не сказал ни слова.

– Вы не против, если я сам посмотрю? – спросил Кляйн и потянулся к ручке двери.

Охранник ударил его ребром ладони – быстро, по горлу. Он не мог вздохнуть. Отшатнулся, прижав руку к шее, все еще не в силах дышать, а потом принял сознательное решение повалиться вперед, бросившись на дверь. Она оказалась заперта. Охранник ударил снова, в висок, и Кляйн соскользнул по двери, и вот охранник уже оттащил его по коридору и массировал ему горло, чтобы помочь снова задышать.

* * *

– Что ж, – сказал Борхерт. – Мистер Кляйн. Всегда приятный сюрприз. Вам нужно быть осторожнее. Нужно иметь хоть какое-то уважение.

– Элайн жив, – сказал Кляйн, все еще потирая горло.

– Ну конечно же, нет, – ответил Борхерт. – Откуда вам пришло такое в голову?

– От Андрейсена.

– И зачем это он такое ляпнул? – спросил Борхерт.

– Он сказал, что я расследую ограбление.

– Нет-нет. Элайн мертв. Вы здесь из-за Элайна.

– Кто мертв?

– Просто вы всего лишь четверка, – сказал Борхерт. – Он не говорит вам правду только из-за этого.

– Вы лжете.

– Может, отнять еще палец, – сказал Борхерт. – Или сразу два. Тогда посмотрим, что вам скажет Андрейсен.

– Нет, – сказал Кляйн. – Больше никаких пальцев.

– Ну хорошо, – сказал Борхерт. – Возможно, кто-нибудь другой пойдет вам навстречу.

– Больше никаких допросов.

– Хорошо, – ответил Борхерт. – Вы здесь следователь. Делайте то, что считаете нужным.

Пользуясь единственной ногой, Борхерт медленно толкался в кресле по полу, пока не оказался у стойки. Он кое-как сумел медленно открыть шкафчик над головой и вытащить сперва один стакан, потом второй. А затем – еще бережней – бутылку скотча. Снял крышку ртом. Пододвинул стаканы к краю стойки и, зажав бутылку между рукой и боком, налил.

– Выпьете? – спросил он.

– Ни за что, – сказал Кляйн.

– Да бросьте. Это скотч, самый обычный. Ничего, кроме скотча.

– Нет, – сказал Кляйн.

– Как знаете. – Борхерт взял стакан в щепоть большим пальцем и половиной среднего, поднял к губам, отпил. – Итак, уже есть какой-нибудь прогресс?

– В чем?

– В поисках убийцы Элайна.

– Я предполагаю, что Элайн очень даже жив.

– Прошу вас, мистер Кляйн. Давайте больше не будем говорить глупостей.

– Покажите тело.

Борхерт покачал головой:

– Я не могу позволить вам увидеть тело. Иначе вам по меньшей мере придется расстаться с новыми пальцами.

– Это абсурд.

– Как скажете, мистер Кляйн, – сказал Борхерт, делая щедрый глоток. – Как скажете.

Позже тем же вечером Кляйн вышел из комнаты и побрел по коридору на усыпанный гравием двор перед домом. Стоял и смотрел на звезды, пока нога ныла от боли, и чувствовал, как у него поднялась температура. Он не понимал, во что вляпался, ни даже как в это вляпался. Но теперь, когда он уже здесь, вопросом куда важнее было – как отсюда выбраться.

Он прошел к большой дороге, повернул, похромал к главным воротам. Человек мертв, убит – или, возможно, очень даже жив. Борхерт с ним играет – а возможно, играют все. Ночь была прохладная, безоблачная. Где же это место находится? Он оглянулся, увидел дом, где ночевал, с единственным горящим окном – его. Почему во всем здании больше никого нет? Хоть кто-нибудь здесь жил со времени его прибытия? Где ночуют Гус и Рамси?

У главных ворот на краю поселения из тени выступил охранник и включил фонарь, посветив прямо в глаза Кляйну.

– Что требуется? – спросил тот.

– Это Кляйн, – ответил он, зажмурившись.

– Точно. Мы встречались в первую ночь. Однушка. Самоприжигатель. Правая рука, верно?

– Да, – сказал Кляйн. – Уже четверка.

– Четверка? – переспросил охранник. – Лихо. Что еще?

– Несколько пальцев, ничего особенного.

Охранник перевел луч фонаря, посветил на ногу Кляйна. Теперь Кляйн его видел – тусклый силуэт за сиянием.

– Мне нужно уйти, – сказал Кляйн. – Пожалуйста, откройте ворота.

– Простите. Я не могу.

– Моя работа здесь закончена.

– Боюсь, у меня приказ.

Кляйн сделал шаг вперед. Охранник направил луч фонаря прямо ему в глаза. Кляйн сделал еще шаг, услышал шорох и щелчок, и охранник быстро посветил на себя, чтобы показать на культе какой-то металлический протез со стволом.

– Я думал, протезы осуждаются, – сказал Кляйн.

– Пользоваться мы ими не любим, – согласился охранник. – Но когда приходится – пользуемся.

– А если я где-нибудь перелезу через забор.

– Милости прошу. Уверен, рано или поздно мы вас поймаем.

Кляйн кивнул, отвернулся, собираясь уходить.

– Очень приятно было встретиться, мистер Кляйн, – сказал охранник. – Если будут новые вопросы, не стесняйтесь спрашивать.

Гуса и Рамси он нашел в баре уже пьяными, особенно Рамси, который пил виски через соломинку. Гус все повторял, что ему нельзя налегать, что алкоголь разжижает кровь, а потом опрокидывал рюмку за рюмкой. Они повеселели, когда заприметили Кляйна, похлопали его по спине обрубками.

– Выпьете? – спросил Рамси.

Кляйн кивнул. Рамси подозвал бармена.

– Налей-ка моему другу, – сказал он.

– Самоприжигателю.

– Слухи быстро разносятся, – сказал Рамси.

– Скажи, – начал Гус заплетающимся языком, – когда будут женщины?

– В десять, – сказал бармен. – Я уже говорил. В десять.

– Выпьете? – спросил Кляйна Рамси.

– Мне уже наливают, – сказал Кляйн.

– Черт, – сказал Рамси. – Я сам хотел вам заказать.

– Ты и заказал, – ответил Кляйн.

– Чего? – переспросил Рамси. – Чего?

– Забудь, – ответил Кляйн.

– Чтоб вы знали, – сказал Рамси, – следующий – за мой счет.

Кляйн улыбнулся.

– Итак, – сказал Гус, ссутулившись над стаканом. – Как идет расследование?

– Не идет.

– Нет? – спросил Гус. – Ощнь плохо.

– Хотите послушать? – спросил Кляйн.

– Про что? – уточнил Рамси.

– Про расследование, – сказал Кляйн. Бармен поставил стакан на стойку. Кляйн подхватил его левой рукой и отпил.

– О нет, – сказал Рамси. – Гусу ничего говорить нельзя.

– Это еще почему? – спросил Гус. – Это еще почему?

– Гус – однушка, – ответил Рамси. – Не будем привлекать однушек.

– Я был однушкой, – возразил Кляйн. – И меня привлекли.

– Я не однушка. – Гус поднял руку. – Больше нет.

– И все равно, – сказал Рамси. – Ты мелкая сошка. Ты тот, кто ты есть, и мы тебя любим, но ты мелкая сошка.

– Да ничего, Рамси, – сказал Кляйн. – Можешь мне поверить.

– Просто, по-моему…

– Рамси, – сказал Кляйн. – Поверь мне и послушай.

Рамси открыл рот, снова закрыл.

– Элайн мертв, – сказал Кляйн.

– Элайн мертв? – переспросил Рамси, поднимая голос.

– Разве это возможно? – засуетился Гус. – Как это возможно?

– Или нет, – сказал Кляйн. – Может, и нет.

– Ну, – протянул Гус. – Так мертв или нет?

– Что ты там говоришь про Элайна? – спросил бармен.

– Ничего, – ответил Кляйн.

– О боже. – Рамси покачал головой. – Господи боже.

– Элайн или мертв, или нет, – объяснил Гус бармену.

– Потише, Гус, – сказал Кляйн.

– Ну так и что? – спросил бармен. – Мертв или нет? Разница-то большая, между прочим.

– Это, – Гус ткнул культей в воздух, – я и намерен узнать.

– В смысле, ты не уверен, что есть разница? – спросил Рамси.

– Рамси, – сказал Кляйн. – Посмотри на меня. Зачем я тут? Что я расследую?

– Что? – переспросил Рамси. – Контрабанду.

– Контрабанду?

Гус, обратил внимание Кляйн, начал прислушиваться.

– Кто-то вывозит наши фотографии.

– Какие еще фотографии?

– Сексуальные, – сказал Рамси. – С людьми без конечностей. Кто-то их ворует и продает, не отчисляя прибыль сообществу.

– И ты считаешь, – спросил Кляйн, – что я здесь поэтому?

Рамси кивнул.

– Нет, – ответил Кляйн. – Я здесь из-за Элайна.

– Который либо мертв, либо не мертв.

– Вот именно, – ответил Кляйн.

– Это большая разница, – сказал Гус. – Вот это мы и намерены узнать.

– Что? – спросил Рамси.

– Это, – ответил Гус.

– Что? – Рамси принялся озираться вокруг. – Что происходит?

– Вот именно, – сказал Кляйн. – Мне бы кто ответил.

VIII

«Есть две возможности», – думал он, когда его провожали на встречу с Борхертом следующим утром: с одного бока похмельный Рамси, с другого – похмельный Гус. Он шел по просьбе самого Борхерта. «Возможность первая: Элайн мертв. Возможность вторая: Элайн жив». Возможно, Рамси прав, возможно, он действительно что-то знал, и он – Кляйн – здесь из-за контрабанды или воровства. Но если это так, почему ему не сказали? Почему Борхерт заявил, что он расследует убийство? Ведь в самом деле, учитывая прежнюю специальность Кляйна, логично, чтобы его наняли расследовать действия контрабандистов.

Возможно, у самого Борхерта в деле корыстный интерес и есть причины помешать расследованию контрабанды.

Но если и так, зачем объявлять Элайна мертвым? Зачем говорить, что требуется расследовать убийство? Почему бы не предложить что-то не такое тяжкое?

И вот он в одиночестве – Гус и Рамси покинули его у калитки, – стоит перед Борхертом, одноруким, одноногим мужчиной, угрюмо поглядывавшим с кресла.

– Я думал, мы договорились, – говорил Борхерт.

– О чем договорились?

– Я просил не распространяться о деле с теми, кому знать необязательно. А вы начали распускать слухи.

– Слушайте. Я не знаю, что я здесь делаю. Что именно я расследую?

– Смерть Элайна.

– Я не верю, что он мертв.

– И в самом деле, – сказал Борхерт. – Это вы дали понять недвусмысленно.

– А что с контрабандой?

– Контрабанда, – сообщил Борхерт, – это история для прикрытия. Мы договорились сообщать о ней людям вроде Рамси.

– А Андрейсен?

– Мы о нем уже говорили. Я торжественно даю вам слово, что если вы просто согласитесь еще на одну-две ампутации, то Андрейсен запоет по-другому. Почему вы не поговорили с другими? Может, кто-то из них откроет правду.

– Вы лжете.

Борхерт вздохнул:

– Что ж, я надеялся, до этого не дойдет, но вы упрямый мерзавец и ведете дела по-своему. Вам самому пошло бы на пользу принять кое-что на веру, но «вы не веруете», как говорил Иисус, а неверующих не переубедить, пока они сами всё не потрогают. – Он повернул голову, показал подбородком на стойку: – Там лежит пистолет. В ящике. Не заряжен, но охраннику у двери Элайна это знать необязательно. Если хотите убедиться сами – прошу, убедитесь сами. Я бы не советовал, но и мешать вам не буду.

Кляйн достал оружие и вышел. Стоило ему открыть дверь в коридор, как он увидел охранника, который, если верить Андрейсену, стоял перед дверью Элайна. Эту ли дверь предлагал ему проверить Борхерт? Или же отправил Кляйна посетить комнату, куда его уже водили, с фальшивым местом преступления?

– Это комната Элайна? – спросил охранника Кляйн.

Охранник не ответил. Кляйн понял, что его одинокий глаз опущен вниз, прикован к руке Кляйна, и тогда вспомнил про пистолет. Он поднял руку и прицелился в голову охранника:

– Пожалуйста, откройте дверь.

Охранник покачал головой.

– Я тебя убью, – сказал Кляйн.

– Тогда убей.

Кляйн с силой ударил ему в лицо культей, а потом по челюсти рукояткой. Охранник сделал два неловких шага, вильнув к двери, и Кляйн снова приложил его рукояткой прямо за ухом. Мужчина рухнул как подкошенный.

Дверь была не заперта. Кляйн открыл ее и вошел, запер за собой.

Внутри было темно. Он ощупал стены вокруг двери в поисках выключателя, но нашел его, только когда глаза привыкли к обстановке, – низко, на уровне коленей.

Комната была такая же простая, как у Борхерта. В дальнем конце – стойка и маленькая кухня. Единственное кресло – с какой-то сеткой над ним. Кровать была метр в длину, прижавшаяся к полу и придвинутая к стене.

На подушке покоилась изуродованная голова, а остальное тело скрывало одеяло. Кляйн присел рядом. Глаза у человека на кровати были вынуты, веки срезаны. Уши отрублены, остались только два завитка скользкой розовой кожи. Нос тоже отсутствовал – осталась только темная зияющая дырка. Губы как будто по большей части сжевали – возможно, зубами, просвечивающими в отверстии.

Прямо перед ним кожа на лице дрогнула и голова слегка сдвинулась – отсутствующие глаза как будто вперились в его собственные. Кляйн оторвал взгляд, а потом, схватившись за одеяло, сдернул его с тела.

Под одеялом был только торс – без единой конечности, со срезанными сосками, отрубленным пенисом. Он сидел и смотрел, как поднимается и опадает грудь, как свистит воздух между зубов. Тело лежало как-то неправильно, заметил он, и тогда перевернул его на бок – достаточно, чтобы увидеть, что ягодицы тоже срезаны.

Рот что-то пытался сказать, но Кляйн не мог ничего понять – большая часть языка отсутствовала. Он отпустил тело. Отвернулся, медленно упал на пол. Сзади кто-то колотил в дверь. Он так и лежал, таращась в потолок и слушая лепет Элайна, пока они не пришли и не вытащили Кляйна из комнаты.

– Ну, теперь вы убедились? – Борхерт стоял, оперевшись на тросточку, впивавшуюся ему в ладонь. Кляйн теперь был в кресле – кресле Борхерта, – куда его усадили охранники после того, как проволокли из комнаты Элайна по лестнице, где он головой отсчитал каждую ступеньку.

– Что с вами? – спросил Борхерт. – У вас как будто жар.

– Элайн жив, – сказал Кляйн.

– Ну конечно, жив. Я должен извиниться за ложь, мистер Кляйн, но поверьте, у меня были для нее все основания.

– Почему?

– Почему, мистер Кляйн? – Борхерт повернулся к нему, подскакал поближе. – Вы хотите знать?

– Да.

Борхерт улыбнулся:

– Знание – самый ценный из товаров. Согласны на обмен? Я обменяю знание на конечность.

– Что?

– Вы слышали. Знание за конечность. Вы сами выбираете конечность. Или даже попросту ладонь или ступню. Этого хватит.

– Нет, – сказал Кляйн.

– Это ваша проблема, – сказал Борхерт. – Вы сами не хотите знать.

– Я хочу знать.

– Правда или плоть, – повторил Борхерт. – Что вам важнее?

Кляйн не ответил.

– Или, скажем, хотя бы палец, – продолжил Борхерт. – Один-единственный палец на ноге или руке. Что вам один палец? Вы и так живете без восьми. Что изменит еще один?

Кляйн встал, направился к двери. Он слышал, как за спиной посмеивается Борхерт:

– Предложение в силе, мистер Кляйн. Возвращайтесь в любое время.

Кляйн лежал в постели и думал. В полной темноте он все видел перед глазами изуродованное лицо Элайна, его голову на подушке, одеяло под самым подбородком. Наконец встал и включил свет.

Нога болела. Она по-прежнему истекала кровью и жидкостью на месте пальцев, а ступня как-то странно потемнела, распухла. Он закинул ее на подушку, повыше, и это как будто помогло.

Что такое истина, думал он. Насколько важно ее знать? И когда он ее узнает, что потом?

Он посмотрел на свою культю. Иногда он до сих пор чувствовал ладонь. А когда Борхерт опоил его, даже видел – полусуществующую, как привидение. Попытался заставить себя увидеть ее вновь, но не смог.

Может, попросить что-нибудь для ноги, что-нибудь противовоспалительное или даже посерьезней, пока та совсем не распухла и позволяла ходить. Он примет и останется в кровати, дождется, пока пальцы заживут.

«Зачем?» – все спрашивал себя Кляйн, снова увидев лицо Элайна несмотря на то, что свет еще горел. Зачем Борхерт ему врал? Что он выигрывал, притворяясь, что Элайн мертв, хотя тот на самом деле жив?

Он всё крутил эти вопросы в голове.

А когда наконец нашел ответ, осознал, что попал в очень большую беду.

IX

Охранник у калитки не хотел его пускать, но Кляйн заявил, что пришел на ампутацию, что Борхерт сам пригласил его вернуться. Одноглазый посовещался с коллегой за дверью, а потом встал рядом с Кляйном у калитки в темноте, пока второй отправился наверх совещаться с Борхертом.

– Уже очень поздно, – сказал охранник.

– Он меня примет, – заверил его Кляйн. – Он сам сказал прийти.

И в самом деле, когда второй охранник вернулся, его впустили.

Кляйн отправился с ним по лестнице к комнате Борхерта. Охранник постучал. Когда Борхерт ответил, охранник открыл дверь и впустил Кляйна одного.

– Итак, – сказал Борхерт. – Все-таки правда для вас важнее, мистер Кляйн.

Он сидел в своем кресле, неуклюже взяв оставшимися пальцами пистолет:

– Прошу, присаживайтесь, мистер Кляйн.

– Он не заряжен, – сказал Кляйн.

– Нет? – удивился Борхерт. – И почему вы так думаете?

– Пистолет, который вы мне дали, был не заряжен.

– Это так, – сказал Борхерт, – но не потому ли, что я дал его вам?

Кляйн не ответил.

– Не желаете рассказать, что узнали? – спросил Борхерт.

– Вы планируете убить Элайна.

– И?..

– И планируете выставить все так, будто его убил я.

– В этом отношении на вас можно было положиться, – сказал Борхерт. – Вы отменно сыграли свою роль. Зарегистрированная склонность к насилию. Явная одержимость Элайном, живым или мертвым. Ошибаетесь вы только в одном пустяке: я уже убил Элайна.

– Когда?

– Вскоре после того, как вы ушли. Для человека без конечностей он оказал самое активное сопротивление.

– Зачем?

– Ах, – сказал Борхерт. – Мистер Кляйн, сомневаюсь, что смогу вам это втолковать.

– А ты попробуй.

– «А ты попробуй», мистер Кляйн? Как нелитературно. Причина лежит в вере. Мы с Элайном расходились в некоторых деталях, вопросах веры. В интересах веры нужно было расправиться либо со мной, либо с ним, причем так, чтобы второй показался невиновным. Иначе бы возник раскол. Естественно, я, со своей стороны, предпочитал, чтобы расправились с ним, а не со мной.

– Вы были врагами.

– Вовсе нет. Мы восхищались друг другом. Это просто разумный политический ход, мистер Кляйн. Он должен был свершиться.

– Почему я?

– Почему вы, мистер Кляйн? Просто потому, что вы есть, и потому, что Господь ниспослал на вас свою милость, избрал отнять у вас руку. Вы, разумеется, будете вознаграждены в раю за ваш вклад. Но будете ли вознаграждены при жизни – совсем другой вопрос.

– Наверное, мне лучше уйти, – сказал Кляйн.

– Хороший вопрос, мистер Кляйн. Убить вас или позволить уйти? Хм-м-м? Как думаете, мистер Кляйн? Отпустить ли вас? Может, бросим монетку?

Кляйн не ответил.

– Без монетки? Не желаете выразить мнение?

– Я бы хотел уйти, – ответил Кляйн.

– Ну разумеется, – сказал Борхерт. – И вы уйдете. Да будет сегодня день милосердия, не правосудия. Возможно, если вам повезет, вы даже выберетесь за ворота, пройдете мимо охраны навстречу так называемой свободе внешнего мира.

Кляйн повернулся к двери.

– Но, с другой стороны, – услышал он из-за спины, – несомненно, милосердие до́лжно сочетать с правосудием, мистер Кляйн. Я прав? Возможно, вы все-таки оставите нам что-нибудь, чтобы мы о вас помнили.

Кляйн замер на месте. Потом, не оборачиваясь, медленно потянулся к ручке.

– На вашем месте я бы этого не делал, – сказал Борхерт. – Ненавижу стрелять в спину.

Кляйн остановился, повернулся к нему лицом:

– Чего вы хотите?

– Вы отлично знаете, чего я хочу, – ответил Борхерт, не сводя с него глаз. – Плоть за знание.

– Нет.

– Вы сказали охраннику, что пришли на ампутацию, – напомнил Борхерт. – На стойке лежит секач. Тот самый, которым вы расправились с моим пальцем. Ладонь увязла – всей руке пропасть. А иначе я вас застрелю. Честно, для меня никакой разницы, мистер Кляйн. Вы уже осуществили свое предназначение. Технически вы больше не нужны.

Кляйн медленно двинулся к противоположной стене комнаты. Борхерт наблюдал, как он идет, и толкался ногой в пол, поворачивая кресло.

Секач был на месте, вонзенный в разделочную доску.

– Вперед, мистер Кляйн. Берите за рукоятку и выдергивайте.

Он подчинился и спросил:

– Что мне не дает убить вас сейчас?

– А вы правда умеете метать ножи, мистер Кляйн? И где же такому учат? В каком-нибудь профессионально-техническом колледже? Вы сами-то представляете, что сможете в меня попасть, не говоря уже о том, чтобы от удара лезвие вошло в плоть? А если и так, полагаю, что смогу нажать на курок заблаговременно…

– Если оружие заряжено.

– Если оружие заряжено, – дружелюбно согласился Борхерт. – Выстрел привлечет внимание охранников и приведет к вашей смерти. Итак, мистер Кляйн, вы ставите на кон собственную жизнь ради возможности убить меня. Неужели вы действительно этого хотите? Нет? Тогда будьте хорошим мальчиком и отрежьте себе руку.

* * *

Кляйн включил конфорку на стойке, подождал, когда она нагреется. Секач казался достаточно острым, но Кляйн понимал, что пробить кость будет непросто. Если сразу попасть в сустав, возможно, это не будет иметь значения, хотя не стоит забывать, что он будет рубить левой; хватит ли ему сил, чтобы прорубить всю руку до конца за один удар?

Кляйн примерил нож к изгибу локтя, обнаружил, что лезвие охватывает почти всю длину руки. Бить придется точно.

В воображении детектива секач уже быстро опускался, впивался в кожу, мясо и кость. Кляйна захлестнет боль, он пошатнется, но, перед тем как упасть, нужно не забыть прижечь обрубок руки горелкой, чтобы не истечь кровью насмерть. А потом если он еще будет стоять на ногах, то сумеет проковылять из комнаты вниз по лестнице и в конце концов прочь из поселения, где – с трудом, в горячке, в мучениях – выберется обратно в одинокий и жуткий мир.

И это, осознал он, еще самый успешный исход. По всей вероятности, на самом деле будет куда хуже. Лезвие попадет неудачно, придется рубить второй раз. Он сомлеет и свалится раньше, чем прижжет рану, и на полу истечет кровью. У ворот его поймают охранники и убьют. Или того хуже – все пройдет удачно, рука сразу отвалится, но Борхерт скажет с улыбкой: «Очень хорошо, мистер Кляйн. Но зачем останавливаться на достигнутом? Что бы нам отрубить дальше?»

Он высоко поднял секач. Вся будущая жизнь ждала только его, Кляйна. Осталось лишь опустить нож, чтобы ее начать.