Читать книгу Пепел Нетесаного трона. На руинах империи - Брайан Стейвли - Страница 5

4

Оглавление

Бледнокожий иноземец, устроившись над бегущей водой, раскинул руки, устремил взгляд на толпу и стоял молча, будто его голое мускулистое тело говорило за него.

В Домбанге привыкли видеть наготу. Ежедневное купание вошло в обычай почти наравне с приемами пищи. По всему городу стояли общественные бани. Ребятишки плавали в каналах голышом, рыбаки после дневных трудов преспокойно скидывали одежду, чтобы дочиста отмыться в течении. На любой палубе или причале в любое время дня можно было увидеть более или менее раздетого человека, однако в наготе этого мужчины было что-то необычное, вызывающее. Он предъявлял свое тело как утверждение, как вызов.

– Ох ты… – пробормотала Бьен, пробегая взглядом по толпе.

– Любовь плоти – мелкая любовь, – процитировал пятую заповедь Рук.

Бьен покосилась на него:

– Поговорим, когда снова придешь скрестись в мою дверь. – Но, опять обернувшись к незнакомцу, она помрачнела. – Недолго ему так стоять.

Она была права.

Пока толпа только пялилась да роптала. Зрелище было до того странным и нелепым, до того неожиданным, что не успело еще разжечь недоверие и ярость наблюдателей. На мужчину глазели, как на редкостного зверя – медведя или лося. И его нагота, и молчание усиливали впечатление, – впрочем, молчал он недолго.

Пока Рук разглядывал незнакомца, по городу зазвонили утренние гонги – поднялся один бронзовый голос, за ним десять, сто, пока не задрожал сам влажный воздух. Звоном заглушило и дождь над мостом, и гул течения внизу, и отдельные голоса в толпе. Незнакомец запрокинул голову так, словно купался в звуках. Толстая веревка у него на шее дернулась, как живая. А когда содрогнулось и само небо, он заговорил:

– Благо вам, жители Домбанга!

– Благо вам? – изумился Рук. – Кто же так говорит?

– Покойники из книжек, – ответила Бьен.

– И, как видно, живые из тех мест, откуда он явился.

Она насупилась:

– Что у него за выговор?

Рук опять покачал головой. Слова звучали достаточно понятно, но слоги непривычно наплывали друг на друга, словно их переливали из сосуда в сосуд.

– Благо вам, братья по вере! – вещал мужчина. – Привет, хранители древнего пламени!

Он говорил с улыбкой и пробегал глазами по толпе с непринужденностью уверенного в хорошем приеме оратора.

– Благо вам – тем, кто поклоняется Троим!

По толпе пробежала тревожная рябь. Именно за свою веру пять лет назад Домбанг восстал против имперской власти. Аннур в большинстве уголков империи допускал и даже поощрял сохранение традиционных религий. По крайней мере, так утверждали моряки, когда моряков еще привечали в городе. Сам Рук никогда не бывал за пределами дельты, но моряки рассказывали о святилищах двух богов бури на Баске, о врезанных в камень идолах над Разбитой бухтой, о храмах, выращенных в живых деревьях близ устья реки Байвел, где поклонялись духам леса. Аннур не почитал этих лесных духов и каменных идолов богами, но империя их терпела. Легионеры не разбивали статуй, не жгли святилищ. И не вешали тех, кто произнесет святое имя.

– Почему? – спросил однажды у жреца, жреца Эйры, Рук, который был тогда моложе и глупее: почти ребенок, силящийся сшить мир из разрозненных кусочков. – Почему аннурцы разрешают своих богов баскийцам, бреатанцам, раалтанцам, а в Домбанге – нет? За что они ненавидят Троих?

– Все потому, – ласково потрепал его по плечу жрец, – что через почитание Троих человек становится убийцей.

Его фраза, брошенная так просто, холодным лезвием вошла в живот Рука.

Она лишь подтверждала то, что он и так знал, и все равно он привычно возмутился:

– Жертва – не убийство!

– Нет ничего святого в том, – строго ответил жрец, – чтобы утащить в дельту больного, маленького сироту или пьяного и оставить там на смерть.

– Трое тут ни при чем. Троим не нужны больные и дети. Для охоты и сражений им нужны воины.

Жрец, грустно глядя на Рука, покачал головой:

– Ты слишком долго прожил с вуо-тонами, дитя. Их вера, как и старинная вера нашего города, – вовсе не вера, а ненависть, насилие, кровь. Больше того, она стоит на лжи. Троих не существует. Кем Анх, Синн, Ханг Лок – всего лишь имена, которые люди в давние времена дали самому дурному и мерзкому в себе – своему желанию причинять боль, унижать, убивать.

«Ошибаешься, – хотелось возразить Руку. – Не просто имена, и совсем они не мерзкие. Они так прекрасны, что больно смотреть».

Но скажи он так, жрец принялся бы расспрашивать, откуда такая уверенность, а Рук не нашел бы слов для ответа. У него были только воспоминания, сотни воспоминаний, тысячи – о золотых глазах Кем Анх, прижимавшей его к груди. О разбивающем змеиный череп Ханг Локе: вот он отдирает чешую и извлекает самую нежную часть – глаза, чтоб вложить Руку в крошечный жадный ротик. Вот они оба опускаются на колени в мягкий ил, чтобы высадить в черепа речные фиалки, вот он спит между ними, согретый теплом их дышащих тел.

«Ты ошибаешься», – хотелось ответить ему.

Но жрец, конечно, не ошибался. Вместе с воспоминаниями о цветах, тепле и свете хранились другие, нестираемые воспоминания о том, что творили боги и чему научили его, – они-то и изгнали его из дельты. Рук ощутил на своем лице горячий солнечный свет и брызги крови, крепче сжал рукоять ножа.

– Людьми нас делает любовь, сынок, – сказал жрец.

И Рук, дитя города и дельты, усомнился в его словах так же сильно, как в них уверовал.

Жрец умер через несколько лет после того разговора, и вероятно к лучшему. Переворот опрокинул старый мир с ног на голову. То, что двести лет считалось скверной, вновь стало священным, а священное – несказуемым. Доживи жрец до этих времен, попытайся он проповедовать на улицах Домбанга после свержения империи, взбешенная толпа растерзала бы вестника любви за богохульство. Храм Эйры и ее жрецы уцелели в основном потому, что старались не говорить об Аннуре, о его богах и о Троих. Самое благоразумное, что мог сделать чужеземец, переживший чистки и желавший и впредь остаться в живых.

Видно, человека на перилах никто об этом не предупредил.

– Лишь Домбанг, – вещал тот, – из всех городов на земле еще помнит старые обычаи, закон зуба и кулака, цветка и кости.

Он заслужил робкие аплодисменты. Слушатели колебались. Никому не охота, чтобы его заметили за поддержкой чужака, а с другой стороны, чужак вроде бы восхваляет Троих и добродетель их почитателей. Пожалуй, разумнее поддержать его речь, и поддержать явно. И все же очень многие в толпе надвинули на лица маски безразличия. У верховных жрецов имелись доносчики на каждой улице, а если и нет, переворот преподал каждому главный урок: твои соседи видят всё.

– Лишь Домбанг помнит ритмы земли и истину испытания. Память еще здесь, хотя бы и зыбкая.

– Не говорил бы он «зыбкая», – покачала головой Бьен.

– Лучше бы вовсе молчал, – добавил Рук.

– Я, Валака Ярва, рашкта-бхура хоти оружейников, любимец Владыки и гордый носитель его аксоча… – мужчина двумя пальцами тронул свой странный ошейник, – пришел к вам с приветствием, напоминанием и предостережением.

Он шире развел руки, словно приглашая в свои объятия весь Домбанг.

– Приветствие таково: благо вам! Приветствие от тех, кто держит нас в кулаке, чей сон порождает мир. Привет от Первого, вашего былого и будущего Владыки.

По толпе пробежал недоуменный ропот. Слова звучали достаточно разборчиво, но половина ничего для них не значила. Рашкта-бхура? Аксоч?

– Что еще за «хоти»? – не выдержал кто-то.

Мужчина улыбнулся шире:

– Меня предупреждали, что вы забыли, и потому я напоминаю: вы уже жили прежде, люди Домбанга. Вы прожили и утратили тысячу тысяч жизней. Вы жили и забыли, но Владыка откроет ваш разум. Он наполнит вас истиной о том, чем вы были, и, узрев ее, вы, народ Домбанга, хранители древнего обычая, вместе с нами станете служить его великой и святой цели.

Шепотки перешли в недовольное ворчание.

В толпе поднялись новые, более громкие голоса – так распускаются после дождя цветки растения под названием «сердце изменника».

– Пошел ты со своей великой и благородной истиной!

– …Аннурская свинья…

– Домбанг никому, кроме Троих, не кланяется.

Посланец – Валака Ярва – кивнул, словно ждал такого взрыва, словно видел в собравшихся на мосту людях замороченных глупой сказкой детей. Он поднял руку.

– Трое достойны вашего поклонения, но они – не всё! Владыка содержит в себе Троих, и он выше их, шире их. Потому он и зовется Первым. Ваши боги перед ним – как луна перед солнцем. Он грядет, люди Домбанга, и вы увидите, что он подобен тем, кого вы чтите, но сильнее их, быстрее, мудрее, больше!

– Надо его вытащить, – сказала Бьен, взяв Рука за локоть.

Рук взглянул на нее:

– Как ты думаешь его вытаскивать?

– Не знаю, – ответила она, проталкиваясь вперед, – но еще десять фраз, и язык ему прибьют гвоздями к перилам.

Прибитый к перилам язык при таких обстоятельствах можно было бы счесть благоприятным исходом. Во время чисток Рук видел, как с аннурцев сдирали кожу, привязывали к мостовым опорам и оставляли ждать прилива, резали на куски на приманку для крокодилов. Бывали вещи похуже, чем лишиться языка. И, судя по изменению настроя толпы, их недолго было ждать.

Не только Рук с Бьен проталкивались к перилам. Люди на мосту слились в тулово огромной змеи, мало-помалу охватывающей свою жертву. Этот идиот только потому был еще жив в распаляющейся толпе, что никто не собрался с духом нанести первый удар. Толпа держится, пока не сорвется. А уж тогда она не знает удержу.

– Подвинься, – покрикивала Бьен, пробиваясь вперед. – С дороги!

Жилистый коротышка – по одежде судя, рыбак – раздражено зыркнул на нее:

– В очередь! Здесь каждому нужен клок от выродка.

«Не каждому», – угрюмо подумал Рук.

Он как можно мягче поднял рыбака и, морщась от боли в ребрах, переставил в сторонку.

– Эй! – выкрикнула Бьен, оказавшись всего в нескольких шагах от перил. – Эй!

Она замахала руками над головой.

Валака Ярва повернулся, встретил ее взгляд и кивнул, как кивают просительнице. Он будто не замечал разгорающейся в толпе злобы и думать не думал об уготованной ему жестокой смерти.

– Спускайся! – Бьен махнула на мост. – Тебя убьют!

Рук, сдержав проклятие, ухватил женщину за плечо.

– Ничего не выйдет, – понизив голос, зашептал он. – Поздно. Ты сегодня уже спасла одного идиота.

– Любите кротких… – выпалила она, отбросив его руку.

– Нашла кроткого! Торчит голым на перилах и вопит на весь свет, что служит величайшей и святейшей в мире цели.

– Любите тех, кого мир осыпает ненавистью, отвергает и гонит…

– «Гонит» – слишком слабое слово, чтобы описать, что с ним сделают эти люди. И с тобой, если попробуешь его выручить.

Ее сегодня едва не убили у него на глазах. Он не готов был снова такое увидеть.

Мост вздрагивал от топота. Сотни гневных голосов врезались яростью в ненастное небо. Кругом вырастал лес стиснутых до хруста кулаков. Рук, обводя толпу взглядом, почти не различал лиц из-за горевшей яростным жаром кожи.

– Кем мы будем, если не поможем этому человеку? – со слезами накинулась на него Бьен.

На язык просились сто ответов, тысяча. «Будем живыми, – хотелось выпалить Руку. – Слугами Эйры, а не кормом для рыб».

Спасти всех и каждого невозможно. Мятеж убил десятки тысяч, и ни Рук, ни Бьен даже не пытались их спасать. Дельта с малых лет внушила ему один урок: есть время драться, а есть – бежать. Камышовка не стыдится вспорхнуть при виде подползающей змеи. Даже крокодил отступает перед ягуаром. В плоть каждого существа вшит один простой и неизменный закон: «Выживи!» Ни один зверь не рискнет жизнью ради незнакомого существа, но ведь Бьен к тому и вела: она не зверь, и Рук, как бы ни провел детство, тоже.

– И наконец, – не унимался посланец; его взгляд посуровел. – Мое предостережение. Если вы не отбросите свое забвение, если залепите себе глаза грязью, если обратитесь спиной к истине… – Он глубоко вздохнул, будто наполнил грудь яростью и жалостью, и покачал головой. – Если вы отвергнете его, он уничтожит вас. Он разъемлет вас, как разъял множество больших, чем вы, и следующие жизни вы проведете червями и личинками, низшими из всех, кто когда-либо пресмыкался в ужасе на просторах этого огромного мира.

Он еще не окончил речь, когда из толпы вырвался здоровенный мужчина – Рук узнал Лупилу – и со злобной ухмылкой уставился на глашатая. Бьен, отчаянно вскрикнув, метнулась между ними. Ее спасла сумятица. В давке, среди дождя и шума, никто не разобрался в ее намерениях, приняв за исполненную праведного гнева горожанку. Только сумасшедший допустил бы, что она своим телом пытается заслонить незнакомца.

Лупила на нее даже не взглянул – еще одна удача, – а просто с бранью отпихнул в сторону. Бьен упала, но не сдалась: вцепилась ему в колени, как ребенок, упрашивающий взять его на руки, словно забыла, что этот самый человек совсем недавно чуть не придушил ее.

Ничего глупее и отважней Рук в жизни не видел. Эйра взяла его за горло, любовная хватка богини пересилила жажду жизни.

Он растолкал теснившийся вокруг народ, отшвырнул собственную боль, нырнул под выставленный вперед крюк плотовщика и в кипящей яростью толпе метнулся к перилам. Жрецы Эйры не были охотниками, следопытами, ловцами, но Рука с малолетства растили не жрецы Эйры.

Рук ударил голого в плечо, выбил из него дух и, когда тот сложился пополам, обхватил обеими руками и вместе с ним упал в кипящее внизу течение, подальше от смертоносной толпы.

Пепел Нетесаного трона. На руинах империи

Подняться наверх