Читать книгу Держи голову выше: тактики мышления от величайших спортсменов мира - Брэндон Снид - Страница 5

Идет матч за чемпионство в NFC 2015 года, и квотербек «Сиэтл Сихокс» Расселл Уилсон занимает свою позицию в расстановке «шотган», готовясь к практически невыполнимой миссии, которая ждет его впереди. «Сихокс», действующие победители Супербоула, только что забрали себе мяч у «Грин-Бэй Пэкерс» на линии 31-го ярда, проигрывая 7:19 всего за 3 минуты 52 секунды до конца и с одним тайм-аутом в запасе.

Тут можно много о чем поразмыслить. Огромное давление свалилось на плечи молодого игрока. До сих пор в своей короткой карьере Уилсон показывал, что умеет справляться со стрессом. В конце концов, он был основным квотербеком «Сихокс» весь прошлый год, ставший для него всего лишь вторым сезоном на профессиональном уровне. Он – одна из наиболее неочевидных восходящих звезд лиги, в каждой игре доказывающая своим критикам их неправоту и помогающая «Хокс» побеждать. Он физически одарен, наделен крепкими руками и обладает точностью выше средней, а кроме того, он хорошо двигается; но даже несмотря на это, в нем по-прежнему сомневаются окружающие, а несколько лет тому назад он даже потерял место квотербека в стартовом составе команды колледжа. В 2012-м он был срединным пиком на драфте, его выбрали лишь в третьем раунде, по видимости в списке приоритетов команд он шел позади нескольких других куда более раскрученных молодых и перспективных квотербеков. Большинство считало, что при всем его таланте у него есть один очевидно бросающийся в глаза недостаток, который ему контролировать не под силу: он низковат для NFL, его рост меньше шести футов[4], и это в лиге, где средний рост квотербека составляет 6 футов 3 дюйма[5]. Аналитики и эксперты называли его пустой тратой пика. ESPN оценила выбор «Хокс» квотербека оценкой C —, CBS Sports поставила им D, а Bleacher Report и вовсе влепил команде F.

И сегодня Уилсон оправдывал ожидания скептиков: он бросал на какие-то жалкие 75 ярдов, пробежал еще более жалкие пять, четыре раза становился жертвой «сэка» и не сделал ни одного тачдауна – и при этом подарил соперникам чудовищные четыре перехвата.

В общем, если и было подходящее время совершить перелом в игре, то оно наступило.

После того как раннинбек Маршон Линч пробегает 14 ярдов, Уилсон и остальные игроки «Хокс» торопливо встают по позициям, готовя спешную атаку без хадла. В следующем розыгрыше Уилсон бросает мяч ресиверу Дагу Болдуину на двадцать ярдов. В последующем розыгрыше мяч до ресивера не доходит. Затем Линч убегает от своего опекуна по боковой линии, и Уилсон исполняет великолепный заброс на 35 ярдов, после которого мяч мягко падает в руки Линчу. Линч резво уходит от тэкла и еще раз затаскивает мяч в зачетную зону – ТАЧДАУН.

Но затем повтор показывает, что Линч заступил за границы поля за 9 ярдов до зоны.

Линч пробегает четыре ярда, затем невозмутимый Уилсон пробегает в зачетную зону и приносит команде очки. На часах замерли цифры 2:09.

Затем «Сихокс» реализовывают онсайд-кик.

Вскоре Уилсон пробегает 17 ярдов, Линч еще три, затем Уилсон бросает еще на восемь, а потом отдает мяч Линчу, который пробегает последние 24 ярда и делает еще один тачдаун.

Внезапно, за 1:25 до конца игры, «Хокс» прошли путь от полного отчаяния уступающей команды, у которой почти не осталось времени отыграться, до лидерства в счете – при огромном количестве времени до конца.

Ведя 20:19, они не могли рассчитывать на помощь Арона Роджерса и на то, что «Пэкерс» не подойдут на расстояние как минимум одного пробитого филд-гола, поэтому вместо того, чтобы пинать мяч вперед в надежде на одно очко, они решают идти за двумя.

В «шотгане» Уилсон забирает мяч после снэпа и смещается вправо, сканируя поле глазами в поисках открытого ресивера, но защитник «Пэкерс» уже бежит прямиком на него. Замысел «Хокс» напрочь развалился. Уилсону некуда деваться самому и некуда бросать мяч по воздуху, его вот-вот свалят «сэком». Кажется, что совершенно приемлемым вариантом для него сейчас будет запаниковать и просто пасть на газон в надежде смягчить удар.

Но он этого не делает. Он пригибается и ускользает влево.

Защитник продолжает неотступно преследовать его, плюс прямо за спиной у него появляется еще один соперник.

Уилсон вновь разворачивается и теперь бежит практически прямиком назад. Он добегает до 15-ярдовой линии, оказываясь в 13 ярдах от того места, где начался розыгрыш. Еще один полуоборот, и вот он уже отступил к 17-ярдовой линии, продолжая свой танец. «У него большие проблемы», – невозмутимо констатирует комментатор канала Fox Джо Бак.

Еще один защитник устремляется к нему и обхватывает своими руками ноги Уилсона, и в тот миг, как Уилсон уже начинает падать на землю, он запускает мяч над полем. Бак говорит то, что сейчас сказал бы каждый, кто смотрит эту игру: «Мяч ничей, ловите его!»

Но на самом деле нет. Во всем этом хаосе Уилсон каким-то образом разглядел тайт-энда Люка Уиллсона на дальнем конце поля; тот был под опекой, но при этом достаточно открыт, чтобы принести очки, если партнер сделает ему хороший пас. Расселл пасует. Люк отбивается от защитника, ловит передачу на линии одного ярда и заносит мяч в зачетную зону.

Все сходят с ума. Только что случился невообразимый, величайший в истории решающий розыгрыш в концовке.

До истечения времени «Пэкерс» успевают пробить филд-гол, и игра перетекает в овертайм, где победу одержит первая набравшая очки команда.

«Хокс» первыми получают мяч, но прикрытие «Пэкерс» против кик-оффа очень плотное, оно глубоко запирает «Хокс», прямо на 13-ярдовой линии. Линч пробегает четыре ярда, затем Уилсон бросает Дагу Болдуина на 10 ярдов, после чего следует забег Линча еще на четыре ярда. А потом Уилсон попадает в «сэк», обрекая команду на огромный риск, ведь для нее это уже третий даун. Если «Сихокс» не удастся извлечь из него выгоду, им вероятнее всего придется выполнять пант против «Пэкерс» в четвертом дауне.

Сперва Уилсон запускает бомбу на 35 ярдов, и мяч вновь оказывается у Болдуина.

В следующем розыгрыше – следующая бомба, тоже на 35 ярдов, и за ней следует победный тачдаун.

В эти заключительные несколько минут Уилсон был идеален, из своих глубинных внутренних резервов он щедро зачерпнул сверхъестественного спокойствия и беспощадной эффективности, которые с тех пор стали фирменными чертами его стиля. Его партнеры любят говорить, что он, вероятно, наполовину робот, и когда ты слушаешь их, кажется, что не все произносят эту фразу в шутку.

Из всех сильных качеств Уилсона это можно считать самым важным: он потрясающе хорош в управлении собственными эмоциями, в отличие от тех, кто позволяет эмоциям управлять собой. Когда он оказался поздним пиком на драфте и попал в команду, совсем недавно потратившую уйму денег на другого квотербека, свободного агента. Когда над ним глумились по этой же причине. И даже когда он добился успеха, хоть про него и говорили, что он не сыграл такой уж важной роли в «Сихокс», взявших годом ранее Супербоул. И когда он дарил «Пэкерсу» такие перехваты. Во всех этих ситуациях он ни разу не проявил эмоций. Пожалуй, с тех пор, как его выбрали на драфте, свой максимум чувств Уилсон показал после того камбэка – тогда он разрыдался.

По ходу этого камбэка, и в особенности – в те невероятные мгновения с добытыми двумя очками, – Уилсон находился под громадным давлением. В критическом эпизоде игры, по ходу которой он столкнулся с колоссальными трудностями, всё пошло вразнос, однако он сам ни на секунду не терял контроля над собой. Он – его мозг и его тело – трудились и двигались с идеальной синхронностью: все составляющие помогали одна другой, все работали как единое целое. Эта сцена – отличный пример замечательного выступления и одновременно прекрасная метафора для этой книги. Как Уилсон сумел вынести все эти превратности судьбы, способные вмиг раздавить человека, и при этом сотворить… такое?

Подобное выходит за рамки просто совершенного познания игры. Это подчинение разума.

Осенью 2014 года, спустя несколько месяцев после того, как я начал исследования этой темы, мне попалась старая статья в журнале ESPN The Magazine, давшая мне первую возможность «прикоснуться руками» к этой громадной горе информации о работе мозга. В статье было представление команды «Сиэтл Сихокс». Заголовок гласил: «Поза лотоса на два». Титульное фото: Уилсон занимается йогой в полной игровой экипировке.

Статья рассказывала о всеобъемлющей философии главного тренера «Сихокс» Пита Кэрролла под условным названием «счастливый игрок – лучший игрок». В ней упоминалось использование Уилсоном и всей командой «Хокс» методик визуализации, медитации и йоги, говорилось о еженедельных встречах с психологом, о сокращении времени тренировок с целью дать игрокам больше времени на здоровый сон и о том, как футболисты практиковались в странноватых «играх ума» на iPad. В ней даже нашлось место таким терминам, как «префронтальная кора»[6], звучавшим из уст ресивера Дага Болдуина.

ПОДОБНОЕ ВЫХОДИТ ЗА РАМКИ ПРОСТО СОВЕРШЕННОГО ПОЗНАНИЯ ИГРЫ. ЭТО ПОДЧИНЕНИЕ РАЗУМА.

Автор заметки описывал всё перечисленное словами «чудной футбольный мир».

Согласно общепринятому мнению, всё это было своего рода хиппарской попыткой взглянуть на футбол иначе. В тот год никто не ожидал много от «Хокс», помните? Равно как никто не ждал и от Уилсона того, что он станет заметным квотербеком NFL. Так что неудивительно, что автор, а затем, с выходом статьи в свет, и остальная публика не очень поняли, как на всё это реагировать, ведь со стороны такие разговоры казались бредом сумасшедшего, пытающегося впарить вам чудодейственное лекарство от всех болезней. Ну а потом, разумеется в тот же самый сезон, Кэрролл и Уилсон – благодаря непосильной работе трудившегося в поте лица раннинбека Маршона Линча и всей линии защиты – выиграли Супербоул.

Люди, которые упоминались в статье, позже рассказали мне: автор упустил многое из того, чем «Хокс» на самом деле занимались. Йога, медитации, тщательно спланированные режимы сна и бодрствования, работа над задействованием префронтальной коры, слова Кэрролла, говорившего фразы вроде «успокой свой разум», – всё это было лишь едва заметным проявлением куда более глубокой научной работы, которая велась в команде, сродни волнам на поверхности океана исследований, переполненного ответами на все те вопросы, что я задавал. И куда больше ответов, чем я даже смел надеяться отыскать, тоже были там.

И это было лишь началом.

Казалось, что каждая новая нить истории ведет к новому запутанному клубку, настраивает на ту же волну, на какой находятся сотни, если не тысячи атлетов из десятков видов спорта со всего света. Я находил одну за другой истории о том, как мужчины и женщины применяли ту или иную из Этих Штук, некоторые из атлетов уже были легендами и пытались стать еще лучше, другие были сравнительно посредственными, даже откровенными аутсайдерами, которым удалось одолеть легенд и самим стать легендарными.

В какой-то фазе исследований меня серьезно завалило подобными историями, и я просто перестал считать Эти Штуки неким доселе неизведанным способом улучшения того, что атлеты и так уже делали на регулярной основе. И я стал видеть в них скорее необходимость, которую другие спортсмены упускали. Или, говоря другими словами, тренировки тела без тренировок разума стали казаться мне незавершенными, некой полумерой.

В то время Эти Штуки перестали казаться мне потенциально модным трендом, которому будет суждено сойти на нет в следующие годы. Напротив, я стал считать их революционными: я почувствовал себя так, словно совершенно случайно оказался у передовых рубежей науки улучшения производительности. «Это почти что целый тайный мир вещей, и если ты о нем не слышал – значит, ты вообще понятия о нем не имеешь, – говорит доктор Лесли Шерлин, генеральный директор и главный научный руководитель SenseLabs, компании, работавшей с Red Bull и создающей технологии, которые позволяют спортсменам взглянуть на собственный мозг посредством iPhone. – И это действительно удручает. В нас заключено столько силы, и нужны лишь правильные инструменты».

Эта сила, как показывают эти инструменты, отменяет один из давно укоренившихся и самых пугающих аспектов обращения к собственным ментальным потребностям: ведь столкновение с психологическими трудностями, в отличие от, скажем, растяжения лодыжки, кажется столкновением с чем-то внутри нас самих, чем-то, чему можно нанести не просто урон, а непоправимый, невосполнимый ущерб. Если ты сломан, но тебя невозможно починить, захочешь ли ты знать об этом? (И, раз на то пошло, захочешь ли ты, чтобы другие узнали об этом?)

До недавних пор ведущие ученые мира полагали, что состояние мозга любого человека, каким бы оно ни было, – неизменно и будет оставаться таким вплоть до конца его дней.

Но это представление изменилось около пятнадцати лет назад, с наступлением революции в неврологии.

Примерно три десятилетия назад – по меркам науки это что-то вроде «на прошлой неделе» – ученые знали безо всяких сомнений, что к двадцатилетнему возрасту мозг человека, а с ним и его разум, и его характер формируются окончательно и навсегда остаются такими, не меняясь, хорошо это или плохо. Вот так уж мы устроены – эта фраза была общепринятой аксиомой.

Однако в середине 1980-х фундамент, на котором зижделось это убеждение, уже начал рушиться – благодаря наработкам невролога доктора Майкла Мерзенича. Наблюдая за тем, как обезьяны адаптируются к полученным травмам и увечьям, Мерзенич заметил, что физическая картина их мозга меняется.

Предполагалось, что это невозможно.

Более того, настолько невозможно, что, когда Мерзенич объявил о своей находке, его коллеги-ученые отреагировали более-менее единодушно: они начали насмехаться над ним и клеймить его в лучшем случае дурачком, а в худшем и вовсе лжецом.

Однако Мерзенич был наделен уникальной целеустремленностью и страстью к работе, а также, по всей видимости, и бунтарской жилкой: по всем этим качествам он мог состязаться с кем угодно в мире спорта (или кем угодно вообще, точка). Он поднял восстание против истеблишмента и потратил следующие двадцать лет на доказательство миру правильности своей теории – пока, наконец, его коллеги-ученые не признали, что он прав.

Теперь они называют это «нейропластичностью». Казалось, что Мерзенича отправили назад во времени, чтобы он мог изменить наше будущее. Вот насколько масштабным было его открытие. Если наш мозг сам по себе может переживать буквальные физические изменения и если физическую схему мозга и его функции можно подвергнуть процедуре перестройки – значит, может измениться и само наше представление о том, кто мы есть. Мы больше не надеемся на милость нашего мозга. Все худшие наши проявления могут быть, так или иначе, отслежены – мы можем установить, где именно «проводки» запутались и пошли вкривь-вкось, а нейропластичность поможет нам их распутать. Нашему мозгу больше нет нужды контролировать нас. Мы можем контролировать его сами.

МЫ БОЛЬШЕ НЕ НАДЕЕМСЯ НА МИЛОСТЬ НАШЕГО МОЗГА.

Такая концепция – краеугольный камень Этих Штук. Спортсменам больше не нужно надеяться, что им удастся «войти в зону» или уйти «в подсознание», или, говоря ультрасовременным жаргоном специалистов по модной ныне «пиковой производительности», «попасть в «поток». Этот термин придумал венгерский психолог Михай Чиксентмихайи и ввел его в обиход в своей книге 1990 года под названием Flow («Поток») – в ней он назвал его «секретом счастья». Журналист Стивен Котлер развил эту тему своей книгой 2014 года The Rise of Superman, в которой доказывал, что поток и есть ключ к успеху в жизни.

Сейчас я, впрочем, не так уверен в том, что погоня за потоком столь же продуктивна, как строительство более крепкого и качественно работающего мозга. Применяя Эти Штуки, спортсмены могут добиться именно такого строительства, и это автоматически будет означать, что они смогут достигать величия и без потока, а также легче ловить его, когда ситуация того потребует.

Говоря откровенно, чем больше ты узнаешь об Этих Штуках, тем больше они начинают казаться тебе даром Господа, будто пославшего их нам в своих лучах со словами: «Вот вам немного помощи, наслаждайтесь!»

Однако, прежде чем кто-то попробует сделать себя лучше с помощью этих методов, ему нужно будет удостовериться, что его мозг здоров. Когда твой мозг работает против тебя, вместо того чтобы работать заодно с тобой, ты можешь укрепиться в мысли, что борьба в игре – вопрос жизни и смерти. Ты словно попадаешь в ад, и ничто не сравнится с тем кошмаром, что творит с твоей жизнью вне игры твой собственный мозг: он затмевает твое восприятие мира, ты будто начинаешь видеть его обесцвеченную, затемненную с помощью «Фотошопа» версию.

Я знаю, как сильно твой разум может тебя поломать, потому что мой собственный поломал меня.

Я не хотел пускать эту историю в печать, но вырезать ее из книги было бы нечестно с моей стороны. Когда моя охота на Эти Штуки началась три года назад, у меня была личная мотивация и многие люди открывались мне лишь после того, как слышали от меня часть моей истории. Казалось, что рассказ о ней разблокирует некое негласное взаимное доверие. Если этот парень пытается раскопать секреты других спортсменов, он должен быть готов раскрыть хотя бы немного и своих собственных.

ЧЕМ БОЛЬШЕ ТЫ УЗНАЕШЬ ОБ ЭТИХ ШТУКАХ, ТЕМ БОЛЬШЕ ОНИ НАЧИНАЮТ КАЗАТЬСЯ ТЕБЕ ДАРОМ ГОСПОДА.

Как и миллиарды других детей, я взрослел с мечтой о том, что однажды стану играть в мяч в большой лиге. Я был самым старшим из пятерых детей и вырос в типичном крошечном южном городке на востоке Северной Каролины. Мои родители были набожными христианами, проводившими еженедельные занятия по изучению Библии, на которые собирались сотни людей. Они устраивали масштабные христианские собрания и даже открыли свою церковь. Меня воспитывали соответствующим образом. Среди многих вещей, которым меня учили, было убеждение в том, что Бог благосклонен к тем, кто чтит Его. Будучи очень серьезным ребенком, жаждавшим угождать, я, выражаясь мягко, чтил его по самое не могу.

Порой я и правда чувствовал эту его благосклонность. Начиная с восьмого класса я играл в бейсбольной команде старшей школы, а начиная с первого курса – в баскетбольных и футбольных командах колледжа, и моими любимыми днями этой жизни были те, в которые игры давались мне легко, когда бейсбольные мячи казались надувными пляжными мячами, а баскетбольные кольца ощущались громадными, как бассейн с надувными шариками, когда я чувствовал себя так, будто двигаюсь на одну скорость быстрее всех остальных людей вокруг меня, и когда мое тело казалось мне не телом, а рабочим инструментом в моем полном распоряжении. Когда я показывал свою лучшую игру, я чувствовал себя свободным, и тогда случались победные хоум-раны, выигрыши титулов чемпиона штата и прочие замечательные вещи.

Я был достаточно неплохим бейсболистом, чтобы регулярно попадать в состав летних команд всех звезд лиги и сборных, путешествовавших по стране с показательными выступлениями. В любой день недели я смотрелся лучше большинства парней на поле, но я не был суперзвездой и порой мне становилось трудно, а когда мне становилось трудно, я с трудом преодолевал эти трудности, а они накладывались друг на друга, образуя ментальный груз в миллион слоев.

Чтобы стать лучше, я, вместо того чтобы играть в футбол и в баскетбол, в свой выпускной год проводил время за тренировками в Triple Crown, местном крытом бейсбольном центре, находившемся в здании огромного склада с газоном внутри, несколькими загонами для разминки питчеров, несколькими клетками для отработки ударов битой, залом для работы с весами и так далее. Заправлял этим местом мой тренер из American Legion, Маллис. Как-то раз, в один из ранневесенних дней, мы с другом, которого тоже звали Брэндон, бросали мяч, отрабатывали удары, в общем, занимались, как всегда. Неожиданно Маллис подозвал меня к стойке ресепшен, чтобы представить скауту из колледжа. Скауту было за пятьдесят или около того, у него были седые волосы, одет он был в бейсболку, рубашку-поло и штаны «хаки», а выглядел как типичный умудренный опытом бейсбольный скаут старой школы. Я не помню наш с ним разговор в подробностях, но зато я запомнил, что он, пожимая мне руку, осмотрел ее и спросил: «Вторая рука у тебя такая же большая?» Я не понимал, что он шутит, до тех пор пока не вынул левую руку из муфты кэтчера и не поднес ее к его лицу.

Скаут засмеялся и начал говорить комплименты о размере моих предплечий, хвалил мою крепкую руку, мою скорость работы с битой, восхищался моей грубой, неотесанной мощью, бла-бла-бла, а потом спросил, какого я роста и сколько вешу. Я немного приврал ему, сказав, что мой рост 6 футов 1 дюйм[7] – что было правдой, ведь играть мне всё равно приходилось в бутсах, – и что вешу я 175 фунтов, когда на самом деле мой вес был где-то 165[8]. Скаут сказал, что, если я найду толкового тренера в колледже, отточу свои навыки, наберу немного мышечной массы в спортзале и проведу хороший сезон, он, вероятно, подпишет меня в команду. И сказал, что как раз знает одного такого тренера – бывшего профессионального кэтчера и аутфилдера, работавшего в маленьком колледже Второго Дивизиона, находившемся дальше по дороге.

Скаут прямо там набрал номер Тренера. Тренер сказал, что, если я нравлюсь скауту, значит, я заслуживаю просмотра на тренировке; спустя неделю или две Тренер объявил мне, что хочет видеть меня в команде, но денег на стипендии у него уже не осталось, и что мне придется соперничать с еще тремя новичками за место в стартовом составе. Он добавил, впрочем, что очень удивится, если я не завоюю место в основе, и что если я хорошо справлюсь с работой, у меня будет стипендия в следующем году – скаут же сказал, чтобы я не беспокоился об этом, поскольку профессиональные команды и так часто выплачивают все долги своих перспективных игроков-студентов за учебу в колледже. Меня это устраивало.

Два-три месяца спустя команда моей старшей школы завоевала титул чемпиона штата, а лучший бейсболист той команды, которую мы победили, должен был стать одним из основных моих конкурентов за игровое время в колледже, что я расценил как хороший знак.

Тем летом, однако, я не слишком хорошо выступал за свою команду в лиге American Legion, и моим главным соперником за игровое время стал кэтчер, собиравшийся переходить в крупную школу Первого Дивизиона на стипендию, – но даже когда он получил травму, мой тренер, Маллис, всё равно предпочитал мне более молодого кэтчера. Вот насколько тяжко складывались мои дела. Ко мне вернулись те старые ощущения необходимости доказывать свою состоятельность – нерациональные и беспощадные, какими они были всегда.

Мне было больно, но мы сумели выиграть чемпионат штата в своей лиге. Позже Маллис отвел меня в ресторан Chick-fil-A, где мы и обсудили мое положение. Он знал, что я недоволен количеством игрового времени – в конце концов, это он убедил меня играть за него после того, как прошлым летом своими глазами видел, как я переживаю кошмарный опыт в другой команде лиги, где ко мне плохо относились как игроки, так и тренеры. Он сказал, что во мне было столько же грубой силы и таланта, сколько было в любом другом игроке, но по неясным ему причинам я боялся этих качеств, так ему казалось.

Это продолжилось и в колледже.

Всё начиналось вполне неплохо. Я упорно работал, что нравилось Тренеру, и он даже сказал мне, что я похож на игроков из команды «Всех звезд». Я был одержим каждой составляющей жизни выдающегося бейсболиста – или тем, что считал составляющими. Я стал экспертом по физподготовке, по ударам битой, стал специалистом во всём. Я каждый день тренировался часами. В свой первый год я набрал 20 фунтов мышечной массы, а к выпускному году – еще 35, увеличив таким образом свой вес со 165 до 220 фунтов[9]. При этом я следил за тем, чтобы это была хорошая масса; для этого я скрупулезно отслеживал жир в организме, державшийся в пределах 6–8 %. Мои партнеры по команде считали, что я сижу на гормонах роста или стероидах. Скаут следил за мной на просмотрах и в Pro Days, говорил, что с каждым годом ему всё больше нравилось то, что он видел, – но ему было нужно, чтобы я провел тот самый хороший сезон, о котором он говорил.

Неприятность заключалась в том, что сезоны у меня выходили даже не посредственными. Я прошел путь от вероятного кандидата в команду «Всех звезд» к игроку, который порой даже не попадал в заявку и не раз переживал действительно кошмарные недели. В своей лучшей форме я с большим отрывом был первым кэтчером команды, но мне очень недоставало стабильности, а у всех остальных кэтчеров ее хватало. И хотя какое-то время я чувствовал обиду из-за этого, я не могу винить Тренера в том, что он предпочитал мне их.

Я не помню точно, как именно наступил спад или почему он случился. Я помню плохо отыгранную двухстороннюю игру в команде, потом неудачную тренировку, а потом внезапно всё стало нарастать как снежный ком, и я уже не мог остановить этот процесс. Ко мне вернулось то же чувство со времен старшей школы, чувство, что я обязан играть великолепно или не буду играть вовсе, только теперь оно стало еще страшнее. Я опять старался изо всех сил. Все мои прежние страхи и сомнения захлестнули меня. Я не мог перестать обдумывать одно и то же по тысяче раз, и касалось это не только бейсбола. Я столкнулся с трудностями и в самой жизни, и основная масса этих трудностей вращалась вокруг клишированных сомнений наивного парня из христианского колледжа, чьи глаза начинают открываться настоящей жизни, из-за чего он начинает сомневаться в своем религиозном воспитании и во всём том, что оно от него требует. Мои эмоции, связанные с этой ситуацией, вероятнее всего наложились на мою чувствительную от природы натуру, не говоря уже про единственный совет, который мне давали родители в то время: «Продолжай верить, просто верь».

И вот тут мы подходим к оборотной стороне истории, когда тебе кажется, что всё вокруг словно прокляло тебя, когда твое тело это не твое тело вовсе, а некий новый враг, когда ничто не дается тебе легко, когда кажется, что законы Вселенной специально переписали со злым умыслом против тебя.

Мои страхи, как на поле, так и вне его, становились всё сильнее и сильнее, пока не начали проявлять себя физически посредством мандража. Видели когда-нибудь фильм «Высшая лига – 2»? Мы смотрели его в командном автобусе каждый раз, когда ехали на какую-нибудь игру. Там есть персонаж, кэтчер по имени Руби Бэйкер, который не умел даже бросить мяч назад питчеру. Мандраж, так это называется. У Руби был чудовищно запущенный случай мандража, прямо как у парней, не способных закатить мяч в лунку, забросить штрафной или забить филд-гол.

Одним из моих прозвищ было Руби.

У меня всегда была рука-пушка – одно из моих сильнейших качеств; я очень любил подлавливать на второй базе раннеров, оторвавшихся слишком далеко, порой делал это прямо с коленей – но с тех самых пор, как я начал играть в Младшей лиге, этот бросок мяча обратно на питчерскую горку всегда был для меня поводом понервничать, а в старшей школе стало только хуже. Как-то раз, одним дождливым днем, в матче American Legion, случившемся летом, незадолго до начала выпускного года, мой бросок питчеру вышел неудачным, мяч улетел в сторону, отчего питчер устроил мне нагоняй. Потом это продолжилось, и спустя немного времени уже каждый мой бросок питчеру оборачивался небольшой панической атакой, из-за которой я напрягался так сильно, что чувствовал, как плечо моей бросковой руки деревенеет.

На всем протяжении первого года моей учебы в колледже я чувствовал себя так, будто мой мозг непрерывно горит огнем. Я начал представлять себе маленьких драконов, летающих внутри моего черепа и сходящих с ума. Я чувствовал себя потерянным и беспомощным. Тренер не знал, как помочь мне. Родители пытались, но тоже не знали, как помочь. Книги, которые я читал, не помогали. Библия не помогала. Церковь не помогала. Бог не помогал. Люди в родном городе поражались, когда видели, с какими трудностями я столкнулся, но и они не знали, как помочь.

Я чувствовал, что мандраж теперь сопутствует мне во всем. Я запарывал сигналы, лажал в простых розыгрышах, запускал мячи в аутфилд. Порой мне казалось, что я забыл, как правильно размахиваться битой. Как-то раз – и я сейчас не выдумываю, – когда я стоял на первой базе, отчаянно желая сделать что-нибудь хорошее для команды, я сделал тэг-ап после поп-флая, прилетевшего к кэтчеру. Даже за пределами поля я стал вести себя как не совсем здоровый головой человек. Я чувствовал себя так, будто не знаю даже, как… тусить. Как просто быть обычным чуваком. Уличный баскетбол, который я когда-то обожал, стал напрягать меня так сильно, что я едва соображал. В иные дни, просто сидя за рулем, я так сильно сжимал руками рулевое колесо, что даже не осознавал этого – пока руки не начинало сводить судороги.

Я ЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ ПОТЕРЯННЫМ И БЕСПОМОЩНЫМ. ТРЕНЕР НЕ ЗНАЛ, КАК ПОМОЧЬ МНЕ.

Хороший сезон я так и не провел.

У меня было несколько хороших игр с несколькими хорошими эпизодами, иногда я выключал из игры раннеров, иногда делал хоум-раны – в одной игре мне даже удалось сделать «цикл», – а несколько раз я даже затесался в самый костяк очередности бьющих. Но со временем Тренер – хороший, но старомодный человек – просто пожал плечами и сказал: «Похоже, что у тебя просто не тот склад ума». Я не помню свою статистику, но я уверен, что никогда не бил лучше чем на.200[10], никогда не делал больше двух-трех хоум-ранов за сезон и определенно ни разу не попадал в состав команды «Всех звезд».

После окончания колледжа в мае 2009-го я всё же должен был жить счастливо. Жизнь была отличной. Я женился на своей давней подруге Кэти. Она была потрясающей, умной и сама была той еще спортсменкой (три года подряд капитанила в баскетбольной и софтбольной командах, входила в команду штата в обоих видах спорта, была номинантом на премию Wendy’s High School Heisman, могла играть в любом из этих видов в практически любом колледже, если бы захотела). Мы познакомились, когда нам было по десять лет, после того как моя семья перебралась в дом на соседнюю улицу от той, где она жила, в дом, который построил ее отец. Я был влюблен в нее с тех самых пор, но мы не начали встречаться вплоть до того лета, что разделило второй и третий годы учебы в колледже. Она перебралась в Джорджию, ходила в колледж искусств и дизайна Саванны, и из-за этого мы оказались в шести часах езды друг от друга на время учебного года. Тем летом мы опять стали проводить много времени вместе, а потом в один из дней, когда я уже собирался домой, она украла мои ключи, чтобы я не смог уйти. Я погнался за ней и преследовал, пока мы не оказались у бассейна ее родительского дома, где я схватил ее так, что мы чуть не упали в него, а потом поцеловались.

Временами я был счастлив, но очень часто – и как мне казалось, с каждым месяцем все чаще – мои маленькие ментальные драконы устраивали пожары в моей голове. Отчасти я полюбил Кэти потому, что с ней чувствовал себя самим собой – глупым, счастливым, беззаботным, – а это случалось очень редко. Когда она находилась рядом, я был в мире с самим собой. Но со временем и это ушло в прошлое, и жар драконьего пламени стал еще горячее.

Меня угнетало не то, что я потерпел неудачу. Неудача способна подарить как минимум несколько хороших историй.

Меня угнетало то, почему я провалился.

Я чувствовал, будто существует два разных меня, будто «настоящего», хорошего Брэндона постоянно третирует этот другой парень, неуверенный в себе, боящийся принять себя и компенсирующий это заносчивым поведением задиры – лишь бы только не раскрыть своей истинной натуры. Я не просто нервничал или демонстрировал вспышки ярости, как это делает каждый из нас, нет, казалось, что, когда этот другой «я» появляется рядом, он тут же берет верх. Чем дольше я был женат на Кэти, тем чаще вел себя как полный мудак. Я ходил развязной походкой, отведя плечи назад и выпятив грудь, говорил только о себе и никогда не спрашивал, как дела у нее. В ретроспективе очевидно, что причина была на поверхности: все это поведение было лишь щитом.

ВРЕМЕНАМИ Я БЫЛ СЧАСТЛИВ, НО ОЧЕНЬ ЧАСТО – И КАК МНЕ КАЗАЛОСЬ, С КАЖДЫМ МЕСЯЦЕМ ВСЕ ЧАЩЕ – МОИ МАЛЕНЬКИЕ МЕНТАЛЬНЫЕ ДРАКОНЫ УСТРАИВАЛИ ПОЖАРЫ В МОЕЙ ГОЛОВЕ.

Внутри же я был трусом.

Я пытался отвлекаться. Работа. Церковь. Тренерство. Благотворительная работа. Вещи, которые я обожал, когда был ребенком, когда был дурачком, совершавшим поступки просто для того, чтобы окружающие люди улыбнулись. Но теперь это не доставляло мне радости.

Я не мог отпустить бейсбол, даже несмотря на то что хотел это сделать. Когда я пребывал в одиночестве, а вокруг всё было тихо, я продолжал думать о том, как много трудился и сколь многим жертвовал, и о том, насколько в конечном счете всё это оказалось бессмысленным. Любой неудачный розыгрыш в уличном баскетболе и любая ошибка в Выходной лиге бейсбола, любой козел, пытавшийся жульничать или поддевать меня словесно, – всё это с новой силой распаляло пожар в моей голове. Порой я грезил о том, как попаду в аварию и останусь парализованным на всю жизнь – только бы лишиться возможности даже мечтать о том, чтобы сыграть вновь.

Я знал, что думать подобным образом ненормально и что, вероятно, мне требуется профессиональная помощь, но обращаться за ней тоже было страшно, и мысли о ней только сильнее раззадоривали моих драконов разума.

Тогда я стал активнее пытаться отвлечься, поступательно становясь всё менее напыщенным и всё более клишированным. Я даже не понимал, зачем занимаюсь тем, чем занимался половину своего времени бодрствования.

Я сомневаюсь, что это замечал кто-нибудь, кроме Кэти. Я был хорош по части маскировки. Люди могли периодически подмечать вспышки моего темперамента во время баскетбольных или софтбольных матчей – но дома у меня постоянно были ложь, крики, боль и слезы, сожаление, а в какой-то из дней – даже слова Кэти о том, что она с трудом узнаёт меня. А когда тебя не узнаёт твоя собственная жена, тебе явно нужна помощь. Но я всё равно не обращался за ней сам. Кэти пришлось, наконец, сказать «хватит». Если я хочу сохранить наш брак, я должен поискать помощь. Это был не ультиматум, это был очевидный факт. Она вот-вот могла потерять меня, потому что я сам уже терял самого себя.

Мы отправились в одно из самых пугающих мест в мире.

Терапия.

Мне потребовалось время. Было больно. Хирургия разума. Пустая оболочка человека, которым я притворялся, препарировалась без анестезии. Но благодаря этому мы смогли увидеть, что и где поломано, как случились эти поломки и что можно с ними сделать.

Со временем терапия начала работать. Во-первых и в-главных, она дала мне ответы. Депрессия. Тревожность. Обсессивно-компульсивное расстройство. Может, что-то еще.

Я видел семена чудовищ своего разума, их корни, то, как они росли во мне. В корне всего этого я видел психологическую черную дыру страха. И я учился. Я видел, где зарождались чудовища и что помогало им вырастать. Я совершил то, что некогда считал неприемлемым, – согласился принимать лекарство по рецепту, и оно незамедлительно помогло мне. Поиск верного сочетания препаратов занял какое-то время – Celexa, потом Zoloft, теперь Buspar и Luvox, – и мне пришлось испытать на себе кое-какие совсем не желанные и досадные побочные их эффекты. Но оно того стоило.

У меня до сих пор случаются эти вспышки, я могу быть утомительным и невротичным, требовать повышенного внимания к себе и переживать резкую смену настроения, и еще мне пришлось просить других быть ко мне снисходительнее. Однако я убежден в том, что решение Кэти заставить меня согласиться на терапию не только спасло наш брак. Возможно, она вдобавок спасла мне жизнь.

Затем, спустя два-три года после того, как я закончил терапию, в октябре 2013-го, Кэти забеременела. И произошло то, что, как мне кажется, происходит с большинством мужчин, когда они впервые узнают о том, что станут отцами: моя текущая версия самого себя внезапно показалась мне полной недостатков.

Прием лекарств и проговаривание причин приносили пользу, но чем больше рос живот Кэти, тем менее адекватным казалось мне мое лечение. Психотерапевт сказал мне, что я «снимал поколенческие проклятия». Я уже слышал подобное выражение в церкви, но он мне показал его на примере науки: неприятности и трудности наших родителей и их собственных родителей, живших раньше, по цепочке ДНК передались и нам самим.

Но даже если мои гены и не передавали мне неприятности предков, я всё же чувствовал необходимость узнать больше и стать сильнее. Я представлял себе будущие разговоры со своим сыном в ситуации, когда у него тоже появлялись такие затруднения.

– Что ж, сынок, у меня есть эти сложности, и у тебя, скорее всего, тоже, но мы сможем с ними разобраться.

– Как, папочка?

И я не мог себе представить, что говорю лишь что-нибудь в духе:

– Ну, ты можешь поговорить с кем-нибудь, кто много об этом знает, а еще тебе, возможно, придется всю жизнь пить таблетки и верить.

Что-то в таком диалоге казалось нечестным.

Ко мне пришло убеждение: то, что люди говорили мне до сих пор, было если и не абсолютно неправильным, то как минимум неполным. Ну конечно же мы можем сделать с нашим разумом нечто большее, чем просто принять его таким, какой он есть. Я точно не знаю, откуда ко мне пришла эта мысль. Может, я просто упрямый. Всё, что я знаю, – это то, что стародавняя критика Тренера – «у тебя не тот склад ума» – по-прежнему эхом разносилась в моей голове, и я чувствовал, будто веду с ним спор. Быть может, у меня и не тот склад ума, пока не тот, но разве я не могу как-то его натренировать? Разумеется, думал я, должно же быть что-то такое, что мы можем сделать для себя.

Если всё, что мы могли, – это просто поднять руки и предоставить всё «воле Божьей», то мне нужно было как минимум найти пределы того, что мы можем сделать. В конце концов, аргументировал я, ведь мне удалось научиться тому, как строить свое тело. Почему я не могу проделать то же самое с разумом?

Я начал много размышлять о великих спортсменах; не то чтобы с намерением поностальгировать о разбитых мечтах или заставить своего сына преуспеть в том, в чем сам потерпел неудачу, – нет, ничего настолько бредового. Я помирился с бейсболом. Я не расстроен тем, что провалился в нем. Но я сожалею, что забывал получать удовольствие, и о том, что делал жизнь любимых мною людей тяжелее, чем она могла бы быть. Но я не был подсевшим на бейсбол. Он, как и спорт в целом, стали скорее метафорой всех моих надежд и мечтаний.

Поэтому мне нужно было узнать: что есть такого в великих спортсменах – и всех нас вообще, – что делает их разум крепким? И как можно сделать разум крепче?

Я и понятия не имел, что на этот вопрос может быть так много ответов.