Читать книгу Моя леди Джейн - Броди Эштон - Страница 5

Худшее, что есть в пробуждении после заката, – это стойкий травянистый вкус сена во рту – неприятный побочный эффект собственно сена, которое там и побывало. Но недуг, который можно было бы назвать «сенитом» (или, к примеру, «сенной гортанью», как любила называть его мать, – словно речь шла о запахе перегара), никак не победишь, если каждый божий день заканчиваешь в облике необъезженного жеребца, а каждую ночь начинаешь совершенно необузданным, «неприрученным» мужчиной.

Почти уже мужчиной, как опять-таки любит говорить мама. В свои девятнадцать он и вправду был почти уже мужчиной. И уж точно неприрученным.

С усилием заставив себя сначала присесть на корточки, а затем и встать, Ги (мы просим вас звать его Ги, чтобы не употреблять лишний раз этого ужасного полного имени: Гиффорд Дадли Второй – а значит, второстепенный, – сын лорда Джона Дадли, герцога Нортумберлендского) потихоньку размял верхнюю часть задних ног, теперь превратившуюся в мужские бедра.

Он припомнил утреннюю веселую прогулку по окрестностям. На сей раз ему пришло в голову отправиться на северо-запад, поскакать отчаянно быстрым галопом по зеленым холмам и пышным лесам – и так провести долгие часы, пока жажда не заставила его заняться поисками воды. Ничто на свете, думалось ему, не сравнится с чувством полной жизни без преград, запретов и границ, когда ветер свистит у тебя в волосах. Вернее, в гриве.

Он не просил дарить ему эту сверхспособность. (А если бы просил, то наверняка заказал бы заодно и умение управлять ею, несмотря на то, что необходимость щеголять повсюду с кнопкой «вкл./выкл.» отчасти омрачила бы чистую радость обладания и могла бы даже стать своего рода проклятием.) И все же и в нынешнем положении имелись свои преимущества. Он ничему и никому не принадлежал и не был обязан. (Кому нужен полуконь-получеловек?) Он всегда мог ткнуть в любую точку на карте и отправиться туда завтра же с восходом солнца. (При условии, что его лошадиный мозг не забыл бы дорогу. Ги обычно оправдывался тем, что лошадям вообще несвойственно хорошее чувство направления, хотя, скорее всего, проблема заключалась в том, что он даже в человеческом обличье был способен заблудиться в собственном платяном шкафу.) Лучше всего было то, что он не имел тех обязанностей, какие обычно бывают у человеческих существ.

После безграничной свободы, которой он наслаждался в дневное время, перед наступлением сумрака он обычно чувствовал легкую пустоту и разочарование. Ги поискал глазами ведро с водой, всегда оставляемое слугой в углу, и, найдя, галопом подскочил к нему (галопом в человеческом смысле, но все же настолько похожим на конский, насколько может получиться у человека) и опрокинул себе в рот полный ковш.

Процесс превращения всегда производил в нем эффект обезвоживания, а сегодня ему понадобится бодрость, ловкость и быстрота. В силу вынужденно ночного образа жизни Ги-человеку оставалось не так много доступных занятий. Учитывая непринужденную и часто дерзкую речь его, да и вообще неукротимый буйный нрав, родители не сомневались в том, где он проводит «человеческие часы»: в будуарах женщин сомнительной репутации или, того хуже, выпивая в борделях. Леди Дадли часто приходилось слышать причитания вроде: «Ох уж этот мальчик со своими интрижками… Ну что тут поделаешь?»

Ги позволял им верить в это – более того, он и сам частенько хвастался своими победами над разными дамами, чтобы подыграть им. Если им удобно было считать его кем-то вроде Казановы (хотя, конечно, они не имели возможности сравнить его с настоящим Казановой, которому предстояло родиться только через двести лет), что ж – тем больше свободы оставалось для Ги, чтобы поступать в соответствии с собственными желаниями. Кроме того, правда о том, как он на самом деле проводит ночи, выглядела бы гораздо более постыдно.

Пусть лучше родители считают, что он кутит с девчонками.

Раздался резкий стук в дверь конюшни.

– Милорд? – окликнул Биллингсли с той стороны.

– Да! – отозвался Ги, стараясь поскорее вытрясти нотки ржания из своего голоса, – так «нормальные» люди по утрам откашливаются, прочищая горло.

– Ваши брюки.

Дверь конюшни приоткрылась ровно настолько, чтобы внутрь можно было просунуть руку в голубом рукаве униформы дворецкого с парой брюк.

– Спасибо, Биллингсли. – Ги взял штаны и проворно впрыгнул в них, в то время как слуга выкладывал остальные детали его туалета на деревянный стол, чтобы не перепачкать парадный костюм своего молодого господина сеном.

– Милорд, ваш батюшка просил вас заглянуть к нему на пару слов, как только вы облачитесь.

– Отец? – с тревогой в голосе переспросил Ги. – Он вернулся в замок?

– Да, милорд, – ответил Биллингсли.

Ги застегнул пуговицы на куртке и натянул высокие кожаные сапоги.

– Пожалуйста, скажите отцу, что я занят. У меня другие… планы.

Биллингсли откашлялся.

– Боюсь, милорд, ваш отец выразил свое желание настойчиво. Вам придется пересмотреть ваши… мм… по…

– Биллингсли! – прервал Ги своего дворецкого, причем краска густо залила его щеки. – Мне казалось, мы договорились никогда не упоминать об этом… деле… за переделами… того места.

– Прошу прощения, милорд. Я запамятовал пароль, которым мы пользуемся в таких случаях.

Ги закрыл глаза и вздохнул. Биллингсли лишь недавно раскрыл истинную природу его тайных ночных вылазок, и его удалось убедить (гм-м, вернее, подмаслить) не раскрывать секрета старым господам.

– Интрижки, Биллингсли. Мои интрижки.

– Так точно, ваши интрижки. С ними придется подождать, поскольку ваша матушка тоже желала бы составить вам компанию сегодня вечером. Они с вашим батюшкой ждут вас в гостиной.

Отец с матерью вдвоем, здесь, в поместье, даже в одной комнате! – и ждут его? Значит, дело серьезное. Правда, отец и раньше иногда призывал Ги к себе, чтобы обсудить его будущее, его «лошадиное проклятие», его наследство (точнее, его практическое отсутствие – ведь Ги был вторым сыном), его желание получить подковы поудобнее и где найти надежного кузнеца, способного держать язык за зубами. Мать, однако, редко участвовала в подобных беседах. Она уютнее чувствовала себя в воспитательной роли – например, любила давать советы относительно пошива костюмов и расчесывать сыну волосы (ну, или гриву – в зависимости от положения солнца на небосклоне).

Ги бросил взгляд на Биллингсли.

– Сегодня ведь не Рождество, верно?

– Сейчас май, милорд.

– У кого-то именины?

– Нет, милорд.

– Кто-нибудь умер? – На одну секунду он представил себе, что это мог быть Стэн, его во всех отношениях образцовый старший брат. А что? Умер и оставил после себя образцовую вдову и образцового сыночка… Но потом Ги вспомнил, что Стэн никогда не совершает ошибок, а безвременно скончаться, бросив на этом свете безутешную семью, – это, конечно, следовало бы рассматривать как дурной поступок. Вдобавок в таком случае бремя вступления в брак и произведения на свет новых наследников ложилось бы на Ги. Сама мысль об этом заставила его содрогнуться.

– Мне об этом ничего не известно, милорд, – ответствовал Биллингсли.

Ги плотно сжал тонкие аристократические губы и с шумом выпустил воздух – в совершенно конской манере.

– Следует ли мне понимать это как готовность исполнить распоряжение вашего батюшки?

Ги прикрыл глаза.

– Да.

– Очень хорошо, милорд.

Чего бы только не отдал Ги в эту минуту за возможность обратиться снова в жеребца по собственному желанию. Тогда между ним и отцовским носом в мгновение ока оказалось бы миль пятьдесят (причем первые сорок девять ему понадобились бы, только чтобы выбраться из-под гигантской тени этого хобота).

Сумерки успели перетечь в вечерний полумрак, когда Ги наконец добрался от конюшни до боковых дверей жилых покоев. Мысли скакали у него в голове на головокружительной скорости, но ни одна из них не позволяла понять, что понадобилось от него родителям.

С тех пор как Ги достаточно вырос, чтобы сидеть вместе со всеми за ужином, он в полной мере осознал свое униженное положение в семье. Стэну всегда прислуживали первым – и основное блюдо, и все остальные он неизменно получал раньше брата.

Представляя кому-нибудь обоих своих сыновей, отец всегда говорил так:

– Это Стэн, будущий герцог Нортумберлендский, наследник всего, чем владеют Дадли. – И затем, после долгой паузы: – Ну, а это второй мой сын, брат Стэна.

Здесь добросовестные рассказчики вынуждены отвлечься, чтобы упомянуть о двух фактах, весьма вероятно, усиливавших чувство неловкости, которое герцог Нортумберлендский всегда испытывал в присутствии младшего отпрыска. Во-первых, эзианские способности молва обыкновенно считала наследственными, в то время как ни сам герцог, ни его верная (надо полагать) жена такими способностями не обладали.

Во-вторых, у герцога имелся эпической величины нос, пропорции какового давно вошли в поговорку; нос же Гиффорда имел безупречные размеры и форму, способную вдохновить какого-нибудь автора нежных сонетов.

Сочетание этих двух обстоятельств заставляло лорда Джона частенько бросать косые взгляды на супругу, а с Гиффордом обращаться как с пустым местом.

Именно поэтому, едва ему исполнилось тринадцать лет, Гиффорд стал просить всех называть его просто «Ги» – а никому и дела не было до того, как его зовут в действительности.

Биллингсли проводил Ги от бокового входа в покои до третьего парадного зала, где юноша невзначай поймал краем глаза свое отражение в большом подвесном зеркале и задержался на секунду, чтобы выловить прицепившийся к каштановой шевелюре пучок сена.

Мать следила за неукоснительным исполнением правил приличия в замке, и важнейшее из них звучало так: «Все следы дневных конных эскапад должны быть оставляемы в конюшне, то есть там, где им и место».

Леди Дадли всегда относилась к проклятию сына так, словно он сам только того и желает, чтобы проводить дни в четвероногом обличье. Как будто это была такая причудливая форма подросткового протеста для мальчика из привилегированной семьи. Она постоянно забывала, что он не просил и не выбирал этой особенности своего существования, и если бы только существовал способ контролировать ее, то сын с радостью пожертвовал бы правой рукой Биллингсли, чтобы узнать этот способ.

Словно прочтя мысли своего молодого господина, Биллингсли вытянул правую руку куда-то в сторону – Ги с того места, где стоял, не мог видеть, что именно тот делал.

– Прошу сюда, милорд, – произнес он и с шумом распахнул двери гостиной левой рукой.

В комнате Ги уже ждали: отец сидел за богато украшенным деревянным письменным столом, мать, леди Гертруда, стояла за его спиной. Ее ладонь покоилась на плече лорда Дадли – так, словно они позировали для портрета. Темперанс, маленькая сестренка Гиффорда, играла на кушетке в кукольный набор с рыцарями и дамами.

– Гиффи! – радостно воскликнула она, завидев брата. Темпи была единственным существом на свете, имевшим право безнаказанно звать его «Гиффи».

– Привет, Кудряшка, – улыбнулся Ги, ибо у Темпи были самые кудрявые светлые локоны во всей Англии.

– Сын, – произнес лорд Дадли. Он подал знак рукой женщине, стоявшей в углу, – нянюшке Темпи, и та немедленно, ухватив маленькую девочку за руку, повлекла ее прочь из гостиной. Малышка лишь успела неловко помахать брату на ходу рукой, в которой ей также приходилось удерживать кукол (другая помещалась в ладони у няни). – Спасибо, что пришел без промедления.

– Отец, – ответил Ги с легким поклоном, уже поняв, что дело неладно, ибо «пришел без промедления» было высшим «комплиментом», услышанным им от родителя более чем за два года (последняя похвала касалась умения «оставаться на заднем плане» во время визита испанского посланника Рафаэля Амадора).

– У нас есть для тебя чудесное известие, – продолжал между тем лорд Дадли. При этих словах леди Гертруда еще сильнее выпрямилась. – Относительно твоего счастливого будущего.

«Ого-го», – подумал Ги. Когда говорят «счастливое будущее», всегда имеют в виду…

– Ты уже вырос и стал здоровым, красивым юношей и, гм-м, крепким жеребцом, – заявил отец. – И хотя мы, увы, не в состоянии контролировать конские фазы, это небольшое ежедневное отклонение от человеческой натуры не должно препятствовать сравнительно нормальной жизни, которую ты вполне можешь вести. А также, конечно, оно никак не влияет на права и привилегии, от рождения данные каждому представителю благородного сословия.

Ги сразу разозлило нежелание родителей называть вещи своими именами и употребить прямое выражение «лошадиное проклятие» вместо напыщенных и туманных «конских фаз», «небольшого ежедневного отклонения от человеческой натуры» и тому подобной чепухи. Но, конечно, подлинное беспокойство вызывало у него упоминание о «привилегиях, от рождения данных каждому представителю благородного сословия», потому что оно могло значить только…

– Женитьба, сын мой, – отчеканил лорд Дадли. – Женитьба на надежной, проверенной и – насколько можно об этом судить без особых изысканий – плодовитой молодой леди, превосходного рода, с не подлежащими сомнению широкими семейными связями.

Худшие предчувствия Ги его не обманули.

– Ну и ну, отец. Проверенная и плодовитая? Звучит очень романтично.

В этот момент леди Гертруда перенесла ладонь с мужнина плеча на тыльную сторону его шеи, словно желая доказать тем самым, что пылкая привязанность возможна даже в вынужденных брачных союзах.

– Мой дорогой мальчик, если предоставить это дело твоему собственному выбору, боюсь, ты никогда не женишься.

– А я думал, это давно решено и все смирились, – простодушно сказал Ги. Примерно через месяц после того, как он впервые превратился в коня, ему привелось услышать разговор матери с отцом, в котором та горестно вздыхала: мол, ни одна уважающая себя леди не захочет иметь в качестве мужа полулошадь. Отец же отвечал на это, что его шансы были бы выше, если бы он оставался жеребцом и день и ночь, вообще наплевав на человеческий облик. Тогда они с леди Гертрудой, по крайней мере, могли бы продать его и получить хоть какую-то компенсацию за свое расстройство.

После этой милой беседы Ги убежал из дома и провел ночь в амбаре.

И вот теперь – пожалуйста…

Лорд Дадли стряхнул с себя руку жены так, словно хотел избавиться от надоедливого насекомого.

– Я желаю, чтобы все мои дети вступили в достойный брак.

– Но почему? От меня вам не нужно наследников. Я второй сын, – напомнил Ги.

– Именно поэтому я потратил последние две недели на обеспечение твоего счастья…

– Вы хотите сказать, устраивали мою женитьбу на какой-то незнакомке… – вставил сын. – Покорно благодарю вас, отец, но должен отказаться.

На лбу лорда Дадли вспухла и забилась жилка, которой Ги раньше никогда не замечал.

– Я обеспечил твое счастье, позаботился о твоем будущем, выделил тебе собственные владения и капитал – все это для грядущих поколений Дадли, поэтому ты женишься и станешь отцом сына, или двоих, или семерых раньше, чем превратишься в лошадь навсегда, это понятно?

Ги отступил на шаг – отчасти для того, чтобы покинуть все расширяющуюся зону разбрызгивания слюны изо рта лорда Дадли, отчасти потому, что не думал, будто обращение в лошадиную форму навсегда ему действительно грозит. Хотя, конечно, мысль о том, чтобы обрести вечную свободу, ускакать далеко-далеко и влиться в стада диких коней Корнуолла, и все это вместо надвигающегося бракосочетания, – звучала соблазнительно. Впрочем, не то чтобы он и вправду хотел на всю жизнь остаться один. Наверное, в семейной жизни есть преимущества. Но что за муж из него выйдет? Брак собственных родителей наглядно показал ему, что там, где нет любви с самого начала, дальнейшее узнавание друг друга только усиливает взаимное чувство презрения.

Да и к тому же – какая женщина захочет выйти за него, узнав правду?

– Отец, послушайте…

– Ты женишься, или я тебя кастрирую – уж поверь, я это сделаю, – прогрохотал лорд Дадли.

– И как же зовут мою нареченную? – поинтересовался Ги.

Этот смиренный вопрос, казалось, немного успокоил герцога.

– Леди Джейн Грей.

– Леди Джейн Грей? – Ги от всей души надеялся, что ослышался. Он не бывал при дворе уже несколько лет, но о Джейн слыхал. Ее репутация шла впереди нее. Та самая девочка с книжками…

– Леди Джейн Грей. Дочь леди Фрэнсис Брэндон Грей. Двоюродной тетки короля Эдуарда.

Леди Гертруда чуть наклонилась вперед.

– Что скажешь, сынок?

Ги глубоко набрал воздуху в легкие и разом выдохнул.

– Я много чего мог бы сказать. Например, что лицо этой леди мало кому знакомо по той простой причине, что оно вечно закрыто книгой.

– Раньше ты никогда не возражал против образования и учености в дамах, – заметила мать.

– Я и сейчас не имею ничего против них. Но что, если она просто использует «Второй том политической истории Англии» для того, чтобы скрыть какое-нибудь отвратительное уродство на лице?

– Гиффорд! – одернул его отец.

Рот Ги захлопнулся при звуках полного имени.

– Остроумие тебе тут не поможет. – Лорд Дадли втянул ноздрями воздух и выпустил его обратно с шумом, точнее – ураганным ветром. – Мальчик мой, мне кажется, ты находишься в плену заблуждения, будто это сватовство – всего лишь предложение. – Отцовские губы полностью исчезли в зарослях бороды, как бывало всегда, когда он был чем-то недоволен. – Поверь мне: переговоры по поводу этой партии были трудными и деликатными, и твои романтические идеи относительно пожизненного холостячества здесь не пройдут. – Герцог встал и, сжав кулаки, уперся костяшками пальцев в стол. При этом затылок его оказался как раз под пастью медвежьего чучела, застывшей в страшном рыке. – Я повторяю: ТЫ ЖЕНИШЬСЯ НА ЛЕДИ ДЖЕЙН ГРЕЙ.

Голос его эхом отразился от стен. Присутствующие застыли, боясь еще сильнее разъярить чудище.

Лорд Дадли разомкнул кулаки и приблизился к Ги.

– Поздравляю с предстоящим бракосочетанием, сынок. Уверен, ты будешь очень счастлив.

– Благодарю вас, отец. – Ги плотно сжал зубы. – Еще один, последний вопрос. Леди Джейн известно о… «лошадином положении»? – Юноше самому не верилось, что он воспользовался типичным отцовским эвфемизмом. Предстоящая женитьба словно заставила его сильнее устыдиться своего проклятия.

Лорд Дадли положил руку сыну на плечо – но лишь для того, чтобы мягко выпроводить его из комнаты.

– Это не имеет значения, – заметил он и захлопнул дверь прямо перед носом у Ги.

Не имеет значения. Что он хотел этим сказать? Что она знает и нисколько не возражает? Или не знает, но после того как они поклянутся друг дугу в верности перед алтарем до восхода солнца, это уже будет неважно?

Биллингсли ожидал Ги у бокового входа.

– Ваш плащ, милорд. Ваша лошадь уже ожидает. Можно отправляться к месту… интрижек.

Ги закатил глаза. В устах Биллингсли условное слово «интрижки» звучало только еще более подозрительно и даже зловеще.

Наверное, надо было придумать какое-то другое. Хотя, конечно, «интрижки», «интриги» – это звучит.

Если как следует подумать, то вполне можно включить это интересное слово в сегодняшнее представление.

Интриги. Интриги. Что рифмуется с «интригами»? Сунув левую ногу в стремя и легко вскочив в седло своего коня по кличке Уэстли, Ги попытался сосредоточиться. Вериги? Лиги?

Он заблудился в лабиринтах собственного мозга, подыскивая рифмы, и даже не заметил, как мимо – по дороге вниз от замка – прошел Стэн.

– Братец! – произнес старший из сыновей Дадли вместо приветствия.

Когда Ги попросил Стэна называть его сокращенным именем вместо «Гиффорда», тот перешел на просто более обобщенное «братец».

– Добрый вечер, Стэн, – сказал Ги.

– Куда собрался?

Сердце Ги забилось сильнее. Брат редко проявлял любопытство по поводу его отъездов и приездов. Возможно, Стэн уже прознал о предстоящей свадьбе, и теперь поступки Ги имели больше последствий в его глазах. Или… так просто сказал, чтобы переброситься парой слов. Во всяком случае, излишнее любопытство было Гиффорду явно ни к чему.

– Я… это… Интрижка.

Стэн склонил голову набок.

– Ну, поинтриговать. Заняться инригами… – Святые угодники. Он ведь никогда даже толком и не знал подлинного значения этого слова и когда его уместно употреблять. Собственно, единственным контекстом, в котором он его слышал, были разговоры одного или сразу обоих родителей: «Ох уж этот мальчишка. Вечно он со своими интрижками…»

– В общем, у меня свои планы, – подытожил Ги. – Может быть, связанные с интрижками, а может быть, и нет.

Стэн кивнул.

– Возможно, на сей раз тебе стоит подцепить рыжую девчонку. Невысокую. С карими глазами. Нравятся тебе такие?

– Я не очень разборчив, – осторожно ответил Ги. – В конце концов, это всего лишь интрижка.

– Верно. Ну что ж, счастливо.

– Спасибо, – сказал Ги. – Спокойной ночи, Стэн.

Он опустил голову и пустил коня ровным галопом. Время поджимало, больше юноша не мог позволить себе отвлекаться и задерживаться. Светильник он держал так ровно, как только мог, – впрочем, для этого путешествия ему не требовалось много света. Все просто: сначала направо, потом налево, еще два раза направо, еще немного правее, затем буквально на волосок левее, вверх по холму, через мост, резко налево – и все, он у цели. Ги мог бы проделать этот путь даже с закрытыми глазами.

К тому времени, когда Ги привязывал своего коня к изгороди у гостиницы «Акулий плавник», луна уже стояла высоко. Изнутри доносились крики и свист из десятков хриплых глоток, отчаянная божба и звон бокалов. Он зарегистрировался в журнале у хозяина под именем «Джон Биллингсли» и уселся на высокую табуретку за столом, где уже находились четверо мужчин, по всем признаком, успевших распить не один кувшин эля.

– Ну, что еще принес, а? – спросил тот, у которого была самая густая борода.

Ги на это ничего не ответил, а только положил руку на карман жилета, где помещалось его последнее творение: «Экстаз от поедания листвы». Затем он опустил руку ниже и нащупал на бедре кинжал.

Публичные поэтические чтения слыли делом грубым и опасным, особенно когда появлялось что-нибудь новенькое. Тут автор мог потерять гораздо больше, чем просто уверенность в себе.