Читать книгу Избранное: Динамика культуры - Бронислав Малиновский - Страница 9

Другая концепция феноменов изменения в значительной степени основывается на теоретических постулатах, взятых за основу немецкой и американской диффузионистскими школами. Эта точка зрения отвергает ошибочное понимание продукта изменения как интегрированного культурного феномена и справедливо признает, что африканская культура, какой мы застаем ее сегодня, не является гомогенной. Д-р Моника Хантер, вероятно, среди британских антропологов занимает наиболее отчетливо выраженную позицию, она выступает за необходимость особого подхода к проблемам культуры и за новые методы исследования в области культурных изменений. Однако, оставаясь в сфере влияния идей диффузионистов и методов «культурного анализа», она обращается с термином «смешение» несколько механистически. По ее мнению, главной задачей антропологии должно стать «по возможности предельное разграничение элементов, воспринятых от европейской культуры и бывших до пришествия европейцев частью культуры пондо»{31}.

Она прямо противопоставляет «чисто функциональное исследование» «изучению контакта», и тонко замечает, что точка зрения строго последовательного функционалиста должна быть смягчена, когда мы обращаемся к быстро меняющейся африканской цивилизации и к воздействию европейских факторов. Кто читал предыдущие рассуждения, поймет, что я полностью согласен с тем, что сегодня настоятельно требуется развивать новые методы, искать новые средства предъявления фактов и расширения кругозора антикварной антропологии. Трехсторонний подход не был необходим для полевой работы старого типа, занятой только не изменяющимся туземным сообществом. Но ясно также и то, что я не могу согласиться с тем положением, что культура есть «смешение частично сплавленных элементов, которые могут быть поняты только на основе их культур-предков»{32}; или же с высказыванием Хантер о «невозможности понять существующие институты без знания о прошлом»{33}.

Процитированные места побуждают к разбору нескольких вопросов, весьма уместных при формировании методов исследования и разработке теории культурных изменений. Позволяет ли образ «смешения частично сплавленных элементов» ясно узреть природу культурныхо изменений? Неужели нам в действительности приходится иметь дело с механическим соположением или беспорядочным смешением, с элементами, извлеченными из двух контекстов и смешанными в различных пропорциях? Кроме того, в каком смысле настоящая фаза развития и изменения может быть понята на основе породивших ее культур? Соотносимы ли напрямую изменения в Африке с европейской культурой, с одной стороны, и древней африканской, – с другой? В самом деле, нет ли глубокого различия между европейцем в Африке и европейцем у себя дома? Ставя подобные вопросы, я хочу сказать, что воздействие европейских интересов, влияний и работающих инстанций – не просто проникновение или смешение, но некий процесс, сочетающий в себе ориентацию на различные направления и на разные цели. Эти ориентации не полностью интегрированы друг в друга и поэтому ведут себя не простым образом: прежде всего, европейские элементы не просто смешиваются или сплавляются с африканскими культурами, но видоизменяют их гораздо более сложно и динамично{34}.

Конечно, мы могли бы, проводя изыскания в любой городской местности, на территории шахты или даже в туземном заповеднике, составить список предметов, обычаев и занятий, которые для внешнего наблюдателя легко бы встраивались в соответствующие европейские или африканские категории.

Во время моего единственного посещения старейших и самых ветхих туземных дворов я зафиксировал целый набор подобных действий: гадание, проведенное зулусским знахарем; молитвенное собрание методистов с пением гимнов и полноценной проповедью; подготовка молодых юношей к обряду инициации; африканская игра в «доску и камушек» на европейские деньги. Кроме того, можно упомянуть следующую подборку предметов: ботинки с моравского завода, велосипед из Японии, набор одежды от индийских, английских, немецких и американских портных.

Каждое изделие и каждое событие легко могло быть соотнесено с местом своего происхождения. Часть из них со всей очевидностью происходили из других стран. Некоторые – игра, гадание, несколько украшений, безделушек и деталей одежды колдуна – были родом из Африки, так же, как и целительные средства, змеи, летучие мыши, черепа бабуинов, выставленные на продажу. Особый акцент на разбросанности и разнородности происхождения этой странной коллекции способен только усилить наше восхищение ее нелепостью. Однако подобное механическое приписывание элементам какой-то одной характеристики полностью выпускает из внимания значимость того целостного процесса, который и обусловил возникновение туземного двора со всем его содержимым.

Возьмем любой предмет, например японский велосипед. Подобные изделия имеют крайне низкую цену и сделаны специально для африканского рынка. А значит, они не являются частью японской культуры, пусть даже культуры современной. Спрос на них – это результат действия всего комплекса сил, возбудивших в туземце, из-за престижа и ореола превосходства европейцев, желание быть им подобным ради самого подобия. К тому же использование велосипеда стало возможным благодаря деятельности европейцев, например, налаживанию коммуникаций и строительству дорог, и потребности африканцев облегчить себе путь от места жилья до места работы. Африканцам в некоторых районах не позволено ездить на автобусах или трамваях, поэтому им приходится использовать велосипед.

Стало быть, ни африканский спрос на какие-то товары, ни даже механизмы поставки не могут быть поняты, пока мы не рассмотрим данную отдельную ситуацию с учетом всех сложных, но четко определенных воздействующих сил.

Возьмем предметы одежды. Туземец, служащий констеблем или солдатом, подряжающийся на шахту или на работу по дому, зачастую одевается в униформу; при этом, будучи новообращенным христианином, он должен принять подобающий христианской почтенности вид. Ни одна из этих униформ не копирует ни европейский стиль, ни даже африканский. Финансист из Йоханнесбурга, нанимающий повара или прислужника, не старается добиться, чтобы тот по внешнему виду был подобен ему самому или, скажем, его дворецкому или камердинеру, но прямо облачает его в платье слуги-африканца.

Таким образом, принятие европейской одежды – это не просто усвоение «отдельных характерных черт», но результат сложноорганизованного процесса. Если мы хотим его понять, нам надо рассмотреть европейскую торговлю, европейские службы занятости, как и все особенности действующей в институтах психологии в их подчиненности европейскому престижу и превосходству и в их отношении определенных программ частичных преобразований в Африке.

То, что мы выяснили относительно материальных вещей, приобретает более глубокое значение, когда мы обращаемся к рассмотрению социальных феноменов и проявлений духовной культуры. Гадание и колдовство, имевшие место во дворе городского дома, были не просто воспроизведением исконно африканских обычаев. Увиденное мною в Йоханнесбурге действо было африканским гаданием, но поводом прибегнуть к колдовству послужили беспокоившие работника шахты соперничество и чувство зависти, услуги колдуна оплачивались английскими деньгами, а его рекомендации давались в таких выражениях, которые не мог бы понять ни один член племени. Проводившиеся повсюду в Йоханнесбурге обряды инициации – признак возвращения к известным племенным ценностям, претерпевшим серьезные изменения в ходе развития. Поэтому, опять-таки, любая попытка достичь более глубокого понимания сути дела уводит далеко в сторону от игры в «характерные особенности», «комплексы характерных свойств» или «культурные слои»{35}.

Поднятые здесь проблемы интересны и важны как для антропологической теории в целом, так и для более узкой ее области, нас занимающей, то есть для понимания принципов и методов культурных изменений. Пойдем дальше в нашем анализе, исследуя некоторые другие институты, в которые вовлечены европейцы и африканцы{36}.

Возьмем такой типичный продукт изменения, как большое промышленное предприятие – шахту по добыче золота или меди. Можем ли мы рассматривать ее в качестве некой смеси, соположения или набора «частично сплавленных элементов» из Европы и Африки? Очевидно, нет. Это новый тип предприятия, организованный западным капиталом и по европейской инициативе, но работающий в экзотической обстановке и с африканской рабочей силой. Представим себе набор элементов, «позаимствованных» у западной цивилизации: горнопромышленный завод – инструменты, вагонетки и рельсы; оборудование для добычи руды в забое; различные инженерные приспособления – все это свалено в степи или в джунглях. Представим себе всю армию доставляемых туда африканских работников, а также весь состав квалифицированных европейских рабочих и инженеров, размещенных там. Рядоположенное, механически сведенное воедино, все это не образует еще шахту или завод, но может восприниматься лишь как набор условий, необходимых, но недостаточных для создания подобного производства. Где кончается «заимствование», там начинаются культурные изменения. Преобразование финансовых и промышленных предприятий в организацию африканского труда с целью эксплуатации африканских ресурсов – это новый процесс, настоящий процесс контактов и изменений.

Сразу, как только пущено в ход новое промышленное начинание, перед нами возникает сложное образование – европейское предприятие, которое существенно зависит от африканской рабочей силы и ресурсов и в котором невозможно вычленить африканские и европейские элементы. Оно не может быть понято – ни в целом, ни в отдельных его составляющих – на основе африканских или европейских прототипов. Не существует европейского прототипа для таких феноменов, как закрепление цветного барьера в законодательстве или на практике и вербовка рабочих в заповедниках, для того метода страховки, при котором в период производственного спада излишняя рабочая сила выдворяется на племенные территории. Дифференциация в оплате труда, основанная на расовой дискриминации, характерный для сегодняшней Африки тип контракта, предусматривающий одностороннее уголовное преследование, самые изощренные способы получения подписи контрактанта, – все это ново как для Европы, так и для Африки. Предопределяется это тем фактом, что налицо две расы и две культуры, влияющие друг на друга. Концепция механического присоединения элементов одной культуры к другой не ведет нас далее первоначальных подготовительных стадий исследования, но даже здесь она рушится при малейшей попытке конкретного анализа. В действительности же происходит взаимодействие особых сил, участвующих в контакте: расовой предвзятости, политического и экономического империализма, потребности в сегрегации, охране европейских стандартов жизни и африканской реакции на все это. Попытка подойти к объяснению одного из крупнейших автономных промышленных предприятий в Африке с позиций концепции «смешения» приведет нас к отказу от исследования всего процесса в тот самый момент, когда оно действительно приобретет важность.

Африканский труд отличается от европейского в правовом, экономическом и социальном отношении. В то же время этот труд никоим образом не может быть отнесен к африканской племенной экономике. Уровень оплаты, уголовное преследование по контрактам, законы об обязательной паспортизации, проблемы питания, возникающие в Южной Африке, не могут быть поняты на основе европейской и африканской культур-прародительниц{37}. Невозможна никакая классификация элементов, и никакое приписывание к предшествующей культуре не имеет опоры в реальной действительности, потому что здесь нам приходится иметь дело с широкомасштабным явлением, по существу, целым набором определенных экономических, правовых и социальных регуляторов, возникших как ответ на новые потребности, а именно с крупномасштабной эксплуатацией африканских ресурсов европейцами для западных целей и за счет африканского труда. Ошибочность подхода к этому феномену как к простой совокупности фрагментов, «позаимствованных» у белой и черной предшествующих культур, очевидна.

Задача полевого исследователя не может состоять в выявлении, извлечении и перегруппировке белых и черных элементов воображаемого конгломерата, потому что действительное содержание культурных изменений – это не конгломерат, не смесь и даже не рядоположенность частично сплавленных элементов.

Возьмем другой пример. Во дворах йоханнесбургских трущоб, являющих собой продукт культурных контактов, можно обнаружить и другую «смесь», признак и символ культурного изменения, – скокиан, знаменитый состав, который приготовляют, распространяют и потребляют в печально известных трущобах южноафриканских туземных поселений. Современная девушка, ищущая чего-нибудь экстраординарного для вечеринки с коктейлем, может отыскать рецепт в докладе Комиссия по экономическим проблемам туземного населения: «Изобретены ужасающе вредные напитки. Смешивались любые быстро увеличивающие содержание алкоголя вещества; карбид кальция, метиловые спирты, табак, патока и сахар, медный купорос – это только некоторые примеры»{38}. Ингридиенты этой смеси ни разу не встречались ни на одной вечеринке с приготовлением спиртных напитков в Блумсбери или Гринвич Виллидж. Будучи элементами «коктейля», они были не «позаимствованы», но переосмыслены африканским гением и приспособлены к новой функции. При этом очевидно, что африканская культура-предок не дает ни единого «прецедента» какого-либо использования карбида кальция, синего песчаника или метиловых спиртов. Скокиан – это закономерный потомок трущобного двора, рожденный от европейских моральных устремлений. Прочитайте сопроводительные параграфы в докладе, и вы обнаружите, что скокиан возник как ответ на «проблему… изобретения напитка, который можно было бы производить и хранить в небольших количествах, легко прятать, который бы готовился лишь за несколько часов и оказывал алкогольное действие быстро». Повсеместное запрещение туземного пива – самого по себе полностью безвредного, – инициированное пуританами и усиленное полицейским контролем, побудило туземцев изобрести скокиан и способствовало появлению поклонников этого напитка.

Являются ли такие феномены, как туземные поселения или шахтерские городки, африканские небольшие владения или сельскохозяйственные кооперативы, продуктом смешения прежде уже существовавших элементов? Едва ли. Все они целиком и полностью новы и произведены теми условиями, которые порождены воздействием европейской цивилизации на архаическую культуру Африки. Кроме того, в тех случаях, когда в африканских деревнях появляются значительно упрощенные типы европейских домов, мы обнаруживаем, что данные ситуации неизменно связаны с целым набором предпосылок и сопутствующих условий. Те, кто перенимает особенности европейского жилища, – это образованные и христианизированные туземцы, обученные привычкам элементарной гигиены и соблюдения чистоты, чаще всего работающие у белых или на посевах товарных зерновых. Потому что для постройки, поддержания и использования новых материальных объектов необходимо известное количество наличных денег. В самом деле, эмпирическое исследование данной проблемы может показать, что перенимается не сам тип дома, не лежанка, и даже не культурный комплекс, из всех этих предметов состоящий, но, скорее, неотъемлемый институт прозападной семейной жизни, основывающийся на христианстве и образовании, на определенных европейских занятиях и на использовании денег. Но даже и здесь мы не избегаем метафоры. В действительности, по всей Африке происходит формирование нового типа туземной домашней жизни как результат известных специфических европейских влияний, которые, однако, в процессе усвоения их африканцами были значительно видоизменены.

Школа в буше не имеет предшественников в Европе или в племенной Африке. Вопрос обучения мужчин и женщин профессиям из той области деятельности, к которой они затем не допускаются, причем на правовых основаниях, не возникает ни в Европе, ни даже у африканских банту. Возьмем, к примеру, образованного африканца как продукт этого процесса. Я бы хотел посмотреть на того этнографа, который бы мог исполнить задачу разделения на составляющие элементы применительно к анализу вестернизированного африканца, не разрушая при этом единственно важное в нем – его личность. Образованный африканец – это новый тип человека, наделенного способностями и энергией, со своими преимуществами и недостатками, с проблемами и воззрениями, не переходящими по наследству ни к его соседу европейцу, ни к его собрату по племени.

Природа культурных изменений определена такими факторами и обстоятельствами, которые не могут быть оценены посредством изучения любой из двух культур, взятой отдельно, или же обеих вместе, трактуемых как нагромождение множества составляющих их элементов. Столкновение и взаимодействие двух культур производит нечто новое. И даже материальный объект, некое приспособление или орудие (например, деньги), вносит изменение в самый процесс культурного контакта. Антрополог должен соотносить добрые намерения европейцев с потребностями ситуации; вдохновенный либерализм и добрую волю миссионера – с более материалистичными замыслами финансиста, предпринимателя и поселенца. Вся концепция европейской культуры как рога изобилия, даром изливающей на всех свои блага, способна лишь ввести в заблуждение{39}. Европеец берет столько же, сколько дает, – а в действительности значительно больше. Но присваивает он вовсе не характерные черты туземной культуры, но землю, богатство и рабочую силу. Это не обвинение европейцам и никоим образом не речь в пользу туземцев. Просто это серьезное предостережение, напоминающее о недостаточности подхода, исключающего из исследования изменений реальные движущие силы.

Я полагаю, есть необходимость в том, чтобы раз и навсегда прояснить: относиться к процессу культурных изменений как к статичному продукту, достигнутому африканцами и европейцами при системе временной интеграции и гармоничного союза, бесполезно и непродуктивно. Равно непродуктивно трактовать этот процесс как механически полученную смесь, а главную проблему видеть в сортировке и выписывании накладных на составляющие элементы данной смеси. Феномены изменений – это новые культурные реалии, которые следует изучать непосредственно, а не по косвенным признакам, и с полным сознанием того, что нам придется иметь дело, по крайней мере, с тремя фазами. С пониманием, что эти три фазы находятся во взаимодействии, но что их взаимодействие не может быть понято через вычленение и оценку исходных составляющих.

Изучение культурных изменений должно принимать в расчет три среза действительности: воздействие высшей культуры; субстанцию туземной жизни, на которую оно направлено; явление автономных изменений как продукт взаимодействия, происходящего между двумя культурами. Только проанализировав каждую проблему в рамках каждой из этих трех рубрик, а затем сопоставив колонку, анализирующую европейские влияния, с двумя другими (с ответом на эти влияния туземцев и результатами изменений), – только так мы придем к выработке наиболее полезных методов исследования. Два исходных воздействия, европейское и африканское, сталкиваются друг с другом, никоим образом не соединяясь механически. Этот толчок дает начало конфликту, сотрудничеству или ведет к компромиссу.