Читать книгу Колумбия – любовь моя - Брюс Федоров - Страница 7

Колумбия – южноамериканская красавица. Ласкает ее яркое солнце, заглядывает на рассвете в чудные кофейные глаза с поволокой, смотрящие поверх снежных шапок Кордильер в далекую синюю даль двух океанов, и любуется венком из красных и фиолетовых орхидей, вплетенных в ее каштановые волосы. Веет над ее головой вольный ветер, играет и не наиграется складками вечнозеленого платья, сшитого лучшим в мире кутюрье с таким благозвучным и неповторимым именем – Амазония. Висят на шее золотые мониста, а на запястьях переливаются изумрудные браслеты. Текут по ее долинам бурные реки, гремят на склонах хрустальные водопады, а недра вспучиваются от избытка первоклассной нефти. Краснеет ягодами в обрамлении затейливых овальных листочков королева джунглей – кока, превращенная находчивыми белыми проходимцами из священного символа врачевания гордых индейцев в их проклятие и наказание.

Живет на просторах удивительной страны необыкновенный народ – гремучая смесь из отчаянных людей, доплывших когда-то в заповедные времена до ее желтых берегов со всех краев и земель, таких же непознанных и загадочных, как и их пламенная кровь, вскипающая при словах «риск» и «свобода». Всем раскрыла она свои гостеприимные объятия: и горделивым, вечно жадным испанским конкистадорам, и хладнокровным и расчетливым немцам, и задумчивым оливковым арабам, и веселым неугомонным африканцам, и, конечно, предприимчивым и циничным англосаксам, превративших эту страну в зону политических экспериментов и гражданских конфликтов.

Трудяга «Форд Бронко» добросовестно накручивал на свои резиновые скаты километры пятьдесят шестого шоссе, ведущего из Боготы в сторону долины реки Чипор, может быть, самой удивительной и притягательной в мире водной артерии, потому что по ее берегам громоздятся небольшие, не более километра в высоту, горы Мусо, в недрах которых на протяжении миллионов лет в тиши и глубокой тайне вызревают лучшие в мире изумруды.

Правая рука Антона Бекетова безо всякого напряжения придерживала тонкий обод большого рулевого колеса, а левая свободно свисала из открытого створа окна и лишь слегка подрагивала в такт движению автомобиля. Впереди было еще без малого три часа пути. Можно рассеяно следить за дорогой или всматриваться в холмистое взгорье, сплошь покрытое зелеными шапками из крон тропического ореха, магнолии и широколиственного дуба. А можно периодически раскрывать ладонь и подставлять ее под теплое сопротивление встречного ветра. Тихо мурлыкал о чей-то несчастной любви радиоприемник, а под зеркалом заднего обзора болталась пластмассовая фигурка мексиканского марьячи, в черном шнурованном костюме, огромном сомбреро и с маленькой гитарой.

– Ну что, брат, не скучно тебе вот так без дела качаться на нитке? – Антон осторожно щелкнул пальцем по забавному человечку, который, откликаясь на призыв, часто-часто закивал головой. Хотелось как-то разнообразить свой путь и отвлечься от монотонного созерцания асфальтовой полосы.

– Тогда скажи мне, Мигель… – Это имя Антон выбрал для своего дорожного талисмана в тот день, когда приобрел его в одной из многочисленных лавок-артесаний, прогуливаясь по гудящему, как улей, рынку в столице ацтеков, Мехико-сити. – Нравится ли тебе она? Кто, кто? Она. Будто сам не знаешь? Ну, что молчишь? Или ты хочешь сказать, что устал подсчитывать моих любимых женщин? Ладно, пусть так, признаю, но и ты хорош. Хотя, если честно, то их и не так много было в моей жизни. Нечего корчить из себя моралиста. Знаем мы вас, марьячос. Еще те жуиры. Не ваши ли слащавые песни сводят девушек с ума? То-то. Так что нос особо не задирай. Давай лучше поговорим обо всем серьезно.

Пластиковый мексиканец вздрогнул, поднял и опустил свою гитару, то ли в знак согласия, то ли потому, что колесо заехало в небольшую выбоину.

– Как ты думаешь, Кармен любит меня? Да или нет, то есть скорее да, чем нет. Хорошо. А почему? Я ведь еще тот экземпляр, сам догадываешься. Да, верно, подарки люблю ей дарить, деньги даю. Так это дело обычное. Все женщины любят преподношения. И секс, конечно. Куда же без него? Ладно, ладно, не смотри на меня так. Ты хочешь заметить, что я в постели бываю несдержанным, порой даже грубым. Ну что ты кривишься? Сам знаю. Так и ей тоже нравятся различные позы. Ведь не старики же мы. Пошалить надо, пофантазировать. Глядишь, потом будет о чем вспомнить. Вижу, что согласен. То-то. Хоть на этом сошлись.

Антон прервал молчаливый разговор и сосредоточился на обгоне тяжелого лесовоза, тащившего на себе сразу несколько неохватных стволов тропического великана-кедра. Шоссе забирало вверх, подъем становился круче, и поэтому вытянувшийся на сорок метров грузовик натужно пыхтел всеми своими двенадцатью цилиндрами, разлапившись на три четверти неширокой двухполосной дороги. Завершив обгон, Антон прибавил газу, чтобы оторваться от неуклюжего попутчика. Отъехав с полкилометра, сбросил скорость и вновь обратился к своему молчаливому собеседнику.

– О чем ты загрустил, Мигель? Может, о том, что у тебя такой красотки нет? Если так, то я согласен. Редкая женщина, точно дорогой изумруд, требующий достойной оправы. Не правда ли? Ага, ты, я вижу, хочешь спросить меня, люблю ли я ее или нет? Ну что ж, отвечу. Скрывать не буду. Нравится она мне, как никакая другая. И ее грудь, и ее ноги, и чувственные губы, и то, что не донимает меня вопросами, а главное, не пересказывает мне, с каким настроением она с утра встала или как у нее в самый неподходящий момент раскрутились бигуди. Ну и я, соответственно, ничем не ограничиваю ее свободы.

Мигель, как волчок, закрутился вокруг своей оси:

– Вот-вот, Антонио. В этом весь ты. Бездушный, черствый человек. «Даю свободу женщине». Благодетель? Выдумал чем гордиться. Разве тебе невдомек, что любая женщина всегда, даже когда не признается себе в этом, тяготится своей свободой и мечтает разменять ее на мужское покровительство? Она всегда занята поисками сильного и надежного человека. А ты все талдычишь – свобода, независимость. Откровенно сказать, ты ведешь себя как перелетная птица: порхаешь, а гнездовья не вьешь. Перекати-поле, одним словом.

– Мы дружны, у нас полное взаимопонимание. – Антон как бы нахмурился про себя. – Тоже немало.

– Немало? Все расчетами меряешь, – не унимался разошедшийся марьячи. – О дружбе запел. Да у тебя вся дружба с выгодой для себя. Днем бизнес, вечером бар или спортклуб. Явишься как снег на голову и исчезнешь на две недели. Какой женщине это понравится. Одна кутерьма, и только.

– Однако ты что-то слишком разошелся, Мигелито. Любишь совать нос не в свои дела. – Антон с ожесточением вдавил в пол педаль газа и погнал джип вперед. – Право, что за сумбурные мысли донимают меня? Разговорился сам с собой, будто устроил для себя суд совести, а может быть, что-то подсказывает мне, что холостяцкая жизнь исчерпала себя и с ней надо завязывать? Может быть, пришло время закинуть якорь в чей-то уютный дом и пришвартоваться лет на десять-пятнадцать? А там видно будет. Может, Кармен и есть та самая нужная для меня женщина? Да как скажешь об этом с уверенностью? Вот и об Ольге думал как о невесте. И на войну меня провожала, и ждать обещала. Ан нет, не сдержала слово. Перебежала, да к кому? К моему деловому партнеру, к другу, можно сказать. Женщины – это, брат, загадка. Сами не знают, что им надо. Ну, что замолк, Мигелито? О том же думаешь, что и я? Видать, и у тебя была размалеванная «Барби», которая тоже оставила тебя с носом. – Антон подтолкнул загрустившую было игрушку. – Я что, чем-то обидел тебя? Нет? Тогда правду тебе скажу, не взыщи. Вот висишь здесь передо мной и без умолку болтаешь, сам чего не знаешь. Какой знаток женщин выискался.

Джип резко вильнул в сторону, объезжая выкатившийся на дорожное полотно увесистый булыжник, должно быть, недавно свалившийся с откоса. Забавная разрисованная фигурка затанцевала, подтягиваясь на своем шнурке и выделывая шарнирными руками и ногами причудливые коленца, и развернулась лицом к Антону:

– Я не обижаюсь на тебя, Антонио. Я даже не знаю, как это делается. Ведь я не настоящий и о жизни сужу только по тому, что увижу из окна твоего автомобиля, или услышу, о чем ты разговариваешь со своими попутчиками. Люди рассказывают, а я запоминаю. Я ведь с тобой постоянно езжу. И помню, что говорила и как смотрела на тебя Кармен, когда ты обнимал и целовал ее здесь, на этом сиденье, передо мной. И мне обидно, что о своей Кармен ты почти ничего не знаешь. Вот говоришь только, мол, она красивая, нежная, ласковая. А о чем она думает, что она хочет, так ничего мне и не сказал. Она ведь с тобой не только потому, чтобы удовлетворять твои сексуальные пристрастия. У нее есть сердце, которое чувствует, болит, переживает. И оно не такое каменное, как у тебя.

– А что я, собственно, должен знать о ней? Я не вторгаюсь в ее внутренний мир, не докучаю ревностью. Вежлив, говорю ласковые слова, предвосхищаю ее желания. А ты ведь сам знаешь, что без всяких там модных тряпок, дорогой косметики и украшений ни одна женщина в мире не может быть до конца счастлива. Не я их такими сконструировал, и потому думаю, что Кармен мною довольна. И мне хорошо, а на большее я не претендую. А потом, сам должен понимать, что чем больше ты знаешь о человеке, тем меньше им очаровываешься. Тогда в чем ты хочешь упрекнуть меня?

– Так, все так, да не так. – Марьячи качнул своим широкополым сомбреро, давая понять, что не согласен с объяснениями Антона. – Нравится? Вежлив? А может быть, твоя вежливость и обходительность для нее хуже оскорбления. Может быть, она совсем другого от тебя ждет. Забыл, что существует одно самое главное на свете слово? Любовь, или не слыхал о таком?

Шуршали об асфальт шины. Проносившиеся мимо редкие встречные машины вдавливали в салон джипа спрессованные воздушные заряды. Дорога шла под уклон, что заметно, градус за градусом, поднимало температуру за бортом.

– Ладно, Мигель, давай по рукам. Заключим перемирие. Спасибо тебе за откровенную беседу. Благодаря ей дорога в два раза короче стала. Кстати, вот и указатель съезда в нужном мне направлении показался. Он выведет нас к долине Espiritu Santо[3]. Скоро я увижу утыканные вкраплениями убогих шахтерских поселков Кахика, Гуатеке, Лос Хунтос места обитания добытчиков авантюрного изумрудного счастья. Тут можно ежедневно прозябать в грязи и бедности, но каждый восход солнца будет возрождать манящую надежду на то, что очередной срубленный в этот день пласт породы вдруг блеснет зеленным всполохом, который изменит всю горькую судьбу горнокопателя.

Это наш край, там тоже наша вотчина, наша мечта о том, что в конце концов и мне удастся вырвать у неповоротливой судьбы свой шанс на удачу. Да вот, кстати, и придорожная харчевня. Неплохо бы и перекусить. Не знаю, как тебе, а мне не помешает подкрепиться…

Джип вывернул передние колеса, съехал с шоссе и приткнулся хромированной мордой к палисаднику, засаженному низкорослыми вечнозелеными кустами с жесткими листьями, который продолговатой полудугой окаймлял одноэтажное здание под красной черепичной крышей. По фасаду раскинулась вывеска с выведенной розовой краской надписью – «Restaurante Postobon». У входа в скромное заведение общепита в качестве элемента рекламной декорации красовалась деревянная повозка с огромными колесами, оставшаяся, должно быть, со времен последнего предрождественского карнавала Aquinaldo, на открытой платформе которой были выставлены огромные вазоны, заполненные пестрым орнаментом из цветов канну, петуний и белокрылой каллы.

За стеклянными дверями придорожного ресторана Антона встретила прохладная атмосфера, поддерживаемая трудившимся изо всех сил кондиционером, и растянутый на полстены удивительный плакат со звучным и бессмысленным лозунгом: «Пеле, король футбола, покинул нас, Иисус, царь царей, пришел к нам».

«Удивительная смесь из католического панегирика Спасителю человечества и почти языческого поклонения гению футбола», – подумал Антон. В просторном помещении посетителей почти не было. Только двое мужчин. Судя по их виду и одежде – местные жители, которые коротали обеденное время за ячменной похлебкой-кучуко из мяса свинины и парой бутылок местного пива «Агила».

Бекетов выбрал для себя столик в самом дальнем углу зала и стал дожидаться, когда к нему подойдет миловидная официантка-мулатка в белой плиссированной юбке ниже колен, красной блузке с короткими широкими рукавами и с цветастой повязкой на смоляных волосах, чтобы попросить ее принести вкуснейшую «бандеху-пайсы» из жареных кусков говядины с фасолью, маниокой, авокадо и варенными кукурузными початками. Поколебавшись и зачем-то задержав взгляд на толстых вывороченных губах молодой женщины, он добавил в заказ сто граммов агуардьенте и бутылку воды без газа.

«Что-то я сегодня размечтался о бабах, – про себя усмехнулся Антон, провожая взглядом покатую спину удалявшейся официантки и с удовольствием наблюдая, как ловко вправо-влево качается на ее крутых бедрах белая юбка. – И с кем разговорился? С Мигелито, куском пластика. Душу начал перед ним выворачивать. Это что же? Раздвоение личности? Разнюнился. Прикинулся, что таким образом скоротал время в пути? Зачем заниматься поисками ответов на в общем-то не самые сложные вопросы? Ясно одно – я беглец, заброшенный по воле рока за линию экватора, без друзей и родных, пытающийся обрести опору под своими ногами. Вот мой краеугольный камень. В конце концов, Колумбия – страна эмигрантов, многие из которых еще не забыли свои европейские или африканские корни. Тогда единственное и главное, что я должен сделать, – это вписаться в новые условия, и прежде всего укрепить свой бизнес. А если получится так, как я задумал, тогда сразу появятся и друзья, и женщины, как мотыльки, слетятся на огонек чужого успеха. Дочери Евы крепко помнят это несложное правило, выработанное их общими усилиями еще во времена Ветхого Завета».

Вернувшаяся с подносом симпатичная мулатка принялась деловито раскладывать перед Антоном обеденные приборы: ложки, вилки, ножи, салфетки. Подложила плейсмэт из крафт-бумаги, на который торжественно водрузила тарелку с дымящимся мясом. Затем отошла к бару и принесла с собой дополнительно заказанные маленькую бутылочку «огненной воды» и минералку. Напоследок поощрительно улыбнулась терпеливому гостю и пожелала ему «Buen provecho»[4].

«Это я хорошо сделал, что вложил свои деньги в изумрудный бизнес в Колумбии. Это не золото, не нефть и тем более не кокаин. Дело чистое. Относительно, но все же. Недаром колумбийцы считают изумруд символом свободы и независимости. – Антон подцепил на вилку сладковатую юкку и отправил ее в рот вслед за сочным куском мяса. – Ничего, что добыча изумрудного сырья на моей делянке трудная и не такая уж рентабельная. Хотя, может быть, это не так уж плохо. Прииск меньше привлекает внимание. Честно говоря, я его и приобрел только потому, что он уже перешел в разряд убыточных. Только поэтому Лос Кинтерос, боссы долины Мусо, лично распорядились мне его продать по заниженной цене. Поди плохо переуступить слабый актив и заодно взять под свое покровительство иностранного чудака, готового вложиться в эти сомнительные копи. Управляемая ситуация. Двадцать процентов от добычи изумрудов я по-любому должен отдавать в „сообщество“, чтобы меня никто не трогал. Ну а раскопаю больше, чем они ожидают, тут и жди плохих парней, у которых всегда найдутся в запасе очень убедительные слова. Хотя зря я наговариваю на Колумбию. В этом смысле она ничем не хуже России. Те же негласные правила и та же манера ведения бизнеса.

Но теперь нужно действовать по-другому. Отдавать необработанные изумруды местным скупщикам становится невыгодным. Если сам буду их реализовывать, но не здесь, а подальше, предположим, во Франции или в Бельгии, снабжая ими престижные модные дома и ювелирные салоны, скажем, такие как „Роша“, „Пьер Карден“ или „Гальяно“, то размер выручки заметно подрастет, возможно, в разы. Стоит только отработать маршрут по перевозке изумрудов, предположим, мелкими партиями, договориться о возобновляемой аренде частных самолетов, ну и, конечно, продумать, как избежать уплаты таможенной пошлины и здесь, и там. Если за все платить, то много не выручишь. А вот „сообщество“ обманывать нельзя. Такие законы не нарушаются. Так что, как ни крути, но ежемесячно двадцать процентов с прибыли вынь и положи в кассу покровителей. Я с ними честен, и они меня подстрахуют, когда нужно».

Довольный своими рассуждениями, Антон Бекетов налил из бутылочки агуардьенте и не спеша, маленькими глотками выпил всю рюмку. На душе стало как-то теплее. Настроение поднялось. Проблемы стали смотреться значительно проще. Однако надо торопиться. Солнце уже высоко, а до шахты «Чорро» еще тридцать километров. Оставаться на ночь в этом постоялом дворе, больше похожем на ночлежку, чем на гостиницу, явно не хотелось:

«Надо за день решить все вопросы и вернуться в Боготу. Похоже, мой бригадир Густаво Варгас приготовил для меня нехороший сюрприз. Недаром он позвонил мне в Боготу и срывающимся голосом умолял быстрее приехать на прииск».

Рассчитавшись за обед и наградив приятную во всех отношениях официантку высокими по местным меркам чаевыми, Антон вернулся к своему отдохнувшему на солнцепеке джипу, уселся за руль, завел мотор и первым делом врубил на полную мощность кондиционер – салон готов был от жары расплавиться по частям. «Форд Бронко» вырулил на шоссе, Антон прибавил газу и, усмехнувшись, взглянул на болтавшегося на шнурке пластмассового Пиноккио-Мигелито.

– А теперь больше не доставай меня своими вопросами и нравоучениями.

С каждым километром асфальтовое полотно дороги становилось все более похожим на неровно вспаханное поле, в котором рытвин и ухабов было, пожалуй, больше, чем в гранитном карьере. Вскоре внизу справа заструилась водная гладь реки, которая то растягивалась в тонкую извилистую ленту, то растекалась по межгорным долинам, образуя большие и малые озера, по которым сноровисто сновали разномерные катерки и пыхтел нагруженный строительными материалами паром. Вскоре путь перегородил странный, неаккуратно раскрашенный черно-красными полосами шлагбаум из засохшей толстой ветви какого-то дерева, рядом с которым в расслабленных позах расположились три охранника с дробовыми помповыми ружьями.

Один из них лениво оторвался от своего ничегонеделанья и, не торопясь, подошел к джипу. Наклонившись к боковому окну автомобиля и вглядевшись в Антона, он скривился в улыбке и поприветствовал его:

– Buenos dias, senor Beketov[5], – и махнул рукой, давая знак своим подельникам, чтобы они подняли стрелу шлагбаума. Проводив взглядом удалявшийся джип, он раскурил потухшую было сигару и произнес, словно отвечая на молчаливый вопрос своих подчиненных:

– Es un loco ruso, conocido del don Cuco Danoy[6].

Сеньор Куко был всемогущим капо в этих местах, то есть смотрящим за порядком и поведением добытчиков изумрудов в этой долине, одно имя которого внушало ужас и почтение у полутысячи трудяг, сутки напролет ковырявших малоотзывчивую горную породу. Властелины этих мест, Лос Кинтерос, умели подбирать верных псов для охраны своих интересов.

Прииск «Эль Чорро» располагался в удивительно живописном месте – на отшибе от расположения основных месторождений изумрудов, в стороне от докучливого внешнего внимания, что позволяло старателям спокойно, без суеты и нервозности, вести вырубку минералосодержащей руды и промывать ее в примитивных проточных лотках. От входа в шахту, по склону, легко было спуститься к самой реке, которая делала здесь причудливую петлю и еще быстрее устремлялась вниз, вспениваясь на многочисленных порогах и облизывая каменистые и обрывистые откосы зеленых лесистых гор. На противоположной стороне реки, как раз напротив входа в шахту, прямо из горы бил родник, столь мощный и напористый, что напоминал собой небольшой водопад, который, образуя полудугу, низвергался прямо в реку, поднимая в воздух мириады брызг.

Наиболее интересным моментом в здешних красотах было то, что этот прииск принадлежал уважаемому по местным неписаным законам сеньору Антонио Бекетову, который и сам длительное время удивлялся тому, как это ему, чужестранцу, удалось так быстро и без особых юридических проволочек приобрести в собственность этот рудник.

Конечно, месторождению «Эль Чорро» далеко до шахты «Аквариус», в которой время от времени выламывали чистейшие монолитные изумруды весом в десятки карат, и поэтому все окрестные горняки стремились заполучить работу именно на этой шахте, так как видели в ней возможность вырваться из беспросветной бедности и стать уважаемым человеком.

Тем не менее скромный по всем меркам рудник «Эль Чорро» свое дело делал, и каждую неделю поверенный Антона и бригадир старателей Густаво Варгас, принарядившись в лучший свой костюм из шерсти альпака, отправлялся в Боготу и шел в офис Антона в гостинице «Такендама», чтобы передать тому маленький, но увесистый полотняный мешочек, набитый мелкими изумрудными кристаллами.

Да, такая россыпь вряд ли может устроить привередливых парижских ювелиров, и ей самое подходящее место на черном рынке на улице Калле-Реаль. Завистливые критики при этом определенно скажут, что эти изумрудики есть всего лишь давальческое сырье, но, как бы то ни было, каждый месяц Антон Бекетов сводил баланс своего предприятия с небольшой чистой прибылью, что заставляло его привыкать к мысли о том, что не за горами тот светлый день, когда и он если и не станет изумрудным королем, то в число избранных принцев войдет наверняка.

Одним словом, самолюбие Антона как бизнесмена никак не страдало. Одно лишь его не устраивало. Это то, что он отдавал свой товар местным перекупщикам по местной цене, весьма низкой, надо сказать, и то, что ему так и не удавалось наладить самостоятельный сбыт изумрудов.

Джип Антона заехал на площадку перед рудником «Эль Чорро», на которой уже сгрудились несколько изрядно заезженных автомобилей, принадлежащих его горным рабочим, и где располагалось небольшое одноэтажное здание из досок и шифера, в которой размещалась рабочая столовая и конторское отделение одновременно. Так как солнце давно уже перевалило свой зенит и время обеденной паузы закончилось, в помещении никого не было, и только за небольшим письменным столом сидел согнувшийся над клавиатурой компьютера одинокий человек, в котором Антон узнал своего поверенного Густаво Варгаса.

– Hola, Gustavo, como estas? Siempre preocupado?[7] – приветствовал он его.

– B uenos dias, senor Antonio. Lamentablemente, Ud. tiene razon. Hoy tenemos un dia muy triste[8], – откликнулся Густаво и, выйдя из-за стола, поспешил навстречу своему боссу.

– Так что же у вас произошло? – в голосе Антона прозвучали нотки нетерпения и желания побыстрее узнать нехорошие новости. Горное дело всегда сопряжено с большими сложностями, и неприятностей можно ожидать откуда угодно и в самый неподходящий момент.

– Так вот я как раз и собирался вам подробно рассказать о том, что у нас на шахте случилось несчастье. Поэтому я и позвонил вам вчера и решился попросить вас сегодня приехать на прииск, – решил не затягивать с ответом бригадир.

– Короче, Густаво, – поморщился явно недовольный ответом своего подчиненного Антон. За время пребывания в Колумбии он почти привык к речевым особенностям местных жителей, которые всегда стремились говорить много и вычурно, разукрашивая свою речь цветастыми оборотами. Им казалось, что таким образом они выглядят в глазах собеседника более значительно и добиваются к себе большего уважения. – Давай по существу.

– Вышло так, – перевел дыхание поверенный и первым делом ослабил на своей шее туго намотанный платок, будто намеривался набрать в грудь побольше воздуха. – Вчера, как обычно, мы приступили к прокладке нового ствола шахты. Проходка велась в штатном режиме, без отклонений от технических параметров. Проблем с вывозом сопутствующей породы не было, так как уклон ствола был минимальным. Не более пятнадцати градусов. Мы, как обычно, ставили крепежи, произвели частичное армирование. Все шло великолепно. Хочу подчеркнуть, что новые воздухонагнетательные установки и электрогенераторы, которые вы закупили по моему совету, работали безотказно. Абсолютно ничего не предвещало беды. Когда же мне понадобился газоизмерительный прибор, я послал за ним одного горняка. У нас они, как и другое необходимое для работы оборудование, хранятся в короткой боковой штольне, как раз на половине длины основного ствола шахты. И вот здесь произошло неожиданное. Через какое-то время мы услышали грохот обвалившейся породы, и когда подбежали к этой штольне, то увидели, что она наполовину завалена обрушившимся грунтом, и этот парень оказался под ним. Его зовут Кесо, то есть, извините, Хайме Лопес. Кесо – это мы так его прозвали за пристрастие к козьему сыру. Какое-то время мы слышали его стоны, но к утру все стихло.

– А вы, вы что-нибудь сделали, чтобы его спасти? Почему сразу не вытащили? – лицо Антона перекосило, как от острой зубной боли. Гибель даже одного человека, тем более из числа собственных работников – действительно событие чрезвычайное. Помимо того, что нарушен привычный трудовой процесс, так теперь жди разбирательства и с полицейскими следователями, и с различными правительственными надзорными органами. А это значит только одно – бесконечные поборы, чтобы замазать дело. Что здесь, в Колумбии, что в России – процедура одна и та же.

– Так нет же, сеньор Антонио, – смутился горный инженер. – Мы без перерыва ведем расчистку завала. Сумели наладить даже дренаж для откачки воды. Но шахту постоянно подмывает. Это обрушение породы было как раз и связано с внезапным прорывом воды. Теперь главное установить, из какой скрытой водной линзы на нас обрушился этот поток. Если сумеем это сделать, тогда остальное – это пустяки. Мы восстановим проходку за трое суток. Не дай бог, если эта катастрофа связана с выходом подземной реки. Тогда нам грозит затопление не только злосчастной штольни, но и основного ствола шахты, то есть, по сути, всего рудника.

– Все ясно, – нахмурился Антон. Управляющий прав. Рабочему уже не ничем не поможешь, да и тело его не достать. Главная задача – спасти всю шахту, а для этого надо быстро укреплять своды основного ствола и усиливать откачку воды.

– Пойдем в рудник. – Бекетов коротко взглянул на хмурого нахохлившегося Густаво. – Посмотрим, что к чему.

Худшие опасения инженера, похоже, оправдывались. Пройдя по шахтному тоннелю сто пятьдесят метров, хозяин прииска и его управляющий остановились напротив входа в злополучную штольню, внутри которой, стоя почти по колено в грязевой пульпе из воды, кусков кремня и глины, несколько горняков в касках с зажженными фонарями лопатами выгребали черное месиво. В свете неярких потолочных ламп, протянутых по потолку главного туннеля, сплошь расчерченного бело-кремовыми жилами шпата, Антон заметил, как через трещины в стенах повсеместно вниз сбегают тонкие водные струйки.

– Плохо. Совсем плохо. Надо возвращаться в Боготу и привезти на прииск мощные помпы.

Даже когда они вышли из шахты и остановились, с удовольствием вдыхая свежий воздух, инженер все продолжал что-то горячо говорить и доказывать, дав волю своему эмоциональному состоянию. Наконец его многочисленные объяснения наскучили Антону, и он, положив руку на плечо своего помощника, то ли для того, чтобы успокоить Варгаса, то ли для того, чтобы остановить поток его красноречия, произнес:

– Ладно, Густаво. Я по-быстрому смотаюсь в столицу и вернусь с оборудованием. Примерно к полуночи рассчитываю быть обратно, а вы не прекращайте работы ни на час. Если потребуется, обещайте горнякам двойную ставку. Шахту надо спасти во чтобы то ни стало. Это в общих интересах. Ты меня понимаешь?

– Конечно, конечно, шеф. – Голос управляющего звучал почти угодливо. – Не беспокойтесь. Мы будем делать все, что вы сказали. Но вот есть еще одно обстоятельство… – Густаво осекся и на минуту замолчал.

– Ну, что там, Густаво? – поторопил его Антон, понимая, что управляющий припас для него еще одну новость. Может быть, самую неприятную. Так сказать, напоследок. – Раз начал, то договаривай.

– Сюда к нам на прииск пришла вдова Хайме. Уж кто ей сказал о смерти мужа, я не знаю. Она бедная женщина. Может быть, вы поговорите с ней? Успокоите? – Инженер Варгас выглядел смущенным. Он понимал, что хотя хозяин до сего момента ни в чем не упрекнул его, но про себя наверняка думает, что завал породы произошел в том числе и по его недосмотру. А тогда неприятности будут и у него.

– Ну что ж, – тяжело вздохнул Антон. – Пойдем, поговорим с ней.

Оба направились к неказистой конторской постройке. Антон поставил было ногу на порог входной двери, но Варгас, осторожно прикоснувшись к руке, остановил его.

– Она не здесь, в другом месте, – проговорил бригадир и махнул куда-то в сторону, давая понять, что они должны обойти здание. Обогнув угол конторы, Антон увидел маленькую и, как ему показалось на первый взгляд, весьма пожилую женщину, которая сидела на куче то ли слежавшегося черного вулканического песка, то ли кусков гранитного щебня. Черты крошечного сморщенного лица свидетельствовали о том, что в ее венах течет много индейской крови.

– Она из племени чибча, как и ее погибший муж, Хайме, но он был метис и только наполовину индеец, а она чистокровная чибча, – сбивчиво начал давать пояснения Варгас.

Индианка, на которой была надета кофта и длинная юбка из тонкой домотканой шерсти, никак не реагировала на появление двух незнакомых ей мужчин. Она все так же безучастно сидела, придерживая на коленях сверток с младенцем, обернутый куском материи в красную и синюю полоску.

– Как давно она здесь сидит? – Голос Антона стал хриплым. Слова с трудом продирались через горло.

– Пожалуй, с самого утра. Никто не видел, когда точно она появилась. С тех пор и сидит на этой куче, – не сразу ответил Варгас.

– Ну а вы что же? Почему не пригласили ее в контору, не накормили? – Антон почувствовал, как в его груди закипает гнев.

– Нет, нет, сеньор Антонио. Не думайте такого. Мы ее приглашали в столовую, даже приносили еду сюда, но она отказывается есть. Вот так все время сидит и только иногда достает из мешочка свежие листки коки и жует их, а жвачку дает ребенку, – торопливо стал оправдываться управляющий. – Здесь у крестьян такой обычай. Они ежедневно жуют коку, чтобы утолить голод и поддержать свои силы.

– Я знаю, Густаво, – уже более миролюбиво произнес Антон и сделал предупредительное движение ладони, чтобы прервать объяснения своего инженера. – Как ее зовут? Я хочу поговорить с ней.

– Она откликается на имя Мария.

– Хорошо. – Антон подошел ближе к женщине и присел перед ней на корточки. – Добрый день, Мария. Меня зовут Антонио. Я отвечаю за все события, которые здесь происходят. Мне очень жаль, что все так произошло и твой муж погиб. Так не должно было случится, но случилось. Ты понимаешь меня? У нас тяжелая мужская работа, мы все рискуем, чтобы у наших семей была еда, а дети могли расти. Мы всегда будем помнить Хайме. – Антон перекрестился по православному обычаю. – Я хочу помочь тебе. Скажи мне, как и чем?

Индианка продолжала молчать и только еще больше подобрала под себя коричневые ноги в грязных стоптанных сандалиях. Выждав минуту, Антон Бекетов повернулся к своему бригадиру и спросил:

– Почему она молчит? Она понимает по-испански?

Густаво Варгас выступил вперед и начал что-то разъяснять ей на незнакомом Антону диалекте кечуа, подкрепляя свои слова активной жестикуляцией. Наконец губы женщины разомкнулись, и она подняла голову, прикрытую смятой фетровой шляпой с узкими полями. Антон не мог оторвать взгляда от этого застывшего, усохшего от жизненных невзгод лица. Его сердце заныло и стало заполняться, казалось бы, давно забытым чувством жалости и сострадания к ближнему. Такие же точно отрешенные от жизни лица он видел давно, на почти забытой кавказской войне, когда встречал таких же убитых горем женщин, потерявших в бессмысленных сражениях своих самых дорогих людей – сыновей и мужей, – которым судьба оставило только одно – безутешно коротать свой вдовий век у развороченных снарядами родных пепелищ. Им ни до чего не было дела. Они ничего уже не просили ни у людей, ни у жизни.

Всматриваясь в маленькие слезящиеся глаза несчастной индианки и не зная, что ей еще можно сказать, Антон, не оборачиваясь к Густаво, спросил его:

– Что она ответила тебе?

– Она просит дать ей возможность увидеть тело своего мужа. Хочет проститься с ним. – Варгас натужно закашлял, отошел на несколько шагов и, достав из кармана брюк носовой платок, приложил его ко рту. Пыль. Горная пыль.

– Переведи ей следующее. Мы все делаем, чтобы раскопать Хайме, но вода все время пребывает и обваливает породу. До него теперь очень сложно добраться. Твой муж уже в лучшем мире, и ему там хорошо. Сейчас я опасаюсь, что могут погибнуть другие горняки, поэтому мы вынуждены будем зацементировать эту штольню, чтобы спасти остальную шахту. Мы не оставим тебя одну, Мария. – Помедлив, Антон спросил теперь уже у своего инженера: – Сколько у нее детей?

– Пятеро. Мы точно знаем. Старшему четырнадцать лет. Семья проживает в деревне, где живет большинство наших старателей, километрах в пяти отсюда, – ответил тот.

Пятеро несовершеннолетних детей. Полураздетых и полуголодных. Случайность изменила привычный ход событий, превратив жизнь этих людей, и так проходившую в бедности и нужде, в беспросветную трагедию. Нет теперь единственного кормильца, исчез скудный источник доходов этой семьи. Не обучены и плохо накормлены дети. Улица станет их пристанищем, а попрошайничество – привычным уделом. Антон чувствовал, что так просто стоять и никак не реагировать он не должен.

Ему хотелось побыстрее завершить тягостную сцену. Распрощаться с этой раздавленной судьбой женщиной и вернуться к привычным делам. Уехать в большой город и окунуться в его гудящую атмосферу. Там он сможет быстрее забыть это событие и не думать больше о тысячах несчастных, которые влачат такое же беспросветное существование, как эта индейская семья.

А Мария ничего не думала. Она даже не понимала, зачем эти белые господа говорят ей какие-то диковинные слова. Она просто знала, что ни сегодня вечером, ни завтра, никогда больше не услышит голоса своего Хайме, когда он усталый вернется с работы, сядет за стол и молча будет есть разваренную кукурузную кашу, а она, ничего не говоря, будет стоять рядом и смотреть, как на его лице под коричневой, задубевшей от пыли и горного солнца кожей перекатываются желваки. И в эти минуты она была счастлива.

Знала, что больше не услышит в своем доме, больше похожем на лачугу, веселья и смеха детей, которые выбегут навстречу своему отцу, когда он переступит родной порог и протянет им кулек дешевых шоколадных конфет, потому что в этот день горнякам как раз выдали зарплату. Великий бог Чубчакум забрал ее мужа и навеки упрятал его у себя глубоко в горе, чтобы он помогал ему оберегать эту грешную землю.

Ничего больше не говоря, Антон Бекетов достал из заднего кармана брюк портмоне и вынул из него все наличные деньги, которые у него были при себе:

– Вот, это тебе, Мария. Здесь восемьсот долларов. Бери, не бойся.

Женщина взглянула на протянутые ей сложенные вдвое банкноты. Ее маленькая худая ладонь раскрылась, и Антон почти насильно втиснул в нее деньги. Индианка сжала их пальцами и продолжала держать в нерешительности в вытянутой руке, будто была не уверена, что это неожиданно свалившееся на нее богатство принадлежит теперь ей и она имеет на него право. Или эти господа, которые распоряжались жизнью мужа и в конце концов забрали его у нее, говорят просто так, несерьезно, и через минуту передумают и отберут эти доллары так же легко, как и дали? Ни слова благодарности, ни звука не сорвалось с ее потрескавшихся сухих губ.

– Я попрошу тебя, Варгас, – Антон больше не смотрел на сидевшую перед ним согбенную женскую фигуру, – помоги ей разменять эти доллары на местные песо и скажи, что мы будем регулярно выдавать ей зарплату ее мужа. Да, ты правильно понял меня. Именно выдавать. По крайней мере еще три месяца, а там посмотрим, что делать.

Бекетов повернулся и, не попрощавшись с Марией, пошел по направлению к своему джипу. Ему расхотелось заниматься проблемами рудника и людскими судьбами. Почти физически он чувствовал, что чужое горе только тяготит его, заставляет понапрасну волноваться сердце. Впереди его ждала привычная обстановка большого города. Ему нужно опять увидеть его ночные рекламные росписи, зайти в какой-нибудь переполненный людским гомоном бар, лучше всего в «The Drunken Fox»[9], где двадцать четыре часа кряду сидят за столиками или стоят безразличные друг другу мужчины и женщины. Шумят, галдят и бесконечно дымят сигаретами. И это хорошо. Там можно присесть за стойку, без лишних слов заполучить непочатую бутылку виски и долго, не торопясь пить его тягучими небольшими глотками, временами то поднимая стакан к свету затемненного фонаря, чтобы полюбоваться переливами янтарной жидкости, то вновь прикладывая его к своим губам. И тогда ему станет опять хорошо.

Уйдет из сердца непонятная тоска, покинут голову лишние докучливые мысли, а когда наконец алкогольный дурман успокоит душу, он наберет телефонный номер Кармен и скажет, что уже едет к ней. Скорее всего, спросонья она ему ничего не ответит, так как не сможет решить, нужен ли он ей в этот тихий полуночный час. Но это не важно, совсем не важно. Слова здесь не так нужны. Он откроет своими ключами входную дверь, пройдет по темным комнатам и войдет в полуосвещенную спальню, где увидит, как на прикроватной тумбочке теплится грустный ночничок, предусмотрительно зажженный Кармен. Обопрется коленом о край широкой постели и, наклонившись, зароется лицом в ее свежепромытые пушистые волосы, пахнущие изысканным амберным шампунем. А затем, вдосталь наглотавшись ее аромата, будет долго и нежно целовать дорогое лицо и шею, такие теплые и мягкие после первого растревоженного сна.

Он ничего не скажет ей, пока она не опьянеет от его хмельного дыхания, в котором почувствует насыщенное амбре из крепкого виски и хороших сигар, и, положив ладони ему на плечи, не притянет его к себе. Тогда он сдвинет кверху, под самые полные округлые груди, короткую ночную рубашку из белого шелка и различит в полутьме ниже пупка аккуратно подстриженный треугольник, и, ни о чем больше не думая, прижмется своей пылающей щекой к его колкой шерстистой поверхности. И так и замрет, дожидаясь, пока любимая женщина медленно разведет для него свои жаркие податливые бедра. И что тогда сможет остановить его? Может быть, только еще нарождающийся где-то там, далеко, за тысячу миль в сонном океане рассвет? Или сладкая истома усталого тела, отдавшего другому человеческому существу часть самого себя?

Они вдосталь напьются медового нектара из кубка любви самого Эроса и не откажутся от него до последнего мгновения, пока сон заботливо не смежит им тяжелые веки.

Взбодрившийся от мысли об ожидающем его приятном вечере, Антон замотал головой, как бы желая стряхнуть с себя наваждение. Затем подозвал своего инженера и дал Варгасу несколько поручений, заодно повесив на него хлопоты по доставке помп для откачки грунтовых вод. После чего торопливо сел за руль верного «Бронко» и погнал его по ухабистой каменистой дороге в сторону колумбийской столицы.