Читать книгу Жизнь и цель собаки - Брюс Кэмерон - Страница 6

Ушел я недалеко. Во-первых, я не мог двигаться так же быстро, как Мать, а во-вторых, перед домом росли кусты, которые обязательно нужно было пометить. Мать не ждала меня и даже не оглянулась. Она делала то, что умела лучше всего: незаметно скользила среди теней.

Когда-то, совсем недавно, все, чего я хотел от жизни, – возможности прижаться к Матери; ее язык и ее теплое тело значили для меня больше всего. Теперь, глядя, как она исчезает, я понял: оставляя меня, она делает то, что рано или поздно должны делать все собачьи матери. Мое желание следовать за ней было последним порывом – наши отношения навсегда изменились.

Я еще не опустил задранную лапу, когда Сеньора вышла на крыльцо и остановилась, увидев меня.

– Ого, Тоби, как же ты выбрался?

Если бы я хотел удрать, бежать нужно было бы немедленно. Конечно, я этого не сделал. Я завилял хвостом и подпрыгнул, пытаясь лизнуть хозяйку в лицо. К ее цветочному запаху добавился замечательный аромат жирной курицы. Сеньора пригладила мои уши, и я последовал за ней, очарованный ее прикосновением, к еще незакрытой калитке, за которой дремала безучастная стая. Она легонько протолкнула меня в калитку и вошла следом.

Как только калитка захлопнулась, собаки повскакали со своих мест и побежали к нам. Сеньора гладила их и ласково говорила с ними, а я сердился, что приходится с кем-то делить ее внимание.

Несправедливо: я отказался от Матери, чтобы быть с Сеньорой, а она вела себя, словно я не лучше других!

Когда она ушла, калитка захлопнулась с металлическим лязгом, но она уже не казалась мне непреодолимым препятствием.

Через несколько дней, когда я боролся с Коко, Мать появилась снова. Вернее, мне показалось, что это Мать.

Когда Бобби открыл калитку, я поднял глаза – там стояла дрожащая Мать. Я радостно понесся по двору впереди остальных собак, но, подбежав ближе, притормозил.

Эта самка окраской была совсем как Мать, с черным пятном над одним глазом, коротким носом и короткой шерсткой – это была не Мать. Она присела и описалась, когда мы приблизились, окружив ее. Шустрик подошел к ней и обнюхал под хвостом.

Бобби, опустив плечи, как тогда, когда он нас всех сажал в грузовик в первый раз, стоял рядом с новенькой, защищая ее своим телом.

– Все будет хорошо, девочка, – говорил он.

Это была Сестра. Я уже почти забыл о ней, а теперь, глядя на нее, понял, насколько иная жизнь там, за забором. Она исхудала так, что были видны ребра, белый влажный шрам протянулся по боку. Из пасти несло гнилой пищей. Когда Сестра присела, послышался нездоровый запах мочевого пузыря.

Шустрик был в восторге, но она слишком трусила перед остальной стаей, чтобы играть с ним. Она подползла к Вожаку и позволила всем собакам обнюхать себя, даже не пытаясь обозначить какие-то пределы. Когда стая презрительно отошла, Сестра украдкой проверила пустую лохань для еды и попила немного воды, словно воруя.

Вот что ждет собак, которые пытаются прожить без человека – побои, неудачи, голод. Останься мы все в трубе, стали бы такими же, как Сестра.

Шустрик постоянно держался рядом с ней. Она всегда была его любимицей, была для него даже важней, чем Мать. Я смотрел, как он лижет Сестру и склоняется перед ней, но не ревновал – у меня была Коко.

Ревновал я, когда другие самцы оказывали внимание Коко, – они, похоже, думали, что могут ошиваться рядом и играть с ней, как будто меня нет; пожалуй, действительно могли. Я знал свое место в стае и радовался ощущению порядка и безопасности, но я хотел Коко только для себя и не любил, когда меня грубо отодвигали с дороги.

Самцы, видимо, хотели играть в игру, которую придумал я – кружить вокруг Коко и пытаться запрыгнуть на нее, но я заметил – с холодным удовлетворением, – что и с другими Коко не желает играть в эту игру.

На следующее после появления Сестры утро Бобби пришел на двор, позвал Шустрика, Сестру, Коко и еще одного молодого самца – игривого пятнистого гончего, которого люди называли Даун, – и вместе со мной посадил в клетку в кузове грузовика. Хотя было тесно и шумно, мне очень нравился встречный ветер. Меня веселило выражение на морде Шустрика, когда я чихал на него. Поразительно, но длинношерстная сука из стаи поднялась в кабину с Карлосом и Бобби. «Почему это она – собака переднего сиденья?» – удивился я. И почему, стоило ее запаху просочиться через открытое окно, меня пробирала дрожь, и я ощущал невыразимое возбуждение?

Мы припарковались у старого корявого дерева, которое давало единственную тень на раскаленной стоянке. Бобби зашел в здание с самкой из кабины, а Карлос приблизился к двери клетки. Мы все, кроме Сестры, сунулись вперед.

– Иди, Коко. Коко, – повторил Карлос. Его пальцы пахли арахисом, ягодами и еще чем-то непонятным.

Мы все ревниво залаяли, когда Коко повели в здание. Потом просто лаяли, потому что умеем лаять. Большая черная птица уселась на дерево над нами; она смотрела на нас, как на идиотов. Мы немного полаяли на птицу.

Бобби вернулся к машине.

– Тоби, – позвал он.

Я гордо выступил вперед, принял кожаную петлю на шею и спрыгнул на тротуар, который обжигал лапы. Входя в здание, я даже не обернулся на неудачников, оставшихся в клетке. В здании оказалось восхитительно прохладно, и было вдоволь запахов собак и других животных.

Бобби провел меня по коридору, потом поднял и уложил на блестящий стол. Вошла женщина; я завилял хвостом, когда она провела ласковыми пальцами по моим ушам и прощупала горло. Ее руки сильно пахли химией, хотя от одежды исходил запах других животных, включая Коко.

– А это у нас кто? – спросила она.

– Тоби, – ответил Бобби.

Я завилял сильнее, услышав свое имя.

– Сколько их, ты говоришь, сегодня? – Разговаривая с Бобби, женщина подняла мои десны, восхищенная моими зубами.

– Три кобеля, три суки.

– Бобби… – сказала женщина. Я вильнул хвостом, потому что узнал его имя.

– Ну знаю, знаю.

– У нее будут неприятности, – сказала женщина. Она ощупала меня всего, и я подумал – правильно ли будет застонать от удовольствия?

– Соседей нет – жаловаться некому.

– Все равно, есть закон. Она не может больше набирать собак. И так уже слишком много. Это антисанитария.

– Она говорит – иначе все собаки умрут. Никто не хочет их брать.

– Это противозаконно.

– Перестаньте, доктор.

– Вы ставите меня в неловкое положение. Я должна думать об их благополучии.

– Мы привезем их вам, если заболеют.

– Кто-нибудь подаст жалобу.

– Не надо.

– Да не я. Я ничего не скажу, не предупредив вас, чтобы вы успели принять решение. Правда, Тоби?

Я лизнул ее ладонь.

– Умничка. А сейчас сделаем тебе операцию, подправим немного.

Бобби захихикал.

Скоро я очутился в другой комнате, ярко освещенной, восхитительно прохладной, полной химических запахов, идущих от милой дамы. Бобби крепко держал меня, и я лежал тихо, понимая, что так нужно. Было приятно, что меня так держат, и я вильнул хвостом. Я почувствовал короткую острую боль на затылке, но не стал жаловаться, а завилял хвостом, чтобы показать, что я не возражаю.

Следующее, что я осознал – я снова на Дворе! Я открыл глаза и попытался встать, однако задние лапы не слушались. Хотелось пить, но добраться до воды не было сил. Я опустил голову и снова заснул.

Проснувшись, я сразу почувствовал, что вокруг шеи что-то есть – какой-то белый конус, такой дурацкий, что я испугался, что меня прогонят из стаи. Между задними ногами болело и чесалось, но я не мог добраться туда зубами – из-за тупого ошейника. Я доковылял до крана и немного попил; живот сильно крутило. По запахам на Дворе я понял, что пропустил ужин; впрочем, сейчас это меня беспокоило меньше всего. Я отыскал тенистый кусочек земли и со стоном рухнул. Шустрик лежал неподалеку и пялился на меня; у него тоже был смешной ошейник.

Что с нами сделал Бобби?

Трех самок, которых возили с нами в здание с милой дамой, не было видно. На следующее утро я обошел Двор, выискивая запах Коко, но не похоже, что ее привезли обратно.

Вдобавок к унижению от дурацкого ошейника, мне приходилось терпеть стыд, когда все самцы в стае проверили мое больное место. Вожак довольно невежливым тычком повалил меня на спину, и я, несчастный, лежал, пока он, а за ним и остальные самцы обнюхивали меня с нескрываемым презрением.

Они не стали проделывать то же самое с самками, которые вернулись через несколько дней. Я с восторгом увидел Коко, на которой тоже был странный ошейник. Шустрик как мог утешал Сестру.

В конце концов, Карлос снял с нас ошейники. С тех пор мне уже не так интересно стало забираться на спину Коко. Я придумал новую игру: я подбирался к Коко, жуя прямо перед ней резиновую косточку, а потом подбрасывал ее в воздух и ронял. Коко, глядя в сторону, делала вид, что косточка ее не интересует, хотя то и дело бросала взгляд на то, как я подталкиваю косточку носом. В итоге Коко не выдерживала и бросалась вперед, но я знал ее слишком хорошо и успевал утащить косточку. Иногда Коко бросалась за мной, и мы бегали большими кругами – моя любимая часть игры. Иногда Коко зевала, изображая равнодушие, тогда я снова приближался, дразня ее резиновой косточкой, и она снова, не выдержав, бросалась вперед.

А порой мне доставалась настоящая кость, и тогда все было по-другому. Карлос приходил на двор с жирным мешком, доставал вкусности и выкликал наши имена. Карлос не понимал, что первую кость нужно всегда давать Вожаку, ну и правильно. Мне не всегда доставалась кость, но если доставалась, то Карлос говорил «Тоби, Тоби» и протягивал ее мне мимо носов других. Когда в дело вступает человек, правила меняются.

Однажды Шустрик получил кость, а я нет, – и произошло нечто совершенно невероятное. Шустрик притулился на краю двора, отчаянно грызя добычу; вокруг него распространялся одуряющий аромат. Я подкрался, чтобы завистливо поглядеть на него, и был рядом, когда появился Вожак.

Шустрик напрягся, чуть растопырив лапы, словно готовясь вскочить; когда Вожак подошел, Шустрик перестал жевать и низко зарычал. Никто никогда не рычал на Вожака. Впрочем, я подумал, что Шустрик прав – это была его кость, ее дал Карлос, поэтому даже Вожак не смел на нее претендовать.

Косточка была такая вкусная, что Вожак не мог сдержаться. Он сунул нос вперед, и тут Шустрик напал – его острые зубы впились прямо в морду Вожака! Губы Шустрика оттянулись назад, глаза превратились в щелочки. Вожак уставился на Шустрика, ошарашенный открытым бунтом, а потом, с гордо поднятой головой, повернулся и задрал лапу у забора, больше не замечая Шустрика.

Я понимал, что Вожак, если бы захотел, отнял бы косточку. Сил у него хватало. Я видел, что случилось, когда – незадолго до нашей поездки на машине к милой даме в прохладное здание – самцы собрались вокруг одной самочки, обнюхивая ее, в неистовом порыве задирая лапы. Я, признаться, был среди них; чувствовалось в самочке что-то неописуемо притягательное.

Каждый раз, когда самец пытался обнюхать ее под хвостом, она усаживалась в грязь, смиренно прижимая уши. Несколько раз она огрызалась, тогда самцы отшатывались, словно видели Вожака.

Мы столпились вокруг нее так тесно, что начали толкать друг друга; тогда-то и началась драка между Вожаком и самым крупным самцом в стае – громадным черно-коричневым, которого Бобби звал Ротти.

Вожак дрался очень умело – он схватил Ротти за загривок, прижав его плечи к земле. Остальные освободили место для драки, но все кончилось буквально за несколько секунд – Ротти покорно упал на спину. На шум явился Карлос и закричал:

– Эй, эй! Хватит!

Карлос стоял во Дворе; самцы не обращали на него внимания, и только Коко подбежала, чтобы он ее погладил. Он смотрел на нас несколько минут, потом позвал самочку, которая привлекла всеобщее внимание, и увел за калитку.

Больше я не видел ее до следующего утра, когда нас повезли в машине к милой даме в прохладной комнате. Именно эта самочка ехала на сиденье в кабине с людьми.

Когда Шустрик расправился с костью, он, похоже, уже жалел, что напал на Вожака. Братец, повесив голову и поджав хвост, поплелся туда, где стоял Вожак. Шустрик несколько раз игриво мотнул головой – Вожак не обращал внимания, – поэтому он лизнул его в губы. Видимо, такого извинения оказалось достаточно, – Вожак немного поиграл с Шустриком, повалив его и позволив укусить себя за шею, а потом резко пошел прочь.

Так Вожак поддерживал порядок – держал каждого на своем месте, не пытаясь воспользоваться властью, чтобы отобрать еду, которую давал человек. У нас была счастливая стая, до того самого дня, когда появился Спайк.

Тогда все переменилось.