Читать книгу Агапея - Булат Арсал - Страница 4

Пашке не составило труда переписать адрес проживания девушки, воспользовавшись обеденным перерывом оперативного дежурного. Ему даже в голову не пришло догадаться, что майор умышленно не только не спрятал журнал посещений в сейф, но и специально оставил открытой нужную страницу. Он, как мудрый инженер человеческой души, понимал, что Пашка попытается заполучить нужную информацию и даже добудет её каким-нибудь хулиганским методом, воспользовавшись отсутствием оперативного в период ночного отдыха, например. Так зачем же унижать хорошего парня недоверием и подталкиванием на унизительные поступки только потому, что тот молод и по уши влюблён? Хороший оказался психолог. Да и мужик настоящий…

Утром, после смены дежурства, Костин дождался Рагнара и попросил поставить его в очередь на увольнительный день. До этого как-то обходился и не проявлял особого рвения погулять по улицам Донецка, где стояла комендантская рота до спецоперации. А чего зря слоняться по улицам чужого города, если идти просто некуда? У пацанов хоть дом рядом, мамы обеды готовят для сыночков, девчонки там всякие есть, с которыми у них отлажены регулярные половые встречи. Есть друзья, с которыми можно пивка в «Хмельной Марте» на Университетской потянуть. А у Пашки за два года службы серьёзного повода выйти за пределы казармы без оружия и не случилось ни разу. Всё как-то довольствовался дневными и ночными патрулями, чтобы городом надышаться. Этого хватало от отпуска до отпуска.

– О, брат, как? Ты даже в Донецке не просился никогда, а тут на экскурсию по руинам и следам боевой славы потянуло? – широко улыбаясь крепким рядом белоснежных передних зубов, спросил командир. – Уж не завелась ли какая-нибудь краля у нашего славного пулемётчика Пашки Костина? Давай, братуха, колись! Не робей!

Пашка снова, как тогда в комендатуре, сделался багрово-красным.

– Да нет, товарищ командир, просто хочу пройтись к фонтанам. Там, говорят, многое сохранилось. Ещё тут мне позвонили из дома и просили денег прислать, а это только через единственный Республиканский банк, который также в центре города, – с трудом соврал Пашка и покраснел ещё сильнее.

– Ну-ну… Банк, говоришь? Фонтаны? Ладно, пойдёшь через восемь дней. Отметь себе на календарике. Тебе сколько суток надо?

– Что значит «сколько»? А где же мне в этом городе ночевать? С утра до вечера, и хватит, – простодушно ответил Пашка, так и не раскусив хитрый заброс Рагнара, не до конца поверившего в легенды Костина насчёт банка и фонтанов.

– Да я так уж спросил, на всякий случай. А вдруг ты забыл нам рассказать, что у тебя подруга тут появилась. Вижу, что нет у тебя никого, но на будущее знай, что секс для молодого воина – дело полезное и потому обязательное в любом количестве. Лишь бы не закапало с конца в ответственный момент. Усёк?

– Усёк. Разрешите идти, товарищ капитан?

– Иди уже. До увольнительного дня поработаешь с артёмовской ротой, которые пленных по могилам возят. Что-то, смотрю, злости в тебе поубавилось, азарта в глазах не вижу. Там у тебя быстро всё восстановится. Шуруй оружие чистить.

* * *

И потянулись дни. Просыпаясь каждое утро, Пашка ставил шариковой ручкой точку на дате маленького календарика с изображением разверстой пасти медведя – символ Первой Славянской бригады. Ему нравилось, что подъём был перенесён с шести утра на пять. Так быстрее начинался день, так он быстрее заканчивался. А ещё его никак не покидала надежда, что именно в этот новый день маршрут следования конвоя будет пролегать где-то вблизи её улицы и дома. Костин уже точно высчитал на карте города место, хотя сомневался, что сможет быстро найти нужное строение. Уж слишком много было в том районе разрушений, чтобы просто ориентироваться по карте и фотографиям из интернета, сделанным задолго до боевых действий… Это был тот самый дом, в котором они с Васей Бологуром ещё в конце марта нашли гражданских в подвале…

Во время следования по городским улицам Паша пристально разглядывал прохожих и точно знал, что, появись она по пути, он непременно попросит остановить автобус и за мгновение сможет сказать ей всё, что накопилось в его изнывающем сердце.

Просыпаясь, он пытался вспомнить содержание сна и каждый раз с лёгкой досадой признавался самому себе в том, что её там опять не было. Где-то в глубине души и в самых потаённых мыслях он чувствовал некоторые угрызения совести, что так и не допустил её в свой сон в очередной раз. Иногда ему было просто обидно, что она сама не приходит к нему в его ночных грёзах. Слишком много вопросов самому себе от имени той, которую придумал.

Нет. Она не выдуманный персонаж эротических снов. Она существует, её зовут Агапеей, и он знает её адрес. У неё наверняка нет детей. Или это так Пашке хочется думать? Хорошо, пусть у неё будет ребёнок. Он, по всей видимости, ещё маленький, ведь маме всего двадцать пять лет. Она старше Пашки на три года. На целых три года… Ну и что? Это не разница. Вот когда десять лет, то это разница… Хотя и с этим люди как-то уживаются. А ребёнок? А Павел его усыновит или удочерит… Какая разница? Если мужчина любит женщину, то он обязан любить её дитя от прежнего брака. Это правильно… А чего тут правильного, если ребёнок вырастет и узнает, что кровного отца пристрелил такой же ополченец, как его отчим? Как всё каверзно, противоречиво, замысловато и запутанно…

– Чего задумался, Пашка? – толкнул в плечо сержант Чалый – старший группы конвоя артёмовской комендатуры. – По бабе грустишь? Или чего случилось?

– Да так, брат, просто задумался о сложностях жизненных лабиринтов. Зайдёшь в такой головоломный забой и так и останешься, не найдя выхода.

– Ничего себе рассуждения! Ты что окончил? Не филологический случайно?

– Нет. Так, пару курсов в пединституте в Воронеже, и всего-то. Просто я читать много любил с детства. Даже Шопенгауэра в школе прочёл для интереса. Мама заведующей библиотекой всю жизнь в селе работает, а папа учителем истории и литературы в сельской школе.

– Да ты правду, что ли, говоришь? – удивлённо спросил Чалый, хлопнув ладонью по колену Костина.

– А чего мне врать? Я его и сейчас иногда листаю. Интересно поразмышлять над его теорией познания или теорией смешного, например.

– А в чём разница у этих теорий?

– Разницы нет. Второе всегда является ответом на первое.

– Это как же? Проясни, – спросил Чалый, озорно улыбаясь и выбивая папиросу из пачки.

– А чего тут не понять, старый? Чем мы больше в жизни познаём, тем смешнее нам становится от тех страхов, с которыми мы жили, пока не познали истину. Это как в кино: смотришь трагедию крупным планом и переживаешь, но стоит фильму закончиться, перед тобой остаётся безликий экран. Всё исчезло, и переживать уже незачем.

– Согласен с тобой. Когда-то давно, в молодости, меня мучили страхи о правилах построения жизненного быта вокруг себя. Я всё переживал и думал, как это жениться, родить дитя, обзавестись жильём, выбить место в детском саду для сына, поставить его на путь истинный и так далее, и тому подобное. – Чалый закурил и продолжил: – Это всё равно как перед удачливым сперматозоидом, оказавшимся в оплодотворённой матке, лежит жизнь, сравнимая с Атлантическим океаном, который надо переплыть. А вот сейчас, когда мне шестьдесят лет, когда я уже восемь лет служу и живу тут, вспоминая о первых годах ранней жизни, понимаю, насколько мои страхи были глупыми и смешными в сравнении с теми, которые я пережил здесь. Я теперь познал, что жизнь гораздо богаче и ярче, если она не перегружена проблемами скучного бытия и потребительского хайпа. И мне смешно оттого, что когда-то ставил перед собой цели, равные цене импортного гарнитура, хорошего автомобиля, благоустроенной квартиры. За всю жизнь я построил шесть квартир и все отдал детям, оставшись без штанов и жилья на пенсии. А вот счастлив! И знаешь почему?

– ?

– Наблюдая сверху, я не буду мучиться и корить себя за то, что все оставленные мной материальные блага и труд станут причиной злобы и вражды между моими отпрысками. Я постарался сделать так, чтобы они не тратили достаточно длинную и энергичную часть своей жизни на цели, которые у них отберут главное – свободу. А ещё очень хотелось бы, чтобы они постарались познать мою жизнь, прежде чем начнут смеяться над своими ошибками.

Чалый втянул крайнюю затяжку и затоптал окурок каблуком ботинка. Пашка сидел задумчиво, но всё же высказался:

– Какая интересная штука – война. Такой винегрет людей, судеб, характеров, чувств, переживаний, научных знаний, философских теорий, жизненного опыта в одном окопе, на одном поле боя. С двух сторон, заметьте. И всё это однажды рискует превратиться в откровенный фарш, который просто сгниёт и станет истёртым в прах удобрением на нивах. Другие поколения, в памяти которых, возможно, и сама эта война уже не сохранится, будут кушать хлеб, выращенный тут, на этом самом месте… Страшно… Больно… Досадно… И смешно… Пришли из ничего и ушли в ничто. Вот тебе и жизнь – с…ка такая!

– Вот тебе и философия познания жизни, – усмехнулся Чалый, выбил ещё папироску, размял в пальцах, закурил и всё же ещё раз спросил: – Впрочем, мы отвлеклись. У тебя точно всё в порядке? Что-то случилось?

Как-то быстро они сдружились за три-то дня совместного конвоирования пленных. Уже повидавший жизнь, седовласый, старый вояка, отец четверых детей, рассеянных по всей стране, и молодой, также испытавший многое за свою короткую, но яркую жизнь солдат, читающий на досуге, между боевыми дежурствами и войной, немецкую философию девятнадцатого века. Пашка проникся доверием к Чалому и готов был раскрыть ему томящую тайну, но продолжал держать для себя табу на досужие рассуждения всуе о женщине, которую уже боготворил.

А просто ли он её боготворил? И правильно ли это по отношению к женщине? Люди обычно в экстазе унизительного подобострастия боготворят, то есть обожествляют: идола, начальника, власть, президента, наконец. «Не сотвори себе кумира», – сказал Моисей и был, безусловно, прав. Не стоит делать из женщины объект для поклонения и фетиш в своих глазах. Она достойна большего. Она достойна земной человеческой любви, пылкой, одержимой страсти и верной преданности, которые, может, и обязан дать по-настоящему любящий мужчина. Павел всё больше осознавал, что именно к такому он почти готов.

Почему «почти»? Ну, во-первых, он должен признаться ей. Во-вторых, она должна ответить взаимностью. В-третьих, хотя это как раз главное, – нужно найти её и просто познакомиться окончательно. Он-то, может, и мечтает себе там на уме, но она-то вообще его видела один раз, и то мельком, на крылечке комендатуры. Да и вряд ли она воспылает ярким пламенем неудержимой страсти с бухты-барахты, когда ещё даже не похоронено тело убитого мужа, а на пороге нарисовался вояка, упакованный в форму вражеской армии, отнявшей жизнь её суженого.

* * *

За размышлениями Пашка не заметил, как колонна зашла в частный сектор, где на приусадебных участках предстояло откопать с десяток тел. Лето в Мариуполе было в самом разгаре, апогей жары давно наступил, и потому даже за полста метров от временных могил распространялся жуткий запах разлагающихся трупов, присыпанных небольшой кучкой земли.

– В этом доме «азовцы» расстреляли семью подпольщика вместе с детьми, – сообщил следователь из Федерального следственного комитета. – Ждём конвой с арестованным подозреваемым. Пока пусть начинают копать.

До тел добрались весьма скоро. Спустя полчаса доставили закованного по рукам и ногам, стриженного налысо поджарого мужчину лет сорока, по всей шее которого была набита татуировка готическими буквами на немецком языке. Выцветшая форменная куртка натовского образца в рукавах была спущена. Подвели к отрытой могиле, где лежало четыре трупа: два взрослых, два детских. Оказалось, что близнецам – сыновьям отца семейства, заподозренного в связях с ДНР, – было всего по одиннадцать лет.

Привели соседа в качестве свидетеля. Не старый на вид, но прихрамывающий на правую ногу сухопарый мужчина сильно волновался, и было видно, что он откровенно боится и говорить, и просто смотреть в сторону закованного в кандалы.

Следователь заметил явное замешательство мужчины и спокойно сказал:

– Если вы до сих пор боитесь этого индивида, то спешу вас успокоить, что сразу после допроса он будет расстрелян за околицей вашего посёлка. Так что мстить вам будет неком у.

«Азовец» попытался дёрнуться и начал тут же кричать.

– Не имеете права без суда! Меня в Европе знают! Они в суд по правам человека сообщат! – завизжал, срываясь на фальцет, арестант.

– А кто знает, что вы – это вы? Все арестованные нацисты сидят строго под номерами. С вами будут протокол составлять не как с полноценным человеком, а как с неодушевлённым номером. Потом, когда мы закончим формальности, вас отвезут на Старокрымское кладбище, расстреляют и зароют в братской могиле за номером таким-то вместе с подобными вам. – Следователь говорил настолько спокойно и уверенно, что даже Пашка ему поверил.

– Конвой, для пущей убедительности покажите ему содержимое кузова «газели», – обратился он к Чалому, и тот, подхватив «азовца» выше локтя, подтащил к грузовичку.

Открыли дверцы… У закованного тут же подкосились ноги, и нужно было усилие ещё одного конвоира, чтобы нацист не рухнул на землю. К тому времени группа пленных уже отрыла в других местах около семи гражданских тел, которые смирно лежали в своих чёрных полиэтиленовых мешках с намотанной в ногах синей широкой изолентой, где был прикреплён персональный номерок.

– Так что компания вам уже подобрана и даже упакована, – с ядовитым сарказмом пошутил следователь и продолжил давить: – Есть единственная возможность поехать сегодня же на трибунал в Ростов-на-Дону. Это только чистосердечное признание и полнейшее содействие следствию. Нам самим жрать нечего, чтобы вас ещё в тюрьмах Донбасса хлебом и киселём кормить. Уяснили, заключённый номер семнадцать двадцать один?

Дальше уже оставалось только слушать и быстро записывать всю страшную историю, которую поведал главный виновник кровавой расправы. Как оказалось, убитые ни в чём не были повинны перед властями. Простые, совершенно безобидные обыватели, вся вина которых состояла в том, что кто-то из соседей имел виды на ухоженный участок и добротный домик. Вот так просто кто-то оболгал ради обогащения, а кому-то очень хотелось пустить кровь ради удовлетворения своих хищнических инстинктов и садистских природных устремлений. Две гнусности нашли друг друга, что стало трагедией для целой семьи с двумя маленькими мальчишками.

– А давай ему устроим попытку к побегу, Чалый? – вдруг спросил Пашка, пытаясь поймать злыми зрачками испуганные глазки «азовца».

– Хочешь прибить при скачке? Не выйдет. Он не побежит. Для этого тоже сила воли нужна, а этот сил не имеет, да и воля его теперь лишь в заднем проходном отверстии умещается.

* * *

Павел ещё долго находился под впечатлением услышанного на очной ставке и только по возвращении в казарму, приняв душ и приведя в порядок форму для следующего дня, наконец дал себе волю снова окунуться в размышления о милой его сердцу девушке с интересным именем Агапея, что с древнегреческого языка на русский переводится весьма символично – «Любимая».

Не каждому человеку подходит его имя, и не каждый человек сам способен соответствовать ему. Как много мы встречаем черноволосых Светлан и совершенно добродушных и мягких Роз, хотя первому имени больше подходит быть блондинками, а вторые непременно должны быть с колючим и цепким характером. Сколько раз мы по жизни встречаем Людмил, которых большинство окружающих людей не жалует и не милует? А где все эти победители с именем Виктор, защитники людей по имени Александр, трусливо наблюдающие трагедию Донбасса исключительно на экране телевизора? Откуда только берутся кривоногие низкорослые Аполлоны с бурной растительностью на груди и спине? Как часто у нас на пути встречаются Владимиры, которые не только миром, собственной женой владеть как следует не умеют? А ещё часто, давая имена, родители даже не удосуживаются изучить историю их происхождения. Например, Клавдия – Хромая, или из рода Клавдиев. Неужели мама и папа так невзлюбили народившееся дитя, что сразу обрекли несчастную на жизнь, полную преодоления всяких кочек, буераков, оврагов и подножек? Возможно, конечно, что где-то они обнаружили ниточку родства, восходящую ещё к римскому роду древних патрициев. Но в это верится с трудом.

Родители Агапеи удачно подобрали имя дочери. Предназначенная быть всю жизнь любимой – это разве не то самое счастье, о котором мечтает любая женщина? Но если бы все люди шли по жизни как корабли, плывущие в соответствии с данным им именем… Хотя корабли тоже тонут, несмотря на самое непотопляемое название. Быть всегда любимой – это большая ответственность, требующая благодарной верности тому, кому ты позволила себя желать и кого возжелала сама, пустив под свой альков.

Сколько же можно хранить верность, если женщина ещё молода, а мужа уже нет на белом свете? И что делать, когда твоя судьба начертана твоим же именем – Любимая? Ты обязана быть любимой и не имеешь права сопротивляться самой прекрасной данности человеческого бытия, обрекая душу и тело иночеству, вечно закрытому от ликования человеческих радостей чёрной вуалью печальной скорби. Так жить нельзя.

Перебирая разные мысли в голове, Павел скоро уснул в надежде хотя бы сегодня увидеть во сне Агапею.

«А если не приснишься, то я скоро и сам к тебе приеду. Хорошая моя…» – последнее, что он подумал, уходя в полное забытьё.

* * *

Утро очередного дня поездки по городу в составе конвоя артёмовской комендатуры задалось привычно солнечным, что обещало жаркий зной, по обыкновению для второго месяца лета. Море было совершенно безветренным и никак не угрожало изнывающему от пекла городу даже намёком на дождик или хотя бы на прохладный бриз.

Ещё один день – и Пашка увидит Агапею. Пригласит её погулять по центру, где сохранился какой-то парк. Он будет с ней говорить на разные темы и даже попробует блеснуть афоризмами житейской мудрости от Артура Шопенгауэра. Говорят, что для порядочной женщины самый возбуждающий орган в мужчине – это его мозг. А с другой стороны, сам же великий философ сказал: «Любой ум останется незамеченным тем, кто сам его не имеет». Паше почему-то казалось, что Агапея не просто наделена удивительной природной красотой, но и незаурядными мыслительными способностями, которые легко прочитались в её глазах в тот миг, когда они встретились взглядами.

По заведённому порядку, команда Пашки стояла в ожидании колонны артёмовских комендачей, которые почему-то в этот день решили задержаться. Жара уже наступила, несмотря на утренние девять часов. Открылись маленькие магазинчики рядом с остановкой на перекрёстке широкого проспекта и большой улицы. Подземный переход был разрушен до основания, и пешеходы пробегали по проезжей части огромного перекрестия магистралей, рискуя попасть под иногда пролетающие военные машины. Хотелось пить, и Пашка, предупредив старшего группы ефрейтора Бологура, отправился в ближайший магазин, больше напоминающий ларёк с предбанником.

Не успел Павел подойти к двери и взяться за её ручку, как она распахнулась в его сторону, и на пороге он увидел… Агапею! Она предстала перед Пашкой в совершенно неожиданном для него белом в крупный голубой горошек сарафане. Чёрные волнистые волосы, распущенные до самого пояса, были скреплены простеньким синим ободком чуть выше лба. На маленьких мочках ушей аккуратно смотрелась пара серебряных серёжек с голубыми прозрачными камешками. Удивлённый взгляд на трогательном личике с еле заметным лёгким макияжем ввёл парня в окончательный ступор.

– Здраст-т-те, – чуть погодя, нашёлся Пашка. – Пропроходите, проходите сюда, девушка.

– Благодарю вас, – ответила она, и грустное подобие улыбки тенью промелькнуло на её лице.

– А это вы? – только и нашёл что сказать солдат.

– Здравствуйте, – смущённо ответила Агапея и наивным голоском спросила: – А это, значит, опять вы?

Павел ещё не до конца пришёл в себя от такой неожиданной встречи и ничего не мог произнести в ответ, как вдруг выпалил:

– Ага. Это, значит, мы. Пить очень захотелось. А вы тут, значит, живёте?

Неожиданно лицо девушки приобрело серьёзный, сосредоточенный вид, и она поспешила прочь, бросив на ходу:

– Извините, но я спешу, а вас друзья, кажется, ждут.

Она так быстро ушла, а Павел настолько оторопел, что на этом их случайная встреча и прервалась. А тут ещё пацаны начали кричать из «предбанника»:

– Где ты там, Пашка? Деньги-то у тебя. Давай уже к кассе шуруй…

* * *

– Чего лыбишься? – спросил Бологур, когда Костин вернулся с тремя баклажками воды в руках.

– Не поверишь, братка, я её сейчас встретил! – радостно отрапортовал Павел.

– Кого ты там встретил, чудик? Дембель, что ли?

– Дурак ты! Дембель мужского рода! Я её повстречал!

– Да кого ты там повстречал? Пачку баксов на тротуаре? Так давай делись!

– Там Агапея была!

– Какая такая Агапея? – пристал Васька.

Тут Павел понял, что прокололся, и решил пропетлять:

– Да тебе не понять. Это такая фантасмагория предстоящей удачи.

– Ты, брат, по ночам или спи, или бабу заведи. Иначе зряшный дроч руками тебя обязательно с катушек сведёт, – важно заметил Бологур и отобрал у Пашки две полуторки минералки.

День для Павла складывался совсем даже отлично. Теперь, когда он к ней придёт завтра, это уже не будет совсем неожиданностью. Скорее, можно будет представить случайной закономерностью, которая совсем не зря сводит их в разных местах. Конечно, она сначала удивится или заподозрит, что Пашка следит за ней, но это уже пустяки. Главное, что будет с чего начать разговор, а там уже всё пойдёт само собой. Лишь бы глупостей не наворотить чрезмерной спешкой. Например, нельзя даже пытаться лезть целоваться в первый же день. Нельзя рассказывать глупые или пошлые анекдоты, надо избегать разговоров про войну или армейские будни.

Во-первых, не очень скромно выпячивать брутальность бывалого вояки. Во-вторых, рядовой Павел Костин всё-таки военнослужащий пока ещё не совсем дружественной армии для Агапеи. В-третьих, хочется и самому как-то о мирном поговорить. Да хоть о её родном городе, который обязательно будут восстанавливать и создадут на этом месте настоящий курортный оазис. Девушки любят мечтать о достойном муже и крепкой семье, но это всё может быть ещё счастливее в сказочном городе, где тротуары обрамлены алыми розами, на набережной раскинулись тенистые каштаны, кусты сирени рассеивают благоуханный аромат в парках и на всех бульварах журчат и дарят горожанам свежесть фонтаны, фонтаны, фонтаны…

– Всё! Приехали! Всем из машины, – неожиданно громкий командный голос Бологура вывел Пашку из состояния рассеянного полусна.

– Чего ты орёшь над ухом? Такой сон мне обломал! – недовольно пробурчал Костин. – Чего там ещё? Новая могила?

– Похлеще будет. Сапёры работают. Под самый фундамент вон того дома «карандаш» от «Града» воткнулся по самые яйца.

– И не взорвался?

– Как видишь.

– А мы тут каким боком?

– Рядом нет больше военных. Рагнар попросил с оцеплением помочь сапёрам. Часа на два, не больше.

– Пленных надо из автобуса вывести. Не дай бог задохнутся.

– Скажи Чалому. Это его подопечные, – решил снять с себя ответственность Бологур.

Но Чалому подсказывать было излишним, тем более подходило время обеда, а тюремная баланда в огромном алюминиевом бачке имела свойство за два-три часа в душном салоне автобуса закисать. От такого харча почти каждый раз по пути из Мариуполя на зону колонне приходилось останавливаться, и не единожды. Понос – дело непредсказуемое, но избежать его наступления всё-таки можно. Например, есть не скисшую, а ещё вполне съедобную кашу. Команда Чалого за две-три недели сопровождения военнопленных уже свыклась с обыкновением добавлять к своим пайкам три-четыре банки армейской тушёнки и свежего хлеба для «подшефной» команды бывших украинских военных.

– А чего нам? Нам не жалко. Хоть и враги наши, но всё же люди. Да и мы не звери какие или фашисты, – приговаривал Серёга Алищанов, открывая штык-ножом банки и вываливая содержимое в бачок с кашей.

Пашке почему-то захотелось, чтобы Агапея, пусть совершенно случайно, оказалась здесь, и прямо сейчас. Вот бы она увидела, какие мы гуманные и не ведём себя как скоты нацистские. Она бы сразу прониклась к нему и ко всему русскому воинству большущим уважением и добротой. Вот какими глазами она бы посмотрела на Павла? Наверняка добрыми и ласковыми, а лучше – сразу влюблёнными…

– Опять ты в думах своих сидишь, братуха, – оторвал Пашку от облачных мечтаний голос Чалого, который тут же опустился на траву рядом. – Дома-то всё в порядке? Пишут или звонят? – добавил сержант, сделав правильное ударение в последнем слове на «я».

– Да всё у меня в порядке, Чалый. Просто думаю всякие думы. Почти мечтаю.

– О чём, если не секрет?

– Так, о мирной жизни, когда эта войнушка закончится. Будет же она – мирная жизнь-то? – закрутил вопросом Пашка и повернулся лицом к Чалому.

– Непременно будет. Вот только когда? Тут я тебе не оракул. Наперёд сказать не могу, но думаю, что долго ещё нам ждать. Допустим, что завтра наши парни где-нибудь на Крещатике или в Одессе поднимут триколор или Знамя Победы. Допустил?

– Ну, допустим, что да.

– И как ты себе представляешь дальше? Они к нам на шею бросятся или немного подождут, причепурятся, платья новые наденут и после кадриль с нами пойдут отплясывать? Ты сам-то веришь в эту ахунею?

– «Ахинею», хотел сказать?

– Нет, брат. Именно «ахунею»! Или, проще говоря, – х…ню. Потому что этого не будет, и очень долго нам с тобой ждать придётся, пока украинский народец нас снова своими родственниками посчитает. А если и посчитает, то очень дальними, как пятиюродных сестёр от четвероюродной тётки троюродного деда со стороны батькиной марухи, у которой дядька в Киеве бузиной на базаре торговал. Вот только попробуй не согласиться, пан философ. На фронте огонь затихнет, а в сердцах, наоборот, может ещё сильнее воспылать. Вот говорят, что месть – это блюдо, которое лучше подавать холодным, но в жизни всё наоборот. Не может народ спокойно смотреть на солдат, убивших мужчин этого народа и возлежащих под одеялами с их вдовами. И для украинского, и для российского народа такой сценарий неприемлем. Мы не парижские лягушатники, чтобы перед победителем задницу майонезом смазывать и под е…у подставлять. И наши бабы с обеих сторон никогда ножки перед оккупантом не раздвинут без расчёта за свой траур и безотцовщину осиротевших детишек. Вот, брат, такие дела у нас с тобой.

– А как же понимать такое философско-нравственное понятие, как «Любовь спасёт мир»?

– Во-первых, у Достоевского в «Идиоте» звучит «Мир спасёт красота». Во-вторых, даже если по-твоему, то какая любовь будет спасть и какой мир? Твоя любовь к Родине спасла мир? Нет. Она разрушила мир украинцев. А любовь украинцев к Украине спасла их мир от нашей неограниченной любви к России? Нет? Так что, Паша, это всё демагогия.

– А жить когда? Семью заводить, детишек рожать? Вот у тебя четверо детей…

– Взрослые уже, – поправил Чалый Пашку.

– А внуки есть?

– Нету пока. Не торопятся ни сын, ни дочки.

– А привыкли они жить для себя и не хотят обременяться. Я так думаю. Или я не прав?

– Согласен я с тобой. Только поделать ничего не могу. Ну не автоматом же мне их в загсы гнать?

– Знаешь, Чалый, – Павел приобнял товарища и продолжил очень доверительным тоном, тихо и размеренно, – я тебе первому расскажу. Знаю, что не будешь болтать. Я ведь правильно полагаю?

– Можешь верить без сомнений, – твёрдо ответил Чалый и протянул открытую ладонь для рукопожатия.

Пашка крепко стиснул руку седого солдата и, немного помолчав, начал говорить:

– Ты понимаешь, какая штука приключилась со мной, Чалый… – Пашка снял кепку с головы и вытер её внутренней стороной пот с лица. – Придумал я себе девушку… Ты не перебивай только, и я тебе всё расскажу по порядку. Тут надо всё с самого начала…

* * *

День уже давно перевалил на вторую половину. Солнце заметно сдвинулось к западу. Сапёры продолжали ковыряться возле неразорвавшегося реактивного снаряда. Пленных и конвой вконец разморило в душной тени бесхозного сада. Комендачи роты Рагнара периодически сменяли друг друга в оцеплении на углах улицы, хотя за всё время ожидания по ней не прошёлся ни один человек. Похоже, что в домах по всему переулку днём просто никого не было или вообще никто не жил.

– Да-а-а, брат, – протяжно сказал Чалый, когда Пашка закончил свой рассказ на том месте, где он случайно встретил Агапею утром. – Это, я тебе скажу, непростая история. Ты хоть сам-то понимаешь, что это такое? Это, братишка, любовь… И очень она с тобой не вовремя случилась, да и не в самую нужную сторону.

– Похоже, что именно так оно и есть. А что делать? Как быть? Ума не приложу никак…

– А тут ты по уму ничегошеньки и не решишь. У тебя сейчас гормоны мозги погоняют. Ни те ни другие сейчас тебе правильного решения не дадут. А решать только самому. Сначала тебе, а если уж не выйдет она из твоего сердца, тогда вместе с ней. Так что рано или поздно надо будет обязательно идти и говорить с объектом твоей страсти. Иначе понапрасну изведёшься и наделаешь дурных глупостей. Ты на службе в период войны, а солдат должен быть не только телом здоров, но и головой, и душой в полном порядке.

– А если душа болит?

Чалый с сочувствием глянул на Павла, прикурил, сделал три-четыре затяжки и ответил:

– Мысли здесь нужны трезвые, а для этого душу свою успокой. Теребить её долго нельзя. Значит, иди завтра же к ней и выложи всё. Как есть выложи. Но смотри ей в глаза обязательно. И за руку держи непременно. И только без лукавства в глазах говори. Если ты её действительно любишь, она это увидит. А уж коли не увидит, то тут одно из двух: или ты сам не до конца уверен в своих чувствах, или она пока тебя боится. Второе не страшно. Главное, чтобы она услышала твои слова, а память её сама отложит их на нужную полочку. Отложит и воспроизведёт позже, в самый нужный момент для вас обоих.

– Трудно будет убедить с ходу. Она ведь, наверное, нас личными врагами считает. Ты и сам только что говорил о мести…

– Так а ты чего хотел? Но ты уже готов и добивайся её расположения до тех пор, пока или точно не поймёшь, что это бесполезно, или она уступит. Когда, говоришь, муженька её «задвухсотили»?

– Так уже восемь дней как прошло. А чего?

Чалый вдруг откинулся назад, хлопнул себя по колену и вскрикнул:

– Дурья твоя голова! Отменяется завтра поход к зазнобе твоей.

– Ты же сам говорил, что… А как же?

– Завтра она и её свекровь будут девять дней справлять… Включайся, брат. Уразумел, что тебе точно не очень будут рады? На этом всё и закончится у тебя, Пашка. Перенеси увольнительный на пару дней.

– Вот я дурень-то! Точно бы завтра всё опошлил. Спасибо тебе, Чалый, что вразумил… Но я всё равно пойду туда и просто постою, со стороны на окна её посмотрю. Сил нет, брат, так хочу видеть её. А через неделю уже с цветами… Как думаешь?

– Это уж сам решай, коли душу рвёт. Но опять же помни и будь готов, что тебя встретит вдова, и вполне возможно, что она его любит до сих пор. Особенно это чувство углубляется после смерти близкого человека, даже если при жизни они жили как кот Васька и сучка Жучка. Женщинам свойственно самобичевание, будто именно она не уберегла мужа и будто именно ей теперь нести крест до конца жизни ради будущего прощения на небесах. Будь готов к этому, но и ждать конца положенного траура длинною в год или наступления сорока дней – не стоит, и ты сам должен в этом её убедить. Это ведь люди придумали себе глупые ритуалы, а потом удивляются, почему жизнь так несправедлива к ним. Живым надо жить. Жить и дышать полной грудью. И любить по полной, будто в последний раз. Что я тебе-то это растолковываю? Ты же войну прошёл! Сегодня не знаешь, где тебя завтра похоронят или не похоронят, а так просто, разорвёт на мелкие атомы – и нету Пашки Костина или Чалого с Серёгой Алищановым, – закончил седой солдат, когда рядом приземлился Танкист и взял без церемоний из пачки Чалого, лежащей на траве, парочку папирос.

– Я себе и Шкурному. Можно? – спросил Алищанов уже после того, как прикурил от своей зажигалки.

– Правильно я говорю, Серёга?

– Ты всегда правильно говоришь. А ты, Пашка, его больше слушай. Он тебя научит. Ох и научит… Только потом на себя не обижайся, – ответил Танкист и весело расхохотался беззубой полостью своей же шутке.

– Вот пришёл Серёга Алищанов и весь серьёзный разговор испохабил. Иди уже, противный. Заводи пленных в автобус. Похоже, что уезжают сапёры, – закончил Чалый, с трудом поднялся на отсиженные ноги и протянул руку Пашке, чтобы помочь ему подняться следом.

– Спасибо тебе, старый. Ты меня очень поддержал. Спокойнее стало на душе. Ей-богу!

Бойцы крепко обнялись и, подняв оружие с земли, двинулись к транспорту. Больше в этот день работы не было.

* * *

«Вот и последний день. Осталась одна ночь. Завтра я сразу после завтрака поеду на тот самый перекрёсток двух больших городских магистралей, найду дом, устроюсь где-нибудь на скамеечке и просто буду сидеть и высматривать. Выдавать себя нельзя. Чалый правильно напомнил о поминках и несвоевременности даже попыток знакомства. Ну и ладно. Просто я буду смотреть и любоваться её восхитительной фигуркой и волосами, когда она выйдет во двор или направится в магазин. Она же не может не выйти за покупками или просто за водой? Конечно, она обязательно выйдет. У них наверняка нет ещё ни газа, ни электричества. Значит, они готовят во дворе, у подъезда. Там наверняка стоит самодельная печка или буржуйка. Она непременно будет готовить. Это же поминки, которые собирают родню и друзей. Я обязательно её увижу…

Стоп! Какие друзья, какое застолье? Все его друзья должны быть или на том свете, или за решёткой, или в бегах. Да и какая готовка для родни, когда с продуктами у народа сейчас полный швах. Не до застолий, даже скорбных. Кто же будет собирать в такое время гостей, да ещё зная, как и за что погибли те двое? Да и вряд ли их тела выдали родственникам. По крайней мере, не так быстро. А с другой стороны, не солить же их?

И чего я за них переживаю? Главное, что завтра я точно увижу её, и очень надо будет постараться удержать себя и не подходить к ней. Так всё можно испортить раз и навсегда. Но я её увижу и буду смотреть за ней столько, сколько у меня будет возможности находиться рядом… Как хорошо, что осталось всего несколько часов, и как хорошо, что я видел её и даже чуточку поговорил. Какой же красивый у неё голос, какие красивые голубые глаза, какое чистое и нежное лицо…» – под сладостную мелодию убаюкивающих мыслей Пашка заснул глубоким сном, со счастливой улыбкой на безмятежном лице.

* * *

– Рота! Боевая тревога! Хватит дрочить втихую! Кончать будете на марше! – мощный и звонкий бас старшины тут же заглушил вой тревожной сирены.

– Быстро, пацаны! Получить оружие и надеть всё по самой боевой. Каски, бронежилеты не забудьте, – это уже раздавал команды Рагнар, всем на удивление оказавшийся в два часа ночи в расположении, хотя давно жил на съёмной квартире.

Народ вскакивал с нижних шконок, спрыгивал с верхних. Форма надевается молча, сосредоточенно и быстро. Прозвучала сигнализация оружейной комнаты. По мере продвижения очереди за автоматами бойцы завязывали шнурки на берцах, натягивали и укрепляли на себе бронежилеты или разгрузки, регулировали ремешки касок.

– Магазинов по шесть штук выдавай, старшина. Гранат эргэдэшных по три хватит, – командовал в коридорной суете Рагнар. – По ходу сбора ставлю боевую задачу. Замечено движение в глубине дальних цехов комбината. Нам необходимо шустренько оказаться внутри периметра, который уже оцепила Росгвардия. Бьём наповал всё, что шевелится. Пленных не брать. Похоже, ещё остались в глубине катакомб крысы недобитые. Задача ясна? – закончил капитан уже перед построенными в две шеренги бойцами группы быстрого реагирования.

– Так точно! – хором ответили уже совершенно бодрые солдаты.

Шестью легковыми машинами резко въехали в периметр уже через двадцать пять минут. Этого было вполне достаточно, чтобы доехать от санатория до главной проходной.

Старший оцепления в звании старшего лейтенанта по-деловому, ясно и чётко обрисовал ситуацию Рагнару:

– Движение заметили со стороны склада вторичного сырья. Часовой уверен, что его тепловизор не подвёл. Человека три или четыре. Трудно сказать точно, но мне было бы сложно справиться, да и без боевого опыта мы. Только неделя, как приехали. Нет обстрелянных бойцов вообще.

– Ясно, лейтенант. Слушай меня внимательно. Всех своих бодрствующих и отдыхающих на позиции выведи и прикажи открывать огонь при любом шевелении. Расставь не только на постах, но и между ними. Закрой все возможные бреши. Но! Открывать огонь только тогда, когда мы уже закончим свою работу внутри периметра. Не хочется нам от своих подыхать. Держи краба, – закончил Рагнар и пожал протянутую в ответ руку офицера-росгвардейца.

Потом он присмотрелся к своим парням и выдвинул новую вводную:

– Первое отделение за мной, второе – вправо, третье – влево. Идём как пантеры в сторону большой груды металлолома, что за большим таким цехом. Это главный литейный. Оттуда они, с…ки, вылезли. Я ещё по майской зачистке догадался, что там кто-то мог по-любому остаться. Связь по рации. Эфир не засорять и отвечать только на мои вызовы. Самим сигналить по самой крайней необходимости. Вперёд, пацаны!

Полнолуния уже не было, но «кусок сыра» на небе висел ещё вполне себе изрядный, чтобы ночь не казалась слишком тёмной и непроглядной. Это было и хорошо, и плохо. Первое, потому что ты видишь противника. Второе, потому что противник видит тебя. Но выбирать на войне не приходится. Тут хоть и побережье южного моря, но всё же это развалины крупного металлургического комплекса, и размер его сопоставим с размерами приличного города, где когда-то даже автобусы ходили между цехами. Любой штурмовик знает, что в развалинах партизанить весьма удобно. Намного лучше, чем в полях между лесополосами.

– Думаю, что они хотят в город вырваться и постараться среди руин затеряться. Если к морю пойдут, то там им уже не уйти. Всё побережье как на ладони. Потопят, как котят, – рассуждал вслух Рагнар, пытаясь что-нибудь разглядеть в тепловизор.

– Что видишь, командир? – спросил полушёпотом Пашка. – И как ты вообще в этот аппарат можешь что-то разглядеть? Сплошь пятна инфракрасные расплываются. Лучше бы прибор ночного видения взяли. Он надёжнее.

Рагнар молча снял с шеи бинокль в корпусе и протянул Пашке:

– На, смотри на здоровье. Это ночной бинокль.

Пашка раскрыл корпус. Вынул аппарат и принялся настраивать, приложив его к переносице.

– Чего видишь, рядовой Костин?

– Пока ничего.

– А ты глянь-ка, дружок, чуток правее, на пять минут сдвинь. Там огромная труба вдоль стены упёрлась в грунт. Ну? Поймал фокус?

– Сейчас. Сейчас… Точно! Есть там шевеление. Да! Точно! И это не кошка или собака. Это человек, и не один.

– Вот и я тебе говорю, а ты тепловизор хаешь. Если бы не он, то ты бы так ничего и не увидел. Дай-ка рацию… Бологур, Саенко, ответьте первому.

Ответил Саенко:

– Слушаю, командир. Куда двигать?

– Никуда не двигай. Займи оборону в сторону литейного и жди, когда на тебя людишки побегут. А там сам знаешь, что делать. Бологур, ответь.

– Тут, командир, – почти прошептал Васька.

– Ты чего шёпотом?

– Они рядом. Метров сорок или даже меньше. Притаились.

– А чего раньше молчал?

– Вы же сами сказали, чтобы не звонили вам первыми.

– Ладно. Молодец. Гранаты приготовьте. Штук пять. И по моей команде забросайте их. Докинешь?

– Так точно. Постараемся.

– Уж постарайся, Васёк.

– Есть…

Своим бойцам Рагнар приказал приготовиться к штурму и развернуться в цепь.

– А покуда сидите тут и ждите моей команды. Пашка, пулемёт выставь на бруствер слева. Будешь поливать этих пид…ов, пока мы цепью будем идти. Смотри, нас не задень.

* * *

Бологур со своими бойцами не подвёл. Одна за другой пять гранат легли в ближнем круге предполагаемой позиции «азовцев». Послышалась площадная брань, почти звериный рёв, переходящий в стоны, вопли и настоящий вой подбитой собаки.

– Вперёд! – скомандовал Рагнар и, вскинув свой короткоствольник, первым открыл огонь в сторону упавших гранат.

Пашка не заставил себя ждать и, пока цепь Рагнара дошла до места, успел выпустить ленту на две сотни патронов.

В сторону группы Саенко уже никто не побежал. Четверо теперь уже бывших бойцов «Азова» лежали почти в одном месте с раскинутыми руками и ногами, свернувшиеся в положение эмбриона или уткнувшиеся лицами в землю, с раскуроченными спинами. Рядом лежала дохлая овчарка с ошейником. По-разному застаёт смерть на войне, и не всегда красиво. Кровотечение из тел какое-то время ещё продолжалось, смешиваясь с пылью на бетоне. Вскоре закончилось и это.

– Оружие и документы собрать. Остальное гвардейцы доделают. Всем спасибо за работу. Пошли, парни, – устало произнёс Рагнар и сообщил по рации за периметр, что можно расслабиться и поставить оружие на предохранители.

– Быстро вы, товарищ капитан. Как в цирке! – восхищённо встретил группу Рагнара старший лейтенант Росгвардии.

– Учитесь. Мы каждый раз не сможем вас выручать. Ну, давай ещё раз краба, лейтенант, и заканчивай там с этим хламом уже без нас.

Солнце тонкой ниточкой на дальнем горизонте морской глади пыталось сообщить о скором наступлении нового дня, когда бойцы с шумом ввалились в казарму, снимая на ходу оружие, разгрузки и сбрасывая каски прямо под кровати.

– Костин, – обратился Рагнар к Паше, когда тот уже сдал оружие и направлялся к рукомойникам, – может, ты выспишься до обеда после такой ночи, а в увольнение завтра сходишь?

– Не, командир, я и так уже заждался. Мне надо именно сегодня. Позарез, – ответил Пашка, проведя ладонью у горла, и, набросив полотенце на плечо, исчез из виду.

– У него баба, что ли, появилась? – спросил Рагнар старшину.

– Мне-то откудова это знать? Я ему не мамка и не нянька. Ты командир, ты и должен знать, как отец родной! – громко засмеялся в ответ Петрович, привычно потрясывая пузом-бочкой.

– Точно подружку завёл, а старшему товарищу ни слова, – вслух обиженным тоном произнёс командир роты, зашёл в кабинет и закрыл за собой дверь.

* * *

Это оказался обычный девятиэтажный дом на множество подъездов, какие в разных городах называли то «пароход», то «китайская стена». В доме напротив у каждого подъезда были разложены небольшие поленницы возле импровизированных печей для приготовления пищи. Где-то кое-кто уже караулил свою кастрюлю или сковородку с будущим завтраком. Время было не совсем ранним, но и до обеда уж точно далековато.

Рядом справа громоздился ещё один дом со следами недавних боёв. Два самых верхних этажа угловых квартир правого крайнего подъезда не имели боковых стеновых плит, видимо снесённых артиллерийским снарядом. Если бы в тот момент там были люди, то вряд ли они выжили. Изнутри квартиры почернели от гари и копоти.

Паша сразу узнал это место и отметил, что в некоторых оконных проёмах уже вставлены свежие, совершенно белые пластиковые пакеты, а аккуратно сложенные во дворе старые оконные рамы говорили об организованной новыми властями работе по срочному ремонту более-менее сохранившихся строений.

«Чёрт возьми! Это же дом, где мы в подвале людей нашли!» – с неподдельной радостью сказал себе мысленно Павел.

Дети по двору не бегали, хотя их было тут немало, и кучковались они в основном возле мамок, занимавшихся стряпнёй у костра или стиркой в тазиках прямо во дворе.

Солдат отдавал себе отчёт, что в форме при шевронах обязательно привлечёт к себе внимание, поэтому, быстро пройдя вдоль всего дома, перешёл на другую его сторону и устроился в некотором отдалении на скамейке у тротуара. Подъездов теперь видно не было, но зато хорошо просматривалась дорожка к единственному магазину-ларьку, у которого Павел случайно встретил Агапею накануне.

И ему снова повезло. Уже через час из-за угла дома вышла она. В том же чёрном платье и с траурной косынкой на голове – такая, какой он видел её впервые в комендатуре. Внешний вид Агапеи сразу напомнил Павлу, что девушка с матерью наверняка проводят поминки по погибшему мужу.

«Подходить нельзя. Увидел издалека, душу успокоил – и вали к себе в казарму. На море лучше смотри. Хоть и мелкое, зато горизонт далёкий. Это тебя и уравновесит, и мозг дырявить перестанет. Дай девчонке после смерти мужа отойти. Пусть бы в себя пришла. Чего ты лезешь со своей любовью? Мало ли что у тебя в душе зудит? Это у тебя в штанах что-то свербит и допекает… Возьми ты себя в руки, парень! Не подходи ближе ста метров… Не показывайся ей на глаза… Сделай вид, что это не ты… Хорошо, пусть это ты, но тебе до того нет дела… Просто ты шёл себе, как все идут куда-то… Ты сделай вид, что не узнал, и пройди, сделав морду лопатой… Но что же ты делаешь, идиот?! Вот она тебя и увидела. Вот и остановилась… Блин! Что делать?!» – Пашка уже понял, что все его мысли закрутились в общей воронке и начали сумбурно толкаться между собой, чтобы проскочить первыми в узкий проход из того самого безвыходного положения…

Он не успел даже подойти, как она почти спонтанно повернула голову в его сторону. Снова ступор, но если проходить мимо, то будет выглядеть как растерянная трусость.

– Извините, пожалуйста, – дрожащим голосом Павел обратился к девушке. – Вы только не подумайте плохого, но я уже подошёл к вам и просто хочу…

Она смотрела так, будто решилась продырявить его взглядом. Он сделал усилие и продолжил:

– Вы меня, пожалуйста, не пытайтесь пронзить строгими глазками. Я к вам с добром пришёл.

– Вы?! Вы пришли ко мне?! – чуть ли не возмущённо переспросила Агапея солдата, сделала паузу и с насмешкой продолжила: – И вас не смущает, что я вдова убитого вами человека?

– Нет, я просто хочу у вас спросить. Вы в первом подъезде живёте?

– Да. А вы уже выследили? – бросила в ответ Агапея.

– Никак нет. У меня ещё вопрос.

– Спрашивайте, только быстро. Я спешу.

– Вы были в подвале этого дома в конце марта? К вам не приходили наши солдаты тогда ночью?

Агапея внимательно посмотрела и неожиданно сменила нотки возмущения, строгости и недоумения на простую добрую улыбку.

– Я там была. Я туда и привела солдат. А вы откуда знаете про это? – уже предвидя ответ, спросила Агапея.

– Один из тех двоих был я.

Наступила неловкая пауза, которую прервала сама девушка.

– Вот это встреча! – радостно воскликнула Агапея. – Только я вас никого бы не узнала. Вы ведь в балаклавах были, и ночь стояла.

– Меня, между прочим, Павлом зовут, – представился Пашка и протянул ей руку.

Она протянула в ответ свою.

– Значит, судьба? – весело спросила она. – Бывает же такое…

– Я вас тоже не узнал бы. Вы, извините, вся чумазая и под капюшоном сидели. Да и себя никак не назвали.

Тут девушка спохватилась и остановила речь Павла, дотронувшись до его локтя:

– Вы, Паша, не обижайтесь, но у меня сегодня поминки по бывшему мужу. Там дома меня мама, то есть свекровь ждёт. Нельзя мне сегодня никак.

– Я уже понял. – Он хотел что-то ещё спросить, но она быстро повернулась и забежала через открытую дверь в магазинчик.

– Что, парень, не дала тебе девка? – раздался грубоватый хриплый баритон за спиной.

– Чего-о-о? – врастяжку спросил Павел и с угрожающим видом обернулся лицом к наглому непрошеному собеседнику…

* * *

– Андрюха! Ты?! – Павел мигом бросился обнимать солдата, стоявшего за спиной.

– Узнал меня, братишка?! – радостно ответил мужчина лет сорока в потёртой «цифре» и с медалью «За отвагу» над левым нагрудным кармашком. Он тут же принял Пашку в дружеские объятья.

Андрей Гуров вместе служил с Костиным в комендантском полку до начала спецоперации. Дружили года полтора, а потом роту Гура определили на Авдеевку, и пути-дорожки братьев разошлись…

– Как ты? Где? Ранен был? – сходу начал расспрашивать Пашка, продолжая обнимать и похлопывать однополчанина по рукам и плечам.

– Да тут я. К Рагнару в роту перевели после ранения. Наших-то с гулькин х…й осталось после двух штурмов. Сказали, что хватит дурьей башкой рисковать. Вот так, братишка.

– А чего ты тут-то? Шёл бы к нам сразу.

– Это я успею до вечера. Меня пацаны подбросили и сказали ваш адресок. Я тут решил чутка махнуть, но смотрю, как ты на эту деваху, как крейсер, прёшь… Твоя, что ли?

В это время из магазина вышла Агапея и, бросив короткий взгляд на бурно радовавшихся солдат, замедлила шаг.

– Брат, погоди секунду! Я сейчас провожу её, и мы вместе махнём по стопарику и до хаты поедем, – сказал Пашка, крепко пожимая руку Гура.

– Ладно уж! Подожду…

Павел, счастливо улыбаясь, догнал девушку, обнял её нежно за плечи и, ещё сильно волнуясь, выпалил:

– Я ничего плохого вам не желаю и про поминки всё понимаю. Вы можете думать обо мне что угодно. Я вас судить не могу, но запомните на будущее, что ни обижать, ни унижать вас и в мыслях у меня не было. Вы мне понравились, если не сказать больше. А то, что мужа вашего убили, так на то и война… Тебе, девонька моя, жить надо. И мне жить надо. Сама же сказала, что это судьба. Твоя и моя. Всё я тебе сказал. Приеду через неделю, если ещё жив буду. Приеду, и поговорим…

Он приподнял её за плечики и коротко коснулся её щеки губами. Девушка стояла ошеломлённая, с широко распахнутыми голубыми глазами, в которых вдруг появились слезинки растерянности…

– Вы с ума сошли, – только и сказала она тихо сдавленным голоском, резко повернулась и убежала, подбирая смуглыми ножками спадающие на быстром ходу босоножки.

Он не мог видеть, как Агапея, убегающая прочь, улыбнулась сквозь слёзы.

«Вот глупая деваха! Не споткнулась бы!» – подумал ей вслед Пашка и ещё разок полюбовался стройностью смуглых ножек убегающей девушки в чёрном платьице.

* * *

Утренний подъём проводил лично капитан Рагнар. Пашка с наслаждением потянулся, закинув обе руки далеко за голову, как вдруг увидел рядом с собой неспокойное лицо командира.

– Доброго утречка, товарищ капитан!

– Ну-ну… Вставай, умывайся и ко мне в кабинет. Разговор будет, – сказал ротный и вышел из кубрика.

Пашка всё ещё сидел на втором ярусе с обескураженным лицом, когда к нему подошёл Андрей Гуров.

– Чего он хотел-то? – спросил Гур, разминая сигарету. – Мы вчера подшофе ночью вернулись, но никто нас не видел, кроме дневального. Может, стуканул кто? Айда подышим в курилку, потом зубы чистить.

– Погоди ты. За это Денис меня тягать не станет. Чего-то случилось, однако. Ты давай без меня пока. Я позже подтянусь, – ответил Пашка и наконец спрыгнул на пол с койки.

Рагнар стоял лицом к окну, когда Пашка без стука вошёл в кабинет.

– Товарищ капитан, рядовой Костин…

– Садись, – прервал солдата командир и повернулся к вошедшему бойцу. – Разговор к тебе имеется, парень. Курить будешь?

– Так я же это… Не курю я, товарищ капитан.

– Да-да, я знаю. Ты не куришь, – откашлялся Рагнар и, приняв официальный, строгий вид, поправив кобуру на офицерском ремне, вытянул руки по швам и выдал: – Гвардии рядовой Костин, от лица командования роты выражаю, – капитан с трудом проглотил ком, ставший поперёк горла, – соболезнование в связи с кончиной вашего отца… Держись, парень…

В комнате повисла тишина. Нарушало её только отчаянное жужжание попавшей между створок окна мухи. Так прошло несколько мгновений, когда Пашка тихим хриплым голосом спросил:

– Почему мне на телефон никто не позвонил? Там же сестра есть. У неё мой номер, и она всегда…

– Она мне позвонила, потому что боялась, что ты где-нибудь в бою или с оружием на позиции. Ты её пойми и не ругай сильно. Она об этом тоже просила, – постарался оправдать родственницу бойца командир.

– Что прикажешь делать, Денис? – вдруг по имени обратился Пашка к Рагнару.

– Документы на отпуск по семейным я тебе выпишу сам. Сам же довезу до пограничного перехода в Новоазовске. Денег дадим и десять дней на туда-сюда. Брат, извини, но на дольше не могу отпустить.

– И на этом спасибо. Могу собираться?

– Да ты хоть позавтракай. Голодного в дорогу не отпущу.

Через час они выехали. Пока выбирались из города, молчали. Пашка был замкнут в себе и сидел, уставившись в точку сквозь лобовое стекло, ничего не видя вокруг. Так они подъехали к перекрёстку, у которого вчера он впервые дотронулся до Агапеи и даже сказал, глядя ей в глаза, какие-то слова. Сейчас Пашка не вспомнил об этом, как и не мог видеть, что на пешеходном переходе в группе народа буквально в полушаге от капота командирской «Нивы» прошла она, гордо смотревшая вперёд, с высоко поднятой головкой. Лишь на пару секунд у самой машины она внезапно посмотрела на пассажира и водителя, брови её вздёрнулись, но она мгновенно восстановила невозмутимость на лице и прошла мимо. Так у них случилась очередная встреча, о которой Пашка узнает лишь гораздо позже, а для Агапеи она представится роковым знаком настораживающей, пугающей её неизвестности. Девушке показалось тогда, что Пашка в машине выглядел очень странно, если не сказать, слишком печально. Агапея перешла дорогу, повернулась и тревожным взглядом долго провожала автомобиль, пока он наконец совсем не исчез из виду.