Читать книгу Всесожжение - Цезарий Збешховский - Страница 9

Я не могу проснуться. Расклеиваю веки пальцами, атавистически выпучиваю глаз, но ничего не помогает. Я не могу проснуться, потому что восьмидесятипроцентный сумрак является продуктом программного обеспечения колыбели.

Канцер Тета понемногу отпускает, наверное, дошло до серьёзного перенапряжения. Меня мучает похмелье-гигант, сопровождаемое тихим пощёлкиванием у основания черепа. Небытие длилось так кошмарно мало, что мысль о том, что всё исчезает, появилась только после пробуждения, уже как воспоминание. После стольких смертей я должен был к этому привыкнуть, но скачки уничтожают равновесие и чувство времени. Я сижу зажатый в машине, а уже через мгновение бьюсь о стены и синтетическую мебель, которая неуклюже пытается уйти с моего пути. Надя, мать твою, выпусти меня из этой комнаты! Я не буду лежать в кровати, разве что ты свяжешь меня. Открой эти сраные двери!

Но интендант знает лучше и не слушает приказов сумасшедшего. Автономные ИИ оценивают ситуацию независимо от нашего желания, и только благодаря этому мы всё ещё живы. Из-за моего крика увеличивается широта однополосной трансмиссии. Синет ІІ отрезан, о Вересковых пустошах не может быть и речи, инфор Замка на всякий случай ослепили. Я должен полагаться только на то, что подбрасывает мне внутренний экран, – всё бледное и тонированное, софт в цветах сепии, чтобы я случайно не перенервничал.

Взгляд на комнату детей: с ними ничего не произошло, они под опекой врачей и постепенно выходят из состояния шока, играя кусочками масы. Иан чертит в воздухе сложные узоры, которые потом наполняет яркими клочками материи. Эмиля отдаёт короткие команды, придавая ей цвет, соединяя между собой детали большого строения. Надя информирует, что они получили сеанс двенадцатичасового терапевтического сна и гипноза. Она выровняла им уровень гормонов и постоянно контролирует волны мозга. Они немного видели, а значит в течение нескольких недель должны забыть о нападении.

Я ранен. В меня вошли два снаряда калибра 5,56, попали в спину и в плечо, но, к счастью, не тронули детей. Врачи вытащили пули во время операции и вживили модифицированные клетки биопластыря. Заживление подходит к концу, я лапаю грудную клетку, поросшую бандажом. Не чувствую боли и даже не помню, когда меня ранили.

Атака произошла почти пятьдесят часов назад – вынужден верить интенданту на слово. Надя не хочет отвечать на все вопросы, особенно касающиеся пассажиров «майбаха». Меняет тему с аляповатым изяществом ИИ: Луиза не получила серьёзных повреждений в системах управления, за неё можно быть спокойным. Аварию привода ликвидировали еще вчера, люди с VoidWorks заменили ей сорок семь процентов тела (Надя притащила в Замок самых лучших). Сейчас над ней работают инженеры-пластики. Лу просит, чтобы я не смотрел на её искорёженное лицо. Один из снарядов полностью оторвал ей нос, другой вырвал фрагмент нижней челюсти.

Интендант механически перечисляет, кто выжил после нападения в Сулиме: Макс Вернер, Леон Грейвс, Феликс Маркез и водитель Юрий Кадмов. Оказывается, атаку пережил также один из спецназовцев (парень, который бросал гранаты) и двое охранников, которые согласно инструкции остались в последнем, протараненном грузовиком автомобиле. Все трое получили сильные повреждения и были спасены с большим трудом, но с помощью трансплантации их удалось подлатать.

После некоторых колебаний ИИ добавляет, что спасательный отдел нашёл на обочине дороги исправную колыбель отца, которая начала манёвр маскировки. Она попала в реинкарнатор и ждёт моего решения, в какое тело может быть имплементирована. Выбрано две оболочки из криогенных камер. Врачи также принимают во внимание тело Журавля, которое ещё не было заморожено. Нужно дождаться полной диагностики.

– Журавль пережил перестрелку? – спрашиваю я удивлённо.

– Был транспортирован в Замок вместе с теми, кого спасли.

– Скажи, что с Антоном, Юки и остальными пассажирами «майбаха». Я хочу это услышать.

– Мертвы, – Надя приглушает голос. – Мне жаль, Францишек.

– А колыбель Антона?

– Лопнула из-за взрыва. Найденные останки доставлены в лабораторию С. Я уже дала распоряжения подготовить похоронную церемонию.

– Можешь сейчас меня выпустить.

На этот раз она не противится, цифровым или женским чутьём улавливает изменения в моём голосе (проверяет ЭЭГ, температуру тела, химический состав пота и крови). Двери металлически щёлкают, и я уже снаружи.

Я вижу погруженный в сумрак коридор замковых подземелий. Хороший проектант стилизовал его когда-то под строгий подвал. Он давно мёртв, этот худенький гей с бородкой в форме лобковых волос, а мы всё ещё ходим по цементному полу, пялясь на лампы накаливания в проволочных плафонах и заляпанные краской кабели, прикреплённые к стенам резиновыми держаками. Сдержанная красота декаданса, в которой можно видеть сопротивление пластиковому миру. Андеграундный манифест. Жаль, что с потолка не капает на голову грязная вода.

Я думаю об этом вместо того, чтобы переживать горькие эмоции. Как всегда, ничего не чувствую, бесповоротно потеряв кого-то действительно важного. Как тогда, когда, наблюдая за людьми, присланными за большим транспортёром с личными мелочами, я осознал, что мать уже не вернётся. Как тогда, когда стоял на крыше небоскрёба и смотрел на разломанный, но всё ещё пульсирующий светом неон кока-колы, в который попали обломки моего дельтаплана, уже после катапультирования. Где-то внизу лежала кабина с раздавленным телом Пат, а я думал о глупостях, о последней сцене из старого фильма. У меня в голове была огромная ванильная дыра, а на лице – идиотская улыбка. Я даже не ругался. Просто стоял. Пустота в голове разрасталась и тогда, когда ненавистный Ронштайн объяснил мне, что произошло в год Зеро, а я каким-то чудом понял эту абстракцию. В такие минуты я превращаюсь в снеговика.

Я не обращаю внимания на служащих, которые наперегонки со мной здороваются. По широкой дуге обхожу уборочные машины и патрули Стражи. Дежурному врачу, который бежит за мной в голубом халате, говорю, чтобы отвязался. Несколько этажей вверх и за поворотом, на уровне «ноль» встречаю Марину. Мы смотрим друг на друга, как две статуи, сумрак, кажется, слабеет, а воздух теплеет. Моя младшая сестра разминулась со мной из-за реинкарнации ещё больше, чем отец или Антон. Телу отца было девятнадцать, телу Антона не было тридцати, зато Марина под страхом очередной смерти тянет в старых оболочках так долго, как может, и сейчас выглядит на восемьдесят. Коротко подстриженные седые волосы перевязывает лентой в красный горошек, одета в чёрное платье из строгого материала. Возраст прижал её к земле, у неё трясутся руки.

Я подбегаю и крепко обнимаю её, рискуя поломать ослабленные кости, потому что это тело имеет генетический дефект, прогрессирующий остеопороз. Я целую её в щёку, надеясь хоть как-то заполнить дыру в груди. Могла бы быть моей бабкой, моя младшая сестра… Она дышит с трудом, но кажется счастлива.

– Рада тебя видеть, Францишек, – говорит слабым голосом, но в глазах вижу знакомые мне искорки. – Я очень за вас переживала, когда Надя выслала спасательный отряд.

– У нас иммунитет на смерть. Антону просто не повезло. Та ракета даже не ему предназначалась.

– Я знаю. Я смотрела всё много раз и знаю на память каждую подробность битвы, – она осторожно берёт меня под руку. – Быть может, пришло его время.

– Неизбежность случайного мира. Мы говорили об этом много раз.

– Я хочу показать тебе его колыбель. Тебе нужно кое-что увидеть, прежде чем мы положим её в гроб. Церемония запланирована на завтра, на четырнадцать часов. Так что если ты не имеешь ничего против…

– Думаю, вдвоём справимся.

В голове пересыпаются осколки чёрного стекла. Из них рождаются картинки, которые я не могу до конца идентифицировать, словно настоящее время и прошлое только сейчас пытаются занять свои места. Всего двое суток перерыва, программа не выключила меня полностью – от самой только мысли о полной реинкарнации у меня волосы встают дыбом. В какой-то степени я не удивляюсь, что Марина предпочитает сносить неприятности старости, чем сокращать цикл и использовать новые оболочки. Мы плетёмся по цветному коридору к лаборатории С. Сестра прихрамывает, а я почти слеп. Кто тут кого ведёт?

По дороге поворачиваем в сторону комнаты игрушек. Дети отрываются от многоэтажной сложной конструкции с высокими башнями и бегут ко мне, издавая крики. «Папа, где ты был?» «Ты болел?» «Поиграешь с нами?» Меня засыпают рассказами, а я пробую всё запомнить, чтобы потом не расстроить их. Стараюсь отвечать на вопросы. Я объясняю, что должен идти с Мариной – надо решить одно очень важное дело – и что сейчас к ним вернусь. Эмиля крепко обнимает мою ногу, прижимается изо всех сил. Иан, как всегда, стоит немного в стороне. Я глажу его по коротко стриженой голове. Дети – это лучшее, что осталось от Пат и моего генофонда. Ронштайн преступил черту вежливости, когда в последний раз назвал их загробниками (его аватар сильно пострадал от этого). Я машу им на прощание.

Спустя мгновение я толкаю инвалидную коляску, которую мне подсунули врачи. Отсталый видок, конечно, потому что Марина не выносит управления электроприводом через инфор. Мы медленно катимся в научное крыло Замка, отдалённое от центра на какой-то километр. Я смотрю на картины, украшающие бетонные стены, в этой части коридора висят пиеты corpusculum и английские пиеты. Некоторые из них насчитывают пятьсот-шестьсот лет. Ощущение абсурда и пустоты усиливается с каждым шагом. Марина молчит, глядя на узкие щели окон, в которых голубеет небо.

Страж вытягивается, как струна, открывая ворота блока С, а шеф медперсонала, доктор Самюэльсон (досье на внутреннем экране) указывает путь к лаборатории и вынимает из морозильника ковчег. В такой же ёмкости на пересадку ожидает мозг отца, но ковчег Антона не подсоединён из-за повреждения колыбели. Самюэльсон специальной клешнёй вытягивает потрескавшийся предмет и кладёт на стерильный стол под огромным куполом ламп. Большая серебристая фасолина, развалившаяся пополам, в которой нет жизни, не осталось ни малейшего клочка серой субстанции. Доктор по поручению Марины светит на внутреннюю сторону оболочки.

Я моргаю, стараясь отогнать остатки сна, всматриваюсь в блестящую линию вспомогательных систем и уложенных один за другим по спирали наноокончаний, принимающих внешние импульсы и передающие импульсы в тело. Сложная техника. Сложнее, чем космические корабли (разве что за исключением туннельщиков), но я уже видел внутренности колыбели в исследовательском институте «ЭЭ» и до сих пор не замечаю здесь ничего необычного.

– Пожалуйста, покажи ему полосы, – отзывается Марина.

– Это где-то здесь, – Самюэльсон указывает на область заднего мозга. – Присмотритесь к световым рефлексам.

На гладкой поверхности оболочки я вижу несколько тонких жилок, которые отражают свет оранжевым и красным. Полосы имеют правильную форму, напоминают шестиугольную звезду, причём один луч немного больше остальных. Система кажется знакомой и по непонятным причинам пробуждает тревогу. Я вопросительно смотрю на сестру, у которой было время собрать данные, но Марина явно устала. Она благодарит доктора за уделённое время и просит, чтобы я отвёл её в комнату. Потом ловко сгружает через инфор мне все данные исследований со своими выводами.

Судя по описанию, внутри колыбели Антона найден след слота, выполненного из гелевого сплава, что подтвердил физико-химический анализ. К тому же не сохранилось ни одного фрагмента мозговой субстанции, даже вокруг нанотрубок, которые остались нетронутыми. Одним материалом, напоминающим биомассу, был сплав, используемый при производстве синтетических мозгов Death Angel, симулирующий человеческие мыслительные процессы. Модели из гелевого сплава также изготавливает VoidWorks, хотя они не дошли до массового производства – вместо этого работают над прототипами, подброшенными проектантами «ЭЭ». Результаты исследования настолько удивительны, что я не могу промолвить ни слова.

Я дохожу до выводов Марины. Собранные данные указывают на отсутствие мозговой массы в колыбели Антона.

Вместо белка она содержала модель мозга, выполненную из гелевого сплава, то есть во время очередной реинкарнации кто-то подменил контейнер на фальшивый или же это целенаправленно сделало само заинтересованное лицо (например, решив утаить от семьи злокачественное новообразование в мозгу). Марина специально указала на качество гипотетической копии, на её полную совместимость с воспоминаниями Антона, как и точную передачу всех деталей характера. По её мнению, в периоды после реинкарнации (как и в другие моменты) Антон не демонстрировал эмоциональных отклонений или нетипичного поведения, которое противоречило бы образцу, сохранённому верификационными процессами ИИ. Он правильно называл пароли и идентификационные коды, по статистическим данным Нади соответствие составляло девяносто восемь процентов.

Я всё читаю и читаю, возвращаюсь к отдельным формулировкам, но научный жаргон не может укрыть одной мысли – Антон умер. Мой брат умер много лет назад.

Истинная паранойя.

У меня лицо перекашивается от нервных гримас, а изо рта вырываются ругательства – пустота внутри испарилась бесследно. Сука! Марина, и зачем мы пошли исследовать эту колыбель?! Может, Антон на самом деле болел и просто скопировал себя в какой-то момент, приказав доверенному лицо подменить контейнер? Может, этим кем-то была Надя или – ещё лучше – отец? К чему мне это знать?!

Сейчас мы должны провести следствие, чтобы исключить деятельность враждебных сил, и должны спросить отца, замешан ли он в этом, отправить его на дистанционный полиграф. В голове роятся мысли о промышленном шпионаже и сговоре, который привёл к идеально спланированному нападению в Сулиме. У меня сотня идей, кто может быть автором этого дерьма, прямо чемпионат мира по гаданию. Но в конце я чувствую что-то наподобие облегчения. Сожаление растворяется в сомнениях.

Мы не знаем, кого завтра похороним, неизвестно даже, не вложим ли мы в гроб кусок колыбели, являющийся единственным доказательством обмана. Может, Антон жив..?

Нужно как можно быстрее переговорить с отцом.

Я прошу Надю просветить его контейнер, хочу удостовериться, что мы не наткнёмся на очередную загадку. ИИ противится исследованию, запрашивает авторизацию второго уполномоченного лица, Марина подтверждает мой приказ. Надеется, что это не навредит. Я тоже надеюсь. Надя должна только проверить, находится ли внутри мозг, нет необходимости достоверно его анализировать, не нужно сравнивать параметры с образцом, который зафиксирован в памяти. Речь идёт лишь о присутствии человеческого органа в контейнере.

Я чувствую себя странно, выдавая такие приказы, как предатель. Вижу, как сестра вытирает глаза платочком. Мы не готовы столкнуться с правдой, но не видим иного выхода.

Мы не можем позволить, чтобы кто-то уничтожил нашу семью изнутри.