Читать книгу Бог Солнца - Чарли Хольмберг - Страница 5

«Глаза словно перламутр», – эта мысль первой пробилась сквозь изумление. Глаза мужчины действительно походили на перламутр – внутреннюю часть раковины, куда попадает и отражается свет, – молочно-белый, переливающийся всеми цветами радуги и согретый легким оттенком золота. Радужки окаймляло более темное кольцо, напоминавшее внешнюю оболочку раковины. Глаза были глубоко посажеными, круглыми, с приподнятыми внешними уголками и со слегка нависающим верхним веком.

«Он очнулся!» – было моей второй мыслью.

Я чуть не выронила альбом, но успела поймать, когда он начал соскальзывать с колен. Углю повезло меньше. Он упал на пол и закатился под кровать.

Я приподнялась со стула, не вставая, однако, полностью.

– Как вы себя чувствуете?

Он глядел на меня растерянным взглядом человека, который только что пробудился от глубокого сна – тело уже тут, а сознание следует за ним слишком медленно. Его чудесные, захватывающие дух глаза устремились на стену позади меня, затем на кровать, затем на потолок.

– Вы в деревне, недалеко от Гоутира, – объяснила я.

Он резко сел, одеяло упало на бедра, странные одеяния натянулись на торсе.

Мои руки взметнулись, словно в попытке утихомирить испуганного коня.

– Это в Рожане. Но… вы ведь и сами знае- те, да?

– Ай? – донесся голос мамы из коридора.

Не обратив внимания на ее зов, я нервно сглотнула и представилась:

– Меня зовут Ай. Айя. Я нашла вас у реки без сознания. Вы здесь уже пять дней.

Замешательство углубило морщинки между его бровями и потянуло вниз уголки губ. Еще один образ для наброска… Впрочем, не время об этом думать. Отодвинувшись от меня, незнакомец похлопал себя по груди, животу, затем взглянул на ладони и оглядел их так, словно видел впервые.

Что же за сон ему приснился, который все никак его не отпустит?

Я попятилась.

– П-погодите немного, я принесу вам воды…

– Рожан?

Его голосу полагалось быть хриплым после долгого сна, однако воздух пронзил глубокий баритон, вызвавший мурашки на коже. Речь мужчины будто делала его более реальным.

Он по-прежнему глядел на свои руки.

– Рожан, вы сказали?

Я кивнула, и поскольку он на меня не смотрел, пробормотала:

– Да.

На пороге появилась Энера и ахнула.

– Проснулся!

Я протянула руку, останавливая ее: не стоило его обступать… Впрочем, наверняка и бабушка уже нас услышала, и уж она-то не станет терпеливо дожидаться ответов.

Золотой сжал кулаки и медленно опустил на бедра.

– Понятно.

Переглянувшись с мамой, я спросила:

– Разве вы… направлялись… не в Рожан?

Наша ферма находилась далеко от границы. Его не могло унести в наши края из другой страны по реке – точно не живым.

Он выдохнул, и по комнате словно пронесся порыв летнего ветерка. Золотой спустил ноги на пол.

Я поспешила к нему.

– Не вставайте так сразу. Вы еще больны…

Не успела моя рука коснулась его плеча, как он отпрянул.

Я застыла, вытаращившись на него. Он уставился на меня в ответ.

Сбитая с толку, я с трудом вспомнила, что хотела сказать.

– В-вы еще выздоравливаете. – Впрочем, выглядел он вполне здоровым. – Не спешите. Поешьте немного.

Шепот из коридора возвестил о приходе Каты, но, казалось, мама ей возразила – впервые в жизни. Я надеялась, что она попросила ее подождать и не пугать беднягу своим уж слишком большим интересом.

Кроме того, следовало учитывать возможную опасность. Мы его совсем не знали, и как бы мне ни нравилось его рисовать, и каким бы больным он ни был ранее, при желании он легко мог одолеть всех троих.

Его золотистые брови сошлись на переносице, когда он взглянул на меня.

– У нас есть суп, – донесся от двери робкий голос мамы. Держа свечу в одной руке и деревянную миску в другой, она осторожно приблизилась к нам. – Поешьте. Вам нужно набираться сил.

В свете двух свечей глаза Золотого стали еще ярче. Его брови расслабились.

– Я тебя знаю, – прошептал он.

Меня словно пронзила молния. Вниз по спине пробежала дрожь и поднялась обратно.

Так же подумала и я, увидев его впервые.

– Откуда?

Его пристальный взгляд переместился на мой лоб, затем вниз, к подбородку.

– Айя. Собор… Рожан. Элджерон.

Я медленно кивнула, но замешательство только возросло. Строительство нового собора в столице завершилось десять лет назад. Я входила в группу художников, которые облагораживали здание и территорию, в частности, работала над огромной небесной мозаикой и скульптурой Бога-Солнца. Может, и он тоже там служил?

Но я бы его запомнила. Невозможно забыть такое лицо.

Мама замерла с тарелкой в вытянутой руке, и я забрала ее. Бабушка стояла в дверном проеме.

– Как вас зовут?

Его губы сжались в тонкую линию. Взгляд оторвался от моего и упал за окно, в бесконечную тьму. Мужчина застыл – даже грудная клетка не двигалась.

– Ночь стоит уже девять дней, – объяснила я.

Прошло несколько секунд, прежде чем его легкие вновь заработали, он глубоко вдохнул и выпустил воздух.

Затем резко встал, и, спешно освобождая ему путь, я чуть не выплеснула тарелку супа себе на рубашку. Когда он лежал безжизненным мешком, сложно было определить его рост, а когда выпрямился, мне показалось, что в нем не меньше шести футов. Он широкими шагами прошел мимо меня и мольберта к окну и устремил взгляд во тьму.

Он стоял так довольно долго.

– На здоровье! – огрызнулась Ката.

Он повернулся к нам.

– Прошу прощения. Благодарю вас за вашу доброту.

В комнате воцарилась напряженная тишина. Желая ее нарушить, я поставила суп на стол и представила своих родных:

– Это моя бабушка Ката и мама Энера.

Он медленно кивнул, обводя взглядом каждую из них. Вновь посмотрев на меня, проговорил:

– Айя.

Я кивнула.

Он провел рукой по лицу. Наконец заметил мольберт, на бумаге был изображен его портрет. Внезапно смутившись, я бочком подвинулась и набросила покрывало на незаконченную глиняную скульптуру. Не то чтобы мне было чего стыдиться. Побыть моделью – самая малая плата за кровать в нашем доме и постоянный уход.

– Можете оставаться столько, сколько потребуется, – сказала Энера, и Ката одарила ее суровым взглядом.

Впрочем, куда ему идти? Хоть мужчина знал наш язык, явно прибыл издалека. Мама, без сомнения, среди нас была самой великодушной: неудивительно, что именно она сделала предложение, ничего не попросив взамен. И хотя глубоко в душе я чувствовала, что Золотой не опасен, все же вряд ли бабушка жаждала его приютить. Не за просто так.

– Вы помните, как сюда попали? – спросила я. Он не ответил. – Помните, как вас зовут? – задала я новый вопрос, борясь с собственным нетерпением. В конце концов, мужчина тяжело болел. И пока не поправился… или же поправился? Он выглядел полностью выздоровевшим – еще одна странность, которую можно добавить к списку. – Вряд ли вы захотите, чтобы мы и дальше звали вас Золотым.

Его бровь дернулась, и невероятные глаза вновь встретились с моими. Он мешкал.

– Никто не знает, что вы здесь, – заметила я на случай, если теории бабушки верны, но я не успела закончить фразы, когда он заговорил:

– Сайон, – сказал он – мягко, осторожно. – Можете называть меня Сайон.

Сайон.

Имя вовсе не телорианское. Мне вообще не доводилось слышать его прежде.

Слоги приятно покалывали язык, искушая произнести их вслух, попробовать на вкус странное, но прекрасное слово. Желание вызвало раздражение: ведь это всего лишь имя! А его носитель – всего лишь муза. Меня околдовывало в нем буквально все, и эта мысль неприятно царапала изнутри. Когда он спал, это было невинное развлечение, но теперь, когда он очнулся и стал живым, говорящим человеком, показалось нелепостью.

Взяв себя в руки, я сказала:

– Вы кажетесь здоровым, но у вас лихорадка, с которой мы не сталкивались прежде. Вам лучше отдохнуть и поесть. – Я указала на кровать. – Могу попробовать что-то узнать для вас, но в темноте будет трудно.

Он мешкал, словно раздумывая над приглашением. Впрочем, так и не предпринял попытки выйти за дверь и покинуть ферму, так что, куда бы ни пролегал его путь, вероятно, там его могли подождать. Подавив вздох, он вернулся в кровать: но лишь присел на край, положив локти на колени и сцепив ладони.

Ката умчалась, бормоча что-то о неблагодарных наемниках.

Взяв тарелку с супом, я вновь предложила Сайону. Он махнул рукой.

– Нет, спасибо.

Раздражение впилось в меня немного глубже.

– Господин, за последние пять дней вы выпили разве что несколько капель воды и бульона. Вам нужно поесть.

– Нужно? – Голос прозвучал словно откуда-то издалека, но губы слегка изогнулись: я и не заметила бы, если бы не рисовала его лицо множество раз за прошедшую неделю. Казалось, его что-то позабавило.

И что именно могло позабавить этого незнакомца?

Вновь отставив тарелку в сторону, я потянулась к его лбу, чтобы проверить температу- ру. Отмена компрессов и чая, видимо, улучшила его состояние, однако лихорадка нисколько не ослабела.

Как и прежде, он отпрянул от прикосновения. Я не сдавалась, и он поднял руку, останавливая меня.

Раздражение наконец вырвалось наружу, и я шлепнула его по запястью.

– Хватит уже!

Потрясение на его лице было почти забавным. Кто он такой, какой-то потерянный принц, которого никогда в жизни и пальцем не тронули?

Я прижала ладонь к его лбу – такому же горячему, как и прежде. Непонятно! Ведь выглядит совсем здоровым…

Убирая руку, я намеревалась было что-то сказать, но внезапно его пальцы поймали мои, и в голове стало совершенно пусто, как у младенца. Только что он противился моему прикосновению, а теперь сам сжимал мою руку; его завораживающие глаза разглядывали мои пальцы с таким же интересом, как свои собственные при пробуждении. От потрясения лицо его вытянулось. Но это было не удивление от того, что его одернули, а удивление от того, что… что же? Что его касаются?

Такой мужчина явно не обделен вниманием, а я лишь проверила температуру. Тем не менее выражение на его лице было совершенно искренним, и чем дольше он держал мою ладонь, тем больше его жар проникал мне под кожу и поднимался вверх по руке, одновременно вызывая дрожь и прогоняя ее.

«Я тебя знаю», – сказал он. Но мы не виделись! Меня распирало такое замешательство, что от бессилия хотелось разрыдаться.

В комнате по-прежнему находилась мама и молча за нами наблюдала. Его хватка ослабла, я высвободила ладонь и прижала к груди, будто обожглась. До крайности смущенная, сунула ему в руки тарелку с супом.

– Поспите, – сказала я едва громче шепота. – Лишь богам известно, как долго мы уже не спим.

Отчаянно нуждаясь в передышке, я вылетела из комнаты; сердце колотилось так, будто расстояние между кроватью и дверью увеличилось на десять миль. Спрятавшись во второй спальне, я забралась в самый дальний угол, куда не доставал свет ни одной свечи, прижалась лицом к стыку деревянных стен и выпустила покалывающее на языке слово:

– Сайон.

Бабушка засы́пала гостя вопросами: куда он держал путь? как оказался в реке? откуда родом? чем занимается? когда намерен уйти? От большинства из них Сайон ловко уклонился.

У него был причудливый акцент. Элджерон кишел людьми различных национальностей, тем не менее я никогда не слышала выговора, как у него, с длинными гласными – еще один признак того, что он не телорианец, – мягкими согласными, плавной интонацией. Он словно объединил в своей речи самые приятные звуки из всех языков и диалектов Матушки-Земли. Отвечая на шквал вопросов от Каты, он выражался вежливо, отчего я предположила, что он хорошо образован и принадлежит к высшему классу. Думаю, даже бабушка попала под его обаяние, ее допрос очень скоро стал мягче, напор ослаб. Ответы Сайона убаюкивали подобно колыбельной.

Достигли временного соглашения: наш гость будет работать на ферме в обмен на еду и ночлег, пока не вернется Солнце, либо пока мы не найдем ему более подходящее жилье в Гоутире. Он принял все требования бабушки: спать в сарае, рубить дрова, убирать навоз в сарае. Сам же попросил только об одном: самостоятельно выбирать очередность дел. Просьба весьма странная, подумала я, подслушивая в коридоре, однако Ката, посомневавшись, согласилась. На том и порешили.

Мама хоть и валилась с ног, но подслушивала вместе со мной, время от времени комментируя шепотом или задумчиво постукивая пальцем по своим полным губам.

Сайон упоминал войну, но мы жили далеко от северной границы и от Элджерона, где шли самые ожесточенные бои. Он явно не из Рожана – во всяком случае, вырос не тут, – и уж точно не из Белата, нашего северного соседа, развязавшего войну. Белатцы молочно-бледные и темноволосые. Оставалось открытым предположение, что он – наемный солдат, но опять же, мне с трудом верилось, что наемники бывают столь образованны и воспитанны. Возможно, Сайон был кем-то вроде генерала и дезертировал или же еще не добрался до фронта.

Ката явно пришла к такому же выводу, ибо прямо его об этом и спросила. Сайон лишь поблагодарил ее за беспокойство, не подтверждая и не опровергая предположения.

Наконец Ката поинтересовалась, насколько растянется их сотрудничество, на что Сайон ответил:

– Прошу прощения за любые доставленные неудобства, но пока уйти я не могу. – Наступила тишина, и я заглянула в комнату: он смотрел в окно. Огромная Луна висела у горизонта, окрашивая небо в серебристый цвет. – Я выполню всю требуемую работу. У меня при себе не много ценностей, но я готов отдать все. – Он коснулся медальона на плече. Неужели это настоящее золото?

– Нам нужны только работники! – К Кате вернулся ее колючий нрав.

Сайон кивнул.

– Тогда позвольте мне работать. Я сделаю все, о чем вы попросите. Но если потребуется покинуть пределы этого жилища, то мне нужно дождаться захода Луны.

Я замерла. Так вот почему он просил выполнять задания в собственном порядке? Чтобы подстроиться к неравномерным циклам Луны?

– Захода? – повторила Ката так, будто он выругался. – С чего вам вздумалось работать впотьмах?

И вновь он уклонился от ответа:

– Я в добром здравии. Покажите мне, что делать. Она скоро низойдет.

Отойдя от двери, я проскользнула на кухню и выглянула в окно, чтобы посмотреть на странную Луну. Возможно, Сайон принадлежал к некой религии или секте, о которой я не знала. Или же просто боялся, что в лунном свете его кто-то увидит. Но в эти края никто не заглядывал. Тут жила только наша семья.

А теперь и Сайон.

Разумеется, Ката отправила нашего нового жильца колоть дрова.

Я живо вспомнила о различиях полов, ибо Сайон, будучи мужчиной, за час наколол больше дров, чем я за весь день. Он работал молча, не жалуясь, словно не валялся без сознания почти неделю, и вскоре наши запасы горючих материалов выросли до весьма впечатляющих размеров.

Опасаясь за здоровье недавнего больного, я вышла к нему с масляной лампой и кружкой воды, от которой он теперь не отказался. Попив, сказал:

– Айя…

– Можно просто Ай. И на «ты».

Ночь была темной, тем не менее при свете лампы мне показалось, что на его губах вновь мелькнула легкая усмешка. Возможно, мне просто этого хотелось. Хотелось ее нарисовать, и я надеялась, что мне представится возможность.

– Я в долгу перед тобой. – Он повертел чашку в крупных ладонях.

– Вовсе нет. – Я плотнее закуталась в шаль. – Считай, что мы квиты.

Он задумался.

– Почему?

Подавляя внезапное стеснение, я пожала плечами.

– Твое неожиданное появление меня отвлекло. – Прозвучало весьма странно. – То есть… я переживала о твоем благополучии. Было… приятно… о ком-то заботиться. – О ком-то, кто во мне нуждается, хотя бы временно. Я прочистила горло. – Рада видеть тебя в добром здравии.

Он задумчиво меня рассматривал.

– Разве твоя бабушка не нуждается в за- боте?

Я фыркнула.

– Иногда, но ни за что не признается. Если Ката может сделать что-то сама, то непременно сделает, пусть это займет в два раза больше времени или даже причинит боль.

Сайон кивнул.

– В этом вы похожи.

Я выпрямилась:

– Разве? – Я восстановила в памяти все наше общение после пробуждения, пытаясь найти своевольный поступок, каким я заслужила такое сравнение. Прежде чем я его отыскала, Сайон заговорил вновь:

– Если не желаешь принимать мой долг, – он провел большим пальцем по краю чашки, не отрывая от нее взгляда, – тогда прими благодарность. Я… не привык, чтобы обо мне заботились. Не так.

Я нахмурилась.

– О тебе не заботились? Неужели твоя семья… или начальство настолько суровы?

– У меня нет начальства. Не в обычном смысле слова. – Его губы вновь изогнулись.

– А в каком смысле?

Он раздумывал слишком долго для честного ответа.

– Можно сказать, что я вроде надзирателя. Управляющего.

Я отшатнулась.

– Ты управляешь рабами?

В Рожане рабство было вне закона, но не в Белате. Это одна из многих причин, почему наши страны не уживались.

У него вытянулось лицо.

– Нет! Я управляю разными существами, но точно не рабами.

– Хозяйством?

Он отпил воды.

– Ты очень любопытна.

– А ты – уклончив.

– Верно, – согласился он, опуская кружку. – И боюсь, мне придется говорить уклончиво. – Он окинул взглядом ферму. – Не хотелось бы просить о большем…

– Спрашивай.

Он посмотрел на меня, его глаза мерцали в темноте подобно опалам.

– Мне кое-что нужно. Со мной были… друзья, и, возможно, они все еще в этих краях. – Должно быть, на моем лице проступила тревога, поскольку он поспешил добавить: – Достойный народ. Ни я, ни они не желаем вам вреда.

Я кивнула, но шея подчинялась с трудом.

– У вас есть что-нибудь, из чего можно соорудить корыто? Что-нибудь длинное и пологое, – зажав стакан под мышкой, он изобразил предмет руками, – где можно разжечь огонь?

Вопрос застал меня врасплох.

– Э-э… то есть нечто из металла или керамики? – Я бросила взгляд на сарай. – Желоба металлические. Можешь их взять. Только при условии, что потом прибьешь их обратно. – Дождь сейчас был наименьшей из моих забот.

Я плотнее закуталась в шаль, спасаясь от холода.

Он проследил за моим взглядом.

– Они могут подойти. Скажите, у вас не найдется… – Он замолчал и покрутил запястьем, словно с трудом вспоминая слово, хотя свободно говорил на рожанском. – Возможно, кварц. Или гранит?

Я покачала головой.

– Можешь поискать в шахтах. – Я указала на горы далеко на западе.

Он нахмурился.

– Пойдут и угли. Мне бы не хотелось брать у вас дрова, но если я наколю достаточно…

– Пожалуйста, пользуйся нашими запасами, только не забудь их восполнить.

Он замолчал. И на этот раз точно усмехнулся. Я прищурилась.

– Что такое?

Он лишь покачал головой и протянул мне кружку.

– Спасибо.

Однако я ее не взяла.

– Ответь по крайней мере на некоторые вопросы. У нас весьма живое воображение, склонное к причудам. Если ты не готов поведать, как тебя сюда занесло, то объясни хотя бы, почему улыбнулся.

Он рассматривал меня несколько мгновений, и я смутилась под пристальным взглядом его глаз, которые в свете лампы походили на золотые монеты.

– Просто я не привык, чтобы меня прерывали.

Я удивленно заморгала.

– Ведь не родился же ты уважаемым управляющим, путешествующим в глуши с сомнительными друзьями.

Он вновь протянул мне кружку, не отвечая на сарказм.

– Я закончу это задание для твоей бабушки. Затем… – Он указал на сарай.

Я прикусила губу. Взяла стакан и повернулась обратно к дому, но остановилась.

– Я не скажу ей про желоба, – бросила через плечо. – Это будет нашей маленькой тайной.

Его мягкий смешок коснулся волос на шее, как дуновение летнего ветерка.

Я успела сделать несколько шагов, прежде чем он позвал меня:

– Айя. Ай. – Я приостановилась. – Мне казалось, ты уже достигла вершины, но ты стала только лучше.

Я повернулась к нему. Он поднял половинку бревна и поставил на пень.

– Мой образ на мольберте. Очень хороший.

Щеки у меня вспыхнули, и, боясь ляпнуть глупость, я лишь кивнула в благодарность за похвалу и продолжила путь, так крепко сжимая в руках стакан, что удивительно, как он не треснул.

Сайон неустанно трудился два дня. Даже не знаю, когда он отдыхал. Хотя Ката отправила его спать в сарай, в первый день я легла на тюфяке, оставив ему кровать. Впрочем, он не пришел, поэтому вторую «ночь» в ней спала я. Наш гость без пререканий слушался Кату, прямо как некогда мой дедушка, который не возражал против указаний до тех пор, пока его кормили теплым ужином и согревали постель.

Настала моя очередь готовить. Я сидела у открытой задней двери, ощипывая курицу и перешептываясь с мамой.

– Он так ничего и не рассказал о себе. – Она чистила морковку, которую вырвала в огороде рядом с домом – резиновую и с пожухлыми листьями от нехватки Солнца.

– Может, он не помнит. – В это оправдание я сама верила с трудом. – Может, он получил травму. На войне или еще где.

Энера поджала губы и кивнула, размышляя.

Мы обе замерли, заслышав шаги на крыше.

– Что он делает? – спросила мама, уставившись в потолок так, будто могла что-то сквозь него увидеть.

Я вспомнила о желобах.

– Пойду гляну.

Она кивнула, но, когда я отложила почти ощипанную птицу, схватила меня за запястье и повернула руку к свече. На ладони виднелись следы угля.

– Вечно она рисует, – сказала мама со слабой улыбкой. – Даже когда наступает конец света.

– Вовсе не наступает, – возразила я, отнимая руку. Но я и в самом деле рисовала. Заполняла страницу за страницей набросками Сайона, пытаясь запечатлеть его глаза, однако это оказалось так же сложно, как передать сияние Луны на том первом рисунке, который я сделала сразу после исчезновения Солнца. И то и другое слишком волнующе, чтобы образы можно было передать столь примитивными средствами.

Сайон сказал, что я стала лучше. После работы в соборе?

Каждый раз, пытаясь разузнать у него наше общее прошлое и натыкаясь на глухую стену, я ужасно раздражалась.

Увидев прислоненную к задней стене дома лестницу, я с трудом по ней взобралась. Досада подпитывала каждый шаг, на сгибе локтя резко раскачивалась лампа.

Я едва не позабыла о своем раздражении, когда увидела, что сделал Сайон. Он согнул и разрезал металлические желоба, образовав непонятный символ – по крайней мере, непонятный с моего ракурса. В нем тлели мягкие красные угольки, и Сайон подбрасывал к его основанию дрова, чтобы добавить еще.

В голове теснилось множество вопросов, но один взял верх:

– Откуда ты меня знаешь?

Он поднял голову. Казалось, его глаза светятся сами по себе. В тени стрекотали сверчки.

Его взгляд вернулся к странной конструкции.

– Видел тебя в Элджероне, в соборе.

Я поднялась на крышу, стараясь не потерять равновесие.

– Я бы тебя запомнила.

– Да?

Я принялась нервно теребить свою косу.

– Ну разумеется. Ты… запоминаешься. – Я отказывалась смущаться от этого слова.

Мгновение он не отвечал.

– Сейчас я выгляжу иначе.

Я уставилась на него, пытаясь понять. Пытаясь представить его с короткими волосами или более худым. Возможно, чисто выбритым. Память отказывалась повиноваться, но если рассмотреть его при свете дня…

– Ты мне не доверяешь? – спросила я.

Он замер, но не ответил. Я вздохнула.

– Конечно, нет, ты меня почти не знаешь… Или знаешь, а значит, у меня далеко не такая надежная память, как мне кажется.

Он покачал головой.

– Дело не в доверии.

– Тогда в чем же?

Он вновь не ответил, и мы оба знали почему: не мог. Однако Сайон… производил впечатление человека мягкого. Что это за правда, настолько незначительная, что не задержалась в моей памяти, но при этом настолько невероятная, что он не мог о ней поведать?

Наконец с его губ сорвался слабый выдох.

– Если ты откроешь мне свою душу, Айя, возможно, я отплачу тем же.

От его ответа я едва не задохнулась. Я ждала молчания или что он сменит тему, или даже извинится, но уж точно не подобного предложения – такого, которое я не могла принять.

Солгать не получится: уже тогда я понимала, что он видит меня насквозь. Попробуй я скрыть правду, он поймет – следовательно, я не могла пойти на такую сделку. Потому что не могла признаться ему, что скучаю по своей известности в городе, по своему творчеству и что никогда не буду счастлива на ферме, подковывая лошадей и собирая овес. Что я мечтала влюбиться в мужчину, чего со мной никогда по-настоящему не случалось. Что хотела иметь детей, поскольку мамин род прервется на мне. Что мне отчаянно хотелось значить что-то большее для другого человека. Быть для него всем миром, хотя бы на несколько лет, пока любовь не пройдет.

Я не могла признаться Сайону, что с войной в Рожане потеряла вкус к жизни и что нечто в нем начало возрождать этот вкус. Что-то, помимо его странной красоты и ярких глаз. Что-то, что касалось самой души.

Я молчала слишком долго: непринятое предложение превратилось в пепел и осыпалось у наших ног. Наконец он спросил, без всякой обиды:

– Можешь поднести лампу? Пожалуйста!

Я постояла несколько мгновений, затем полезла к нему.

– Только потому, что ты попросил вежливо, – пробормотала я и высоко подняла лампу, освещая его работу.

– Разве солдаты ходят по соборам?

– А солдатам запрещено в них входить?

Я встретилась с ним взглядом.

– Значит, ты не только надсмотрщик, но еще и солдат?

Он замер.

– Меня называют по-разному.

Я обдумала его слова, осторожно поддевая верхний слой и заглядывая внутрь – как яблоко, которое нужно очистить от кожуры.

– Не запрещено, просто…

– Кажется, тогда ваша война еще не началась.

Я облизала губы.

– «Ваша» война?

Интересно, он пытался мне намекнуть или просто не умел лгать? Или… не совсем лгать, а скрывать правду.

Он разжег огонь. Я не видела, чтобы он пользовался огнивом, хотя и не следила за его руками.

Я подождала несколько мгновений.

– Ты не солдат Рожана.

Он тоже помолчал, прежде чем признать:

– Нет.

– И не Белата.

– Нет.

Я присела на черепицу, продолжая высоко держать лампу.

– Но ты не скажешь мне, кому служишь.

На этот раз он встретился со мной взглядом.

– Нет.

Вздохнув, я поставила лампу на черепицу.

– А твои друзья? Для которых предназначен этот кошмар?

Я понятия не имела, как им полагается увидеть строение, на крыше-то.

Сайон покачал головой.

– Я предпочту тебя пощадить.

– Пощадить? Ведь ты говорил, что они не причинят мне вреда.

– Они не причинят.

– Значит, по-твоему, я недостаточно умна, чтобы понять правду? – Я не хотела вновь поднимать тему доверия. Пока.

Он приостановился. Поймал мой взгляд.

– Я бы не стал предполагать подобное.

Обхватив колени руками, я оглядела черноту вокруг. Луна вновь спряталась, отправившись обозревать другую сторону Матушки-Земли, однако по-прежнему ярко сияли звезды, не отягощенные никакими заботами.

– Мы фермеры, – пробормотала я.

Его пристальный взгляд на моем лице ощущался подобно лучу Солнца.

– Мне страшно за урожай. – Я вытащила из кармана часы и повернула циферблат к свету. Завела их. – Уж не знаю, сколько он продержится.

Сайон кивнул.

– Ее свет замедлит увядание.

– Свет Луны?

Еще один кивок.

Я откинулась назад, опираясь на локти.

– Интересно, куда подевался Солнце? И волнует ли Его вообще, что без Него мы можем умереть с голоду.

Сайон напрягся. Я вздохнула.

– Мы обойдемся тем немногим, что у нас есть. – Я ободряюще ему улыбнулась. – Бабушка считает тебя негодяем. Возможно, мама тоже. Но вдруг ты ниспослан нам богом? Всего за два дня ты пополнил наши запасы настолько, насколько я не смогла бы и за два года.

– Едва ли.

Я пожала плечами.

– Тем не менее. – Поискала взглядом созвездия. – Ты переживаешь о своей семье?

Он промолчал, и я исправила вопрос:

– У тебя есть семья?

Он убрал руки от желоба.

– Зависит от того, что ты подразумеваешь под «семьей».

Мои брови сошлись на переносице.

– Что я подразумеваю? А сколько значений у семьи?

Он взглянул на небо, будто звезды могли ответить за него. Затем его взгляд опустился, остановившись на тьме где-то за домом.

– Ай? – Его ровным голосом мое имя звучало так почтительно и так идеально.

– А?

– Ты сказала, что на ферме живете только ты, твоя мама и бабушка. – Его яркие глаза скользнули ко мне. – Ни братьев, ни других мужчин?

Я села прямее.

– Нет. А что?

Он выдохнул.

– В курятник только что вошел некий мужчина.

– Что? – Сердце ушло в пятки, я вскочила на ноги и посмотрела в сторону курятника, но в кромешной тьме ничегошеньки не разглядела. Должно быть, фонарь чужака спрятался за калиткой.

Выругавшись, я кинулась к лестнице, громко зовя Энеру и Кату.

Я ошиблась.

Разбойников привлекла наша ферма.

Сегодня я почувствовала на затылке свет Солнца, даже сквозь облака. Словно ко мне наклонился друг, чтобы поделиться тайной.