Читать книгу Неспящие - Чарли Хьюстон - Страница 4

Сенчери-Сити – это место, где держат юристов.

Будучи юристами, они замуровались среди первых, когда стало очевидно, что пандемия не собирается истребить бедняков и успокоиться. Восточный Сенчери-парк и Западный Сенчери-парк были накрепко закрыты у Санта-Моники и Вест-Олимпика бетонными танковыми заграждениями высотой под четыре метра. Бульвар Констеллейшн теперь превратился в пешеходную торговую улицу, которая проходила между Восточным Сенчери-парком и Западным. Войти туда и выйти оттуда можно было только через ворота блокпоста на северном конце авеню Звезд.

Студии звукозаписи, продюсерские компании, телесети, актерские агентства, корпоративные офисы студий, обосновавшиеся в Сенчери-Сити, давно стремились закрыться от незваных гостей. Орудийные башни наконец-то встали на свои места, и ходили слухи, что в одном из многих опустевших павильонов звукозаписи, участке студии «Двадцатый век Фокс» припаркована целая колонна бронированных боевых машин, которые в любой момент готовы быстро увезти местных жителей в безопасное место, если они окажутся в осаде.

У меня был пропуск.

Что почти так же важно, еще у меня была соответствующая непристойно дорогая машина и подходящий гардероб. И то и другое я старательно подобрал специально для такого случая.

В этих кругах мотовство напоказ было образом жизни. Гибридный «приус» еще мог прибавить несколько очков социальному статусу в Западном Голливуде, но властные верхушки привычно демонстрировали свою веру в будущее и незыблемость безудержного потребления тем, что вновь посвятили себя лучшему, что предлагала жизнь.

Борцы за помощь голодающим в Африке, движение в защиту окружающей среды, реформа выборов, альтернативное топливо, строительство жилья для бедных, все эти зеленые любых оттенков, казалось, припахивали показухой, самовосхваляющим аскетизмом, который выдавал в них явное отсутствие оптимизма.

Если даже богатые, как видно, не верили в то, что потом будет лучше, какая же надежда оставалась народу?

Я назвал свое имя у ворот, дал точеному и суровому, как они все, контрактнику в черной форме «Тысячи журавлей» просканировать мое национальное личное удостоверение с радиочастотной меткой, прижал большой палец к биометрическому датчику, подождал, пока ему позвонят и подтвердят, что мне назначено, и взял парковочный билетик, который контрактник вручил мне, обратив внимание на знак с предупреждением, что с меня возьмут по двадцать пять долларов за каждые пятнадцать минут дополнительного времени.

Я повторил аналогичный процесс у стойки безопасности и в лифтовом холле северной башни Сенчери-Плаза.

В прежнее время сороковой этаж не считался бы уровнем пентхауса, но верхние четыре этажа обоих зданий освободили от обычных обитателей, и на их место пришли общевойсковое командование и наблюдательные посты. Там располагалась штаб-квартира Южнокалифорнийского командования войск на ТВД, где находились координаторы из ЦРУ, ФБР, Бюро по контролю над алкоголем, табаком, огнестрельным оружием и взрывчатыми веществами, Управление национальной безопасности, Управление по борьбе с наркотиками, Комитет гражданской обороны, Федеральное агентство по управлению чрезвычайными ситуациями, Бюро таможенного и пограничного контроля, полицейский департамент Лос-Анджелеса, управление шерифа Лос-анджелесского округа и, как я слышал, представители Гильдии режиссеров, Гильдии киноактеров и Гильдии сценаристов Америки.

Хотя, может быть, так просто шутят в Лос-Анджелесе.

Верхние этажи обеих башен, сорок четвертые, были полностью освобождены. Эти этажи пришлось очистить, чтобы установить дополнительные несущие балки для удержания веса батарей «авенджеров» и усовершенствованных «хоков», которые доставили и разместили на крышах вертолеты «Чинук». Эта комбинация боевых средств ПВО предназначалась для защиты башен от всего: от вертушки дорожной полиции до «Гэлэкси-С-5»[7].

Как обычно, артиллерийский прицел указывал дорогу в безопасное будущее.

Стоя у углового окна северной башни, глядя вверх на нос «хока», высовывавшийся из-за края южной башни, я не мог не задуматься о том, какой возникнет хаос, когда после запуска одна из этих штук обрушит град обломков и битого стекла на крытые теннисные корты здания «2000-я авеню Звезд». Банкиры и юристы, изувеченные во время обеденного гейма, подадут в суд на Пентагон, выиграют дело и наложат арест на валовой национальный продукт.

– Вас что-то забавляет?

Я отвернулся от окна, стирая легкую улыбку, на миг растянувшую мои губы.

– Искалеченные адвокаты.

Она подняла глаза от стоявшего перед ней механизма, подумала и выдавила несколько капель средства для чистки оружия «Берчвуд Кейси» на кончик ватной палочки.

– Да, это я понимаю.

Я пересек начищенный бамбуковый пол, скользя ногами в шелковых носках, держа руки в карманах, где они должны были находиться всегда в ее присутствии. Ее многочисленный персонал и подчиненные считали недостаточным просто забрать у меня оружие. Правда, это не я лично вызывал у них такие подозрения. Насколько я понимал, все, кто допускался к ней в офис, должны были тоже держать руки в карманах.

Чересчур болтливый ее сотрудник, встречающий посетителей в вестибюле, с которым я случайно столкнулся, когда зашел выпить в «Камео» на Санта-Монике, поделился со мной, изрядно нагрузившись коктейлями на саке, что посетителям без карманов здесь предоставляли регулируемый пластиковый пояс с двумя тряпичными мешочками, которые изнутри были выложены одноразовыми салфетками. Ему казалось, что в элегантном черном блейзере с карманами гостям будет удобнее, и он собирался следующим же утром сделать это предложение личному секретарю своей работодательницы.

После той встречи я больше не видел молодого человека в офисе. Едва ли он лишился работы из-за того, что его предложение сочли наглостью, но скорее из-за недостатка проницательности и непонимания, о чем свидетельствовало его предложение. Если он не понимал, что смысл пояса заключался в унижении посетителя, который не догадался прийти в одежде с карманами, то этим он продемонстрировал, что не относится к людям ее типа.

Но людей ее типа не было вообще.

Ни знакомых, ни родственников, ни коллег.

Уникальная и ужасная. Такая же экзотическая и почти такая же мифическая, как дракон, вытатуированный у нее на руке.

Я никогда не забывал про карманы, когда приезжал с визитом. Мои руки покоились в карманах из легкой шерстяной ткани бежевого цвета, дно левого было прошито тонкой полоской практически бесшумного микропласта, который я мог прорвать, если понадобится добраться до керамического ножа с каплевидным лезвием «Бокер инфинити», висевшего вдоль мошонки. Небольшое усовершенствование на заказ, я попросил портного сделать его после того, как впервые пришел на встречу к ней в офис. Мистер Ли успел сшить для меня эти самые карманы до того, как его убило шальной пулей, когда гангстер из Маленькой Эфиопии грабил «Чертик из табакерки» неподалеку от его ателье.

Для вашего сведения, я не имел никакого отношения к безвременной кончине мистера Ли, случившейся вскоре после того, как он сшил эти и аналогичного покроя брюки черного и темно-синего цвета. Мне бы и в голову не пришло убить прекрасного портного, даже ради сохранения тайны, от которой зависела моя жизнь.

Однако в интересах полноты информации надо заметить, что наша встреча с парнем из ее офиса в «Камео» была неслучайной. На самом деле я подслушал, когда он рассказывал коллеге о планах на вечер, и постарался оказаться в том же месте. По правде говоря, все секретные сведения, которые я выудил из него, не представляли особой ценности, но он был поверхностно обаятелен, очень спортивен, чрезвычайно уступчив и ушел из гостиничного номера, который я снял для нас, задолго до того, как я бросил притворяться спящим и встал, чтобы заказать завтрак.

Так что это была не полная потеря времени.

Тидзу, хозяйка «Тысячи журавлей», смотрела, как я подхожу к ее рабочему столу, который представлял собой прямоугольную плиту красного дерева, отполированную и натертую тем же маслом, что было в ее руках. Она сидела перед ним на коленях, на одной тонкой подушке, а вторая была зажата между узкими ягодицами и пятками крошечных ног.

Она не подняла глаз.

– Вас всегда забавляет что-то мертвое или изувеченное?

Я перестал скользить по полу. Приподнялся на носки и опустился на пятки.

– Нет. Редко. Если вообще забавляет. Я вас уверяю, это была горестная улыбка.

Она чуть хмыкнула и обратила свое внимание на выпотрошенный «Рем-Блик» 1928 года. Она промокала чистящим средством крепление одной из тридцати клавиш лепестковой пишущей машинки, отдаленно напоминающей насекомое.

– Мне нужно, чтобы вы нашли для меня кое-что.

Я позволил себе поднять взгляд, дал ему перескочить через дюжину ячеек в стеллаже, составлявшем длинную заднюю стену ее кабинета. В ячейках стояли пишущие машинки всех эпох, вплоть до того времени, когда текстовые процессоры нанесли им смертельный удар. Впрочем, не совсем смертельный, как свидетельствовала китайская «Дженерейшн-3000» производства 2005 года, выставленная в верхней ячейке. И надо сказать, по мере того, как ситуация становилась все хуже, ручные пишущие машинки были готовы вернуться. Однако хотя все они от первого «Ремингтона» 1873 года с деревянным корпусом и золочеными деталями до восточногерманской «Грома Колибри» чудесной обтекаемой формы и комически стилизованной под 80-е «Дженерейшн-3000» находились в рабочем состоянии, ни одной не суждено было сгодиться хоть на что-то, кроме периодической легкой чистки, такой же, которой подвергался сейчас «Рем-Блик». В бесконечном круговращении она ухаживала за машинками, смазывала движущиеся части, заменяла сухие ленты, тщательно сдувала пыль сжатым воздухом и возвращала каждую в отдельную освещенную ячейку на выставочной стене, пока снова не придет ее время.

Остальные стены были стеклянные, две обширные плоскости стекла, которые затачивали ее рабочий кабинет в точку, решительно указывая на запад, к океану и дальше, к ее островной родине.

Я стоял спиной к тому месту, откуда она выкуклилась, рассматривая пишущие машинки. И ее просьбу.

– Искать вещи – это не совсем та задача, для которой меня лучше нанимать.

Женщина взяла квадратик марли.

– Но вы способны ее выполнить.

– Да, способен. Но…

Она провела марлевым квадратиком по нижней стороне клавиши «V», удаляя натекший излишек масла.

– Но вы предпочли бы за нее не браться?

Я покрутил пальцами, жестом изображая относительное равнодушие.

– Признаюсь, что чем старше я становлюсь, тем меньше меня интересует работа, которая не представляет сложности. Возвращение потерянной или украденной вещи не представляет особых возможностей для приобретения нового опыта.

Тидзу бросила промасленную марлю на стальной поднос, где более уместно смотрелись бы окровавленные хирургические инструменты.

– Вам будет заплачено по вашему обычному тарифу.

Я сдержался и не ответил, что и не подумал бы работать за оплату меньше моего обычного тарифа. Я давно миновал то время, когда работа по минимальной ставке могла серьезно меня заинтересовать, даже если мне и нравился проект.

Я снова посмотрел на пишущие машинки.

– Есть одна вещь, которую я сам давно хочу приобрести.

Она подняла глаза от своей работы.

– Что же это?

Я кивнул на восток.

– Произведение искусства. Или, точнее, фрагмент произведения искусства.

Тидзу отложила ватную палочку и пальцами в белых перчатках пригласила меня объяснить подробнее.

Я закрыл глаза.

– В сентябре 2007 года в арсенале Седьмого полка в Нью-Йорке дюжина профессиональных мотоциклистов под предводительством Винка-1100[8] расчертили тормозными полосами плоскость выкрашенной черной краской фанеры размером 22 на 38 метров. Черная краска под их колесами стерлась, и из-под нее проявился слой ярко-оранжевой краски в виде линий и загогулин.

Носком ботинка я прочертил длинную арку на блестящем полу.

– В целом это была задумка Аарона Янга, который позднее руководил процессом, когда мистер Винк-1100 самостоятельно украшал это произведение завитками, а также неясно читаемой подписью «А.Я.07».

Я нарисовал ногой загогулину.

– По завершении эту массивную работу должны были разрезать на фрагменты разной величины от довольно мелких, которые можно повесить на стену, до крупных, размером с рекламный щит. Однако случился пожар, который уничтожил практически всю поверхность, оставив кое-что лишь по углам и краям, которые удалось восстановить. Работу тут же признали выдающимся коллекционным предметом, и ее фрагменты расхватали разные магнаты недвижимости, инвестиционные банкиры, рок-звезды и наследники миллионеров в третьем поколении. Неудивительно, что самыми вожделенными фрагментами были те, которые подписал огонь.

Я открыл глаза.

– Один из этих фрагментов поступил в продажу.

Она стащила с левой руки сшитую на заказ четырехпалую перчатку. Пятый палец на всех ее левых перчатках стал лишним еще в далеком прошлом, когда она решила что-то кому-то доказать и отрубила себе мизинец.

Перчатку она отложила в сторону.

– Звучит чудовищно.

Я кивнул:

– Со всей определенностью. Абсолютно.

Она стащила другую перчатку, с традиционным количеством пальцев.

– И цена вам не по карману?

Я покачал головой:

– Дело не в этом. Однако не думайте, что она не высока. Но нет, мне от вас нужен не сам фрагмент.

Я повернулся и посмотрел на юг, где в особенно ясную ночь когда-то можно было увидеть плавно вращающиеся точки света – неторопливые мошки плотного воздушного движения над лос-анджелесским аэропортом.

– Я добиваюсь довольно хороших результатов на местном уровне, но безопасная доставка через всю страну – в лучшем случае операция с сомнительным исходом и убийственно дорогая. – Я снова повернулся к ней. – Я более чем способен понести все расходы, но в таком случае я не желаю доверяться ни одной транспортной службе, кроме самой надежной.

Большой палец на ее левой руке согнулся и через ладонь потер бугорок шрама, где когда-то был ее мизинец. Жест, по всем признакам автоматический, но все-таки, я не сомневался, изначально усвоенный для того, чтобы нервировать. Однако в сферах власти и влияния, где она вращалась теперь, едва ли очень многих могла обескуражить перспектива самоувечья. Мне представилось, что свойственная движению рассчитанная отстраненность использовалась так долго, что эволюционировала и стала обладать той спонтанностью, к которой когда-то только стремилась.

Наблюдение, которое могло привести к моему убийству, если бы я посмел его озвучить. Тидзу не хотела, чтобы кто-то лез в ее психику. Это подразумевало интерес влезающего к тому, почему и зачем она что-то делает. Интерес, который нельзя было счесть полезным. Для заинтересованной стороны.

Она перестала тереть шрам.

– Вы бы хотели получить доступ к моей инфраструктуре.

Если бы мог, я бы поднял руку отрицающим жестом.

– Я хотел бы сделать заказ на доставку. И попросить вас лично проконтролировать выполнение заказа.

Она встала с грацией, как будто от потолка к ее макушке была протянута нить, которая плавно потянула ее вверх и поставила на босые ноги.

– На доставку вашей чудовищной картины?

Я снова посмотрел на окна, на этот раз выходящие на север, там в сгустившихся сумерках пылало неугасимое зарево лесных пожаров над границей Санта-Моники.

– Ей суждено войти в мою апокалиптическую коллекцию.

Она обошла стол, ежик на ее макушке был не выше моего плеча.

– Глядя на этот вид, я не вижу необходимости в такой коллекции.

Я пожал плечами, беспомощный против одного из моих влечений.

– Я не могу не думать, что в ее создании неоспоримо проявился признак близкого конца. Даже если этого не увидели.

Она встала у окна.

– У него есть имя, у этого предвестника?

Я улыбнулся ее отражению.

«Поздравительная открытка».

Ее губы дернулись и растянулись в улыбку, которую она позволила себе.

– Да. Я могу понять, чем она привлекает.

Я подошел к ней.

– Я так и думал, что вы поймете.

Я смотрел на ее профиль, восхищаясь гладкостью ее лица, более заметной в контрасте с седыми волосами, гладкостью, которая свидетельствовала о долгой бесстрастной жизни; отсутствие морщин говорило, как скрывалась досада, подавлялся смех, разглаживались нахмуренные брови, распрямлялись поджатые губы.

Вызвать улыбку на этом лице было очень приятно.

Поэтому я благодарно склонил голову.

– А вам, леди Тидзу, что вам нужно найти?

Улыбка пропала, и она подняла на меня глаза.

– Какого вы мнения об этих анахронизмах? – Она обернулась к стене с устаревшими машинками. – О моей коллекции.

Я почувствовал пульсацию в толстом комке багровой рубцовой ткани у меня за ухом. Под ним уже несколько десятков лет сидел осколок шрапнели, напоминавший мне о своем присутствии, когда приближались нетипичные изменения в атмосфере.

Я сжал губы.

– Некоторые очень красивы. Другие нет. Меня восхищает полнота коллекции. То, что ни одна машина не кажется более значительной, чем остальные. То, что они расставлены явно с какой-то задумкой. Каков бы ни был принцип, его сразу не видно. Это не эпоха, не страна производства, не цвет, не технические характеристики, не размер, не состояние. Все эти качества распределены произвольно, но не всегда равномерно. Безусловно, там есть равновесие. И порядок. Меня не привлекают эти вещи, но я понимаю потребность иметь такую коллекцию. И я восхищаюсь ею.

Она посмотрела в ночь.

– Пишущие машинки, вокруг которых располагаются остальные, те отличительные признаки, на которых строится коллекция, – это машинки, на которых самоубийцы отпечатали свои предсмертные записки. И после этого больше ни слова.

Я снова посмотрел на механизмы и в свете нового знания увидел, что некоторые из них были едва заметно акцентированы, увидел кажущуюся дистанцию между ними и окружающими машинками, как будто неодушевленные предметы не хотели приближаться к трагедии и безумию.

Я кивнул и повернулся к ней:

– Ясно.

И снова наклонил голову, как бы ценя доверие, с которым она поделилась со мной этой подробностью.

Ее изувеченная рука приподнялась, отказываясь от моего подношения.

– У этих конкретных машинок бесспорное происхождение. Должно быть. Но в последнее время они уже не так увлекают меня, как раньше. Как будто чувства притупились. И я задумываюсь. О той жажде, которую я испытывала к подобным вещам.

У нее на предплечье несколько раз дернулась мышца, заставляя биться сердце в груди дракона.

– Что может насытить ее?

Она посмотрела на меня; в почти черных глазах отражалась та же кромка огня, что и в горах.

– Внешний жесткий диск. На нем то, что принадлежит мне. Он должен быть мне возвращен. И о нем не должно остаться никакой памяти.

Я поклонился в последний раз, соглашаясь на контракт.

При этом я заметил напряжение в грудино-сосцевидной и трапециевидной мышцах ее шеи, выдававших большое усилие. Я не сомневался, что это усилие сопротивлялось противоположному напряжению, тому самому, от которого ее шея приняла бы недвусмысленное натужное положение, первый внешний признак бессонницы.

Я отвернулся, не желая выдать свое открытие. И таким образом я выдал себе свои же сомнения в том, что успею воспользоваться спрятанным клинком, прежде чем она поймет, что я разглядел ее новую слабость, и высвободит дракона, который, как говорила ее татуировка, сидел под самой ее кожей в нетерпеливом ожидании.