Читать книгу Домби и сын - Чарльз Диккенс, Geoffrey Palmer, Miriam Margolyes - Страница 11

Организмъ y м-съ Пипчинъ былъ просто желѣзный, и никакіе признаки не оправдывали печальныхъ предсказаній м-съ Виккемъ. Воспитательница благородныхъ дѣтей попрежнему кушала за столомъ жирныя котлеты, подкрѣпляла себя на сонъ грядущій сладкими пирожками и была, слава Богу, совершенно здорова. Но такъ какъ Павелъ продолжалъ вести себя неизмѣнно одинаковымъ образомъ въ отношеніи къ старой леди, м-съ Виккемъ не отступила ни на шагъ отъ принятой позиціи. Подкрѣпляя и ограждая себя побѣдительнымъ примѣромъ Бетси Джанны, она совѣтовала по-дружески миссъ Берри заранѣе приготовить себя къ страшному событію, потому что тетушку ея того и гляди взорветъ, какъ пороховую бочку и… поминай, какъ звали!

Бѣдная миссъ Беринтія принимала все это за чистыя деньги и продолжала каждый день работать со всѣмъ усердіемъ, какъ самая преданная и безотвѣтная раба, въ томъ убѣжденіи, что м-съ Пипчинъ была препочтеннѣйшая дама въ цѣломъ свѣтѣ, и, конечно, на алтарь этой старушки можно и должно было приносить безчисленныя жертвоприношенія. Эта безусловная преданность племянницы и вмѣстѣ достопамятная кончина супруга на перувіанскихъ рудникахъ содѣйствовали удивительнымъ образомъ къ возвышенію достоинствъ м-съ Пипчинъ, и всѣ, безъ исключенія, друзья и сосѣди, были того мнѣнія, что такая дама – чудо въ нашемъ свѣтѣ.

Неподалеку отъ укрѣпленнаго замка воспитательницы благородныхъ дѣтей жилъ одинъ негоціантъ, производившій по мелочамъ торговлю жизненными припасами, или, выражаясь простымъ слогомъ, жилъ мелочной лавочникъ, y котораго м-съ Пипчинъ, по обыкновенію, забирала на книжку разныя продукты къ завтраку и къ чаю. По поводу этой книжки, въ красномъ переплетѣ и чрезвычайно засаленной, y м-съ Пипчинъ происходили по временамъ съ безпокойнымъ лавочникомъ разныя и всегда таинственныя совѣщанія въ сѣняхъ или въ передней, и въ эту пору двери въ гостиную всегда были заперты крѣпко-накрѣпко. Случалось, молодой Байтерстонъ, y котораго натура, разогрѣтая первоначально знойными лучами индѣйскаго солнца, была очень мстительная, намекалъ, и зло намекалъ, какъ однажды лавочникъ, вообще недовольный счетами м-съ Пипчинъ, отказался прислать къ чаю сахарнаго песку, и какъ, по этому поводу, они вовсе не пили чаю. Этотъ лавочникъ – малый холодный и вовсе не такого десятка, чтобы въ женщинѣ цѣнить за что-нибудь ея наружную красоту – осмѣлился однажды смиренно попросить y м-съ Пипчинъ руку ея племянницы, и м-съ Пипчинъ, само собой разумѣется, не преминула сдѣлать самый грозный отказъ дерзкому нахалу, сопровождаемый презрѣніемъ и ругательствами. Всѣ потомъ говорили, и долго говорили, какъ это было похвально со стороны м-съ Пипчинъ, владѣвшей вообще твердымъ и независимымъ характеромъ; но никто ни полъ-словомъ не заикнулся о бѣдной миссъ Беринтіи, которая между тѣмъ плакала цѣлыхъ шесть недѣль по причинамъ весьма основательнымъ: во-первыхъ, тетка безъ умолку ругала ее во все это время, a во-вторыхъ – это, конечно, всего важнѣе и всего убійственнѣе – несчастная увидѣла, что съ этой поры она на вѣки вѣчные попадаетъ въ разрядъ хранительницъ цѣломудреннаго дѣвства.

– Берри васъ очень любитъ, – не правда ли? – спросилъ однажды Павелъ свою собесѣдницу, когда они сидѣли y камина съ неразлучнымъ котомъ.

– Да, – сказала м-съ Пипчинъ.

– За что? – спросилъ Павелъ.

– Какъ за что? – возразила озадаченная старуха. – Можешь ли ты объ этомъ спрашивать, мой милый! За что ты любишь свою сестрицу?

– За то, что она очень добра, – сказалъ Павелъ. – Никто не сравняется съ Флоренсой.

– Ну, такъ вотъ видишь ли, мой милый: и со мной никто не сравняется.

– Право? – вскричалъ Павелъ, потягиваясь въ своихъ креслахъ и выразительно всматриваясь въ лицо собесѣдницы.

– Да, да, – проговорила старуха.

– Какъ я радъ! – замѣтилъ Павелъ, потирая руками. – Это очень хорошо!

М-съ Пипчинъ уже не спрашивала, почему это очень хорошо. Вѣроятно, она не надѣялась получить удовлетворительнаго отвѣта, и потому, чтобы сорвать на комъ-нибудь досаду, напустилась съ ужаснѣйшимъ остервенѣніемъ на молодого Байтерстона, такъ что бѣдный малый рѣшился съ того же дня дѣлать необходимыя приготовленія для сухопутнаго путешествія въ Индію: за ужиномъ онъ тихонько спряталъ четверть булки и кусокъ голландскаго сыру, положивъ такимъ образомъ начало запасной провизіи для преднамѣреннаго путешествія.

Уже двѣнадцать мѣсяцевъ м-съ Пипчинъ сторожила и караулила маленькаго Павла съ его сестрою. Въ это время два-три раза они ѣздили домой, и однажды пробыли въ Лондонѣ нѣсколько дней. М-ръ Домби съ неизмѣнной точностью каждую недѣлю пріѣзжалъ въ Брайтонъ и останавливался въ гостиницѣ. Мало-по-малу Павелъ сдѣлался сильнѣе и уже могъ ходить пѣшкомъ по морскому берегу, хотя онъ все еще былъ крайне слабъ и, собственно говоря, смотрѣлъ такимъ же старымъ, спокойнымъ, сонливымъ ребенкомъ, какимъ читатель видѣлъ его при первомъ появленіи въ этомъ домѣ. Разъ, въ субботу послѣ обѣда, въ сумерки, во всемъ замкѣ поднялась ужасная суматоха, когда вдругъ, совершенно неожиданно доложили, что м-ръ Домби желаетъ видѣтъ м-съ Пипчинъ. Мгновенно все народонаселеніе гостиной, какъ будто на крыльяхъ вихря, полетѣло наверхъ, захлопало дверьми, затопало ногами, и когда, наконецъ, по возстановленіи приличной тишины и спокойствія, м-съ Пипчинъ, приколотивъ хорошенько молодого Байтерстона, явилась въ гостиную въ своемъ черномъ бомбазинѣ, м-ръ Домби уже былъ тамъ и глубокомысленно наблюдалъ пустое кресло своего сына и наслѣдника.

– Какъ ваше здоровье, м-съ Пипчинъ? – сказалъ м-ръ Домби.

– Покорно благодарю, сэръ, – отвѣчала м-съ Пипчинъ, – я чувствую себя очень хорошо, если взять въ разсчетъ…

М-съ Пипчинъ всегда употребляла такую форму отвѣта. Собесѣдникъ уже самъ долженъ былъ взять въ разсчетъ ея добродѣтели, пожертвованія и такъ далѣе.

– Совершенно здоровой мнѣ, конечно, и быть нельзя, – продолжала м-съ Пипчинъ, придвигая стулъ и переводя духъ, – но я благодарна и за это здоровье.

М-ръ Домби слегка наклонилъ голову и послѣ минутнаго молчанія продолжалъ:

– Я принялъ смѣлость зайти къ вамъ, милостивая государыня, посовѣтоваться насчетъ моего сына. Уже давно было y меня это намѣреніе, но я отлагалъ его день ото дня, дожидаясь, пока Павелъ выздоровѣетъ совершенно. Какъ вы теперь находите его здоровье, м-съ Пипчинъ?

– Брайтонскій воздухъ, по моему мнѣнію, принесъ ему большую пользу, – отвѣчала м-съ Пипчинъ.

– То-есть, пребываніе въ Брайтонѣ оказалось для него очень полезнымъ, – сказалъ м-ръ Домби, – я то же думаю.

М-съ Пипчинъ потерла руками и обратила глаза на каминъ.

– Но, быть можетъ, – продолжалъ м-ръ Домби, – теперь необходимъ для него другой образъ жизни, нужна перемѣна въ его состояніи. Объ этомъ-то я и пришелъ съ вами посовѣтоваться. Сынъ мой на дорогѣ жизни идетъ впередъ, м-съ Пипчинъ, быстро идетъ впередъ

Была какая-то меланхолія въ торжественномъ тонѣ, съ какимъ м-ръ Домби произнесъ эти слова. Ясно, что для него слишкомъ длиннымъ казался дѣтскій возрастъ его сына, и что, по его понятіямъ, было еще далеко, очень далеко до той счастливой поры, когда наступитъ, наконецъ, исполненіе завѣтныхъ желаній души его. М-ръ Домби былъ почти жалокъ въ эту минуту, хотя понятіе жалости никакъ не клеится съ этимъ гордымъ и холоднымъ субъектомъ.

– Ему уже шесть лѣтъ! – сказалъ м-ръ Домби, поправляя галстухъ, быть можетъ, для того, чтобы лучше скрыть едва примѣтную улыбку, мелькнувшую на поверхности его лица. – Великій Боже! не успѣешь оглядѣться, какъ шестилѣтній мальчикъ превратится въ шестнадцатилѣтняго юношу!

– Ну, десять лѣтъ, сэръ, не скоро пройдутъ! – прокаркала холодная старуха, страшно мотая головой.

– Это зависитъ отъ обстоятельствъ, – возразилъ м-ръ Домби. – Во всякомъ случаѣ, сыну моему уже шесть лѣтъ, и нѣтъ сомнѣнія, онъ въ своихъ понятіяхъ отсталъ отъ многихъ дѣтей своего возраста. Но дѣло вотъ въ чемъ: сынъ мой долженъ быть не позади, a впереди, далеко впереди своихъ ровесниковъ. Передъ нимъ уже готовое, высокое поприще – и сыну ли моему встрѣчать препятствія или неудачи на первыхъ ступеняхъ общественнаго воспитанія? Путь его жизни, ясный и чистый, предопредѣленъ и предусмотрѣнъ еще прежде его бытія: какъ же отсрочивать образованіе молодого джентльмена съ такимъ возвышеннымъ назначеніемъ? Я не допущу, я не потерплю никакихъ недостатковъ, никакихъ пробѣловъ въ его воспитаніи. Все должно быть устроено наилучшимъ, наисовершеннѣйшимъ образомъ и будетъ устроено.

– Вы правы, сэръ, – отвѣчала м-съ Пипчинъ, – я ничего не могу сказать противъ вашихъ намѣреній.

– Я и не сомнѣваюсь въ этомъ, м-съ Пипчинъ, – благосклонно сказалъ м-ръ Домби, – особа съ вашимъ умомъ пойметъ, должна понять, всю важность высокихъ цѣлей Домби и Сына.

– Много вздору, много нелѣпостей болтаютъ нынче о томъ, будто не должно слишкомъ торопиться развитіемъ молодыхъ умовъ, – проговорила м-съ Пипчинъ, съ нетерпѣніемъ закачавъ головой. – Нынче ужъ, видно, умъ за разумъ зашелъ, a въ мое время не такъ думали объ этомъ предметѣ. Я очень рада, сэръ, что мои мысли въ этомъ случаѣ совершенно согласны съ вашими; "торопи, толкай ребенка, если хочешь изъ него сдѣлать человѣка" – вотъ мое правило!

– Не даромъ же вы, почтенная м-съ Пипчинъ, пріобрѣли такую огромную репутацію, – возразилъ м-ръ Домби. – Прошу васъ быть увѣренной, что теперь, болѣе чѣмъ когда-либо, я совершенно доволенъ вашей методой дѣтскаго воспитанія и поставлю себѣ за величайшее удовольствіе рекомендовать васъ при всякомъ случаѣ, если только моя скромная рекомендація принесетъ вамъ какую-нибудь пользу. Я теперь думалъ о докторѣ Блимберѣ, м-съ Пипчинъ.

– Какъ? о моемъ сосѣдѣ? – вскричала м-съ Пипчинъ. – У доктора, по моему мнѣнію, превосходное заведеніе. Молодые люди, какъ я слышала, учатся тамъ отъ утра до ночи, и порядокъ во всемъ удивительный.

– И цѣна весьма значительная! – прибавилъ м-ръ Домби. – Я уже говорилъ съ докторомъ, м-съ Пипчинъ, и, по его мнѣнію, Павелъ совершенно созрѣлъ для полученія образованія. Онъ приводилъ многіе примѣры, что дѣти именно въ этомъ возрастѣ начинали учиться по-гречески, и съ блистательнымъ успѣхомъ. Но я не объ этомъ безпокоюсь, м-съ Пипчинъ, дѣло вотъ видите ли въ чемъ: сынъ мой, вырастая безъ матери, сосредоточилъ всю привязанность на своей сестрѣ, и любовь эта, конечно, дѣтская, но все же чрезмѣрная, признаюсь вамъ, слишкомъ безпокоитъ меня. Разлука ихъ не будетъ ли…

И, не окончивъ фразы, м-ръ Домби погрузился въ глубокое раздумье.

– Ба, ба, ба! – возопила м-съ Пипчинъ, взъерошивая бомбазиновое платье и мгновенно принимая свой всегдашній видъ дѣтской вопительницы. – Есть о чемъ безпокоиться! Да если ей не угодно будетъ съ нимъ разстаться, на это y насъ, съ вашего позволенія, найдутся ежовыя рукавички.

Добрая лэди тутъ же извинилась, что употребила слишкомъ простонародную фразу. – Я всегда такъ обращаюсь съ ними, – сказала она и совершенно особеннымъ образомъ закинула свою безобразную голову, какъ будто собиралась привести въ трепетъ цѣлую стаю непокорныхъ мальчиковъ и дѣвочекъ. М-ръ Домби терпѣливо выждалъ окончанія этихъ припадковъ и, когда его почтенная собесѣдница перестала бѣсноваться, сказалъ спокойнымъ тономъ:

– Не о н_е_й думаю я, м-съ Пипчинъ; съ нимъ что будетъ?

М-съ Пипчинъ сь одинаковой увѣренностью могла бы похвалиться, что она точно такой же способъ врачеванія готова употребить и для маленькаго Павла; но ея сѣрый проницательный глазъ благовременно усмотрѣлъ, что м-ръ Домби не могъ одобрить этого рецепта въ отношеніи къ сыну, хотя въ то же время признавалъ всю его дѣйствительность относительно дочери. Поэтому она тотчасъ же перевернула аргументъ и очень основательно начала доказывать, что новые предметы, новый образъ жизни, новое разнообразное общество въ заведеніи Блимбера и, наконецъ, новыя, разумѣется, довольно трудныя занятія, – все это мало-по-малу и незамѣтнымъ образомъ заставитъ умнаго мальчика выбросить изъ головы свою сестру. Такъ какъ эта мысль совершенно согласовалась съ собственными надеждами и предположеніями м-ра Домби, то нѣтъ ничего удивительнаго, если джентльменъ этотъ получилъ еще высшее понятіе о разсудительности м-съ Пипчинъ, тѣмъ болѣе, что теперь она представила рѣдкій образецъ безкорыстія, разлучаясь такъ легко съ своимь маленькимъ другомъ, хотя, собственно говоря, ударъ этотъ былъ не внезапный, потому что сначала предполагалось отдать ей ребенка всего на три мѣсяца. Было ясно, что м-ръ Домби заранѣе обдумалъ и зрѣло обсудилъ свой многосложный плань, состоящій въ томъ, что маленькій Павелъ на первое полугодіе поступить къ доктору Блимберу, какъ недѣльный пансіонеръ, a сестра его между тѣмъ останется y м-съ Пипчинъ и будетъ принимать къ себѣ брата по субботамъ. Такое распоряженіе, – думалъ чадолюбивый отецъ, – исподволь отвлечетъ сына отъ предмета его привязанности; вѣроятно, онъ хорошо помнилъ, какъ неосторожно первый разъ младенецъ былъ оторванъ отъ своей любимой кормилицы!

Оканчивая свиданіе, м-ръ Домби выразилъ надежду, что м-съ Пипчинъ, вѣроятно, благоволитъ удержать за собою должность верховной надзирательиицы надъ его сыномъ, пока тотъ будетъ учиться въ Брайтонѣ. Потомъ онъ поцѣловалъ Павла, подержалъ руки Флоренсы, искоса взглянулъ на бѣлый парадный воротничекъ молодого Байтерстона и погладилъ по головкѣ миссъ Панки, отчего бѣдная дѣвочка громко заплакала, потому что нѣжность какъ разъ пришлась по тому самому мѣсту, гдѣ м-съ Пипчинъ щиколками своихъ пальцевъ производила свои обыкновенныя наблюденія, стукая по головѣ, какъ по винному боченку. Уходя, м-ръ Домби еще разъ изволилъ объявить, что, такъ какъ сынъ его уже выросъ и совершенно поправился въ здоровьи, то нѣтъ сомнѣнія, образованіе его пойдетъ блистательно, какъ скоро д-ръ Блимберъ возьметъ его въ свои руки.

И точно, если молодой джентльмень попадался въ руки къ Блимберу, онъ всегда чувствовалъ нѣкоторое довольно плотное давленіе, какъ будто его сжимали тисками. Докторъ, по обыкновенію, занимался образованіемъ только десяти мальчиковъ, но y него всегда было въ запасѣ ученья, по крайней мѣрѣ, для цѣлой сотни молодыхъ головъ; зато этотъ несчастный десятокъ былъ заваленъ по горло всякой всячиной, къ невыразимому наслажденію мудраго педагога, y котораго единственною цѣлью въ жизни было мучить бѣдныхъ дѣтей.

Учебное заведеніе д-ра Блимбера было, собственно говоря, ни больше ни меньше, какъ огромная теплица; гдѣ безпрестанно пускались въ ходъ всѣ возможные аппараты для произведенія скорѣйшаго плода. Умственный зеленый горохъ обыкновенно поспѣвалъ къ Рождеству, a духовную спаржу можно было добывать во всякое время года. Математическій крыжовникъ, насаженный опытной рукою Блимбера, мгновенно доставлялъ плоды, немножко кислые, но все-таки годные для употребленія. Каждое прозябаніе, греческое или латинское, мигомъ выростало на сухихъ вѣтвяхъ подъ всѣми широтами и поясами дѣтскаго климата. Природа тутъ была нипочемъ. Д-ръ Блимберъ, и не соображаясь съ природой, такъ или иначе, заставлялъ всякую почву произращать какіе угодно плоды.

Все это было чрезвычайно весело и очень остроумно, но система принужденія обыкновенно сопровождалась своими печальными послѣдствіями. Скороспѣлые фрукты не имѣли свойственнаго имъ вкуса и держались недолго. Одинъ молодой джентльменъ, старшій въ заведеніи, малый съ преогромной головой и раздутымъ носомъ, уже благополучно прошелъ черезъ всѣ педагогическія мытарства, какъ вдругъ въ одно прекрасное утро совершенно отказался цвѣсти и навсегда остался въ заведеніи, какъ чистый стебель. Говорили, будто докторъ уже черезчуръ переучилъ молодого Тутса, и бѣдняга вдругъ потерялъ мозгъ, какъ скоро появился пушокъ на его бородѣ.

Какъ бы то ни было, молодой Тутсъ совершенно лишился своего мозга. Зато y него оказались прегустыя бакенбарды и чудесный басистый голосъ. Онъ пришпиливалъ къ рубахѣ красивую булавку и, по обыкновенію, носилъ въ жилетномъ карманѣ маленькое колечко, которое украдкой надѣвалъ на мизинецъ всякій разъ, когда воспитанники выходили гулять. Онъ постоянно влюблялся съ перваго взгляда во всякую няньку, хотя, къ сожалѣнію, ни одна нянька не обращала на него ни малѣйшаго вниманія.

Д-ръ Блимберъ былъ очень дюжій, толстый джентльменъ въ черномъ платьѣ съ панталонами, засученными подъ чулки, перевязанными y колѣнъ красивыми лентами, какъ щеголяли встарину англійскіе дэнди. Онъ имѣлъ очень свѣтлую плѣшивую голову, басистый голосъ и подбородокъ ужасно раздвоенный, такъ что никакъ нельзя было понять, какимъ образомъ могла дѣйствовать бритва въ этой чудной впадинѣ. Его маленькіе глаза были всегда наполовину закрыты; a ротъ всегда наполовину открывался для выраженія лукавой улыбки, какъ будто въ эту самую минуту докторъ ставилъ втупикъ маленькаго шалуна и дожидался, пока тотъ обличитъ себя собственными устами. Когда докторъ закладывалъ правую руку въ боковой карманъ своего сюртука, a лѣвую закидывалъ назадъ, и при этомъ слегка кивалъ головою, дѣлая самыя обыкновенныя замѣчанія слабонервному незнакомцу, его фигура въ совершенствѣ походила на сфинксъ, изрекающій свои непреложные приговоры.

У доктора былъ въ Брайтонѣ очень хорошій домъ на морскомъ берегу, архитектуры, правда, весьма невеселой, даже, можно сказать, совершенно печальной. Темноцвѣтныя гардины, скудныя и тощія, скрывались въ углубленіи оконъ съ какимъ-то мрачнымъ уныніемъ. Стулья и столы были расположены рядами, какъ цифры на таблицѣ умноженія; камины въ парадныхъ комнатахъ почти иикогда не отапливались и скорѣе похожи были на колодези, a гость, сидѣвшій передъ ними, представлялъ ведро; въ столовой не было ничего, напоминавшаго какое-нибудь кушанье или напитокъ. Во всемъ домѣ ни малѣйшаго шума, кромѣ громкаго боя стѣнныхъ часовъ, висѣвшихъ въ залѣ, которыхъ звукъ слышался даже на чердакахъ. Общее безмолвіе нарушалось только глухимъ плачемъ молодыхъ джентльменовъ, в_о_р_к_о_в_а_в_ш_и_х_ъ за своими уроками, на подобіе печальныхъ голубей, запертыхъ въ голубятнѣ.

Миссъ Блимберъ, тонкая и довольно граціозная дѣвушка, ни мало не разстраивала своей оссбой общей степенности докторскаго дома. Въ этой дѣвицѣ, носившей коротенькіе курчавые волоеы и зеленые очки на носу, не оказывалось ни малѣйшихъ слѣдовъ вѣтренности и легкомыслія, свойственныхъ ея полу и возрасту. Она, по-видимому, высохла и разсыпалась въ песокъ, работая въ душныхъ подземельяхъ мертвыхъ языковъ, a живыя нарѣчія не существовали для миссъ Блимберъ. Языку непремѣнно надлежало умереть, превратиться въ камень, и тогда только миссъ Блимберъ начала бы докапываться до его тайнъ, какъ неутомимый антикварій, для котораго не существуетъ живая природа.

Маменька ея, м-съ Блимберъ, была женщина неученая, однако-жъ съ большими претензіями на ученость, и, по обыкновенію, говаривала по вечерамъ, что, если бы со временемъ Господь Богъ привелъ ей познакомиться съ Цицерономъ, она умерла бы спокойно. Величайшей отрадой въ ея жизни было любоваться на молодыхъ учениковъ своего супруга, когда они выходили на улицу съ преширокими воротничками на рубашкахъ и высочайшими галстухами, рѣзко отличаясь отъ всѣхъ другихъ джентльменовъ: это былъ костюмъ въ совершенствѣ классическій, говорила она.

М-ръ Фидеръ, магистръ и помощникъ д-ра Блимбера, былъ чѣмъ-то вродѣ олицетвореннаго органа съ однимъ валомъ, на которомъ постоянно безъ всякихъ варіацій разыгрывалось нѣсколько однообразныхъ арій. Вѣроятно, въ раннюю эпоху молодости, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, къ нему можно было бы придѣлать еще два, три вала; но судьба этого не хотѣла, и м-ръ Фидеръ, пущенный на бѣлый свѣтъ съ однимъ только валомъ, посвятилъ себя отуманиванію молодыхъ головъ въ учебномъ заведеніи Блимбера. Рано молодые люди проникались печальными заботами всякаго рода и ни на минуту не находили отдыха въ туманной атмосферѣ окаменѣлыхъ глаголовъ, одичалыхъ существительныхъ и страшныхъ могильныхъ привидѣній омертвѣлаго синтаксиса. Благодаря насильственной системѣ воспитанія, молодой человѣкъ въ три недѣли однажды навсегда разставался съ здравымъ смысломъ; въ три мѣсяца взваливалъ на свои плечи всѣ заботы міра; въ четыре проникался самыми горькими чувствованіями противъ родственниковъ или опекуновъ; въ пять становился совершеннымъ мизантропомъ; въ полгода начиналъ завидовать бездонной пропасти Квинта Курція, a въ концѣ перваго года онъ приходилъ къ рѣшительному, неизмѣнному заключенію, что всѣ мечтанія поэтовъ и уроки мудрецовъ были ничто иное, какъ собраніе словъ и грамматическихъ правилъ, безъ всякаго внутренняго значенія и смысла!

И все-таки расцвѣталъ онъ, убійственно расцвѣталъ цѣлые годы въ огромной педагогической теплицѣ, и слава мудраго доктора достигала до необозримой высоты, когда онъ отправлялъ, наконецъ, свои зимнія растенія на ихъ родимую сторону, подъ кровлю родственниковъ и друзей.

Однажды, на порогѣ докторскаго дома, остановился съ трепещущимъ сердцемъ маленькій Павелъ, ведомый за одну руку отцомъ, за другую – Флоренсой. Позади, какъ зловѣщій воронъ, шествовала м-съ Пипчинъ, съ своимъ чернымъ плюмажемъ и крючковатымъ носомъ. По-видимому, она задыхалась отъ усталости, потому-что м-ръ Домби, исполненный великихъ мыслей, шелъ очень скоро. Съ трудомъ переводя духъ, она прокаркала охриплымъ голосомъ, чтобы отворили дверь.

– Вотъ, любезный Павелъ, – сказалъ м-ръ Домби возвышеннымъ тономъ, – вотъ дѣйствительное средство наживать деныи и сдѣлаться истиннымъ Домби и Сыномъ. Ты уже почти человѣкъ.

– Почти, – отвѣчалъ ребенокъ.

Даже дѣтское волненіе не могло пересилить лукаваго, хотя вмѣстѣ трогательнаго взгляда, какимъ сонровождался этотъ отвѣтъ.

На лицѣ м-ра Домби выступило неопредѣленное выраженіе досады, но въ эту минуту отворилась дверь, и его физіономія мгновенно приняла свой обыкновенный видъ.

– Дома ли д-ръ Блимберъ? – спросилъ мрь Домби.

– У себя, – отвѣчалъ человѣкъ, посматривая на Павла, какъ на маленькую мышь, которая теперь попадалась въ западню. На лицѣ лакея, отворившаго дверь, природа провела первые слабые штрихи постоянной улыбки, обличавшей врожденное скудоуміе, выражавшееся и въ его подслѣповатыхъ глазахъ. Но м-съ Пипчинъ приняла его за дерзкаго грубіяна и вспылила ужаснѣйшимъ образомъ:

– Какъ вы смѣете ухмыляться? – сказала м-съ Пипчинъ. – За кого вы меня принимаете?

– Я не смѣюсь и ни за кого не принимаю васъ, – отвѣчалъ озадаченный лакей.

– Невѣжа! – продолжала м-съ Пипчинъ, – ступайте, доложите, что пришелъ м-ръ Домби, не то я съ вами расправлюсь.

Подслѣповатый малый тихими шагами пошелъ съ докладомъ и скоро воротился пригласить гостей въ докторскій кабинетъ.

– Вы опять смѣетесь, – сказала м-съ Пипчинъ, проходя въ залу.

– Да не смѣюсь же я, сударыня, право, не смѣюсь.

– Что тамъ y васъ, м-съ Пипчинъ? – сказалъ м-ръ Домби, оглядываясь назадъ. – Пожалуйста, потише.

М-съ Пипчинъ усмирилась и, проходя мимо лакея, пробормотала только: "Ухъ, какой красавецъ!" Подслѣповатый парень чуть не заплакалъ отъ этого комплимента. Онъ представлялъ изъ себя воплощенную кротость и смиреніе; но м-съ Пипчинъ, послѣ перувіанскихъ рудниковъ, имѣла обычай нападать на всѣхь кроткихъ людей.

Докторъ сидѣлъ въ своемъ огромномъ кабинетѣ, заваленный книгами и держа по глобусу на каждомъ колѣнѣ. Надъ дверью стоялъ Гомеръ, a надъ каминомъ красовалась Минерва.

– Какъ ваше здоровье, сэръ? – спросилъ онъ м-ра Домби, – и каковъ мой маленькій другъ?

Величавъ и важенъ былъ голосъ дра Блимбера, какъ торжественный звукъ органа въ англиканской церкви. Когда онъ кончилъ, Павлу показалось, будто стѣнные часы перебили его рѣчь и начали вслѣдъ за нимъ повторять: ка-ко-въ-мой-ма-ле-нь-кій-другъ-ка-ко-въ-мой-ма-лень-кій-другъ, – и такъ далѣе, и такъ далѣе, до безконечности.

Не видя маленькаго друга изъ-за книгъ черезъ столь, д-ръ Блимберъ дѣлалъ на своихъ креслахъ безполезныя покушенія разглядѣть его изъ-подъ стола. М-ръ Домби облегчилъ затрудненіе, взявши на руки своего сына и поставивъ его на другой большой столъ среди комнаты, прямо передъ глазами доктора.

– A! – сказалъ докторъ, величаво облокачиваясь на ручки креселъ. – Теперь вижу моего маленькаго друга. Какъ ваше здоровье, мой маленькій другъ?

Но стѣнные часы, не измѣняя формы привѣтствія, по прежнему повторяли: ка-ко-въ-мой-ма-лень-кій-другъ-ка-ко-въ-мой-ма-лень-кій-другъ!

– Очень хорошо, благодарю васъ, – сказалъ Павелъ, отвѣчая часамъ и доктору вмѣстѣ.

– А! – сказалъ дръ Блимберъ, – Должны ли мы сдѣлать изъ него мужа?

Павелъ молчалъ. М-ръ Домби, обращаясь къ нему, спросилъ:

– Слышишь ли, Павелъ?

– Должны ли мы сдѣлать изъ него мужа? – повторилъ Блимберъ.

– Я желалъ бы лучше остаться ребенкомъ, – отвѣчалъ Павелъ.

– Неужели! – сказалъ докторъ. – Почему-же?

Ребенокъ сидѣлъ на столѣ съ любопытнымъ выраженіемъ невольной грусти. Онъ смотрѣлъ на доктора и въ то же время судорожно ударялъ одной рукою по колѣну, какъ будто у него выступали слезы, и онъ хотѣлъ подавить ихъ. Но другая рука его протягивалась все дальше и дальше до тѣхъ поръ, пока спокойно улеглась на шеѣ Флоренсы. – Вотъ почему желалъ бы я остаться ребенкомъ, – какъ будто хотѣлъ онъ сказать, и слезы, долго удерживаемыя, ручьями полились изъ его глазъ.

– М-съ Пипчинъ, – сказалъ отецъ жалобнымъ голосомъ, – мнѣ крайне непріятно это видѣть.

– Отойдите отъ него, миссъ Домби, отойдите, – проговорила старуха.

– Ничего, ничего! – сказалъ докторъ, ласково кивая головой и удерживая м-съ Пипчинъ. – Ничего: скоро его развлекутъ новыя впечатлѣнія, новыя заботы. Мы постараемся. Вы хотѣли бы, м-ръ Домби, чтобы маленькій мой другъ пріобрѣлъ…

– Все долженъ онъ пріобрѣсть, все, любезный докторъ, – отвѣчалъ м-ръ Домби твердымъ голосомъ.

– Да, – сказалъ докторъ, улыбаясь и прищуривая глаза. Онъ, казалось, наблюдалъ маленькаго Павла съ напряженнымъ любопытствомъ естествоиспытателя, – который собирался сдѣлать чучело изъ новаго животнаго.

– Да, – повторилъ докторъ съ нѣкоторою живостью, – именно такъ. Мы обогатимъ разнообразными познаніями нашего маленькаго друга и быстро подвинемъ его впередъ. Въ этомъ ручается моя опытность. Вы, кажется, говорили, м-ръ Домби, что сынъ вашъ еще совершенно дѣвственная почва?

– Онъ готовился немного дома и y этой леди, – отвѣчалъ м-ръ Домби, указывая на м-съ Пипчинъ, которая вдругъ вытянулась при этомъ въ струнку, приготовившись какъ будто вызвать доктора на бой, если бы тотъ вздумалъ обвинить ее. – Кромѣ этихъ предварительныхъ свѣдѣній, Павелъ еще ничего не умѣлъ и ничему серьезно не учился.

Д-ръ Блимберъ слегка наклонилъ голову въ знакъ снисходительной терпимости къ нарушенію его педагогическихъ правъ со стороны м-съ Пипчинъ.

– Впрочемъ, – замѣтилъ онъ, потирая руками, – было бы пріятнѣе начинать образованіе отъ первыхъ корней.

И тутъ онъ опять искоса взглянулъ на Павла, какъ будто сейчасъ же хотѣлъ напасть на него съ греческимъ алфавитомъ.

– Послѣ нашихъ предварительныхъ условій и переговоровъ, господинъ докторъ, – началъ м-ръ Домби, взглянувъ еще разъ на своего сына, – и послѣ этого свиданія, довольно продолжительнаго, я нахожу, что нѣтъ болѣе надобности отнимать y васъ драгоцѣнное время, и поэтому…

– Вы опять за свое, миссъ Домби! – брюзгливо проговорила м-съ Пипчинъ.

– Погодите на минуту, – сказалъ докторъ, – погодите. Позвольте представить вамъ мою жену и дочь, которыя въ домашней жизни поведутъ на Парнасъ нашего маленькаго пилигрима. Вотъ моя жена, м-съ Блимберъ, – продолжалъ докторъ, указывая на леди, которая вошла въ сопровожденіи степенной дѣвицы, вооруженной очками, – a это, м-ръ Домби, дочь моя, Корнелія. М-ръ Домби, моя милая, – продолжалъ докторъ, обращаясь къ женѣ, – ввѣряетъ нашей заботливости, видишь ли ты, нашего маленькаго друга?

М-съ Блимберъ, въ припадкѣ учтивости къ м-ру Домби, по-видимому, не замѣтила маленькаго Павла и, останавливаясь къ нему задомъ, чуть не столкнула его со стола. Но при этомъ намекѣ она оборотилась и съ восторженнымъ видомъ начала любоваться умными классическими чертами его лица.

– Завидую вамъ, сэръ, – сказала она, – поднимая глаза и обращаясь къ м-ру Домби, – чрезвычайно завидую. Сынъ вашъ, какъ пчела, пересаживается теперь въ отборный цвѣтникъ и будетъ питаться сладчайшимъ сокомъ растеній. Виргилій, Горацій, Овидій, Теренцій, Плавтъ, Цицеронъ: какіе цвѣты! какой медъ! Вы, конечно, м-ръ Домби, съ удивленіемъ встрѣчаете въ женщинѣ… но я имѣю честь быть супругой такого мужа…

– Полно, моя милая, полно, – сказалъ д-ръ Блимберъ. – Какъ тебѣ не стыдно!

– М-ръ Домби извинитъ пристрастіе жены, – сказала м-съ Блимберъ съ плѣнительной улыбкой.

– Вовсе нѣтъ, – отвѣчалъ м-ръ Домби, думая, вѣроятно, сказать, что тутъ в_о_в_с_е не было пристрастія.

– Притомъ я имѣю честь быть матерью, – продолжала м-съ Блимберъ.

– И какою матерью! – замѣтилъ м-ръ Домби, кланяясь съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ миссъ Корнеліи.

– Если бы ко всему этому, – продолжала м-сь Блимберъ, – мнѣ удалось познакомиться съ Цицерономъ, подружиться съ нимъ и побесѣдовать въ его Тускуланумѣ – очаровательный Тускуланумъ! – я бы умерла спокойно.

Ученый энтузіазмъ, какъ извѣстно, очень заразителенъ. М-ръ Домби на половину повѣрилъ своей собесѣдницѣ, и даже м-съ Пипчинъ, вообще не расположенная имѣть о людяхъ хорошее мнѣніе, начинала думать, что Цицеронъ въ самомъ дѣлѣ былъ прекраснѣйшій человѣкъ, и что, если бы судьба благовременно столкнула ее съ нимъ, благородный супругъ ея, охраняемый этимъ геніемъ, вѣроятно, не сломилъ бы себѣ шеи на перувіанскихъ рудникахъ.

Корнелія выразительно взглянула черезъ очки на м-ра Домби, какъ будто y нея было пламенное желаніе привести нѣсколько цитатъ изъ произведеній безсмертнаго генія. Но нечаянный стукъ въ двери помѣшалъ ей привести въ исполненіе это намѣреніе.

– Кто тамъ? – сказал ь докторъ. – Войди, Тутсъ, войди. Ты видишь м-ра Домби.

Тутсъ поклонился.

– Какое странное стеченіе обстоятельствъ! – продолжалъ д-ръ Блимберъ. – Передъ нами теперь начало и конецъ, альфа и омега. Это глава нашего заведенія, м-ръ Домби.

Не только глава, даже и плечи, могъ бы прибавить д-ръ Блимберъ, потому что молодой Тутсъ былъ гигантскаго роста, въ сравненіи съ прочими воспитанниками заведенія. Онъ растерялся, покраснѣлъ и оскалилъ зубы, увидѣвъ себя среди незнакомыхъ людей.

– Прибавленіе къ нашей маленькой академіи, любезный, – сказалъ докторъ. – Это сынъ м-ра Домби.

Молодой Тутсъ покраснѣлъ опять, и такъ какъ вслѣдъ за тѣмъ воцарилаеь торжественная тишина, то онъ счелъ необходимымъ сказать что-нибудь съ своей стороны.

– Какъ ваше здоровье? – воскликнулъ онъ, наконецъ, обращаясь къ Павлу, и воскликнулъ такимъ басистымъ, но вмѣстѣ робкимъ, чуть не овечьимъ голосомъ, что если бы вдругъ ягненокъ зарычалъ, какъ левъ или тигръ, это чудо не озадачило бы такъ удивленныхъ зрителей.

– Объяви, Тутсъ, магистру Фидеру, – сказалъ д-ръ Блимберъ, – чтобы онъ приготовилъ необходимыя книги для сына м-ра Домби и назначилъ ему приличное мѣсто въ классной залѣ. Милая моя, – продолжалъ докторъ, обращаясь къ женѣ, – м-ръ Домби, кажется, еще не видалъ дѣтскихъ опочиваленъ?

– Если м-ру Домби угодно взойти наверхъ, – сказала м-съ Блимберъ, – я очень рада показать ему владѣнія Морфея.

Съ этими словами м-съ Блимберъ, дама очень услужливая, съ чепчикомъ на головѣ изъ матеріи небеснаго цвѣта, вышла изъ дверей въ сопровожденіи м-ра Домби и Корнеліи. М-съ Пипчинъ послѣдовала за ними, озираясь во всѣ стороны въ надеждѣ встрѣтить негоднаго лакея грубіяна.

Пока они ходили, Павелъ продолжалъ сидѣть на столѣ, держа за руку Флрренсу и робко устремивъ пытливый взоръ на Блимбера, который, между тѣмъ, облокотившись на кресла и заложивъ руку за пазуху, держалъ передъ собою книгу на разстояніи протянутой руки отъ своихъ глазъ. Онъ читалъ, и было что-то ужасное въ этой манерѣ чтенія, безстрастной, хладнокровной, рѣшительной. При этомъ лицо его было совершенно открыто, и когда докторъ благосклонно улыбался своему автору или хмурилъ брови и дѣлалъ гримасы, какъ будто говорилъ: "Не разсказывай, любезный, знаю я получше тебя", – фигура и всѣ пріемы его поражали зрителя невольнымъ страхомъ.

Молодой Тутсъ, которому тоже нечего было дѣлать наверху, остался въ комнатѣ и самодовольно осматривалъ колеса въ своихъ часахъ, пересчитывая въ то же время свои серебряныя деньги. Но это продолжалось недолго: когда докторъ, перемѣняя положеніе, поворотилъ свои толстыя ноги, Тутсъ тихонько вынырнулъ изъ комнаты и уже болѣе не показывался.

Между тѣмъ м-ръ Домби, обозрѣвъ владѣнія Морфея, воротился въ докторскій кабинетъ.

– Надѣюсь, м-ръ Домби, – сказалъ докторъ, положивъ книгу на столъ, – нашъ порядокъ удостоился вашего одобренія.

– Превосходный порядокъ! – сказалъ м-ръ Домби.

– Очень хорошій, – тихонько сказала м-съ Пипчинъ, вообще нерасположенная къ преувеличеннымъ похваламъ.

– М-съ Пипчинъ, – сказалъ м-ръ Домби, озираясь вокругъ, – съ вашего позволенія, докторъ, и также съ вашего, м-съ Блимберъ, хотѣла бы по временамъ навѣщать здѣсь моего сына.

– Можетъ во всякое время, – замѣтилъ докторъ.

– Мы всегда рады видѣть м-съ Пипчинъ, – благосклонно сказала докторша.

– Стало быть, – сказалъ м-ръ Домби, – теперь всѣ распоряженія окончены, и вы позволите проститься съ вами.

Тутъ онъ близко подошелъ къ Павлу, который все еще сидѣлъ на столѣ.

– Прощай, милое дитя! – сказалъ м-ръ Домби.

– Прощай, папа.

Лицо ребенка, небрежно протянувшаго руку отцу, приняло тревожное, заботливое выраженіе. Но не отецъ былъ предметомъ этой заботы, и не на него обратилось печальное личико. Нѣтъ, Флоренсу искалъ маленькій Павелъ, и только Флоренсу, всегдашній предметъ своей нѣжной привязанности.

Если бы м-ръ Домби, въ своемъ безумномъ высокомѣріи гордаго богача, нажилъ себѣ врага, жестокаго, мстительнаго, непримиримаго, даже такой врагъ въ настоящую минуту забылъ бы о мщеніи, вполнѣ довольный мучительною скорбью, раздиравшею сердце его обидчика.

Онъ нагнулся и поцѣловалъ ребенка. Если глаза его въ эту минуту о_т_ч_е_г_о-т_о потускнѣли, и онъ не могъ хорошенько разглядѣть маленькое личико, зато, быть можетъ, умственный взоръ его прояснился теперь болѣе, чѣмъ когда-либо.

– Скоро мы увидимся, Павелъ. По субботамъ и воскресеньямъ ты свободенъ.

– Знаю, папа, – отвѣчалъ Павелъ, взглянувъ на сестру, – по субботамъ и воскресеньямъ я свободенъ.

– И ты будешь учиться хорошо, – продолжалъ м-ръ Домби, – не правда ли?

– Постараюсь, папа, – отвѣчалъ ребенокъ тономъ слишкомъ уставшаго человѣка.

– И теперь ты скоро вырастешь большой, – сказалъ м-ръ Домби.

– Охъ, очень скоро! – проговорилъ ребенокъ, и взоръ его, старый, очень старый взоръ, обращенный на м-съ Пипчинъ, замеръ и потухъ въ ея черномъ бомбазиновомъ платьѣ. Она тоже, съ своей стороны, подошла проститься и оторвать отъ него Флоренсу. Движеніе, ею произведенное, разбудило м-ра Домби, глаза котораго были неподвижно обращены на Павла. Еще разъ онъ погладилъ его по головѣ, пожалъ его маленькую руку и, холодно разкланявшись съ докторскимъ семействомъ, поспѣшно вышелъ изъ кабинета.

Д-ръ Блимберъ, м-съ Блимберъ и миссъ Блимберъ спѣшили проводить дорогого гостя въ залу, хотя тотъ просилъ ихъ не безпокоиться, и когда они побѣжали за м-ромъ Домби, м-съ Пипчинъ завязла между докторомъ и его женой и вмѣстѣ съ ними вышмыгнула изъ комнаты, прежде чѣмъ успѣла захватить Флоренсу. Этому счастливому обстоятельству Павелъ былъ впослѣдствіи обязанъ пріятнымъ воспоминаніемъ, что Флоренса еще разъ воротилась съ нимъ проститься и обвить руками его шею. Оставаясь послѣднею въ дверяхъ, она посылала милому брату улыбку одобренія, ярко заблиставшую черезъ слезы на ея глазахъ.

И тяжело стало дѣтскому сердцу, когда исчезла, наконецъ, эта улыбка! Глобусы, книги, слѣпой Гомеръ и Минерва, – все запрыгало и закружилось вокругъ маленькаго Павла; но вдругъ эти предметы остановились, и тогда онъ снова услышалъ громкій бой часовъ, которые, какъ и прежде, съ важностью спрашивали: "ка-ко-въ-мой-ма-лень-кій-другъ-ка-ко-въ…", и такъ далѣе до безконечности.

И онъ молча прислушивался къ этимъ звукамъ, сидя на своемъ пьедесталѣ со сложенными руками. Но ему можно было бы отвѣчать: "скучно мнѣ, скучно, одинокому, усталому, больному!" И по болѣзненной пустотѣ въ его молодомъ сердцѣ, всѣ предметы были такъ холодны, такъ дики, такъ пусты!