Читать книгу Я спасу тебя от бури - Чарльз Мартин - Страница 14

Где-то в моем детстве

Секундная стрелка миновала шестерку. Тридцать секунд и дальше. Я завязал рюкзачок двойным узлом, сунул книги под мышку и опустился на край сиденья. Если я успею выскочить и пробежать по коридору мимо шкафчиков, то у меня будет шанс. Раздался смех. Кто-то выстрелил мне в шею жеваной бумажкой. Три… два…

Прозвенел звонок, и я молнией выбежал из классной комнаты, виляя между детьми, выходившими из дверей. Первым делом я спустился по лестнице и повернулся к ряду автобусов. Я забрался во второй автобус и выбрал место в переднем ряду. После школы я ездил на этом автобусе к своей бабушке, где оставался до тех пор, пока отец не забирал меня оттуда и не увозил домой. Если он работал по ночам, то я проводил у бабушки ночь. Мисс Уэбстер, водитель автобуса, опустила газету и посмотрела на меня поверх стекол очков.

– Ну… добрый день, Тайлер.

– Мэм. – У меня дрожали колени, и я стрелял глазами по сторонам.

Четверо из них подошли через несколько минут, и каждый тыкал меня в ухо или отвешивал подзатыльник. Мисс Уэбстер наблюдала за ними в зеркало заднего вида над ее головой. Позиция на переднем месте означала, что они поглумятся надо мной при входе, а не по своей прихоти по дороге. На прошлой неделе учитель велел мне вынести мусор. Мусоровозка стояла за школой. Так я оказался на заднем сиденье автобуса, и не нужно быть гением, чтобы догадаться, как они этим воспользовались.

Их было четверо, и у всех были прозвища. Фигня с кличками началась в школе. Прошлым летом нас заставили читать «Отверженных», и после этого все ученики обзавелись прозвищами. Толстяк по прозвищу Кастет. Тощий парень, который носил бутылочные очки с логотипом кока-колы, был Глазом. Драчун из восьмого класса по имени Стейси имел понятное прозвище Забияка. А четвертого парня называли Дырой, потому что он был здоровенным, как черная дыра. Он был на полтора фута выше любого другого пятиклассника и носил ботинки одиннадцатого размера.

Мисс Уэбстер не двинулась с места, когда Глаз ухватил меня за резинку трусов, а Глаз повернулся и налег мне на плечи. Глаз потянул так сильно, что эластичная лента с треском врезалась в кожу. Они каждый раз делали это. Когда я был готов разреветься, положение становилось только хуже.

С тех пор я стал гораздо умнее, но этого было недостаточно.

Автобус остановился, двери раскрылись; я сунул два учебника под мышку и выскочил наружу в облаке паров отработанного дизельного топлива и техасской пыли. За моей спиной раздалось громкое шарканье. Я знал, что лучше не оглядываться, и побежал со всех ног. Мои кеды с высокой шнуровкой превратились в размытое белое пятно. Один квартал, потом второй. После третьего я совсем выдохся, и у меня начались спазмы в животе. Я остановился, ущипнул себя за бок, перевел дыхание, пересек улицу и оглянулся через плечо.

Десять дней назад я зашел в душевую и обнаружил этих четырех уродов, окруживших одну из кабинок. Они подвывали и хихикали, как гиены. Джинни Пратер стояла у дальней стены, без юбки и трусиков. Она плакала, сводила колени и пыталась натянуть свитер над гениталиями. Солнечный свет отражался от ее очков, лежавших на земле напротив душевой.

Забияка повернулся, поднял руку и сказал:

– Это не твое дело. Убирайся отсюда.

Я не хотел иметь ничего общего с Забиякой и тем более не хотел иметь дело со всей шайкой. Поэтому, к великому разочарованию Джинни, я просто кивнул, закрыл дверь и дернул рычаг пожарной тревоги. Потом я спокойно прошел по коридору, пока мистер Тернер выбежал из своего пустого класса и начал проверять все помещения до самого выхода, – и душевая была первым из них. Каждому из ребят теперь надлежало в течение двух недель оставаться после уроков. И еще последует звонок родителям. Задержка после уроков была плевым делом в отличие от звонка родителям. Каждому из них всыпали по первое число.

Теперь мне предстояло заплатить за это.

Позднее я узнал, что Джинни была добровольной участницей шоу под названием «Я покажу тебе, а ты покажешь мне». Все обернулось плохо, когда парни захотели увидеть больше, чем она хотела показать, и вдобавок потрогать ее.

Я завернул за последний угол и увидел вдалеке бабушкин дом. Я пробежал последние десятки метров, хватая ртом воздух, повернулся к гаражу и толкнул дверь. Она не поддавалась. Я толкнул сильнее, но дверь была заперта.

Нашу заднюю дверь никогда не запирали.

Я заколотил в дверь.

– Бабушка! Бабушка!

За дверью послышались медленные шаги, и я услышал, как ее рука поворачивает дверную ручку. За моей спиной раздавался топот преследователей. Она приоткрыла дверь, из-за которой доносился запах свежего кофе. Я слышал, как кофейник закипает на плите. Я видел ее нос и губы.

– Тайлер… я не пущу тебя в дом.

– Что? – Я услышал злобное хихиканье недалеко от гаража. Дернул за дверь, но цепочка держала крепко. – Но почему?

Она отступила и посмотрела на меня.

– Рано или поздно тебе придется встретиться с этим лицом к лицу. – Она закрыла дверь и заперла ее на задвижку.

Я медленно повернулся. Я был испуган и едва не плакал. Меня затошнило. Я даже немного описался.

– Посмотрите на хнычущего малыша, – поддразнил Забияка. – Мамочка не может ему помочь, потому что у него нет мамочки.

Забияка был первым из знакомых мне парней, который уже начал бриться, и мне не хотелось связываться с ним, но он произнес непростительные слова. Что-то разрядилось внутри меня. Более того, это заставило меня забыть о страхе. Я сошел с бетонного крыльца и пригвоздил Забияку размашистым хуком. Кровь брызнула на стену гаража, как из лопнувшего воздушного шарика. Забияка упал на колени и стал трясти головой и выдувать томатную пасту из носа. Дыра и Глаз замерли, на мгновение ошеломленные этим зрелищем, но Кастет пошел на меня, и я со всей силы ударил его в живот. Он тоже рухнул на колени и стал издавать рвотные звуки. Дыра зарычал, давая мне понять, что теперь я получу по заслугам. Я поднял дедушкину наковальню, на которой он отбивал погнутые плуги и затачивал ножи. Я смог оторвать ее лишь на фут от земли. Дыра приблизился вплотную, и я отпустил наковальню. Ее край упал на носок его ботинка, и он завизжал, как девчонка.

Забияка пришел в себя. Он бросился на меня, обхватил за шею и погнал к стене. За секунду до того, как мое лицо должно было врезаться в стальной болт, я вывернулся и лягнул ногой назад. Это послало Забияку навстречу той цели, которую он приготовил для меня. Если до сих пор его нос не был сломан, то теперь сомнений не оставалось. Он лежал на полу и вопил.

Глаз пустился наутек, оставив свои очки, забрызганные кровью Забияки, на полу гаража. Я поднял их и положил на дедушкин верстак, чтобы они не разбились. Сделав несколько глубоких вдохов и выходов, я переступил через Дыру и постучался в заднюю дверь. У меня так тряслись руки, что я просунул большие пальцы в петли для ремня.

– Бабушка… – дрожащим голосом позвал я.

Задвижка щелкнула, и дверь распахнулась. Бабушка стоял на пороге с чашкой кофе в руках.

– Теперь мне можно войти?

Она приподняла бровь и посмотрела на то, что творилось в гараже. Кастет все еще блевал, Дыра держался за ногу и скулил, а лицо Забияки превратилось в кровавое месиво.

Она отступила в сторону.

Я подошел к холодильнику и достал молоко. У меня еще дрожали руки, когда я наливал его.

Бабушка смотрела в гараж; сначала она сосредоточилась на Дыре.

– Поднимай свою ленивую задницу. С тобой ничего особенного не случилось, и ты уже большой мальчик. – Она повернулась к Кастету: – А тебе лучше убрать грязь с моего пола. Моющее средство стоит позади тебя. Стейси… – она посмотрела на Забияку, – пожалуй, я позвоню твоей маме. Доктор Пайпсон должен осмотреть тебя.

Я вышел на задний двор, глубоко дыша и стараясь не заплакать. Адреналин в крови почти выдохся. Я обошел вокруг дома, где никто не мог меня увидеть, и сблевал в кусты. В основном молоком. Белые брызги остались на моих джинсах и кедах. Когда я поднял голову, то увидел отца, стоявшего неподалеку от меня. Он прислонился к стене дома рядом с окном. У его ног валялись два затоптанных сигаретных окурка.

Ему было сорок лет. Веснушчатые руки, мозолистые ладони, крупные пальцы. Высокий, поджарый, загорелый. Настоящий ковбой со старой пачки «Мальборо». Он потрепал меня по голове.

– Все в порядке?

Я вытер рот рукавом рубашки.

– Да, сэр.

Он кивнул, достал из кармана пачку табака и вскрыл ее зубами. Левой рукой он оторвал листок папиросной бумаги, ловко насыпал табак правой рукой, держа пачку в зубах, и свернул сигарету. Убрав табак, он послюнил свободный край бумаги, достал зажигалку «Зиппо», щелкнул и закурил.

Я много сотен раз видел, как он это делает, и до сих пор щелчок зажигалки для меня остается одним из звуков, напоминающих о моем отце. Он глубоко затянулся, выдохнул дым и спросил, не вынимая сигарету изо рта:

– Чему ты научился?

Я вдохнул запах дыма.

– Сначала бей сильнейшего, и бей со всей силы.

Он кивнул и прищурился.

– Если это не сработает, будь готов ударить еще. Что бы ты ни делал, думай о том, что это может не сработать. Так ты всегда будешь на один шаг впереди. Потом, если все получится… – он улыбнулся, – то будь благодарен.

Он еще раз глубоко затянулся; кончик сигареты вспыхнул рубиновым огнем.

– Что еще?

– То, что они большие, еще не делает их крутыми.

– Иногда это верно. – Он снова улыбнулся. – Но иногда они оказываются большими и крутыми. Каждый раз по-разному. – Он выпустил дым изо рта. – Что-нибудь еще?

Через оконное стекло я видел, что Дыра и Кастет по-прежнему сидят на полу в гараже. Бабушка посадила Забияку на крыльцо и вручила ему полотенце со льдом, которое он прижимал к лицу. Он кашлял и сплевывал кровь. Краешком глаза я покосился на отца. Начищенные сапоги, изготовленные человеком по имени Дампс, которого он посадил в тюрьму, накрахмаленные джинсы, кожаный ремень двойной толщины, белая рубашка на пуговицах и белая шляпа. Его пистолет «лебэр» 45-го калибра висел на правом бедре в черной кобуре фирмы «Милт Спаркс», отполированная до блеска звезда рейнджера красовалась на левом кармане рубашки.

– Отец, мне было страшно, – прошептал я, не глядя на него.

Он рассмеялся, швырнул окурок в пыль и раздавил носком сапога. Он опустился на колени, глядя на меня. По пятницам он брал меня в драйв-ин[18], где мы смотрели старые фильмы с Джоном Уэйном. Мы могли цитировать целые сцены. Он улыбнулся.

– Помни, мужество – это когда ты напуган до смерти…

– …И все равно садишься в седло, – закончил я.

Он откинул волосы, упавшие мне на глаза.

– Быть испуганным – совершенно нормально. Если ты не боишься, то можешь стать самоуверенным и вляпаться в крупные неприятности. Можешь поверить, что бояться – это хорошо.

– Ты когда-нибудь боялся?

– Я постоянно боюсь.

– Но… ты же техасский рейнджер.

Мы сели, прислонившись к гаражу.

– Рейнджеры тоже боятся.

– В самом деле?

– Да.

– Чего ты боишься?

Он усмехнулся.

– Отрабатывай правый крюк. – Он указал на крыльцо кивком через плечо. – Или, если понадобится, сосредоточья на прямом хуке.

Я кивал, как будто прекрасно понимал, о чем речь.

Он положил руку мне на плечо. Отец вообще мало говорил. После того как его не стало, я убедился в том, что, когда он открывал рот, к его словам стоило прислушаться.

– Иногда мы оказываемся единственными, кто стоит на пути у плохих парней. – Он посмотрел на пастбище за оградой. – Если не мы, то кто? Кто заступится за людей, которые не в состоянии заступиться за себя или за тех, кого они любят? – Он покачал головой и сплюнул. – Меня здесь поставили не для того, чтобы поджимать хвост и убегать.

Нас окружало несколько сотен акров плоской равнины Техаса. Ничего, кроме борозд и ряда деревьев на ровной поверхности.

– Нравится тебе это или нет, – он провел черту в пыли носком сапога, – но мы находимся на поле боя. Так повелось с тех пор, как Каин убил Авеля. И не нужно усложнять вещи. Серого не существует; есть только черное и белое. Добро против зла. Ты можешь поменять стороны прямо сейчас, если захочешь. – Он поднял мою руку и посмотрел на костяшки пальцев. Из-под содранной кожи проступала кровь. – Те ребята сейчас заново рассматривают свой выбор.

Я кивнул, сглотнув комок в горле, и посмотрел на его пистолет. Он заметил это.

– Оружие не делает тебя правым. Ты занимаешь правую или неправую сторону задолго до того, как начинаешь пользоваться этой штукой. В сущности, если ты не прав, оружие принесет тебе одни неприятности. Но если ты прав… это поможет тебе уравнять шансы. Говорят, что Бог создал людей, но Сэм Кольт сделал их равными. – Он похлопал себя по бедру. – Потом появился Джон Браунинг и сделал одних людей лучше других. – Он помедлил. – Да, и тебе предстоит узнать, что шансы обычно складываются не в нашу пользу. Помни об этом.

Отец замолчал, глядя на поле. Потом он повернулся, снял свою белую шляпу и вручил мне. – Иди своим путем, и однажды наступит день, когда твой выбор будет касаться не только тебя. Когда ты будешь единственным, кто стоит между человеком, который не может защитить себя, и кем-то по-настоящему плохим. Некоторым людям все равно. Некоторые проходят мимо. Некоторые лгут и трусят. А некоторые из нас, ну…

Солнце садилось на краю Техаса. Мы смотрели на закат.

Он заговорил, глядя перед собой:

– Когда я присоединился к рейнджерам, твой дед подвел меня к изгороди, и мы долго просидели там. Он сказал, что служил в пехоте во время Второй мировой войны. Штурмовал несколько пляжей. Он рассказал, как во время Арденнской операции в Бельгии дела обернулись совсем плохо. Было холодно, шел снег, их почти окружили. Они вступили в бой, который шел всю ночь. Утром он выглянул из траншеи и увидел, что многие его боевые товарищи лежат на виду, мертвые или раненые. Немцы расстреливали их на выбор. Приполз его лейтенант и приказал ему принести носилки. Он это сделал. Вечером пришлось разгибать его отмороженные пальцы, чтобы оторвать их от ручек. – Он помедлил и кивнул. – Иногда самая мужественная вещь, какую человек может сделать на поле боя, – это спасение раненых. – Он покачал головой и сплюнул. – Но не надо морочить себя: в этом нет ничего славного и геройского. Это просто выбор.

Я посмотрел на него.

– Тебе когда-нибудь приходилось делать такой выбор?

Я видел, что ему не хочется отвечать. Мне понадобились годы, чтобы понять смысл его ответа. Наконец он прошептал:

– Ежедневно.