Читать книгу В объятиях дождя - Чарльз Мартин - Страница 2

Когда я просыпался от тянущей боли в животе, то высовывал нос из-под одеяла и подтягивал колени к груди, где мое сердце стучало как боевой барабан. Комната находилась в глубокой тени, луна стояла высоко в небе, и я понимал, что в такой час Рекс ни за что не выпустит меня из постели. Я потихоньку вылезал головой вперед, со вздыбленными от статического электричества волосами, и смотрел вниз со своего насеста на втором этаже, но мое дыхание затуманивало оконное стекло и окутывало луну мглистым ореолом. Громадные стога, обернутые в белый пластик, выстроились у дальней изгороди и служили фоном для трех или четырех лошадей в теплых попонах и нескольких оленей, тихо пасущихся в зарослях озимой ржи. Голубоватая луна освещала заднее крыльцо и амбар; пастбище как будто плавало в медленных волнах тумана. Даже тогда, если бы я мог оседлать этот туман и выехать из полей в осенней позолоте, то я бы пришпорил коня, вздернул удила и направил его прямо к солнцу, не оглядываясь назад.

Именно так я и спал – завернутый как луковое семечко, – потому что так он обращал на меня меньше внимания. Когда это происходило, возмездие обрушивалось на меня. Примерно через год, когда мы обнаружили, что у меня есть брат, я самонадеянно подумал, что меня будут пороть вдвое меньше, поскольку у него будет новый объект для наказаний. Но на самом деле мои тяготы удвоились.

Я вытер нос рукавом байковой пижамы, распрямился и соскользнул с верхней койки, где луна озарила меня и отбросила мою тень на полу. Мою – и тень Питера Пэна. Мисс Элла понимала, что я расту, поэтому купила мне пижаму-комбинезон на несколько размеров больше. Кожаные подошвы тихо скребли и шуршали по полу, пока я на цыпочках крался к стулу, где лежал мой ремень с двумя кобурами. Затаив дыхание, я застегнул ремень на поясе, проверил патроны в шестизарядных револьверах, покрепче натянул ковбойскую шляпу и выглянул за дверь.

В углу, на расстоянии вытянутой руки стояла моя бейсбольная бита – двадцатишестидюймовый «Луисвилль Слаггер». Удары кремнистых обломков оставили на ручке многочисленные вмятины и заусенцы, сделав ее колючей и шершавой, но Мозес отшлифовал ручку и сделал ее достаточно тонкой для моей детской руки. Я ухватил биту обеими руками, выровнял костяшки пальцев и закинул ее на плечо. Я собирался пройти мимо двери Рекса, и мне было нужно иметь наготове любое оружие. Я никогда не знал, дома он или нет, но я не собирался рисковать. Если он здесь и если он хотя бы шевельнется, то я вдарю ему битой по голени, выпалю из обоих стволов, а потом вырвусь на волю, как летучая мышь из подвала, пока он будет вопить «слова из третьей заповеди»[1].

Последние несколько недель я ломал голову над несколькими вещами, которые как будто не имели никакого смысла. Почему у меня нет мамы? Почему отец никогда не приходит ко мне, а когда он появляется, то почему он постоянно кричит, пьет и ругается? Почему у меня от этого ноет в животе? Вот о чем я думал.

В комнате Рекса было тихо и темно, но это не обманывало меня. Грозовые облака бывают такими же темными, пока не грянет гром. Я опустился на четвереньки и пополз, упираясь локтями, как солдат под огнем, мимо распахнутого зева двери в комнату Рекса и быстро вперед, не мешкая и не заглядывая внутрь. Моя фланелевая пижама почти беззвучно скользила по натертому деревянному полу. Чаще всего, когда Рекс проводил несколько часов или даже дней за разглядыванием дна очередного стакана, он даже не всегда включал свет в комнате. Я мало что знал, но хорошо понимал, что темнота в комнате еще не означает отсутствия Рекса. Я снова пополз вперед. Мысль о нем, сидящем в кресле и наблюдающем за мной, а потом встающем и идущем ко мне… У меня участилось дыхание, на лбу выступили капельки пота, но за грохотом собственного сердца я не слышал ни храпа, ни криков.

Миновав дверной проем, я вытер пот со лба и подтянул ноги к себе. Когда я не услышал шагов и не ощутил, как тяжелая рука опускается мне на загривок и рывком вздергивает на ноги, то потянулся к лестничным перилам, закинул ногу наверх и съехал вниз на мраморную лестничную площадку первого этажа.

Когда я оглянулся через плечо, то не увидел Рекса, но все равно побежал. Если он был дома, ему еще придется поймать меня. Я пробежал через библиотеку, курительную комнату и рабочий кабинет, потом через гостиную с таким большим камином, что внутри можно было спать, через кухню, где пахло жареной курицей и бисквитами, оттуда на заднее крыльцо, где пахло затхлой водой, по пастбищу, где пахло свежим конским навозом, – и наконец, к домику мисс Эллы, где пахло поцелуями и объятиями.

По словам мисс Эллы, мой отец поместил в местной газете объявление насчет «помощи по дому» уже через неделю после моего рождения. Тому было две причины: он был слишком гордым, чтобы нуждаться в помощи «няньки», и он отправил мою мать, работавшую по вечерам с бумагами в его офисе, искать работу где-нибудь еще. Не менее двадцати человек откликнулись на его объявление, но Рекс был придирчивым… что выглядело странно, с учетом его случайного выбора секретарш и младших сотрудниц. Как-то после завтрака мисс Элла Рейн, сорокапятилетняя бездетная вдова и единственная дочь сына бывшего раба из Алабамы, позвонила в его дверь. Звонок звенел целую минуту, и после соответствующей паузы – Рекс не хотел выглядеть cлишком поспешным или нуждающимся в помощи – он открыл дверь и окинул ее долгим взглядом поверх очков для чтения. Рекс прекрасно мог читать и без них, но, как большинство вещей в своей жизни, он носил их для проформы, а не ради дела.

Сложив руки перед собой, она стояла в белой нейлоновой юбке, какие обычно носит домашняя прислуга, с гольфами до колен и в туфлях на низком каблуке с двойной шнуровкой. Ее волосы были собраны в узел и перехвачены несколькими заколками. Она не носила макияжа, и, если присмотреться внимательнее, можно было увидеть веснушки, рассыпанные по ее светло-коричневым щекам.

– Доброе утро, сэр, – сказала она и протянула свои рекомендации. – Меня зовут мисс Элла Рейн.

Рекс изучил потрепанные бумаги через очки, периодически поглядывая на нее. Она снова попробовала заговорить, но он поднял руку властным жестом и покачал головой, поэтому она снова сложила руки перед собой и стала молча ждать.

– Подождите здесь, – сказал он после трех или четырех минут чтения. Он закрыл дверь у нее перед носом, через минуту вернулся и впустил ее внутрь. Там он протянул ей меня на руках, словно маленького львенка[2], и сказал:

– Вот. Убирайтесь в этом доме и не спускайте с него глаз.

– Да, сэр, мистер Рекс.

Мисс Элла убаюкала меня, вошла в прихожую и огляделась вокруг. Это объясняет, почему я не мыслил себя без ее присутствия. Не той матери, которая выносила меня, а той, которую дал мне Бог.

Наверное, я никогда не пойму, почему она взялась за эту работу.

Мисс Элла окончила среднюю школу одной из лучших в своем классе, но вместо поступления в колледж она надела передник и стала зарабатывать достаточно денег, чтобы оплачивать учебу в колледже для своего младшего брата Мозеса. Когда я вырос настолько, чтобы понимать смысл ее поступка, она невозмутимо сказала:

– Однажды он, а не я, будет обеспечивать семью.

Еще до конца первого месяца на службе у нас она перевезла свои вещи в коттедж для слуг, но по ночам большей частью спала на стуле в коридоре перед моей спальней на втором этаже.

Обеспечив меня всем, что он считал необходимым – пропитанием, одеждой и кровом над головой, – Рекс вернулся в Атланту, где возобновил свою жестокую и безостановочную погоню за долларами. Вскоре установился некий заведенный распорядок. Когда мне исполнилось три года, Рекс приезжал раз в неделю и оставался с четверга до воскресенья. Он проводил здесь достаточно времени, чтобы слуги продолжали бояться его, убеждался в моем детском румянце, седлал одного из своих чистокровных коней, а после верховой прогулки исчезал наверху с одной из своих ассистенток. Примерно раз в месяц он обхаживал своего очередного партнера по бизнесу, а потом они пропадали в баре до тех пор, пока он не получал свое. Для Рекса люди и партнеры были чем-то вроде трамваев: «Покатайся, пока не надоест, потом спрыгни с подножки. Следующий подойдет через пять минут».

Когда Рекс о чем-то говорил, когда находился дома, на его устах чаще всего бывали два слова. Первым было «Бог», а второе я пообещал никогда не повторять перед мисс Эллой. В пять лет я еще не знал, что оно значит, но краска на его лице и слюна, собиравшаяся в уголках рта каждый раз, когда он произносил это слово, указывали на что-то нехорошее.

– Мисс Элла, что оно значит? – спрашивал я, почесывая затылок.

Она вытирала руки о передник, снимала меня с табуретки и усаживала на столешницу. Прижималась лбом к моему лбу, клала указательный палец поперек моих губ и говорила:

– Ш-ш-ш!

– Но, мисс Элла, что оно значит?

Она качала головой и шептала:

– Так, это слово из третьей заповеди. Плохое, очень плохое слово. Самое плохое. Твой отец не должен его произносить.

– Почему же он его произносит?

– Взрослые иногда так говорят, когда они сердятся.

– А почему я никогда не слышал его от тебя?

– Так, – сказала она, протянув мне миску с кукурузным тестом и помогая размешать густую болтушку, – обещай, что ты не будешь повторять это слово. Обещаешь?

– А что, если ты рассердишься и сама его скажешь?

– Этого не будет. А теперь… – она приковала меня взглядом, – …ты обещаешь?

– Да, мэм.

– Скажи это.

– Я обещаю, мама Элла.

– И пусть он не слышит от тебя такие слова.

– Что?

– «Мама Элла». Тогда он точно уволит меня.

Я посмотрел туда, где обычно видел Рекса.

– Да, мэм.

– Хорошо. Тогда давай мешай дальше, – она указала в сторону, откуда доносились крики. – Лучше поторопиться. Похоже, он проголодался.

Как собаки, привыкшие к битью, мы были давно знакомы с тоном хозяйского голоса.

Я совершенно уверен, что в жизни мисс Эллы не было ни одного дня, когда бы она не посвящала себя работе. Много раз по вечерам я видел, как она упирается рукой в бок, горбит плечи, нагибается к Мозесу и говорит:

– Братец, мне бы сейчас прополоскать рот, полечить геморрой, пожевать кукурузы да положить голову на подушку.

Но это было только начало. Она надевала чепец, намазывалась лосьоном и опускалась на колени. Тогда ее день начинался по-настоящему, потому что, стоило ей завестись, она могла заниматься этим всю ночь.

Мысль о Рексе заставила меня оглянуться. Если Рекс находился дома и просто не добрался до своей комнаты наверху, то у него была возможность видеть парадную дверь мисс Эллы из любого окна в задней части дома. Поэтому я обошел вокруг ее домика, прячась в тени под свесом крыши. Я перевернул мусорное ведро, поставил его под окном, залез наверх и уперся подбородком в карниз, шурша подошвами по холодной кирпичной стенке.

Мисс Элла стояла на коленях возле своей кровати, как это часто бывало. Она склонила голову в купальной шапочке из желтого пластика, а ее скрещенные руки лежали на Библии, раскрытой перед ней на кровати. Независимо от обстоятельств, она соблюдала диету из Священного Писания, часто и со знанием дела приводила цитаты из него. Мисс Элла редко произносила слова или фразы, которые уже не были бы написаны в Ветхом или в Новом Завете. Чем больше Рекс пил и ругался, тем больше мисс Элла читала и молилась. Однажды я видел ее Библию, и большая часть текста на открытой странице была подчеркнута. Тогда я не очень-то умел читать, но, оглядываясь назад, думаю, что это был Псалтирь. Мисс Элла находила утешение в псалмах, особенно в двадцать пятом псалме[3].

Губы мисс Эллы шевелились, и она едва заметно кивала. Ее прищуренные глаза казались закрытыми и были окружены глубокими морщинками. Такой я и запомнил ее: коленопреклоненной дамой.

То обстоятельство, что она была повернута спиной ко мне, абсолютно ничего не значило. За этими курчавыми, коротко стриженными (она стриглась сама), черными с проседью волосами скрывались птичьи карие глаза-бусинки, видевшие все, что творилось вокруг, а иногда даже больше. Глаза у нее на лице были добрыми и ласковыми, но эти глаза на затылке постоянно ловили меня, когда я занимался какими-нибудь шалостями. Мне казалось, что если я застану ее спящей, то смогу незаметно подкрасться к ней и поискать в волосах у нее на затылке. Проблема заключалась в том, что, даже если бы мне удалось снять шапочку для душа, я точно знал, что, как только раздвину волосы и увижу смеженные веки, эти карие глазки распахнутся и прожгут дыру в моей душе. В одно мгновение я буду плотью и кровью – дышащим, любопытным, облизывающим губы, тянущимся к ее волосам с видением целой жизни впереди, – а в следующее мгновение наступит Пуфф, и я превращусь в столб дыма, поднимающийся из моей обуви.

Я опустился на ведро, тихо постучал в окно рукояткой бейсбольной биты и прошептал: «Мисс Элла!» Ночь была холодной, и мое дыхание выглядело как дым от сигар Рекса.

Я ждал и заглядывал в окно, пока холод закрадывался мне под пижаму. Пока я пританцовывал на мусорном ведре, она плотно обернула плечи поношенной шалью и подняла оконное стекло. Увидев меня, она протянула руки, подняла меня и втащила в комнату – все двадцать шесть килограммов. Я знал эту цифру, потому что неделю назад она водила меня на пятилетний медицинский осмотр. Когда Мозес поставил меня на весы, мисс Элла заметила: «Двадцать шесть килограммов? Мальчик, да ты уже весишь только вполовину меньше меня».

Она закрыла окно и опустилась на колени.

– Такер, что ты здесь делаешь? Ты знаешь, сколько сейчас времени?

Я покачал головой. Она сняла с меня шляпу, расстегнула ремень с кобурами и повесила то и другое на столбиках кровати.

– Так ты простудишься и можешь умереть. Иди сюда.

Мы устроились в кресле-качалке перед камином, где еще осталось немного красных углей. Она подбросила несколько щепок для растопки и стала тихо покачиваться, согревая мои руки своими ладонями. Единственными звуками было мерное раскачивание и стук моего сердца. Через несколько минут она откинула мне волосы со лба и спросила:

– Что с тобой, детка?

– У меня болит живот.

Она кивнула и взъерошила мне волосы, от которых пахло кукурузным маслом.

– Тебя тошнит или тебе нужно в уборную?

Я покачал головой.

– Не можешь заснуть?

Я кивнул.

– Тебе страшно?

Я снова кивнул и попытался вытереть слезу рукавом, но она сделала это раньше меня. Потом крепче прижала меня к себе и сказала:

– Хочешь рассказать мне об этом?

Я покачал головой и чихнул. Она привлекла меня к своей теплой, обвисшей груди и тихо запела без слов под ритм кресла-качалки. Это было самое надежное место на свете.

Она положила руку мне на живот и прислушалась, как врач, который слушает сердцебиение.

– Такер, твое больное место – это твое место для людей.

Мои брови поползли вверх.

– Что?

– Да, твое место для людей.

– Что это такое?

– Это все равно что твоя внутренняя копилка.

Я посмотрел на свой живот.

– Там нет денег?

Она покачала головой и улыбнулась.

– Дело не в деньгах. Там находятся люди, которых ты любишь и которые любят тебя. Это место чувствует себя хорошо, когда оно наполнено, и болит, когда оно пустое. Сейчас оно становится больше. Это что-то вроде боли в твоих икрах и лодыжках, потому что ты быстро растешь, – она положила ладонь мне на пупок и добавила: – Все это упаковано там, у тебя за пуповиной.

– Как оно туда попало?

– Бог поместил его туда.

– И у каждого человека есть такое место?

– Да.

– Даже у тебя?

– Даже у меня, – прошептала она.

Я посмотрел на ее живот.

– Мне можно посмотреть?

– Ох, ты его не увидишь. Оно невидимое.

– Тогда откуда мы знаем, что оно настоящее? – спросил я.

– Ну… – Она ненадолго задумалась. – Это все равно что огонь в камине. Ты не видишь жара, который исходит от этих углей, но ты его чувствуешь. И чем ближе ты находишься к огню, тем меньше сомневаешься в его жаре.

– А кто есть у тебя в животе? – поинтересовался я.

Она привлекла меня к себе на грудь, и кресло-качалка скрипнуло под нашим весом.

– Давай посмотрим. – Она положила мою руку себе на живот и сказала: – Вот, есть ты. И Джордж.

Джордж был ее мужем, умершим примерно за полгода до того, как она откликнулась на объявление Рекса. Она мало говорила о нем, но его фотография стояла над нами на каминной полке.

– И Мозес. – Она шевельнула рукой. – Моя мама, мой отец, все мои братья и сестры. Вот такие люди.

– Но все эти люди умерли, кроме меня и Мозеса.

– Если кто-то умирает, это еще не значит, что он покидает тебя. – Она ласково взяла меня за подбородок и повернула к себе. – Такер, любовь не умирает, в отличие от людей.

– А кто тогда есть в животе у моего отца?

– Ну… – Она помедлила с ответом, но потом решила сказать мне нечто очень близкое к истине: – В основном это «Джек Дэниэлс».

– Тогда почему вы не наполняете себя мистером Дэниэлсом?

Она рассмеялась.

– Для начала, мне не нравится его вкус. А во-вторых, когда я хочу чем-то наполнить это место, мне достаточно одного глотка. Если пить мистера Дэниэлса, тебя будет мучить жажда, пока не выпьешь еще. Придется пить его каждый день и каждую ночь, а у меня нет времени на такие глупости.

Пламя лизнуло заднюю часть очага и высветило древесный рисунок на углях, подернутых белым пеплом.

– Мама Элла, а где моя мама?

Мисс Элла прищурилась, глядя в огонь.

– Не знаю, дитя мое. Я не знаю.

– Мама Элла?

– Да. – Она пошарила железной кочергой в очаге, не обращая внимания на запретное имя.

– Мой отец сердится на меня?

– Нет, детка. – Она крепче прижала меня к себе. – Поведение твоего отца не имеет никакого отношения к тебе.

Минуту-другую я сидел тихо, глядя на то, как дальний конец кочерги раскаляется докрасна.

– Значит, тогда он сердится на тебя?

– Нет, не думаю.

– Тогда, – я указал на ее левый глаз, – тогда почему он ударил тебя?

– Такер, я полагаю, что крики и рукоприкладство твоего отца имеют прямое отношение к его тесной дружбе с мистером Дэниэлсом. – Я кивнул, как будто все понимал. – Сказать по правде, я не думаю, что он все хорошо помнит.

– А если мы будем пить мистера Дэниэлса, он поможет нам забыть?

– Только на время.

Пальцы мисс Эллы расчесывали мои волосы, и я ощущал ее дыхание у себя на лбу. Она говорила мне, что иногда во время молитвы чувствует, как на нее нисходит дыхание Бога и окутывает ее, словно утренний туман. Я ничего не знал о дыхании Бога, но если оно было таким же, как дыхание мисс Эллы – сладостным, теплым и близким, – то я хотел бы с ним познакомиться.

– Ты можешь сделать так, чтобы он не был таким злым?

– Такер, ради тебя я бы вышла на рельсы перед поездом, если бы думала, что это поможет, но мисс Элла может делать только определенные вещи.

Свет углей отражался от ее сияющего лица и заставлял ее кожу казаться светлее. Он также освещал маленький шрам над ее правым глазом и оставшуюся припухлость. Она усадила меня прямо и расправила мне плечи, потом похлопала меня по животу и улыбнулась.

– Ты знаешь, что иногда я захожу в твою комнату без свечи или фонарика? – Я кивнул. – Ну вот, так и любовь. Свету не нужно объявлять о своем приходе в комнату или просить темноту, чтобы она ушла. Он просто есть. Он движется перед тобой, и темнота отступает, словно отлив. – Она обвела комнату широким жестом. – Это потому, что темнота не может быть там, где есть свет.

Она качала мою руку в своей. Ее рука была морщинистой и мозолистой, а костяшки пальцев больше моих, немного не соответствуя размеру ее кисти. Ее серебряное обручальное кольцо истончилось по краям и свободно болталось на пальце. Моя рука была маленькой и почти без веснушек, а под ногтями засохла алабамская глина. Порез на средней костяшке указательного пальца раскрывался каждый раз, когда я сжимал руку в кулак.

– Такер, я хочу открыть тебе секрет. – Мисс Элла свернула мои пальцы в кулак и показала мне. – Жизнь – это бой, но ты не можешь победить только кулаками. – Она легко стукнула меня по подбородку моим же кулаком, а потом положила мне руку на грудь. – Ты побеждаешь своим сердцем.

Она снова привлекла меня себе на грудь и со свистом выдохнула сквозь зубы, словно очищая с языка кукурузную шелуху.

– Если твои костяшки пальцев чаще бывают ободраны, чем твои колени, значит, ты воюешь неправильно.

– Мисс Элла, это как-то нескладно и непонятно.

– В жизни нужно получать больше шрамов здесь, – она указала на мои колени, – а не здесь, – она указала на треснувшую кожу у меня на пальце.

Я посмотрел на полупустую бутылочку с лосьоном для рук, стоявшую на ее прикроватном столике.

– Поэтому ты мажешься лосьоном?

Сухая кожа была ее злейшим врагом. Мисс Элла называла ее «данью дьяволу». Ее кожа саднила каждый раз, когда она собирала брюкву и листовую капусту или брала меня в поля искать черепки и наконечники стрел после легкого дождя.

– Каждый раз, когда ты опускаешься туда, то мажешься лосьоном. – Я указал на пол с двумя четкими полосами от коленей.

Она чешет мне спину, а в уголках ее глаз собираются лучистые морщинки.

– Детка, тебе не понадобится лосьон, если только ты не начнешь стирать белье с хлоркой и нашатырем.

Я смотрел вниз и следил за движением ее пальцев.

– Сейчас твое место для людей размером с персик или мандарин. Но скоро оно будет размером с мускусную дыню, а потом… – она обвела большой круг на моем животе, – а потом оно станет размером с целый арбуз!

Я невольно прикрыл свой пупок, поскольку мне не хотелось, чтобы туда что-то попадало без моего разрешения.

– Мисс Элла, ты всегда будешь здесь?

– Всегда, дитя мое. – Она кивнула и посмотрела в огонь. – Мы с Богом никуда не собираемся.

– Никогда?

– Никогда.

– Обещаешь?

– От всего сердца.

– Мисс Элла?

– Да, деточка?

– Мне можно арахисового масла и сэндвич с мармеладом?

– Дитя мое. – Она прижалась лбом к моему затылку и погладила меня по щеке мозолистыми пальцами. – Ты можешь хлестать любовь кнутом и избивать ее до бесчувствия, можешь волочить ее по улицам и плевать на нее, можешь даже повесить ее на дереве, пронзить шипами и лишить ее последнего дыхания, но, что бы ты ни делал и как бы ты ни старался, в конце концов любовь побеждает.

Той ночью, открыто пренебрегая самыми громкими, зловещими и навеянными бурбоном приказаниями Рекса, я свернулся клубочком и заснул рядом с мисс Эллой. И там, возле ее теплой груди, я впервые в жизни спокойно проспал всю ночь.