Читать книгу Дороги, которым нет конца - Чарльз Мартин - Страница 6

Описание музыки – каверзная штука. Я не уверен, что ее можно описать так же, скажем, как роман или картину. Хотя картина или роман пробуждают чувства, они делают это посредством наших глаз. Образы, которые мы видим, или слова на странице попадают в мозг через зрительные каналы и обрабатываются интеллектом, различающим оттенки смысла, а затем наступает эмоциональная реакция. Первая часть этого процесса заключается в осмыслении и понимании, а вторая часть – в чувствах и эмоциях.

Судя по моему опыту, музыка действует иначе. Музыка попадает в наш разум через уши, откуда кратчайшим путем перебирается к энергетической системе наших эмоций. Потом она достигает интеллекта, где мы можем найти в ней «какой-то смысл». Музыку сначала чувствуют, а обрабатывают или понимают на другом уровне. Это не значит, что нельзя пользоваться интеллектом для ее описания… но я сомневаюсь, могут ли наши слова адекватно описать ее. Это все равно что описывать запах числа 9.

Музыка предназначена для восприятия, а не для описания.

Музыка имеет собственный язык, понимаемый и разделяемый музыкантами. Это такой же настоящий язык, как греческий или латынь, и такой же сложный, если вы не знакомы с ним. Ключом к расшифровке музыкального языка служит последовательность «до-ре-ми». Да, это просто, прямо как Роджерс и Хаммерстайн[10].

Для вас, немузыкальных людей, эта последовательность называется «музыкальной гаммой».

Гаммы – это строительные кирпичики. Это изначальный строй музыки. Они так же реальны, как гравитация, и зашифрованы в нашей ДНК. Они похожи на предварительно загруженные топографические карты. Доказательством этого служит наша способность угадывать музыкальное развитие мелодии, когда мы впервые слышим ее. Для певца или музыканта вызов состоит в том, чтобы пальцы, руки и голос производили соответствующие звуки. Отсюда следует пункт номер два. Для настоящего исполнения музыки или владения языком требуется одно необходимое условие.

Практика.

Люди могут обманом пробираться наверх в разных областях жизни. Они могут красть, давать взятки, уничтожать конкурентов или принимать стероиды, чтобы стать сильнее или быстрее. Но в музыке нет кратчайших путей, и точка.

Сфальшивьте, и вас закидают тухлыми помидорами. Слушатели могут за милю почувствовать обман, поэтому исполнение на сцене или пение на тротуаре может быть довольно дерзким предложением. Поэтому тех, кто поет под фонограмму, лишают наград, а потом четвертуют на городских воротах. Несмотря на эпоху всеобщей терпимости, мы не терпим мошенничества на сцене. Мы ценим музыку, ценим исполнение и ожидаем того же самого от тех, кто поет или играет.

У меня всегда был превосходный слух. Я один из тех людей, которые обладают врожденной музыкальностью. Мой отец говорил, что я начал петь раньше, чем говорить. Поэтому, когда Делия открыла рот, мой вопрос был очень простым. Это был не вопрос «что это за песня?», а вопрос «в какой тональности ты поешь?»

Моя задача заключалась не в соперничестве, не в том, чтобы показать ей свое мастерство, не в том, чтобы доказать ей, как я хорош или был хорош. Мне нужно было соорудить полку. Помост. Строительные леса. Воздушную структуру, на которую она могла бы надежно опереться.

Делия улыбалась. Оставив Дасти Спрингфилд позади, она начала хлопать по правому бедру обеими руками, создавая «каторжный» ритм, и завела песню Джонни Кэша[11] под названием «Бог сразит тебя». Ниже. Глубже. Гравий, смешанный с содовой водой.

Я улыбнулся и перешел в новую тональность одновременно с ней. Каждый раз, когда вы начинаете петь песню Джонни Кэша, то вступаете на священную землю. Я не забывал и о том, что Человек в черном[12] чаще всего играл на гитаре «Мартин D-35».

Она развлекалась, как ребенок на площадке для игр. Очевидно, подумав о каком-то другом месте, куда ей хотелось отправиться, она вздернула подбородок и отступила в сторону от мелодической линии. Я пощипывал струны и прислушивался, желая понять, куда она клонит. Начиналась весьма интересная игра в музыкальные кошки-мышки.

Ее голос смягчился: меньше гравия, больше золота. Это была моя вторая любимая песня Элвиса, «В гетто». Любой, кто берется за исполнение Элвиса, должен иметь определенную наглость. Но не такую запредельную, как тот, кто подступается к Майклу Джексону. Я едва успел поравняться с ней, когда она снова пересекла стратосферу и сбросила окалину. На этот раз не осталось никаких посторонних примесей. Простые смертные не поют «Я буду там»: это все равно, что выйти на ринг против Годзиллы. И глазом не успеешь моргнуть, как тебя подадут на ланч.

Судя по всему, никто не потрудился сообщить об этом Делии. Со всей тщательностью и сосредоточенностью человека, обхаживающего свои ногти наждачной пилкой, она открыла рот, и, – Господи, помилуй, – мне показалось, что король поп-музыки собственной персоной вскочил на капот джипа. Как только она закончила припев, то перенеслась в прошлое, возможно, в 1930-е годы, и выдала «Чикаго, мой милый дом» Роберта Джонсона[13]. К тому времени, когда я подхватил, она устала от этой песни и перепрыгнула на встречный поезд к Хэнку Уильямсу[14] с песней «Я так одинок, что хочется плакать». И пока звучал ее одинокий голос, я усомнился в том, могла ли ночная песнь козодоя звучать с такой же тревожной чистотой.

Люди, проходившие по тротуару, останавливались послушать, пока мы путешествовали от «Полуночной реки» братьев Оллмэнов[15] до южного гимна «Линэрд Скинэрд»[16] и «Нет, женщина, не плачь» Боба Марли. К тому времени, когда она завела «Нет такой высокой горы» Марвина Гэя[17], уже собралась приличная толпа. Какая разница? Если я думал, что ее радует, что она поет для меня, присутствие слушателей лишь придало ее исполнению новую глубину. После «Высоко в Скалистых горах» Джона Денвера[18] и «С мыслями о Джорджии» Рэя Чарльза она победно финишировала с «Удачливым сыном» от CCR[19].

Сказать, что она сохранила свой вокальный диапазон, было бы преуменьшением библейских пропорций. Мелодичность и разнообразие потрясали воображение. Единственное, что казалось еще более волшебным, – это ее способность непринужденно сливаться с каждой композицией и делать ее своей. Вы понимаете это в обществе необыкновенно одаренного человека, когда кавер-версия, которую он исполняет, может сравниться с оригиналом. Когда она закончила, то просто закрыла рот и положила здоровую руку на бандаж. Она даже не запыхалась, а ведь Буэна Виста расположена на высоте восьми тысяч футов.

В течение двадцати минут игры «Исполни эту мелодию» моя задача заключалась в том, чтобы выглядеть хорошо, но не слишком хорошо. Я хотел, чтобы она думала, что я смогу подыгрывать ей в баре. Не более того. Я держался на заднем плане, не привлекая к себе внимания. И ни разу не выступил в роли ведущего.

Она минуту помедлила, постукивая указательным пальцем по верхней губе и прищурив один глаз. Я знал, что она подбирает следующую песню, и подумал: «Это будет хорошо».

На ее лице появилась озорная улыбка, когда она села, скрестила руки и начала «Я распадаюсь на части» Пэтси Клайн[20] с такой же легкостью, как ребенок, поющий «Я копаюсь в грязи».

В этот момент мужчина в ковбойской шляпе подошел поближе и опустил двадцать долларов в футляр моей гитары. Делия встала и обняла его, – в ответ он добавил к деньгам свою шляпу, – и при этом не пропустила ни одной ноты или интонации.

Пока она стояла, привлекая внимание большинства людей на главной улице, я думал о двух вещах. Ее голос, хотя и не такой, как раньше, по-прежнему был очень хорош, а вокальные возможности и кураж стали даже еще лучше. Но проблема, над которой я ломал голову, не имела никакого отношения к ее таланту, зато имела прямое отношение к ее выбору песен. Все песни, которые она спела, стали знаменитыми благодаря уже умершим исполнителям. Среди них не осталось ни одного живого артиста. А еще бросалось в глаза, что она не исполнила ни одной собственной песни.

Ни одной.

Пока я об этом размышлял, она повернулась ко мне:

– Есть какое-нибудь место, куда я могу пойти, и чтобы ты не последовал за мной?

– Наверное. Но нам потребуется много времени, чтобы найти его.

Она посмотрела на мою руку, потом на меня.

– Когда ты снова начал играть?

– Через несколько лет после возвращения.

– Но я думала, что твоя рука…

– Так и было.

– Что ты сделал?

– Девять или десять тысяч повторений пяти или шести разных упражнений.

– Сейчас ты играешь лучше, чем тогда. – Теперь она повернулась спиной к улице; народ решил, что шоу закончилось, и стал расходиться.

– Не знаю. – Я внимательно посмотрел на свою руку, выпрямил пальцы, потом сжал кулак. – Тогда мне казалось, что я играю замечательно.

Она коротко кивнула:

– Так и было.

– Кстати, о гитарах, – сказал я. – Что случилось с тем «Макферсоном»?

Ее подбородок опустился, глаза забегали. На смену уверенному трубадуру моментально пришел недотрога или, хуже того, неудачница. Она коротко пожала плечами:

– Нужны были деньги за аренду.

– Жаль. Мне нравилось, как она звучит.

Мы тыкали щупами по краям давно сложившейся истории. Если бы этот разговор зашел глубже, то мы бы содрали коросту, нараставшую в течение двадцати лет, и я был совершенно уверен, что мое сердце этого не выдержит.

Она сменила тему.

– Знаешь, твои длинные волосы, корявая рука и механический голос на самом деле маскируют тот факт, что ты так же хорош, как раньше. В этом городе ничего не знают, верно?

– Время от времени я где-то играю.

Она посмотрела в направлении «Лэриэта», расположенного в нескольких кварталах от нас, потом снова взглянула на меня. Вид у нее был немного смущенный.

– Пятьдесят на пятьдесят, ладно? Но этот, как-его-там, берет себе десять процентов.

– Бери себе. – Ее предложение говорило о том, что Фрэнк рассчитывает на большее. – И дай мне подумать, что я могу предпринять насчет денег.

Ее следующий вопрос застал меня врасплох:

– Ты когда-нибудь был женат?

– Что? – я посмотрел на солнце.

Она ощетинилась, как в тот раз, когда увидела мистера Громилу в больнице. Защитный механизм, выработанный в силу необходимости. Она надавила еще раз.

– Ты когда-нибудь был женат?

– А что?

– Потому что мне нужно знать, что в следующую минуту я не увижу, как миссис О’Коннор целится мне в лицо, поскольку считает меня старой пассией, раздувающей новое пламя.

Справедливый вопрос.

– У тебя есть опыт такого рода?

– Кое-что имеется.

– Нет.

– «Нет», то есть «нет никакой миссис О’Коннор», или «нет, она так не подумает»?

– Не женат и никогда не был женат.

Ее голос поник, голова опустилась.

– Хорошо. – Она разглядывала свои руки. – Не то хорошо, что ты никогда не женился. Я имела в виду, это хорошо, потому что сегодня я слишком устала для драки.

Эмоциональная поза Делии очень подходила женщине с закатанными рукавами. Не имея покровителя или защитника, она была вынуждена сражаться за себя, и то, что когда-то было мягким и нежным, обросло толстой шкурой, готовой всякий раз ощетиниться. Сидя на этой скамье, она исполняла роль Клепальщицы Рози[21], примирившейся с тем фактом, что Джо никогда не вернется домой.

Двадцать лет назад, когда я смотрел в потолок больничной палаты и мысленно перебирал свои возможности, эта не пришла мне в голову. Мне она не понравилась.

Я взглянул на часы.

– У нас есть еще несколько часов, прежде чем понадобится быть в «Лэриэте», а я должен заехать в еще одно место. Не возражаешь, если я подброшу тебя…

– Я могу поехать с тобой?

– Это не самое воодушевляющее место.

– От меня не будет хлопот.

– Запах может быть немного… ошеломительным.

Она хихикнула:

– Видел бы ты некоторые места, где мне приходилось выступать.

– Это может потребовать некоторого участия.

– Я в игре.

Я улыбнулся:

– Это будет здорово. Ей понравится.

– Ей?

– Моей подруге.

Делия оцепенела.

– Кажется, ты говорил, что у тебя нет ни с кем отношений.

– Нет. – Я с улыбкой поднял палец. – Я сказал, что никогда не женился, но не говорил, что у меня нет подруги.

Новая порция колючек. Ее спина стала прямой, как палка.

– Она поладит со мной?

– Думаю, ты можешь на это рассчитывать, – ответил я, забираясь в джип, пока она продолжала стоять рядом.

– Почему ты так уверен?

– Просто догадка.