Читать книгу Повествование неудачника - Чингиз Абдуллаев - Страница 6

Вы помните, как все началось? В мае восемьдесят девятого, когда открылся первый съезд народных депутатов. Вся страна не работала, а смотрела это дурацкое шоу с участием первых лиц государства. Там были и свои «солисты». Горбачев, Лукьянов, Нишанов с его смешным русским – с одной стороны, и Сахаров, Ельцин, Собчак – с другой. Этот театр был самым занимательным зрелищем эпохи распада нашей прежней страны. Именно с него и начался обший разброд и бардак. Ну, разве будут уважать первого человека в государстве, если на весь мир показывают, как с ним спорят, третируют его, оскорбляют, обвиняют, издеваются, смеются, забавляются, унижают. Конечно, Горбачев сам породил эту ситуацию. Но когда понял, что происходит, было уже поздно. Джинн вырвался из бутылки, и загнать его обратно не было никакой возможности. Это ведь были, в большинстве своем, люди с рабской психологией, считавшие, что вождь всегда прав. Сталин тридцать лет бил народ мордой об стол, чтобы научить уважать вождей. Потом дурака Хрущева десять лет боялись снять – все еще сохранялся пиетет перед первым лицом. Ну а потом умирающие друг за другом старики докончили и культ вождя, и нашу страну. Три смерти за три года – это был явный перебор для такой большой страны. Затем появился Горбачев и «разрешил лаять». Вот на него и накинулись всей стаей, каждый упражнялся в остроумии.

Ельцин и его сотоварищи методично били по государству и партии, им помогали прибалтийские и грузинские депутаты. Становилось понятно, что мы обречены. Эта общая говорильня постепенно всем просто надоела. Народных депутатов справедливо считали не очень серьезными людьми, обычными демагогами, авантюристами, аферистами и болтунами. В общем, больше половины из них действительно были популистами и аферистами, но об этом многие узнавали гораздо позже.

У нас на заводе тоже проходили митинги в защиту Ельцина и его единомышленников. Я старался держаться подальше от этой многоголосой толпы, стараясь не влезать в политику.

Уже в девяностом у нас снова начались митинги и забастовки. Разыгралась инфляция, и на наши нищенские зарплаты уже невозможно было существовать. И тут я встретил Ольгу. Мне было уже под тридцать, ей двадцать три. Почти идеальное соотношение – мужчина старше своей подруги на семь лет. Мы встретились у знакомых, куда меня пригласила моя прежняя подружка Варвара. Я сразу обратил внимание на Ольгу. Тихая, скромная, спокойная, она сидела в углу на диване и листала альбом по изобразительному искусству. Одухотворенное лицо, светлые волосы, внимательный взгляд, очки. Значит, еще и интеллигентная девушка, подумал я, увидев, как она просматривает книгу. Немного позже выяснилось, что Ольга действительно искусствовед и занимается художниками эпохи Возрождения. Вот такой винегрет. Мне она сразу приглянулась, слишком уж отличалась от моих прежних подружек, заводских девочек, охотно хохочущих над сальными шутками парней.

Я был молодым, наглым и самоуверенным, но чем-то, очевидно, тоже ей приглянулся. А может, впервые соприкоснулась с другим миром и я ее удивил. Уже через неделю мы начали встречаться. Должен сказать, что, к моему огромному изумлению, мне никак не удавалось затащить ее к себе домой. Все мои уговоры пресекались решительно и категорично. Я даже немного нервничал, ведь раньше такого почти никогда не было. Как правило, мои знакомые девушки и молодые женщины соглашались выпить кофе у меня дома, а остальное – уже дело техники. Но Ольга отказывалась даже обсуждать эту тему.

Однако мне нравились ее спокойная уверенность, ее выдержка, ее интеллигентность, ее энциклопедические знания. К тому же выяснилось, что она дочь известного профессора медицины, а ее мать работает доцентом Московской консерватории. В общем, Ольга Семернина казалась мне очень приличной партией. Позже я узнал, что мать хотела выдать ее за какого-то молодого скрипача-еврея, который делал фантастическую карьеру и обещал вырасти в новую звезду мирового уровня. Но Ольге этот заумный очкарик не глянулся, и она почему-то выбрала меня. Может, ей понравились мой напор, моя молодость, мое очевидное нахальство? Думаю, еще ее привлекала моя непохожесть на тех молодых хлюпиков, которые появлялись у них дома. Это были в основном студенты ее матери, будущие пианисты и скрипачи, или ее однокурсники – будущие искусствоведы и театроведы. Я потом ближе познакомился с этой светской тусовкой. Наркоманы, гомосексуалисты, извращенцы – на любой вкус. Такое ощущение, что искусством и музыкой должны заниматься только сексуально неполноценные люди. На их фоне я выглядел секс-гигантом и настоящим мужчиной, чем, видимо, и привлекал Ольгу больше остальных.

Меня поддержал и ее отец, профессор Николай Павлович Семернин, который относился ко мне очень доброжелательно. Ему нравился и мой армейский опыт в Таджикистане, и мое трудное становление в Москве, и даже моя работа на прославленном заводе. В отличие от своей жены, твердо уверенной, что такой плебей, как я, не может быть мужем ее дочери, он как раз относился ко мне с уважением и полагал, что его взрослая дочь имеет право на самостоятельный выбор. Все было хорошо, пока мама Ольги не увидела мой паспорт и не узнала про мой первый брак. Она сразу заявила, что первый брак у меня был настоящим и я бросил свою первую жену. А вот Николай Павлович мне поверил, когда я рассказал ему, что был вынужден заключить фиктивный брак для получения московской прописки. Он громко хохотал, когда я рассказывал подробности.

Но моя будущая теща была неумолима. Она все время намекала, что я жил с этой теткой, называвшейся моей первой женой. Я рассказывал о разнице в возрасте, о ее помятом лице, о ее профессиональных услугах «жены», у которой я был шестым «мужем», показывал паспорт с пропиской и датой «женитьбы», но все было безрезультатно. Будущая теща не хотела мне верить.

С Ольгой же постепенно все налаживалось. Через три недели она наконец согласилась подняться ко мне в квартиру. В первый вечер я вел себя деликатно и осторожно. Во второй раз я уже перешел к более решительным действиям, хотя она честно сопротивлялась до последнего, причем так яростно, словно я собирался ее изнасиловать. А в третий раз, еще через неделю, я наконец сумел уговорить ее раздеться. И только тогда понял, уже непосредственно в процессе нашего общения, почему она так боялась и сопротивлялась. Ольга оказалась девственницей. Можете себе представить? В двадцать три года быть девственницей!

После того как она перестала ею быть, Ольга полтора часа плакала и переживала, словно потеряла самую большую ценность в своей жизни, вместо того чтобы радоваться, что наконец стала женщиной. Через несколько дней она сама позвонила мне, и мы снова встретились. На этот раз она вела себя более раскованно. В общем, через три месяца она уже ждала нашего общего ребенка, а еще через два месяца мы сыграли свадьбу вопреки желанию ее матери. На свадьбу приехали из Казани моя сильно постаревшая мама, сестра Зарина с мужем и даже двое их оболтусов-близнецов, которые были похожи друг на друга как две капли воды. Я пригласил на свадьбу всех своих знакомых и коллег. Не скрою: многие мне завидовали. Такую партию сделал, из такой семьи девочку отхватил, будучи провинциалом, лишь недавно перебравшимся в столицу… И еще я стал зятем самого профессора Семернина, члена-корреспондента Российской академии наук, профессора, проректора, лауреата и тому подобное. Меня сразу сделали начальником цеха с довольно приличным окладом. Хотя окладов приличных тогда ни у кого не было, сказывались события девяностых, когда началась галопирующая инфляция.

Осенью девяностого у нас родилась дочь, и мой тесть сделал нам королевский подарок – подарил трехкомнатную квартиру на Чистопрудном бульваре, куда мы с Ольгой и маленькой Аллой и переехали. И еще тесть помог обставить квартиру заграничной мебелью. В общем, все шло как нельзя лучше. Но в конце девяносто первого, отправившись в Сибирь на какой-то научный симпозиум, наш профессор простудился, вернулся домой с воспалением легких и сгорел буквально в считаные дни. Буквально через несколько дней после этого в Беловежской Пуще трое руководителей славянских республик дружно разорвали нашу страну на куски. И мы оказались в новом году уже в другой стране и без нашего тестя, который так много значил для всех нас.

У моей тещи, кроме дочери, никого не было, и она больше времени проводила у нас, чем в своей четырехкомнатной квартире. Конечно, она меня раздражала, я ведь не забывал, что она была против наших отношений с Ольгой.

Тут начались такие времена, о которых даже вспоминать страшно. На заводе платили сущие гроши, в магазинах было пусто, о детском питании нельзя и мечтать. Должен признаться: теща здорово выручала. Некоторые из ее воспитанников ездили за границу и привозили оттуда детские подгузники, памперсы, детское питание. Но так не могло продолжаться долго. Моя зарплата была эквивалентна восьми долларам, и нужно было что-то предпринимать. К середине девяносто первого мы уже просто выживали. Я решил уйти с завода, где проработал почти десять лет, и устроился в кооператив по выпуску керамической посуды. Кооператив прогорел через три месяца, и я перешел в другой кооператив, который занимался изготовлением мягких игрушек. Но и здесь ничего не получилось – прогорели уже через два месяца, нашу продукцию просто выбросили на помойку.

Только не считайте меня идиотом. Я просто невезучий человек. Иногда такое случается. Некоторые рождаются везучими, а некоторые невезучими. Ну почему мой отец так рано умер? Почему я попал под пулю за два дня до демобилизации? И почему получил в госпитале общее заражение крови? Почему Николай Павлович умер так не вовремя… хотя разве можно умирать вовремя? И почему прогорели оба наших кооператива? Вы скажете, что это было просто несерьезно – выпуск мягких игрушек. А я вам приведу другой контраргумент. Вы знаете, что Роман Абрамович тоже начинал с кооператива, выпускающего мягкие игрушки? Не знали? Теперь будете знать. Где он теперь – помните? Кажется, его капитал оценивается в восемнадцать миллиардов долларов. Да, я прекрасно знаю, что свое состояние он сделал благодаря близости сначала с Березовским, а потом с дочерью президента, но ведь сумел сделать. А начинал с мягких игрушек. И был, между прочим, круглым сиротой, так что исходные данные у него были еще хуже, чем у меня. Я же говорю, что есть просто везучие типы, а есть невезучие, как я.

К концу девяносто первого стало понятно, что дальше так жить нельзя. Мы начали продавать вещи из дома, чтобы элементарно выжить. Честно признаюсь, что первоначально Ольга держалась достаточно неплохо. Она меня всячески поддерживала, помогала, подбадривала. Но через какое-то время превратилась постепенно в неуравновешанную истеричку, закатывавшую скандалы по любому поводу. И почти каждый наш разговор неизменно сводился к отсутствию денег. Конечно, в этих спорах ее всегда поддерживала мать, обвинявшая меня в том, что я не умею зарабатывать деньги и вообще оказался никуда не годным мужчиной. Было ужасно обидно и стыдно.

Я долго думал и наконец решил что-то предпринять. Весной девяносто второго позвонил мой родственник Муса Хайрулин и предложил на паях купить большую партию кожи в Турции, чтобы продать ее в России с двойной наценкой и получить нужную прибыль. Он обеспечивал перевозку и растаможку продукции, а я должен был закупить эту партию в Стамбуле. Дело было за малым – где-то достать двадцать тысяч долларов. Муса считал, что у меня есть такие деньги, ведь умерший профессор должен был оставить наследство своей единственной дочери. Откуда ему было знать, что, кроме книг, мы получили три сберкнижки на сумму в двадцать две тысячи рублей, которые по советским временам были огромным состоянием, а к девяносто второму вообще ничего не стоили.

Честное слово, я не спал несколько ночей. Но в конце концов решил продать нашу кооперативную квартиру и полученные деньги вложить в эту турецкую кожу.

Тогда цены на московскую недвижимость были совсем другими, они еще не взлетели до заоблачных высот, а доллар стоил очень дорого. За мою двухкомнатную квартиру давали несколько тысяч долларов, за нашу с женой – только восемнадцать тысяч. Уже через пятнадцать лет я случайно узнал, что соседнюю квартиру продали за восемьсот пятьдесят тысяч долларов, и хозяин считал, что отдал ее почти задаром. А я тогда уговорил жену переехать вместе с дочерью к матери и продал нашу квартиру всего за восемнадцать тысяч долларов. Мне казалось, что я смогу стать успешным бизнесменом. Недостающие две тысячи занял у друзей и знакомых.

Вы, конечно, догадываетесь, что потом случилось? Я заплатил двадцать тысяч долларов и купил кожу, которая оказалась некондиционной и очень некачественной выделки. Никто не давал за нее не только сорок тысяч, но и своей цены. С огромным трудом мне удалось продать все это гнилье за четыре тысячи долларов. И я еще радовался, что сумел так удачно выкрутиться. Две тысячи долгов я раздал сразу и с остальными деньгами явился к жене. Кажется, Ольга тогда впервые назвала меня козлом, придурком и неудачником и отобрала все оставшиеся деньги. Я действительно чувствовал себя настоящим придурком и неудачником.

Целый месяц я сидел дома, никуда не выходя. Вернее, отсиживался в своей двухкомнатной квартире на «Соколе», куда я сбегал от постоянных упреков жены и тещи. Они, уже не стесняясь маленькой Аллы, по каждому поводу и без повода называли меня дебилом, загубившим жизнь Ольги, идиотом, который ничего не соображает, кретином, который прогорел на своих дурацких турецких закупках. Можете себе представить, как я в тот момент ненавидел всех мусульман. И не только турков, а вообще всех, включая моего родственника Мусу. Они казались мне воплощением всего самого худшего, что бывает в людях, как будто кто-то был виноват, что я оказался обычным лохом.

Было ужасно обидно. И еще эти беспрерывные скандалы дома… Ольга уже работала в музее и приносила домой «живые» деньги, ее мать преподавала в консерватории, а я сидел дома без работы и перспектив. Проситься обратно на завод было глупо, там все время шло сокращение, а оставшиеся сотрудники получали нищенские зарплаты, которые можно было считать лишь символической платой за труд.

Я честно терпел несколько лет, пытаясь хоть как-то заработать деньги. За какую только работу не брался! Готов был работать гидом в туристических организациях, охранником в казино, инженером в жэке. Но это были лишь временные работы, откуда меня через какое-то время или увольняли, или выгоняли. Сказывалась моя невезучая судьба. Последним предложением была должность водителя троллейбуса. Я готов был на нее согласиться, хотя машины у меня никогда не было, но водить я умел, однако узнал, что на мое место уже взяли другого, более молодого. Хотя в тот момент мне было только тридцать пять!

Шел девяносто пятый год.

Обстановка в доме накалилась до предела. Алла уже все понимала, ей исполнилось пять лет. По любому поводу жена устраивала дикие сцены, говоря об отсутствии денег у такого козла, как я, и все время вспоминала, что продала за восемнадцать тысяч долларов квартиру на Чистопрудном бульваре, которая теперь могла стоить в десять, двадцать, тридцать раз дороже. Можете себе представить, в каком аду я жил? И еще моя теща, эта ядовитая змея, готовая в любой момент поддержать свою дочь. Она словно нарочно, приходя домой, рассказывала об успехах своих учеников – скрипачей и пианистов, которые ездят по всему миру, получают огромные гонорары и позволяют себе покупать даже недвижимость за границей. Подтекст ее выступлений был понятен: если бы Ольга не вышла замуж за такого никчемного дебила, а выбрала бы кого-то из учеников матери, то теперь она жила бы в Лондоне или Париже, ни в чем не нуждаясь.

Должен заметить, что Ольга мне не изменяла. Она была просто не тем человеком, который способен разделять свое ложе с двумя разными мужчинами. Но эти ежедневные скандалы были просто невыносимы. Лучше бы она мне изменяла; может, тогда стала бы немного спокойнее. Последние два с лишним года мы жили практически как чужие. Она не пускала меня в кровать, утверждая, что брезгует и презирает меня. А потом заявила, что вообще потеряла ко мне всякое желание. А ведь ей было только двадцать восемь. Иногда мне казалось, что она просто сходит с ума, настолько меня доставали ее внезапные приступы бешенства, ее постоянные истерики. Как только она узнавала об успехах своих знакомых, о поездках за границу своих замужних подруг, об их новых нарядах, тут же выплескивала на меня свое негодование и свою ненависть. Вы можете мне не поверить, но в последние годы мы просто ненавидели друг друга. Не могли спокойно разговаривать или слышать какие-то доводы. Каждый разговор заканчивался либо скандалом, либо ссорой. Несколько раз я едва не ударил ее, но еще больше мне хотелось убить ее мать.

Конец наступил неожиданно, когда к нам приехала моя мама. Я поселил ее в нашей двухкомнатной квартире, куда неожиданно заявилась Ольга с Аллой. Она сразу начала с претензий, рассказав моей матери, как я продал ее квартиру, постепенно продавал все вещи ее отца и вообще сделал нищей свою семью. Мать, считавшая, что мы почти миллионеры, только испуганно охала и всплескивала руками. Кульминация наступила в тот момент, когда Алла сказала, что она голодная. Я отправился на кухню, чтобы найти там еду для дочери, а моя мать спокойно заметила, что это не мое дело, у ребенка есть мама. Вот тут Ольга словно с цепи сорвалась. Она начала кричать на мою мать; орала, что та не смогла вырастить нормального сына, упрекала ее во всех моих грехах, даже вспомнила, что я чищу зубы по утрам и не люблю чистить их по вечерам. А потом забрала Аллу и ушла, сильно хлопнув дверью. Мать долго молчала, а потом тихо посоветовала мне разводиться.

– У вас уже не будет нормальной жизни, вам лучше разойтись. Нельзя жить с женщиной, которая настолько не уважает своего мужа.

Я подавленно молчал. Эта безобразная сцена со стороны Ольги была вполне предсказуема. И моя мать права: больше жить в подобном аду было просто невозможно.

Через четыре месяца мы подали на развод. Только на этот раз – в суд, так как у нас был несовершеннолетний ребенок. Я понимал, что не имею права ни на что претендовать. Я и не претендовал. Суд вынес решение, что двадцать пять процентов моего будущего заработка я должен отдавать на алименты. Я соглашался, только нужно было найти работу и зарплату, с которой могли снимать эти несчастные двадцать пять процентов. Я тогда даже не подумал, что следует оговорить в суде право на свидания с дочерью. Жена и теща меня так достали, что я готов был на все, чтобы больше не видеть и никогда не слышать их. Они оставались в огромной четырехкомнатной квартире профессора Семернина, а я возвращался в свою квартиру у метро «Сокол». Все было правильно, и никто не возражал. В последний день Ольга даже как-то внимательно и тепло посмотрела на меня, предложив звонить и заходить когда хочу. Теща со мной принципиально не разговаривала. Нас развели через два месяца после подачи заявления, и я остался холостым, без работы и без семьи в свои тридцать шесть лет.