Читать книгу «Кто ты?». Часть 3 - Чингиз Алиев - Страница 3

Агджабединский район, куда меня направили работать, был своим, родным районом. Здесь я вырос, отсюда поехал учиться, сюда теперь и возвращался. Собственно говоря, госкомиссия по распределению специалистов определила отправить меня и Аталянц Эллу с русского сектора в Молдавскую ССР. Но после сдачи первого госэкзамена по специальности решили, что я могу понадобиться у себя в республике, и изменили решение. Во время экзамена произошёл один небольшой инцидент. Я, по своему обычаю, зашёл первым, взял билет и проявил желание сразу же отвечать. Декан нашего факультета, академик Агабейли, хорошо меня знающий, обратился к председателю, замминистру Гашимову, и попросил его согласия пригласить студентов других курсов, чтобы они послушали, как надо отвечать на экзаменах.

Гашимов с некоторым удивлением посмотрел на меня и спросил академика:

– Вы уверены, что стоит это делать?

– Вполне, – ответил академик. – Он начнёт отвечать, и вы убедитесь в этом.

Вскоре пришли студенты с других курсов. Таких вещей никогда раньше не случалось. Поэтому они шутили и бросали реплики относительно предстоящего «шоу», хотя все были наслышаны о моих успехах в учёбе. Большой зал, где проходил госэкзамен, всё же не вместил всех. Студенты заполнили его и стояли где попало. Опоздавшие разместились в коридоре перед открытой дверью зала. По сигналу академика я поднялся на трибуну. Билет состоял из пяти вопросов с охватом всех разделов зоотехники. В полной тишине я ответил на все вопросы и уже заканчивал отвечать, но в зале по-прежнему царила тишина, как будто люди ждали ещё чего-то. Нарушив тишину, поднялся Нуруш Алиев – мой близкий друг из Имишлинского района. Он молча поднялся на трибуну, обнял меня и поцеловал в щёку. Не хватало только оваций и цветов.

После этого по указанию замминистра мне изменили место назначения.

Председатель райисполкома, к которому я обратился, прибыв в Агджабеди, сказал, что вопросами кадров занимается лично первый секретарь райкома партии, и повел меня к нему. Тот оценивающе посмотрел на меня, на мои нехитрые документы и предложил работать первым секретарём райкома комсомола.

– Немного поработаешь, направим в высшую партийную школу, и станешь профессиональным партийным работником, – сказал он и продолжил заниматься тем, чем занимался до нашего прихода, то есть изучать поверхность массивного стола, за которым сидел.

Это означало окончание разговора, и председатель райисполкома тут же вскочил со стула и побежал к входной двери, но увидев, что я продолжаю стоять на месте, остановился и начал делать мне знаки, чтобы я следовал за ним.

– Вам что-то непонятно? – подняв голову, спросил меня первый секретарь.

– Всё понятно, – ответил я, – только я хочу работать по специальности.

Как я потом узнал, это было сверхдерзостью с моей стороны, и бедный председатель исполкома уже не знаки делал, а выполнял целый комплекс упражнений, чтобы вывести меня из кабинета. Первый секретарь долго и непонимающе смотрел на меня. Потом он перевёл взгляд на председателя и тихим недовольным голосом спросил:

– Место второго зоотехника вакантно?

– Да, – ответил тот.

– Возьмите туда, потом посмотрим.

Позже мой зять, второй секретарь райкома партии, сказал мне, что первый секретарь жаловался, что какой-то сумасшедший отказался от навалившегося на голову счастья, а узнав, что этот сумасшедший его шурин, довольно засмеялся и заметил: «Крепкий парень!»

Так я стал работать зоотехником по племенному делу (вторым специалистом после главного зоотехника) райсельхозуправления при райисполкоме.

Всю дорогу от здания райкома партии председатель исполкома читал мне наставления о том, как надо вести себя с этим первым секретарём, и удивлялся тому, что я на свободе, а не в кутузке.

Главный зоотехник, высокий пожилой мужчина пенсионного возраста, имел свой собственный «виллис». Каждое утро он приезжал в контору, просматривал почту, переводил её всю на меня и укатывал до следующего утра. В первый раз, когда мы встретились, он дал мне акт из шести двойных листов и сказал (говорил он очень быстро), чтобы я расписался о получении указанного в акте мелким шрифтом инвентаря. На обеих сторонах этих листов были записаны оборудование и инвентарь лабораторий и другое имущество. Одних микроскопов насчитывалось штук десять.

– Его надо распределить по хозяйствам, – сказал я.

– Чего? – не понял он.

– Вот это оборудование, – показал я на список.

– А где оно? – улыбаясь, спросил он и добавил: – Этот список оставил твой предшественник. Когда он его получал и куда девал, мы не знаем. Но оно числится за зоотехником по племенному делу, так что тебе надо его принять, а Гюлшад спишет.

Я не успел спросить, кто такой Гюлшад. Скороговоркой он сообщил, что едет на ферму, сел в свой «виллис» и укатил. Не было ни одного дня, чтобы хотя бы час он находился в кабинете. Приехал, посмотрел, поручил и уехал – вот вся работа, которую выполнял наш главный специалист. Был ещё один зоотехник – специалист по овцеводству. Наш район являлся крупным овцеводческим районом. Поэтому был и такой специалист. Но я его так и не увидел. Правда, раз в неделю, по пятницам, ровно в десять часов он звонил, спрашивал, какие есть новости и живой ли пока Бахяддин Мамедов (так звали главного зоотехника) и прощался до следующей пятницы. Каждый раз он называл своим местонахождением самые труднодоступные деревни, жители которых не только телефона, даже радио не видели. Однажды, когда он, как обычно, сказал, где находится, я прервал его и поинтересовался, давно ли телефонизирована эта богом забытая деревушка. Он поперхнулся и, подождав несколько секунд, спросил:

– Ты помнишь меня?

– Что-то не припоминаю, – ответствовал я.

– А я тебя хорошо помню. Ты учился на два курса ниже нас и был отличником. Мы все гордились тобою, – сказал он и, как всегда, попрощался до следующей пятницы.

Так мы общались между собой, а если кому-то из руководства хотелось поругаться за какие-либо промахи, допущенные несколько лет тому назад, то вызывали меня. Причём никого не интересовало, что я работаю всего ничего и что за текущую чисто хозяйственную работу отвечают главный и отраслевой зоотехники.

С Гюлшадом я познакомился в первый же день своего прибытия на работу. Во дворе здания райисполкома находилась столовая для работников, там мы обедали. Она работала с раннего утра до позднего вечера, поэтому если случалось, что кто-то приходил пораньше или задерживался, то он проводил свободное время за вкусным чаем, приготовленным двумя девушками – работницами столовой.

Ещё не наступил обеденный перерыв, а там уже галдели. Ровно в двенадцать часов дня я пришёл в столовую обедать. Все места уже были заняты, люди теснились, сидели чуть ли не на коленках друг у друга. Я увидел в углу никем не занятый небольшой круглый стол со стулом и направился туда, но, заметив, что этот стол сервирован как-то по-особенному, остановился на полпути. Девушка, которая подавала обед и убирала со стола, увидела это и сказала, что стол свободен и я могу занять это место.

Не успел я налить стакан чая, спитый бас заорал на весь зал, обращаясь к официантке:

– Почему мне не дала сесть за тот стол, а какому-то молокососу сама предлагаешь?

Девушка, ничуть не смутившись, звонким голосом ответила:

– Что я с тебя, старого хрена, возьму, а этот молодой, и ублажить может.

– А я? Нет, что ли? Да ещё и костылём вдобавок! – Он поднял свой костыль.

– Костыль спрячь в одном месте. Может, успокоишься.

Разумеется, вся эта перебранка происходила под дружный хохот присутствующих. Это обстоятельство снимало напряжение: привычно, значит.

После минутного затишья костыль говорившего сиплым голосом мужчины был направлен в мою сторону.

– Это тебя, нового, приняли на работу?

– Да, – ответил я.

– А как тебя звать?

Я назвал имя и фамилию.

– Знаешь ли кого-нибудь из этих? – обвёл он всех костылём.

– Нет, не знаю, – ответил я.

– Так познакомься! Они все педики.

Поднялся смех, топот. Интересно, что больше и громче всех смеялись девушки. Я сам не прочь пошутить, когда это уместно. Поэтому, когда смех утих, я спросил:

– Значит, здесь только один вы целка?

Хохот возобновился с новой силой, послышались выкрики наподобие «ну что, Гюлшад, получил?». С минуту Гюлшад, а это был он, переваривал услышанное, а потом, обращаясь ко всем и показывая на меня костылём, сказал:

– Он не виноват. Это наш исполком такая организация, что ни одна порядочная сволочь сюда не устраивается. На вид-то наивный такой, а, поди, такой же зараза, как и все вы.

Так мы познакомились с Гюлшадом. Он был не местным, а из соседнего Физулинского района. Окончил в Баку народнохозяйственный институт и был направлен в наш район. Здесь женился, купил дом и уже более двадцати лет работал в аппарате райисполкома. Он был очень острым на язык человеком, похабничал налево-направо, не обращая внимания на пол, возраст и занимаемое положение своей жертвы. Но душой это был добрейший человек – второго такого трудно было найти. Люди понимали это, никто на его шутки не обижался, и даже по-своему его любили. К тому же он всесторонне знал свою специальность и считался самым сильным экономистом в районе. Это благодаря ему агрономы и зоотехники управления месяцами могли отсутствовать под предлогом посещения хозяйств, потому что все цифровые данные находились у Гюлшада, и если кому-нибудь были нужны сведения, будь это руководство района или республики, то звонили ему. Он готовил все отчётные и директивные материалы и отвечал за всех. Некоторые высокопоставленные господа из Центрального Комитета партии и Совета Министров республики полагали, что раз данные даёт он, то, следовательно, за недостатки ругать надо тоже его. Но таких Гюлшад посылал на длинные расстояния, и не раз его карьера из-за этого висела на волоске. Со временем к его манерам привыкли и оставили в покое.

Помимо текущей хозяйственной работы я ежедневно анализировал те отчётные данные, которые имелись у Гюлшада. Он был добрым человеком и помогал всем, кто к нему обращался. К сожалению, как он сам говорил, таких было мало, и к нему приходили, когда уже приспичило не учиться, а брать готовые данные. Анализы мои показывали, что хотя экономические проводки (расчёты) были безупречны, но сами цифры были потолочные. Когда я закончил анализ, я сказал Гюлшаду об этом и попросил показать подтверждающие документы. Он ответил, что если бы были подтверждающие документы, то каждый отвечал бы за свой участок и Гюлшад не был бы тем человеком, которым является сейчас.

– Значит данные расчётные? – спросил я.

– Конечно, – спокойно ответил он, – но они близки к действительности – не один год я занимаюсь этим.

– Гюлшад, здесь что, ревизий не бывает?

– У нас всё бывает, и все расходимся довольными.

После общего ознакомления я решил побывать для начала в нескольких хозяйствах и позвонил в колхоз имени Нариманова. Это было самое передовое хозяйство, и находилось оно рядом с районным центром. На звонок, как обычно, ответил бухгалтер (кого найдёшь в конторе днём?). Я попросил его передать зоотехнику колхоза, чтобы завтра с утра он приехал за мной.

Утром следующего дня приехал зоотехник в новом ГАЗ-51. На вид он мне понравился: подтянутый молодой человек, легко и аккуратно одет, и обут так же, как и я, в хромовые сапоги в гармошку. Вообще, было что-то общее между нами. Здороваясь за руку, он улыбнулся и сказал:

– Боюсь, что нас в колхозе перепутают.

Начали мы с конторы. Как я и ожидал, у зоотехника не было ни одного первичного документа, только бухгалтерские данные, на основании которых колхоз отчитывался перед Гюлшадом. Чтобы уточнить, с кем имею дело, я задал ему несколько вопросов о том, как должны вестись зоотехнический учёт и отчётность в хозяйствах. К моему удивлению он знал это не хуже меня.

– Знаете, а не осуществляете. С чего бы это? – спросил я.

– Не хочу быть белой вороной, – ответил он.

– То есть?

– То есть как все, так и я.

– Но кому-то нужно начинать, не так разве?

– Вы знаете, товарищ Алиев, я местный. Родился и вырос здесь, впрочем, как и председатель колхоза, с которым мы хорошо знаем друг друга, хотя он намного старше. Так вот, когда я пять лет назад, окончив техникум, приехал сюда, он вызвал меня, поздравил и спросил: «Как будем работать?» Я ответил, что можем работать двумя методами. «Какие это методы?» – поинтересовался он. «Первый, – ответил я, – как положено работать специалисту». Перечислил я все эти формы, о которых вы меня спросили, рассказал о более глубокой технологии ведения животноводства и что не он будет командовать, что мне делать, а я буду требовать от него как от руководителя хозяйств своевременного и качественного выполнения моих требований. Председатель наш грамотный человек и неплохо разбирается в животноводстве. Он внимательно выслушал меня и спросил: «Скажи, Фаик, при таком методе работы мы выполним планы и соцобязательства?» Я ответил, что первые несколько лет, может, и не выполним, зато потом… Но он перебил меня: «Никто нам этого не разрешит. Так что переходи ко второму методу». «Второй метод, – ответствовал я, – очень прост. Будем работать так, как скажете вы. Вот и всё». «Вот так по второму методу и будем работать, – сказал он. – И при этом надо понимать, что я говорю в основном то, что от меня требуют. Понимаешь, не по своей воле, а так с меня требуют». Так вот с того времени и работаем, преступления не делаем, но на отдельные отступления от нормы вынуждены идти, иначе нас просто выгонят с работы. А другие придут, точно так же будут работать. Иначе просто невозможно.

И он улыбнулся.

– Смеюсь-то тому, что в начале каждого года председатель вызывает меня и требует, чтобы я рассказал ему тот, первый, вариант, по которому следует работать, и говорит: «Не забывай всё это, Фаик! Кто знает, может быть, когда-нибудь придётся работать по правилам».

– И поэтому вы их до сих пор не забыли? – спросил я.

– Исключительно только поэтому. Будете в других хозяйствах, сами увидите, что после нескольких лет такой работы, как сейчас, человек становится просто хозяйственником: не специалистом, а простым рабочим, который выполняет указания. Увидите, что уровень знаний наших зоотехников не выше уровня обыкновенного чабана или скотника, и в этом они не виноваты, их заставляют быть такими. За кучу навоза или соломы около фермы ругают зоотехника. Неужели, чтобы заметить кучу навоза или соломы, нужно институт или техникум окончить? Специалиста заставляют быть неспециалистом, насильно заставляют. За пять лет работы я впервые вижу, что работник управления интересуется зоотехническими формами. Все другие, независимо специалисты они или администраторы, приезжая в хозяйства, начинают и заканчивают планом. Так вот и живём. Недавно наказали одного председателя колхоза, предупреждение ему объявили, якобы за то, что он в колхозном клубе шелкопряда выращивает. Какой-то корреспондент узнал об этом и написал статью в газете. Он, бедный, воем кричал, почему его одного наказывают, когда все так поступают. Аж до первого секретаря дошёл. Знаете, что ему сказал первый секретарь?

– Нет.

– «Тебя, друг мой, – говорит ему первый секретарь, – наказывают не потому, что ты в клубе шелкопряда выращиваешь – все так делают, и мы знаем это, – а потому, что ты показал этому корреспонденту, где находится твой клуб. Другие не показали, сказали, что строят новые хорошие клубы, а ты показал. Так что иди работай: выговор не грыжа, можно нести, и впредь будь поумнее». Так вот заставляют людей нарушать порядок и требуют, чтобы об этом не узнали на верхах, а узнают – тебя же накажут, и пикнуть не сможешь. Как говорится, ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак. И всё это делается ради выполнения и перевыполнения плана. Вообще-то, по мне план тут ни при чем. Мы все знаем, что в любой формации, даже в первобытное время, у людей были ориентиры. Без этого вообще всякое дело потеряет смысл. Всё дело в подходе. Когда ориентируешься на объективный результат, то план становится даже привлекательным. Другое дело в том, что этот самый ориентир выдуманный: не результат труда человека вкупе с природой, а расчётный, эфемерный и заранее умышленно завышенный, – а выполнение его обязательное. Помните анекдот? Требуют от мужика ребёнка. Ну, он и говорит: «Пожалуйста, только дайте женщину и сроку девять месяцев». А ему отвечают: «Мы дадим тебе девять женщин, и чтобы ты дал нам ребёнка через месяц». Вот такая несуразица – расчётный подход к делу, а не так как вытекает из природы вещей. Вот и мы держим вместо одной девять коров, чтобы выполнять вот эти самые, я бы сказал, искажённые планы.

Зоотехник на примере объяснил несостоятельность теперешнего планирования и посетовал, что эти, по сути дела, расчётные цифры возводятся в ранг закона и тем самым закрывается путь к творческому подходу. Затем мы зашли к председателю колхоза, поставили его в известность о нашей цели, получили добро и уехали на ферму.

У них было две фермы: крупного рогатого скота и овцеводческая. Сначала мы осмотрели ферму крупного рогатого скота и, сделав соответствующие отметки, собрались ехать дальше, но заведующий фермой, коренастый мужчина средних лет, отвёл меня в сторону и, вытащив из кармана пачку денег, предложил мне взять их. Я показал пальцем на полуголую детвору, которая играла около дома, и сказал:

– Купите им штаны на эти деньги, чтобы они не бегали с голым задом.

Он засмеялся, сказал, что «все мы так выросли», и продолжил настаивать, чтобы я взял эти деньги. Но я категорически отказался.

Заведующий заметно обеспокоился и направился к ожидающему нас неподалёку зоотехнику. После минутного разговора они подошли ко мне, и Фаик сказал:

– Заведующий беспокоится, что, раз вы отказываетесь от его гостеприимства, значит, у вас недобрые намерения в отношении него.

Я объяснил заведующему, что моя единственная цель – ознакомиться с хозяйствами и никому вредить я не собираюсь.

– К тому же, – добавил я, – я один, живу где попало, как говорится, ни кола ни двора, и зарплаты мне вполне хватает.

Мне удалось убедить его, и мы расстались вполне по-дружески.

– Если ты такой, – сказал заведующий, прощаясь, – что бы тебе ни понадобилось, намекни – я всё сделаю.

Я ответил, что учту, и мы уехали на овцеводческую ферму. Не доезжая до фермы, Фаик сказал:

– Работники овцеводческой фермы люди богатые. Может быть, здесь поступишь по-другому?

– Это ты насчёт денег?

– Да.

– Даже разговора не может быть. Не для этого я сюда приехал.

– В таком случае назови свой адрес, – попросил он и записал его в блокнот.

Посмотрев отары и отобедав вкусно приготовленным молодым барашком, мы приехали в контору колхоза. Там мы с Фаиком попрощались, и я отправился в исполком.

Был уже конец рабочего дня. Почти все работники, кроме Гюлшада, разумеется, ушли домой, в кабинетах убирали уборщицы. На моём столе среди бумаг на самом видном месте лежал лист, вырванный из ученической тетради. На нём какая-то девчонка объяснялась мне в любви и просила, чтобы, если это взаимно, я сказал уборщице, где и когда нам можно встретиться.

Какой-то иностранный писатель писал в одной из своих книг, что он до ужаса не любит голых старух. Описывая всю нелепость старухе быть голой, он с такой оригинальностью критикует сие старческое проявление, что чувствуется: этот автор действительно питает отвращение к наготе старых женщин. Примерно такое же, если не большее отвращение, вызывают у меня вот такие пустые, по сути детские, послания, не наивные (это я уважаю), а пустые в буквальном смысле.

Благодаря судьбе я никогда никому не писал подобных вещей и никогда не бросался словами любви. Даже будущая жена моя удивлялась тому, что я ни разу не говорил ей о любви. После нескольких недоразумений я просто сказал ей, что, если бы не любил, не стал бы с ней встречаться. Ведь это был разговор двух людей, которые уже знали, что будут жить одной семьёй. А тут какая-то молокососка объясняется мне в своей любви! Как это можно назвать, кроме как легкомысленностью? А стоит ли связываться с легкомысленными людьми? Разумеется, нет. И возраст тут совершенно ни при чём.

Я взял со стола это любовное послание, порвал и, уходя, бросил в мусорное ведро.

Поздно вечером ко мне постучали. Я открыл дверь. На пороге стояли зоотехник колхоза, где я был днём, и заведующий фермой крупного рогатого скота. Они привезли целую тушу баранины, сыр «Мотал» средней величины, сливки, масло и прочее. Несмотря на мои протесты, они оставили всё это, выпили со мной по стакану чая и уехали.

До сих пор не понимаю, почему в торговых сетях России нет сыра «Мотал». Этот вид сыра, по сравнению с которым всякие «Костромские», «Российские», «Эстонские» и прочие сыры просто неудавшийся творог, незаслуженно остался вне внимания российских властей и торговых работников. И в советский период и теперь ни в одном из магазинов России не торгуют этим поистине царским сыром. Исключение составляют кремлёвские магазины. Когда я работал в Министерстве и был вхож на эти территории, я помногу покупал сыр «Мотал» в буфетах и магазинах Кремля.

Ознакомившись с положением животноводства в колхозах района, я собрался написать председателю райисполкома, то есть нашему непосредственному начальнику, обстоятельную справку с указанием конкретных мероприятий по поднятию животноводства. Но одно обстоятельство помешало этому. Пришла телеграмма из Министерства сельского хозяйства республики о том, что состояние животноводства будет обсуждаться на коллегии Министерства, а потому главный зоотехник района товарищ Мамедов должен прибыть в Дом правительства такого-то числа в 9.00 утра. Главный зоотехник, прочитав телеграмму с резолюцией «исполнить», передал её мне со словами «Я много ездил, теперь твоя очередь». Причём говорил он это с такой мимикой, будто делал мне большое одолжение. Я не знал, что такое коллегия Министерства, и поэтому поблагодарил Мамедова и собрался домой, чтобы подготовиться к ночному поезду.

Все поезда в сторону Баку проходили через город Евлах, который находился от нас на расстоянии примерно семидесяти километров. В Евлах я приехал на УАЗике исполкома. Купив билет на поезд Тбилиси – Баку, я стал прохаживаться по привокзальной территории в ожидании отправления поезда. В купе, где предстояло провести ночь, сидела молодая и очень красивая женщина с не менее красивой дочкой подросткового возраста. Я поздоровался, как и положено вошедшему человеку, но они не ответили, а просто удивлённо посмотрели друг на друга и открыто расхохотались. Сначала это меня озадачило, потом я решил не обращать внимания: мало ли какие люди едут на поездах.

– Смотри, Солмаз, не хулигань. И сразу позвоните, как только приедете в Баку, – кричала с улицы какая-то женщина моим спутницам через полуоткрытое окно купе.

Женщина ответила, что не надо беспокоиться – она не даст Солмаз хулиганить. Голос с улицы был знаком, но моё усилие посмотреть туда и убедиться в своих догадках не увенчалось успехом, так как весь оконный проем был загорожен моими спутницами.

– Это он нарочно так подстроил, – кричала из купе красивая женщина и громко смеялась.

– Я скажу Кубре, она ему даст, – слышался с улицы знакомый голос – и опять смех.

В какой-то книге я читал, что Кубера – это имя индийского божества богатства. Не знаю, этим ли руководствовался мой отец, называя своего первенца (мою старшую сестру) именем Кубра, или чем-то другим, но имя это было редчайшее, во всяком случае, в республике я не встречал больше женщин с таким именем. Только один раз мне довелось встретить женщину по имени Кубра, но она была индианка, и случилось это в Москве. Услышав имя своей сестры, я всё же протиснулся к окошку и увидел говорившую с улицы женщину. Я не ошибся – это была наша уборщица.

На работе обращали внимания на эту высокую, атлетического вида молодую женщину. Каждый день она приходила в одно и то же время, молча убирала свой участок и так же молча уходила домой. На работе одевалась она неряшливо: какие-то рваные полуботинки, выцветший старый халат. Но, несмотря на всё это, ей не удавалось полностью скрыть ту красоту, которая у нее была. Говорят, когда она только начала работать у нас, некоторые донжуаны пытались привлечь её внимание, но в ответ получали недвусмысленное презрение. Даже Гюлшад, этот вездесущий демон, и то при виде её как-то преображался, становился степеннее. Если бы не своеобразный бархатный голос, я ни за что не узнал бы её. Переодевшись и прихорошившись, она сияла ослепительной красотой. Мужчины и женщины, провожавшие родных и близких или просто слонявшиеся по перрону, останавливались, смотрели на нее и уходили, удивлённо покачивая головой. Я стоял у края окна, восхищённо смотрел в полутемноте на эту Рафаэлевскую Мадонну и улыбался. Она видела меня, но не подавала виду, а когда поезд тронулся, несколько раз помахала кулаком в нашу сторону. Было непонятно, кому предназначен этот жест. Постояв немного, я вышел в коридор.

Через купе о чем-то спорили. Я подошёл к открытой двери этого купе. Проводница, низкорослая, плотно сложенная женщина славянской внешности, уговаривала мужчину средних лет в милицейской форме, чтобы он уступил своё нижнее место пожилой женщине, а сам спал на второй полке. Но милиционер отказывался, ссылаясь на то, что он курящий человек, часто выходит в тамбур и такому крупному человеку, как он, совершенно неудобно каждый раз прыгать вверх-вниз. Старуха, из-за которой происходил этот сыр-бор, часто поглаживала торчащую во все стороны седину и время от времени отпускала колкости в адрес милиционера, называя его не иначе как «гирдовым», что, видимо, означало «городовой».

Подойдя поближе, я сказал проводнице, что у меня тоже нижнее место и я с удовольствием уступлю его этой почтенной даме. Слово «почтенной», видимо, не понравилось милиционеру, он глубоко вздохнул и уронил: «Да уж куда там». Обрадовавшись такому быстрому решению вопроса, проводница поменяла наши со старухой билеты, взяла её узелки и повела с собой.

– Заодно принесите, пожалуйста, мой жёлтый портфель, – попросил я её и сел напротив милиционера.

Проводница принесла мой портфель, ещё раз поблагодарила меня и, язвительно сказав: «А ещё стражи порядка называются», удалилась.

– Воф, – выругался мужик, – ежели я милиционер, так об меня и ноги можно вытирать? Там уступи, здесь уступи, везде уступи, потому что ты, как это она сказала?

– Страж порядка?

– Во-во, порядка. Как же! Сторож, тьфу! Как только не обзывают милиционеров! А теперь ещё и сторож.

По разговору я догадался, что этот товарищ – житель Кедабекского района. Люди из этого горного района обычно крупные, физически очень развитые и простодушные. Они занимаются животноводством, а из овощей сажают только картофель. Поэтому-то всех их называют «картоф-Кедабекские», что очень злит их. Характерно, что многие учёные республики – выходцы из этого района. Весьма талантливые, они продолжают жить по-простому и не теряют связь с родиной. К одному такому очень известному учёному и ехал наш милиционер. Его звали Мусеиб. Как он утверждал, сын его окончил среднюю школу, и теперь он едет к этому учёному, своему родственнику, посоветоваться, в какой институт его определить.

– Я двадцать лет работаю милиционером в своей деревне, – говорил он. – За эти двадцать лет только два раза ездил в Кировабад. Больше нигде не был – и не тянет. Теперь же вынужден ехать вон аж в столицу, и то, как вы сами видите, с приключениями.

– В дороге такие вещи бывают, – успокоил я его.

– Я, может, в чем-то и не прав, но уж очень не понравилась мне эта старуха.

– Чем же? – спросил я, улыбаясь.

– Уж больно навязчивая. Не успел я войти в купе, так кинулась на меня: почему да зачем. Не понравилось ей, что я китель и фуражку снял и везу в руках. Ну, галстук малость спущен был… Жарко, поди, а я как-никак горный человек, не привыкший к жаре.

– Ей-то какое дело до этого?

– Поди спроси. Кинулась на меня и пищит, как сверло. «Не позволю!» – говорит. Сначала-то я не понял, думал, на ногу ей наступил, что ли, но, оказывается, нет, её волновало другое. Это до меня дошло, когда она речь про Дзержинского держала.

– Про Феликса Эдмундовича?

– Детали я уж не знаю. Слыхивал пару раз, что был, мол, такой человек и являлся он главным ментом нашей страны. Ну, и она ссылается на него: дескать, и он бы не одобрил. «Я, – говорит, – старая большевичка и лично знала Дзержинского». Ну и пошло поехало, что она не менее принципиальна, чем был сам Дзержинский, и не позволит портить форму советского милиционера. Много чего воспитательного наговорила, а потом встала и начала носом по углам водить. «От тебя дурно пахнет!» – закричала и пошла в мою сторону, вытянув обе руки вперёд. Потом сказала, что якобы хотела мне галстук поправить. Откуда мне знать, что у нее на уме? Думал, задушить хочет, ведьма! Идёт этак, растопырив костлявые пальцы! Ну и двинул я малость под ребро её, почти не чувствительно, двумя пальчиками. – При этом он продемонстрировал сарделькообразные пальцы на мощной руке. – А она взяла да рухнула прямо на пол и начала закатывать истерику. Грузины-то эти, – он показал на двух пассажиров, сидящих у окна, – по-нашему не понимают, оттого и не ведают, кто из нас виноват. Словом, подняли они старуху, посадили на полку, покачивают головой в мою сторону. В молодости кто-то мне говорил, что Бог по-грузински «Гамерти», и почему-то я запомнил это. Понимаю, что они осуждают меня, а язык-то ихний я ни бум-бум. И говорю, показывая наверх, что Гамерти видел, что я не виноват. Но они, кажись, ничего не поняли и отвернулись. Долго мы ехали в тишине, никто ничего не говорил. Я уже примеривал глазами свою нару, то есть полку, и готовился полежать, как вдруг старуха как заорёт зычным голосом: «Убивают, на помощь!» Грузины недоуменно посмотрели друг на друга, крутя у лба, а я от неожиданности хотел то ли бежать из купе, то ли прыгнуть на верхнюю полку – теперь уже не соображу. Но вовремя подоспела проводница. Сама она русская, но говорит по-нашему хорошо. Короче, старуха, показывая бок, ныла, что, мол, я сломал ей ребро, а потому она ни в коем разе не может подняться на своё место, и пусть я, как виновник, поднимусь на верхнюю полку, а она займёт моё нижнее место – в качестве компенсации, дескать. Далее вы уже знаете. Нудная старуха, что там говорить! Спасибо, выручил! Я уж думал, куда бы убежать от нее. Везу я своему родственнику вместе с прочими угощениями полуторалитровый картофельный самогон. Может, тяпнем? Больно ты мне по душе пришёлся, да и от той заразы избавил.

Я поблагодарил, но от выпивки отказался. Я успокоил его, сказав, что на пути всякие люди встречаются, так что эта старуха не самый худший вариант. Он охотно согласился со мной и, кивнув в сторону грузин, спросил, почему они не спят. В вопросе звучали тревожные нотки, поэтому я успокоил, что с его вещами ничего не случится, и мы легли по своим местам отдыхать.

В смежной комнате главного управления животноводства было многолюдно. Оказывается, на коллегии Министерства обсуждаются положения дел в хозяйствах нескольких районов, а приглашают иногда из каждого района по несколько человек. Поэтому обе комнаты, где размещался главк животноводства Министерства сельского хозяйства республики, были полны мужчин того типа, что один раз показала мне чехословачка Зденка в Москве, когда хотела объяснить, как должен выглядеть зоотехник. Они шныряли по комнатам, подходили то к одному, то к другому столу, что-то показывали, что-то доказывали важно сидящим за ними работникам главка. Я отметился у одного старика – как я потом узнал, главного «кита» управления – и вышел на маленький балкон.

Отсюда открывался прекрасный пейзаж: часть моря примыкала к зелёным насаждениям прибрежного бульвара со множеством развлекательных объектов. Заканчивался бульвар величественным фуникулёром, за которым начинался парк отдыха и культуры имени Кирова. На море неистовствовали бесчисленные чайки. Под впечатлением книг Жюль Верна я полагал, что чайки летают вокруг кораблей. Но здесь кораблей не было, а чайки летали, ныряли в воду, опять поднимались в воздух – и так без конца.

Кто-то довольно грубо потрогал меня за плечо. Я обернулся. Передо мной стоял тот самый старик, у которого я отмечался.

– Алиев из Агджабединского района вы?

– Да, – ответил я.

– Вы что, плохо слышите?

– Нет, со слухом у меня всё в порядке.

– Тогда почему не отзываетесь на мой крик?

Я молчал. Старая «болезнь» не видеть, не слышать вокруг ничего, если я задумался.

– Пойдём, нас вызывает замминистра, – сказал он и быстро ушёл.

Мы спустились на третий этаж. Замминистра – тот самый товарищ Гашимов – принял нас, поздоровался со мной за руку и предложил нам присесть.

– Товарищ Быстрицкий, – строго посмотрел он на старика, – вы знакомы с Алиевым?

– Нет, товарищ Гашимов, – скороговоркой ответил тот.

– В постановляющей части материалов коллегии вы определили Алиеву строгий выговор с последним предупреждением. Так?

– Так, товарищ Гашимов.

– Прежде чем написать эту меру наказания, вы разговаривали с Алиевым?

Старик молчал.

– Да или нет? – гремел замминистра.

– Я… я… – вставая, мямлил старик.

Но замминистра уже не слушал его. Он поднял трубку стоящего отдельно от остальных телефона красного цвета:

– Товарищ министр, коллегию надо перенести на завтра. К вечеру сегодняшнего дня уточнённый материал будет готов, а Быстрицкому за некачественную работу объявляю строгий выговор. – И положил трубку.

По другому телефону он набрал номер и сказал:

– Зайдите ко мне.

После этого он обратился к старику:

– Сорок с лишним лет вы сидите здесь и возглавляете животноводство республики, а он, – указал он на меня, – ещё месяца нет, как окончил институт. Так кому справедливее будет влепить строгача: вам или ему?

– Товарищ Гашимов…

– Пошёл вон, – перебил тот, – и учтите: если ещё раз замечу что-нибудь подобное, выгоню и не посмотрю на ваш возраст и прочее.

Быстрицкий вышел. Зашёл не менее старый, очень высокий и довольно крепкий мужчина. Замминистра поручил ему объявить всем, что коллегия перенесена на завтра.

– Возьмите материалы коллегии и ещё раз как следует отредактируйте их, вычеркнув как из текста, так и из постановляющей части всё, что написано про Агджабединский район. Окончательный вариант принесёте мне в три часа после полудня. Поняли?

– Да, товарищ Гашимов, – сказал мужчина и вышел.

После ухода товарища Сердюка (а это был он – кит второй величины после Быстрицкого, после я работал вместе с ними) замминистра ввёл меня в курс дела насчёт коллегии: что это такое, кого и зачем приглашают. Далее он отметил, что положение в животноводстве нашего района крайне неудовлетворительное и пора с этим покончить. Я высказал свои соображения по этому вопросу, перечислил основные моменты, с которых следует начинать, и заметил, что собираюсь поговорить с районным руководством обо всём этом и организовать работу. Он одобрил мою программу, но заметил, что, к сожалению, мне не придётся заниматься этими вопросами, по крайней мере в ближайшее время.

– Почему? – удивился я.

– Скоро начинаются занятия в высшей школе бонитеров в Ставрополе. Для нашей республики выделено два места, и я уже подал твою кандидатуру. Очень толковый курс. Ты там научишься много чему, что в институтских программах не учтено, особенно по племенному делу и шерстоведению.

– А кто второй? – спросил я.

– Вторым поедет тоже молодой парень, недавно окончивший сельхозинститут, из Нагорного Карабаха. Неплохой специалист.

Далее он отметил, что разберётся со всеми этими хитроумными, имея в виду руководителей нашего района по сельскому хозяйству, а мне велел погулять по городу, вернуться в район и ждать официального сообщения. «Если кто-то или что-то помешает тебе, то немедленно сообщи мне». Он отметил моё командировочное, объяснил, где ставится гербовая печать, и мы попрощались.

Так вышло, что я, не начав задуманного, был вынужден покинуть район. Думал, что временно, а получилось – навсегда.