Читать книгу О российской истории болезни чистых рук - Цви Найсберг - Страница 2

Оглавление

Нет, и никогда до сих пор попросту не бывало, на всем белом свете столь мощной силищи, что вполне и вправду при случае, безусловно, могла быть действительно явно так пострашнее всякого грозного могущества острого и неотвратимого, словно кинжал в руке опытного воина…

А именно ничем уж вовсе и близко неистребимого желания столь безотлагательно взять, да наскоро осуществить, то истинно великое всеми благими помыслами своими донельзя ведь обезличено призрачное – абстрактное добро.

И, кстати, это как раз и было именно тем, чему вполне должно будет затем воплощаться в суровые реалии жизни при помощи целого арсенала ярчайших иллюзий.

Причем и делаться все это будет еще и безо всяческих тех истинно доподлинных знаний о том, а чего это вообще, собственно, нужно для вполне полноценного счастья каждому конкретному взрослому человеку, а тем паче целому многоликому обществу.

Сие рассуждение принадлежит автору данной книги.

Какие бы безумные и коварные мерзости не происходили бы где-либо буквально что, пожалуй, на всем белом свете, однако, уж им всегдашне столь непременно затем отыщется то еще крайне так простейшее логическое объяснение и самое что ни на есть весьма надежное безотлагательное оправдание.

Правда, все это, конечно, только лишь в том единственном случае, коли уж явно будет дано послужить данным деяниям ту еще самую весьма конкретную добрую службу во имя всех тех величавых идеалов, что безо всякой тени сомнения и приведут все человечество к его ярчайше светлому грядущему завтра.

Мысль, приписываемая автором этих строк, тем самым более чем изумительно отрешенным от всех обыденных реалий идеалистам, что нисколько вот совсем не иначе, а всецело одухотворены разреженным воздухом Олимпа, а к тому же еще и вполне определенно наделены именно его более чем умиротворяющим хладнокровным спокойствием.

То есть, тем самым людям, которые если и могли взять в руки лопату, да и начать ею махать, неистово копошась в сырой или тем паче извечно промерзлой земле, то разве что лишь из-под палки того самого самопровозглашенного тоталитарного государства, что было создано как раз-таки при их самом уж непосредственном красноречивом участии.

Отдельные человеческие сообщества столь многозначительно впечатляюще, более чем неоднократно и безудержно порывались в том самом искрометно безумном темпе буквально разом в единый миг уж сорваться с посильно сдерживающей их относительно короткой цепи обыденности…

Им, по всей на то видимости, попросту сколь безутешно всем сердцем разом еще захотелось довольно складно и более чем безотлагательно добиться столь невообразимо существенных перемен, во всей той, как она только есть системе общественных отношений нисколько, при этом никак, невзирая на всю их ярую незыблемость и стародавнюю замшелую вековую косность.

А именно как раз для этого, они и взялись все как один за плуг, разом навалившись на него впрямь-то всей массой своих неуемных и ничем отныне вовсе и близко совершенно неукротимых амбиций…

И, кстати, само, как оно есть сущее постоянство исключительно безнадежно во всем неизменного течения жизни, попросту напрочь ускользнуло от зоркого взгляда всех тех, кому все прежнее тупо показалось одним лишь нелепо одеревеневшим безрадостным противовесом буквально всему в этом мире светлому, а также и вообще вконец давно опостылевшей вязкой конвой.

Беззастенчивая утопичность ласковых разве что чьему-либо немыслимо восторженному сердцу перемен попросту вовсе никак и близко не могла прокрасться в тот истинно пронизанный светлыми дремами мозг всех тех, кто мыслил о сущем благе людского сообщества, единым мыслящим и чувственным критерием неизменно уж разом столь ведь безраздельно его наделяя.

Да еще и всех его членов до единого безо всяческого более чем стоящего того исключения всецело-то именно что попросту загодя и поголовно.

Ну а возникли подобного бесславного рода большеглазые идейки-прохиндейки о всеобщем грядущем неминуемом счастье и равенстве, и братстве как раз от того сколь удивительно явного весьма и весьма во всем изумительно задушевного книжно-цветастого прекраснодушия.

А между тем их исключительно мнимая достижимость в предельно короткий срок не более чем попытка повторения БИБЛЕЙСКОЙ ИСТОРИИ СОЗДАНИЯ МИРА…

Да только так уж и быть его рьяные «пересоздатели», действительно были готовы в явный ущерб всем своим благим мечтаниям несколько, и потерпеть, сколько то и впрямь окажется нужным во имя столь безупречно успешного завершения всей его ныне крайне насущной перекройки, ясное дело, что по их собственному образу и славному подобию.

И кстати, всякие подобного рода устремления никак не могли, ни сопровождаться при этом самым явным низвержением в сущие бездны ада всех тех, кто тем или иным образом даже и в мыслях своих мог еще попытаться всерьез воспротивиться всеобщему ликующему демаршу всех тех, кто искренне весело вышагивал в ногу со всеми…

И явно бы надо совсем так не вскользь, а категорически прямо и строго заметить, что тот уж свой истово низменный исток данное движение в «светлую тьму» всецело брало именно из всех тех благих помыслов прекрасночувственной интеллигенции.

И только лишь чисто физически было оно, затем сколь долгожданно для кое-кого протоптано зверски уж околпаченными иллюзиями непотребно серыми массами…

Их просто-напросто хитро обманули, обмокнув кончиком носа в ту самую чьего-либо уж явного совсем ведь вовсе так чужого ума бесовскую идеологию.

И то самое бесхитростно уж яростно вставшее на дыбы столь ведь суровое полудетское отрицание всех тех истых принципов и поныне фактически в том же виде так и существующей действительности, попросту и близко не проистекало от самого столь ведь еще вполне последовательного переосмысления всего этого нынешнего общественного бытия.

И истинно совсем не в меру ершисто и осатанело гордо, осуществляя все те сколь для кое-кого безмерно долгожданные, глобальные перемены…

Та толпа, что столь безутешно ослепла от всех своих отчаянно несусветных амбиций, как и безбожно осатанелых внешних воззваний, будучи всецело ведома одним лишь тем безупречно безотчетным инстинктом самого массового разрушения, а разве что только ради того и сбившаяся в дикую стаю…

И вправду столь неоднократно людская толпа исключительно безбожно предпринимала все те свои донельзя осатанело глупые, безумно рьяные попытки, взять бы да в одночасье полностью переиначить весь уклад своего истинно уж безнадежно во всем застарело обыденного существования.

Само собой разумеется, что обыватели стремились ко всему этому вовсе не всецело, однако желающих все разом сокрушить более чем неизменно всегда уж было полностью так в явном и самом вот критически большом переизбытке.

Это уж разве что если бы выкрики все долой неизменно носили несколько иной более грубый фаталистический характер…

Именно в том все и дело, что яростные призывы зовущие покончить со всем тем треклятым прошлым ради мишурного света нового, более светлого и счастливого существования встречались исключительно вот иначе, нежели чем был бы встречен слезливый призыв фанатика самокастрата ко всем лицам мужского пола, незамедлительно последовать его же бесславному примеру.

Как-никак, а толпа вовсе не столь податлива, чтоб ей и впрямь можно было с величайшей легкостью разом навязать всякие чрезвычайно безумные непотребства.

Однако же всяческие политические авантюристы ничего подобного ей, собственно, совсем ведь никогда и не предлагали.

Да только к чему бы это, они столь безупречно еще затем ведь пришли и именно вслед за тем отчаянно смелым их воцарением над всею той без них, пока довольно во всем именно что, несомненно, весьма уж до чего неуютно и одиноко существующей необъятной вселенной…?

Поскольку с их столь весьма и весьма до чего многозначительно личной точки зрения уж вовсе-то никак и не хватает всему мирозданию той самой руководящей руки рабочего-крестьянского класса.

Но речь тут может идти лишь о чем-либо невообразимо большом, а никак не о том весьма ведь довольно безнадежно малом и нисколько невзрачном, как некая та совершенно отдельно взятая личность.

И вот это как раз того самого отдельного живого человека всем тем, кто был до чего и впрямь весь извне взъерошенно руководим, непомерно огромной заботой о некоем всеобщем благе было вовсе-то никак абсолютно не разглядеть.

Ну а раз некое чисто абстрактное благо и вправду незамедлительно требует проявить самую истово максимальную заботу о должном пропитании всего того ныне уже имеющегося населения, то ведь именно в этом-то немыслимо важном направлении и будут произведены все те абсолютно надежные и до чего истинно долгожданные хирургические действия.

И главное были бы все эти процедуры со всем тем чрезмерно разом размножившимся населением и впрямь-то еще проделаны более чем безупречно, надежно, обезличенно и крайне во всем этак стерильно и аккуратно.

Причем данное столь и вправду суровое решение партии было бы со всею той скупой слезой в голосе явно ведь еще продиктовано разве что лишь той вполне так полноценной отеческой заботой о судьбе всех тех грядущих поколений.

То есть железная логика искривленных, словно ржавые гвозди людей буквально все свои черные деяния, затем рассматривала бы только ведь в свете самой острой необходимости сохранения правильного баланса между довольно скромными ресурсами планеты и всем тем вовсе не непорочно появляющимся на свет родом людским.

А потому и подобная концепция устранения проблемы перенаселения всего Земного шара и была бы совершенно же единогласно принята на том самом общемировом пленуме ЦК.

И называлось бы она именно так: «О мерах по планомерному предотвращению грядущего продолжения нынешней гибельной ситуации».

То есть в тех самых нисколько совсем нелегких для большевистской власти условиях, когда то сколь невероятно прожорливое население всей планеты срочно бы еще потребовалось столь неминуемо резко начать сокращать, эта власть вполне закономерно и пришла бы к «светлой идее» насильственной кастрации большей части новорожденных лиц мужского пола.

И ведь все это столь обезличенно верно бы осуществлялось именно ради лучшего будущего всего человечества, поскольку то крайне уж обильное деторождение во всем том дальнейшем еще грозило выразиться в самом явном сумасшедшем переизбытке голодных ртов.

Причем любое сопротивление было бы жесточайше подавлено и растоптано кирзовыми сапогами привилегированных частей отныне так уж единственной в мире коммунистической армии.

И главное, все эти недюжего ума бравые действия были бы всецело призваны сколь так незамедлительно остановить бесконтрольное увеличение всей человеческой биомассы, которая при коммунизме точно бы жила (как и понятно) в самой полнейшей идиллии с довольно-то скромными ресурсами нашей планеты.

Причем то-то и оно, что хуже всех тех подлых фашистов в этом вопросе самую что ни на есть суровую принципиальность могли бы явно так проявить одни лишь разве что те самые буквально доверху переполненные верой в свой светлый путь милые господа товарищи!

И то ведь совсем не иначе, а только поскольку те самые фанатики нацистской идеологии аморально и вконец уж безумно уродливо все-таки явно столь обходительно некогда пожелали крайне во всем извращенного всеобъемлющего добра всей той своей арийской нации.

Ну а большевики всеми силами пожелали своей стране одного лишь разве что совсем небезызвестно так всеобъемлющего тотального вырождения…

Ими безостановочно двигало стремление к самым максимальным (дутым) успехам, и вовсе не менее однозначному перерождению всего же рода людского в сплошное безмозглое и исключительно так непоправимо тупоголовое быдло.

То, что Варлам Тихонович Шаламов в его «Колымских рассказах» совершенно этак весьма ведь ошибочно называет «канцелярской выдумкой» на самом-то деле являлось вполне прагматичной политикой государства более чем однозначно всецело нацеленной на грядущее всеобщее вырождение нации.

Вот она яркая цитата из его «Колымских рассказов».

«Если уж к ним относятся как к рабочей скотине, то и в вопросах рациона надо быть более последовательным, а не держаться какой-то арифметической средней канцелярской выдумки. Эта страшная средняя в лучшем случае была выгодна только малорослым, и действительно, малорослые доходили позже других».

Как говорится, если уж до самого конца и вправду столь на удивление беспроигрышно начать изыскивать наиболее так скрытые устремления всего того новоявленного тоталитарного общества, то вернее всего они проявят себя как раз именно там, где у него имеется полноценно максимальная всесильная власть…

*Причем есть в России такие люди, которые явно так замечают только те тысячи евреев, что заседали в сталинском правительстве, верно несли службу в системе НКВД, а заодно еще и в управлении Гулага было их не так уж и мало.

Да только вот сотни тысяч расстрелянных и ни за что посаженных евреев эти люди замечать совершенно уж никак не желают.

А между тем среди тех евреев вполне так хватало и таких на воле вольной совершенно так законопослушных граждан, что устроили бы (имей они такую возможность) евреям работникам НКВД такую изощренную казнь до которой никто из братьев славян никогда бы и вовсе так не додумался*.

Нет, давно бы пора изъять из обращения всякую мысль о некоей более чем простой аморфной тупости дьявольской большевистской заразы к тому же донельзя еще и пропитанной безнадежно скотской идеологией…

Эта власть была по-своему очень даже явно мудра и начала, она действительно вырождаться разве что только вместе со всем своим народом.

Виктор Астафьев являвшийся плотью от плоти всего своего общества в его книге «Царь рыба» вполне наглядно, не жалея на то самых черных красок, сколь живописно описывает сущую деградацию широчайших северных просторов его некогда благодатной… вширь необъятной и на карте – северной родины.

Вот он весьма конкретный пример его глубоко прочувствованного мироощущения.

Астафьев «Царь рыба».

«…а начальник строительства требует продукции, на каждой оперативке брякает по столу: «Нам завезли достаточно человеческого материала, но добыча руды тормозится. Доставленный на всю зиму человеческий материал несоразмерно убывает, и если так будет продолжаться, я из вас самих, итээровцев, вохры и всяких других придурков, сделаю человеческий материал!»

Много людей пало в ту зиму. Но с весны караван за караваном тащили по Енисею вместо убывших на тот свет свежий человеческий материал. По стране катилась волна арестов и выселений, массовых арестов врагов народа, вредителей, кулацких и других вредных элементов».

Люди довольно быстро (после революции) совершенно так разом попросту перестали быть хоть сколько-то вообще живыми людьми…

И ясно, как божий день, что общемировая диктатура, глупая, яростная, подкованная исключительно в одном лишь ярком техническом смысле, в конце концов, вообще перестала бы их считать за какой-либо живой материал, к чему действительно вполне так наблюдались весьма наглядные тенденции, причем еще в тех незабвенных 20 годах прошлого столетия.

Может, конечно, все это одни лишь нелепо досужие домыслы автора, однако совсем уж недавно российская цензура столь милостиво соизволила разрешить несколько дополнить книгу Ивана Ефремова еще ведь теми двумя некогда ранее (навсегда) напрочь изъятыми из нее абзацами текста.

Наверное, на наш сегодняшний день, все те «мысли праведные» о вполне вскоре весьма надежно и верно осуществимой общемировой диктатуре пролетариата в Кремле, и впрямь-то окончательно, да и вполне, кстати, своевременно начисто выдохлись.

Солдатские портяночные духи мировой революции нынче, явно уж полностью окончательно превратились в гниющий тлен на свалке общемировой благополучно минувшей всех нас истории…

Иван Ефремов «Час быка»

«Родис узнала о массовых отравлениях, убавлявших население по воле владык, когда истощенным производительным силам планеты не требовалось прежнее множество рабочих. И наоборот, о принудительном искусственном осеменении женщин в эпохи, когда они отказывались рожать детей на скорую смерть, а бесстрашные подвижники – врачи и биологи – распространяли среди них нужные средства. О трагедии самых прекрасных и здоровых девушек, отобранных, как скот, и содержавшихся в специальных лагерях – фабриках для производства детей».

Там же.

«Безмерная людская глупость не дает возможности понять истинную природу несчастий. С помощью наших аппаратов и химикалий мы вбиваем в тупые головы основные решения социальных проблем. По заданию великого и мудрого Чойо Чагаса мы создали гипнотического змея, раскрывающего замыслы врагов государства. Наш институт изготовил машины для насыщения воздуха могущественными успокоителями и галлюциногенами, ничтожное количество которых способно изменить ход мыслей самого отчаявшегося человека и примирить его с невзгодами и даже смертью…»

Вот неужели именно за этим и надо было столь мучительно голодать, да и всем кагалом роиться вокруг сказочно уродливой идеи всеобщего тотального столь ведь ярко наружно выраженного равенства?

Да и нуждалось ли то еще дореволюционное общество в тех совершенно несуразно и яростно скоропалительных всесокрушающих переменах?

Ответ на этот вопрос следует поискать в том же «Часе Быка» Ивана Ефремова.

«Ведь ничего не изменится, если принять доктрину, противоположную предыдущей, перестроить психологию, приспособиться. Пройдет время, все рухнет, причиняя неисчислимые беды».

И из всего этого, несомненно, можно сделать вполне здравый и более чем естественно до чего только окончательный вывод.

Уж в чем человеческое общество действительно от века еще нуждалось, а, между тем, и теперь в точности в том испытывает самую невпример всему тому прочему исключительно всецело так попросту истинно острую нужду, так это в одном лишь весьма и весьма существенном подъеме всеобщего уровня всей своей духовности и культуры.

И это как раз тогда, несмотря на то, что кое-кто, быть может, в это вообще никак совсем не поверит, весь народ и сам по себе более чем до чего бескомпромиссно и громогласно всячески затем востребует, все то, чего ему и вправду действительно житейски необходимо для вполне уж сносного своего существования.

И кстати, это как раз тогда он с величайшей легкостью уж до чего безыдейно вернее верного еще вот явно обойдется и безо всех тех излишне назойливо красноречивых выразителей всей его доброй или, безусловно, крайне ведь незатейливо злой воли.

И, во всяком случае, когда ему свои, а не чужие обильно и напрасно бездумно разом пускают ручьем кровь все то новое и светлое из него полностью уходит в сущее небытие.

А именно этак оно и происходит в условиях всей той, куда пострашнее чем все библейские козни египетские чудовищной гражданской резне…

И лучше при этом кому-либо стать жить и трудиться вообще вот принципиально так вовсе не может…

Лучшие качества многих душ в гражданской неразберихе зачастую сгнивают, издавая при этом самый отвратительный трупный запах…

Да и вообще во время дикого бунта обнажаются одни лишь те вконец побелевшие от времени кости старого, и вроде бы как давно в нем ныне раз и навсегда более чем успешно ныне изжитого.

Конечно, и в прошлом чего это только в этом мире уже не бывало, а в том числе и безмерно кровопролитные религиозные войны.

Однако при этом, то яснее ясного, словно Божий день, что, уж по случаю царственно величавого возникновения новой религии или какого-либо попросту так нового столь весьма и весьма ее существенного ответвления…

Разве то никак никому не понятно, что у подобного рода тенденций именно со всею той вздыбленной на загривке шестью еще уж непременно вскоре отыщутся, как свои ретивые почитатели, да и, ясное дело, отчаянные хулители, но все это совершенно не было одним лишь только путем в самую непроглядную злую тьму.

Это ведь одно наше чисто советское новообразованное язычество, собственно, и явилось наиболее тяжким и совершенно тускло и беспросветно идейным уж явно наитягчайшим из всех вообще когда-либо существовавших в этом мире зол.

А те до чего некогда промозгло обильно имевшие место религиозные войны…

Уж, несмотря на столь обильно и безудержно льющуюся в них кровь людей происходящих из всецело одного народа…

Нет, все-таки явно вот олицетворяли они собой тот еще довольно-то всеблагой поворот к чему-либо несказанно лучшему вместо дикого, ханжеского средневекового невежества, разврата, да и порабощения светлого учения Христа злейшим сатаной в сутане высшей касты тогдашнего католичества.

А между тем в том самом средневековом европейском христианстве сколь однозначно бескомпромиссно возродились, а еще и донельзя при этом весьма и весьма преумножились все те исключительно наглядные черты того стародавнего язычества, что, некогда как то, доподлинно всем небезызвестно, включало в себя, в том числе и человеческие жертвоприношения.

Инквизиция столь безупречно злонамеренно возродила древнейшие традиции, облив их новым религиозно-фанатическим сиропом более чем явного своего душевного превосходства над всякой ересью и святотатством…

И главное, во всей той столь откровенно бесподобной изумительной точности все это и оказалось затем разом заново воплощено в том самом из праха, минувшего истинно так воскресшем сталинском средневековье!

Только жертвы стали, куда надежней скрывать, поскольку было их чересчур безнадежно много, а потому и самые вот чрезвычайно излишние проявления жесточайшей жестокости, несомненно, могли разом еще ненароком сгубить всю ту новоявленную опричнину.

Уж ту ведь самую что ни на есть необычайно так окаянную, что в полную противоположность той прежней – Ивана Четвертого – объявила себя вселенским добром и светом…

А между тем и самое преданное войско тоже могло вновь до чего неистово взбунтоваться, сколь громогласно о том, заявив, что Сталин вовсе не настоящий вождь мирового пролетариата, а какой-то и впрямь весь щербатый, да липовый…

Да не тут-то было, слишком уж власть по-взрослому за всех инакомыслящих буквально сразу всецело взялась…

У глупцов оно этак никогда бы нисколько не вышло…

И наиболее прозаически верным и славным решением было явно уж совсем никого и близко массово вовсе не трогать, а даже наоборот общество миролюбивыми речами, сколь сладострастно более чем обезличено ласково успокаивать.

Подобные речи вполне умело могут быть исключительно запросто обращены (в первые светлые дни революции) по отношению ко всему тому сонному стану мирских обывателей.

Вот как описаны все эти, не столь и далекие от наших сегодняшних дней события в историческом очерке большого писателя Марка Алданова «Зигетт в дни террора»

«Конечно, более гран-гиньолевскую эпоху, чем 1793—1794 годы, и представить себе трудно. Русская революция уже пролила неизмеримо больше крови, чем французская, но она заменила Плас де ла Конкорд чекистскими подвалами. Во Франции все, или почти все, совершалось публично. Осужденных везли в колесницах на эшафот средь бела дня через весь город, и мы по разным мемуарам знаем, что население скоро к таким процессиям привыкло. Правда, в исключительных случаях, например в дни казни жирондистов, Шарлотты Корде, Дантона, особенно в день казни короля, волнение в Париже было велико. Но обыкновенные расправы ни малейшей сенсации в дни террора не возбуждали. Прохожие с любопытством, конечно, и с жалостью провожали взглядом колесницу – и шли по своим делам. Довольно равнодушно также узнавал обыватель (гадкое слово) из газет о числе осужденных за день людей: пятьдесят человек, семьдесят человек – да, много. Приблизительно так мы теперь по утрам читаем, что при вчерашнем воздушном налете на такой-то неудобопроизносимый город с тире убито двести китайцев и ранено пятьсот. Кофейни на улицах Парижа полны и в часы казней. Даже в дни сентябрьской резни на расстоянии полукилометра от тех мест, где она происходила, люди пили лимонад, ели мороженое. Точно такие же сценки мне пришлось увидеть в Петербурге в октябрьские дни: в части города, несколько отдаленной от места исторических событий, шла самая обыкновенная жизнь, мало отличавшаяся от обычной. Не уверен, что исторические события так уж волновали 25 октября лавочников, приказчиков, извозчиков, кухарок, то есть, в сущности, большинство городского населения».

Но и чего тут попишешь коли население (состоящие в основном из праздных обывателей) в некоем духовном смысле вечно дремлет, а потому и окажется его довольно легко круто разом скрутить в бараний рог.

Правда можно будет еще и в качестве сколь принципиально достойной всему тому альтернативы вполне ведь обыденно создать людям весьма добротные условия при точно том бескрыло и обиходно безыдейном их повседневном вполне так житейски осоловелом существовании.

Однако никак уж будет вовсе невозможно побудить всякий тот простой народ к бурной политической деятельности.

Максимум, что вообще будет возможно проделать со всеми теми на редкость уж обыкновенными обывателями, так это разве что совершенно безнадежно запудрить им мозги всевозможными восторженными лозунгами именно для того лишь явно и созданными…

А именно как раз во имя того, куда исключительно большего, чем то некогда только вообще производилось любой казенной религией столь ведь самого простейшего оболванивания населения со вполне самодостаточной целью во всем том дальнейшем его постепенного превращения в армию ко всему давно привычных, а потому и всецело послушных рабов.

А ведь именно этим современный тоталитаризм практически повседневно и занят, а никак уж не неким до чего вот, несомненно, исключительно праведным вычищением зловонной клоаки той стародавней, донельзя обветшалой, да только явно еще никак совсем попросту и не отжившей свое – прежней неправедной жизни.

Ну а сама по себе необычайная красота надуманных и столь невероятно возвышенных помыслов, лишь только тогда явно имеет свою истинную цену, когда все ее самые насущные качества вполне уж всерьез проявляются на самом-то деле, а не на одних тех донельзя праздных словах, безмерно пышущих совершенно во всем бутафорски деланным энтузиазмом.

Да и то громыханием чугунными словесами, будто бы и впрямь искореживающими и разрушающими прежнее зло, сокрушаешь, как угнетение, да так и милосердие, разве что взнуздав узду рабства столь этак весьма уж значительно поболее, нежели чем то и без того было некогда ранее.

И как вот тому быть иначе, если для него и впрямь явно еще освободится не столь и мало места из-за полнейшего бессилия морали перед всем тем безнадежно тщедушным псевдоподобием, что было и впрямь-таки с виду во всем исключительно безнравственно схожим с ее же невозмутимо книжно блестящими духовными постулатами.

Ну, а кроме того, сущее угнетение идейное столь весьма намного страшнее, чем было то, что некогда ранее осуществлялось во имя чьей-либо личной и мелкой корыстной выгоды.

Да еще и во имя великой цели построения наилучшего грядущего всех тех бесчисленных последующих поколений, крови и пота выжать, можно было уж явно гораздо во всем, куда несоизмеримо весьма ведь только славно поболее…

Поскольку все эти несоизмеримо ни с чем прошлым черные дела ныне ведь осуществляются именно ради того, чтобы далее до чего только многое стало светлее, разумнее и чище.

Причем добрейшие либералы всех цветов и оттенков просто-напросто тогда поплетутся след в след за этой злой и дикой химерой, сколь беспардонно напялившей на себя все то именно их искристо радужное мировоззрение.

Но опять-таки сделают они это исключительно во имя своей собственной личной выгоды, а совсем не для чего-либо, куда более возвышенного и общественно полезного.

И надо бы прямо заметить, что полное бессилие чувственных интеллектуалов в этом-то с виду довольно простом, житейском вопросе неизменно проистекает от одной и впрямь бессильно дрожащей мелкой дрожью их слабости перед их же собственными максимально остро отточенными принципами до того вот утонченно нежного восприятия всего этого крайне широкого общественного бытия.

Причем надо бы и то еще более чем невесело горько подметить, что вся эта их вящая вялость, демагогичность и оппортунизм буквально цветут и пахнут заранее раз и навсегда во всем полностью исключительно незыблемыми штампами их весомо так широко проявленного общественного поведения.

А они между тем были как раз же именно того свойства и характера, под которые злой, хитрый и жестокий человек еще запросто мог с великой легкостью смело подстроиться с целью буквально полнейшего овладения всей ситуацией как таковой, а заодно и всеми общественными благами, жизнью и смертью…

И уж тогда сколь многие, несомненно, всецело хорошие люди и окажутся вслед затем в роли истых разменных пешек в чьей-либо весьма и весьма аморально грязной игре.

Однако же все это действительно понять сегодняшним отважным (в уме) экспериментаторам, наверное, попросту никак вовсе-то и не дано, раз тут, всегда ведь срабатывает тот самый внешний стимул задушевного энтузиазма, неистово требующий более чем самого незамедлительного спонсирования буквально всякого принципиально свежего новаторства.

Мы, мол, пойдем другим путем и совершенно во всем тогда еще обязательно преуспеем…

Однако, даже вот имея силы к самому полноправному овладению всей ситуацией в целом, современные либералы вовсе уж попросту никак не смогут продвинуть человечество хоть сколько-то элементарно здраво вперед, поскольку чересчур им по нраву всевозможная возвышенная чистота.

И до чего при этом они будут только отчаянно рады всем ее внешне ярким, наглядным, ну а кроме того и сколь еще (для них самих) как есть столь благосердечно явственно так самым ненаглядным ее проявлениям.

В пламени и впрямь в единый миг осуществленного светлого добра и справедливости для них вовсе нет, как нет ничего того действительно бескрайне темного.

Попросту вообще уж столь принципиально отсутствует в них всякое настоящее и существенное понимание всего того, а чего это именно раз и навсегда оседает в навеки истлевших костях того самого прошлого, что было ныне кем-либо безмерно вот до чего насильно изжито.

Красивость чисто внешнего эффекта разом осуществленных благих перемен неизменно затмевает в их глазах всю истую черноту слащавых помыслов тех зачинателей переворотов, что в отличие от теоретиков дышат воздухом кровавой смуты, а не вдыхают полной грудью аромат блекло светлых надежд.

Им-то, как правило, есть ведь дело до одного лишь бескрайнего разрушения всех главных основ минувшего, а потому в их головах и мысли совсем не возникнет о некоем так сказать сущем избавлении всего человечества от пут рабства и согбенности само собой уж проистекающих от всех тех его веками снедающих язв.

А если столь безукоризненно достоверно заговорить о некоем вполне реальном преображении всего этого мира в некую весьма и весьма вполне этак исключительно наилучшую сторону, то уж тогда это одна лишь та столь чудовищно ощеренная пасть зла, наконец вот выведенного на чистую воду, и может свидетельствовать, о том, что оно и впрямь на деле укрощено и побеждено силами добра и света.

В то время как очерченные ореолом новой судьбы восторженные лица свидетельствуют о чем-либо непременно обратном, а именно о мелком и гнусном устремлении отдельных демагогических личностей буквально-то полностью оседлать политические и моральные иллюзии донельзя экзальтированной братии бравых утопистов.

И наиболее тут главное оно в том, что очень многое из того, что вовсе ведь никак не по душе многим современным либералам это всего лишь явные пережитки седой старины.

И почти все это само собой со временем попросту бесследно исчезнет, причем вполне уж еще возможно, что и не без косвенного, либо того еще самого прямого насилия, а все-таки насилия более чем принципиально естественного, нисколько идеологически необоснованного.

Да и вера в Бога как бы его не называли, куда только весьма значительно лучше слепой языческой веры в чудо, а также еще и языческих поисков выгоды через простое соблюдение, каких-либо восторженных обрядов.

Свет истинной веры освещает человеку путь, а полунаука о которой писал Достоевский в «Бесах» награждает его скипетром власти над всей вселенной, которого он пока никак попросту и недостоин.

Вот они слова Достоевского.

«Никогда еще не было народа без религии, то есть без понятия о зле и добре. У всякого народа свое собственное понятие о зле и добре и свое собственное зло и добро. Когда начинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогда вымирают народы, и тогда самое различие между злом и добром начинает стираться и исчезать. Никогда разум не в силах был определить зло и добро, или даже отделить зло от добра, хотя приблизительно; напротив, всегда позорно и жалко смешивал; наука же давала разрешения кулачные. В особенности этим отличалась полунаука, самый страшный бич человечества, хуже мора, голода и войны, не известный до нынешнего столетия. Полунаука – это деспот, каких еще не приходило до сих пор никогда. Деспот, имеющий своих жрецов и рабов, деспот, пред которым все преклонилось с любовью и суеверием, до сих пор немыслимым, пред которым трепещет даже сама наука и постыдно потакает ему. Все это ваши собственные слова, Ставрогин, кроме только слов о полунауке; эти мои, потому что я сам только полунаука, а стало быть, особенно ненавижу ее. В ваших же мыслях и даже в самых словах я не изменил ничего, ни единого слова».

Автор тоже никак ничего не меняет во всех тех приводимых им подчас довольно-то пространных цитатах, хотя иногда бывает более чем легкодоступно; цитируемое настолько совсем уж донельзя исказить одним лишь его хитроумным, урезанным цитированием, да еще и столь невероятно тенденциозно, что это и впрямь попросту уму непостижимо.

Все, что для этого надо бы, собственно, сотворить, так это исключительно разом столь безоговорочно вырвать нужный кусок из его достаточно пространного контекста.

Ленин именно подобным образом всегда и поступал – вот что пишет об этой его манере Марк Алданов в его книге «Самоубийство».

«Старик отстал заграницей от русской жизни, и ударился чуть ли не в анархизм, в бланкизм, в бакунизм, во «вспышкопускательство». Приводили цитаты из Маркса.

Он отвечал другими цитатами. Сам, как и прежде, по собственному его выражению, «советовался с Марксом», т. е. его перечитывал. Неподходящих цитат старался не замечать, брал подходящие, – можно было найти любые. Маркс явно советовал устроить вооруженное восстание и вообще с ним во всем соглашался. Но и независимо от этого Ленин всем своим существом чувствовал, что другого такого случая не будет».

А случай этот ему представился разве что исключительно потому, что слишком ведь много восторженных духом людей жило в той прежней России.

И это именно они лет еще так за 70 до первой революции на всю уж ивановскую столь несусветно несли всякую разнузданную крамолу о другой куда более светлой и веселой жизни в земном, а не том совершенно вовсе напрасно наобещанном попами небесном раю.

Вот, пусть только для того всамделишно еще воцарится на всей уж земле тот самый искрометно победивший все старое зло донельзя свободолюбивый либерализм.

При Николае Первом совсем ведь никто не говорил об этом открыто (вслух), и об этом старались нисколько не писать даже и в личной переписке самым близким друзьям, но зато суровым шепотком промеж собой все это непременно доводилось до самого пристального внимания.

Времена тогда были вовсе не сталинские и максимум могли на хорошую должность кого-либо попросту не назначить, раз тот человек, мол, по слухам и доносам не слишком благонадежен по всем своим тщательно им на людях скрываемым политическим убеждениям.

А первоисточник всего этого дремотного ворчания находился где-то уж очень даже далече совсем за далекими пределами российской империи!

Им была культурная и просвещенная ФРАНЦИЯ.

Вот ведь чего на сей счет пишет писатель Марк Алданов в его книге «Заговор»:

«Я преувеличиваю, конечно, но что-то есть дикое и страшное в некоторых из этих портретов. Может быть, ваши художники обличают высшее общество? У нас перед революцией все обличали двор: писатели обличали, художники обличали, музыканты обличали… Вестрис и тот танцевал не иначе как с обличением и с патриотической скорбью».

А российская интеллигенция повела себя в точности также с одной лишь ТОЙ весьма вот существенной поправкой.

Раз уж достаточно многим из ее представителей явно понадобилось куда ТОЛЬКО совсем ведь поглубже «вонзить острие всего своего дикого неприятия» стародавних реалий всего того житейского простонародного быта.

А именно тихого И КРАЙНЕ НЕПРИМЕТНОГО течения людской массы от детства к старости без каких-либо явных перемен, в самом стиле всей своей жизни.

Да и вообще столь многие тогдашние интеллектуалы к тому же и без того всегда жили в атмосфере сытой и всем умиротворенной праздности непременно свойственной буквально всякому рассудку, что духовно и чувственно в то самое полностью свободное от всех земных забот время попросту уж угорело уноситься в самые необозримо отдаленные дали.

И главным уделом мыслительного процесса всей той левой дореволюционной интеллигенции некогда стало разве что более чем планомерное разрушение всей той совершенно в их глазах обветшалой старославянской культуры, ради чисто внешней большей цивилизованности общества, а этот путь неизменно вел к одному лишь яростному раздроблению «чучела прежнего социального зла».

Однако на его месте тут же сразу как из под земли вздымается нечто безродное и бесформенное более всего собою напоминающее древнего идола на капище.

И все-таки те с виду всесильные жрецы первобытных времен никогда не были владельцами праведных душ и ярыми ненавистниками всех-то душ хоть в чем-либо вообще даже и на единый миг усомнившихся…

Возрождение времен античности сколь неизменно более чем толково сопровождалось всеми ее атрибутами, а в том числе и великими архитектурными ансамблями, которые простоят на своем месте в больших городах бывшего СССР еще не менее 300 лет.

Да только сам по себе поворот к дикости и рабству был со всем тем ярким и лучистым светом в глазах во всем столь так радостно обрисован именно как некие благороднейшие намерения по весьма значительному улучшению всего того человеческого бытия.

Чего уж все это действительно само собой означает?

А вот оно что!

То сколь ярко отображенное в томном мечтательном взоре «добро», более чем безапелляционно призывало к уничтожению всего того гиблого прошлого во всех его и поныне существующих ипостасях, формах и проявлениях.

А между тем все те доподлинные зачатки истинного светлого начала всенепременно встречаются буквально попросту именно что повсеместно…

Есть они фактически везде и разве что лишь чисто внешние его черты вполне могут оказаться, совершенно различны, поскольку жизненные условия людей и впрямь еще могут быть ни в чем уж никак нисколько несопоставимы с духом той «истинной правды», что столь во всем весьма и весьма подходяща всяческим чопорным западным европейцам.

Ислам, первых дней своего существования тоже ведь своего рода реальнейший раннесредневековый либерализм, да только никак совсем неевропейский.

Арабы захватывали новые территории не одной лишь донельзя явно тогда во всем преобладающей силой всего своего грозного оружия, но и вполне до чего искренней религиозной терпимостью, а также и явственным уважением к людям, уже имеющим свою неязыческую веру.

Весь сегодняшний вид современного воинствующего ислама это одно лишь его весьма существенное перерождение в сущую первобытность ему некогда явно предшествующую под знаменем, как всегда до чего только незыблемо светлого героического прошлого.

Ну а в самом начале своего существования Ислам был светочем с небес, переменившим воззрения пустынников и давший им совершенно иные моральные ценности.

Всему свое время и новоявленная религия, основанная на обращении к душе и сердцу человека, во все времена являлась всенепременным благом, потому что не может быть ничего хуже язычества с его поклонением камню, дереву или науке, которая подчас в вопросах человеческого бытия зачастую занимается именно ворожбой и гаданием на кофейной гуще.

Но все это никак не от подлого желания кому-либо во всем насолить или тем более навредить, а просто своего подлинного опыта у нее пока еще никак не хватает, ну а с темным российским народом (в глубинке) так и вообще строить светлое завтра было и впрямь истинно немыслимым начинанием.

Проникнуть в саму его душу можно было одной лишь стилизацией фольклора, а также еще и путем посильного создания общественных групп, что до чего наглядно бы еще занялись отстаиванием интересов простых граждан пред буквально любой всегда донельзя нечистой на руку властью.

Ну а все на свете разом безоговорочно сокрушить, дабы построить на его месте нечто совершенно во всем более чем невероятно новое…

Нет, уж нечто подобное никак не пришло бы хоть сколько-то в голову ни одному из тех прежних властителей дум.

Они вот действительно в свое время желали породить некую иную будущность, а вовсе не воссоздать далекое и давно всеми нами порядком подзабытое прошлое, как то всенепременно захотелось осуществить всем тем очень даже находчиво вкрадчивым и безжалостно сладкоречивым господам комиссарам.

А, впрочем, их крайне недалекий и невежественный ум с элементарной правдой и логикой дружил, куда ведь, собственно, значительно менее, нежели чем, то вообще некогда было у их самых так явных предшественников испанских инквизиторов.

Мракобесье прежних религий являлось, по большей части, вполне еще самым однозначным следствием беспокойно ерзающего на одном месте старания уж до чего яро остановить движение духовного прогресса, однако развернуть его всецело раз и навсегда вспять буквально никто тогда даже и не пытался.

Появление каких-либо новых верований в прошлом всегда ознаменовывало ту сколь неизменно наилучшую будущность для всех тех последующих поколений и вовсе не в некоем чисто декларативном смысле, поскольку все эти другие и лучшие жизненные постулаты, безусловно, было вот впоследствии ярко воплощены в самые простые и совершенно наглядные реалии.

Не иначе как, а появление чего-либо нового всегдашне являлось исключительно резким поворотом к свету высших истин и вполне одинаково это, касалось как Христианства, да и в той же мере Ислама.

Причем это именно в свете самой наглядной отрешенности всех тех присягнувших им на верность народов от всего того древнего культа деревянных божков.

До появления пророка Магомета арабы нисколько не были хоть сколько-то более цивилизованными людьми!

Что, однако, всецело является следствием тяжелой жизни в безводной аравийской пустыне, где без сущей жестокости их предки попросту до чего неизбежно бы попросту вымерли.

Их ненависть к женщине с ее детородной маткой и многоженство объясняются внешними условиями, большой детской смертностью, а также еще и весьма ведь подчас внезапной опасностью перенаселения.

Арабы это очень даже достойные люди и вовсе не надо бы огульно приобщать весь Ислам к выходкам отдельных негодяев.

Можно сказать, что арабы просто-напросто переживают в нашем сегодняшнем мире – европейские средние века.

В то время как Россия в 20 столетии прошла через совершенно ту же самую смутную эпоху революций, религиозных войн, убийств королей и королев, что имели место в столь незапамятной Западной Европе 16—18 столетия.

Попросту само наличие новейших технологий разве что лишь удесятерили тяжесть всей той и без того крайне весьма ее нелегкой участи.

И все это как есть лишь в связи с тем, что были, они уж явно донельзя всеобъемлюще яростно пущены в дело теми самыми новоявленными диктаторами в целях, значительно более продвинутого воздействия на психику простых граждан, и это, кстати, более чем непреложный факт всей этой нашей широкой общественной жизни.

Но речь тут идет о том самом исключительно общем развитии цивилизации, а вовсе не о разных судьбах для тех или иных народов.

Поскольку даже если разговор у нынешних историков, и ведется о каких-либо сугубо отдельных государствах, однако же, с точки зрения историка далекого грядущего, вся эта наша теперешняя локальность, скорее всего, окажется одним тем еще внешним, весьма ведь только условным явлением.

В полнейшем и более чем столь этак вполне однозначном тому соответствии, как и мы сегодня, вовсе нисколько не делим большие народы на те мелкие племена, из которых, они некогда состояли, в поседевшей, словно лунь глубине веков.

Однако есть ведь то самое размеренное, степенное и во всех его деталях досконально продуманное развитие, ну а есть тот безликий, смертоносный террор, осуществляемый только затем, дабы создать единое стадо с одним великим кормчим во главе.

И разве не ради цели последующего полнейшего обращения народов шестой части суши в сущую повальную зимнюю спячку, (в плане развития всей их творческой мысли) лекарям общественных язв большевикам так уж и понадобилось разделить в целом единое общество на какие-то эфемерные классы, социальные слои.

Одним из наиболее отрицательных проявлений данного безнадежно неверного подхода ко всей общественной жизни в конечном итоге и стало, то, что творческие люди в СССР попросту оказались начисто лишены всяческого свободного доступа к более-менее конкретному, (и что тоже важно) публично выраженному обдумыванию путей всего того дальнейшего общественного развития.

А самым прямым следствием этого и стала сущая заброшенность истинных интересов народа, а также духовная слепота простых граждан, что вовсе ведь нескоро прозрели после потери духовного (и прежде всего религиозного) зрения.

Это со всеми ими разом случилось именно из-за «очень даже ярко отсвечивающего снега» отчаянно кретинически восторженных мечтаний о самой что ни на есть наилучшей судьбе для всего того безмерно огромного человечества.

Здравия желаю карикатурно-плакатный здравый смысл!

И надо бы заметить, что те нисколько уж ранее почти совсем не питавшие друг к другу никаких особо критически серьезных претензий прослойки общества, были зачем-то вдруг внезапно наделены их и впрямь до чего якобы извечным, словно и сам этот мир – этаким тяжким безвременно яростным противостоянием.

А между тем простому пролетарию всегда была нужна нормальная зарплата, ну а ко всем на свете мировоззрениям он был просто-напросто глух и более чем бестрепетно совершенно равнодушен.

И уж во всяком случае, его нисколько не интересовала, вся эта непрерывная, нескончаемая и неравная битва сознательного пролетариата за его, куда более достойную, светлую жизнь.

Ему-то были нужны самые конкретные и весьма прозаические вещи, как скажем короткий восьмичасовый рабочий день, уважение мастера, и снова хотелось бы то заметить никак не унижающая его достоинства зарплата, ну а политика его всегда затрагивала вовсе не как кота сметана, а куда ведь точнее, словно того цепного пса заедающие блохи.

Да только для всех тех господ коммунистов именно эта неравная борьба между противостоящими классами за их личные (читай шкурные) интересы и была, несомненно, важнее всех тех других тяжких и сколь непосильных противостояний…

Поскольку как раз в этой неравной борьбе им, в конце-то концов, и предстояло еще победить, а тем самым и отвоевать себе наиболее достойнейшее место под солнцем.

А своя отчизна была ведь для них явно никак не единственной, пусть и пропахшей клопами бесправия и крепостничества родиной.

Нет, уж теперь ей явно как оказывается, предстояло быть только лишь тем вовсе ведь пустым местом, где живут, жируют и правят бал те совершенно бессовестные угнетатели простого рабочего люда.

Ясное дело, на шее народа вольготно рассевшись, они-то его толкают в огонь и смерть за одни лишь свои собственнические капиталистические интересы…

Ну а в иных заморских странах, однозначно так столь уж сыто и пьяно обитают и заедают своих рабочих те самые разве что лишь только ликом другие жуткие эксплуататоры, однако все они в точности те проклятые поработители народных масс.

Они себе, понимаешь ли, ваньку валяют, а это и впрямь сколь неизбежно еще весьма так затем отдает сердечною болью в широкой пролетарской груди из-за всех же столь гулко зудящих в чьем-либо ухе рассказов об совершенно неправедно нажитой роскоши.

И вот по всему необъятно широкому миру все эти злостные злодеи буржуи вполне уж толково делят промеж собой владения, земли и угодья.

Ну а тем столь донельзя обиженным их всегдашним угнетением народам если чего от всего этого вообще и прибавляется, то это разве что в том весьма и весьма еще столь незатейливом смысле явного вреда, увечий и безвременной смерти.

А потому сама жизнь, того сколь обессилено требует, и главное столь неизбежно именно она и мобилизует всех тех, кто этих жутких вурдалаков охочих до рабоче-крестьянской крови попросту враз сведет на нет, чтобы уж далее все пролетарии самых различных стран зажили бы себе мирно, беззаботно и счастливо.

Потому что вся беда именно в них подлых эксплуататорах трудового народа, а вовсе не в недостатках всех людей в целом.

А уж потому исходя из всего того до сих пор и впрямь весьма многозначительно вышеизложенного, самым, прагматичным, а оттого и на веки вечные полностью верным и окончательным решением данной проблемы, было бы разве что полностью и навсегда лишить их всех тех нахапанных у народа несметных благ.

Кого это именно?

Да тех самых господ, коие их себе столь ведь самочинно присвоили совершенно паразитическим путем беспардонного хищничества и барского варварства.

Их жизненной конвой всегда, видите ли, была та столь до самых еще костей как есть отягощенная вековым обманом сущая эксплуатация трудового народа…

По словам большевиков, давить бы их надо всех этих аспидов – аристократов и помещиков, то есть всех тех, кто, говоря «пролетарским слогом», высасывал все соки из крепостных крестьян и фабричных рабочих, собственно, и производивших материальные ценности, как и всевозможные предметы культуры.

И уж надо бы столь этак всерьез о том заметить, что до чего тяжко обливаясь при этом именно своим, а вовсе не чужим потом и кровью.

Да вот, однако, все те подобного рода взгляды на всю как она вообще только есть, широкую общественную жизнь должны были прийти откуда-то сверху и совсем не из некой далекой страны.

Лев Толстой, написал великую книгу «Анна Каренина» ее и через все пятьсот лет будут точно также читать с тем уж самым превеликим удовольствием, да и через пару другую тысячелетий тоже сколь непременно найдутся большие любители древней литературы.

Однако вот в чем беда так беда промеж великих строк невольно затесалась самая отчаянная дурь, от которой чуть было весь белый свет разом трещинами не пошел.

И кто-либо, конечно, сходу возразит, что, мол, всего того явно было бы не вполне еще от всей уж души истинно и впрямь до конца предостаточно?!

Что правда то правда более чем, несомненно, именно так оно и есть.

Однако автору, именно о том столь безрадостно уж и близко совсем нисколько невесело думается, что вот победи тот злосчастный коммунизм по всему белу свету, на всех пяти континентах и читать Льва Толстого (в подлиннике), дозволялось бы тогда далеко ведь отныне вовсе не всем.

Ну а может, и поручили бы большевики своим верным борзописцам его-то во всем пропесочить и переиначить, в том самом действительно нужном и весьма прагматично праведном для них духе.

Ибо для того – тот другой Толстой – Алексей запросто мог бы еще непременно сколь явно и впрямь-то сгодиться, раз уж он полностью променял все свои прежние антибольшевистские убеждения, спешно вернулся из города Парижа в краснознаменную Россию, да и стал при той самой громогласно антинародной власти истинно красным, пролетарским графом.

Однако ведь еще находясь в эмиграции, в самом первоначальном издании первого тома «Хождения по мукам» он написал:

«Я сказал: если вы товарищи, таким манером будете все разворачивать, то заводы станут, потому что заводы работать в убыток не могут, кто бы ни считался их хозяином, предприниматель, или вы – рабочие.

Значит, правительству придется кормить безработных, и, так как вы все хотите быть в правительстве, – в советах, – то, значит, вам надо кормить самих себя, и, так как вы ничего не производите, то деньги и хлеб вам надо будет доставать на стороне, то есть у мужиков. И, так вы мужикам ничего дать не можете за деньги и хлеб, то надо будет их отнимать силой, то есть воевать. Но мужиков в пятнадцать раз больше, чем вас, у них есть хлеб, у вас хлеба нет…

Кончиться эта история тем, что мужики вас одолеют, и вам Христа ради придется вымаливать за корочку работенки, а давать работу уже будет некому… Понимаешь, Даша, расписал им невероятную картину, самому даже стало смешно… Слышала б ты, какой поднялся свист и вой… Эти черти горластые большевики, – наемник! – кричат, – товарищи, не поддавайтесь на провокацию! Миллионы трудящихся всего мира с трепетом ждут вашей победы над ненавистным строем…

Но, подумай, Даша, не могу я и осудить наших рабочих, – если им кричат: – долой личные интересы, долой благоразумие, долой рабский труд, ваше отечество – вселенная, ваше цель – завоевать счастье всем трудящимся, вы не рабочие Обуховских мастерских, вы – передовой авангард мировой революции…»

Как говориться «на воре шапка горит» сами-то большевистские агитаторы, как правило, были сущими наемниками и совсем так нисколько не за дешево их, тогда покупали, раз за жалкую мзду они бы вываливать в грязи все то прежнее прошлое вовсе-то, значит, и близко совершенно не стали…

Несомненно, же ведя преступную агитацию, они денно и нощно рисковали своей головой и не только жалкую жизнью…

Как говорится, тюкнули тебя разок по черепу вот ты, и представился почти без мучений…

Ну а умирать мучительно долго да еще при этом отвечать на вопросы – «ты кто таков и где твоя семья живет»…

Люди, польстившиеся на деньги – были ни живы, ни мертвы…

И каждый раз все зависело от одного только окрика с чьей-либо стороны…

А, в особенности, это было так никак уж совсем не в тылу, а на германском фронте, где вовсю нисколько не щадя при этом живота своего воевали, а не в окопах, как французы отсиживались лучшие сыны России.

Однако пора бы вернуться к тому, что некогда было столь и впрямь довольно-то отчетливо и громогласно вслух некогда произнесено Алексеем Толстым…

Поскольку именно эти его слова явно уж могут послужить сущим апологетом сильнейшего и исключительно так здравомыслящего противостояния всему тому весьма уж несусветно догматическому восприятию жизни общемировым классиком Львом Толстым…

Да только вот ведь оно как – в тылу непонятно с кем и за чьи интересы воюющей армии любые доводы рассудка были попросту именно что совершенно так нисколько совсем неуместны.

Поскольку каждый слушал, да себе на ус мотал, что если еще будет он, сгорая при этом весь от стыда поддерживать тот абсолютно уж ныне отживший свое – былой порядок, то никак не иначе, а именно завтра его самого тоже могут отправить воевать в действующую армию.

Не то чтобы все они были подлыми трусами, а просто сам дух антипатриотизма буквально-то витал тогда в воздухе.

Еще душка Лев Толстой по армии, в которой он некогда служил поручиком очень даже эффектно плугом полумистического пацифизма вдоль и поперек весьма так раздольно, словно плугом прошелся.

Этот общемировой классик в своих пространных книгах всенепременно постарался отобразить как раз ту самую до чего и впрямь насущную необходимость повсеместной близости к ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ народу, а также и сущую неправоту всякой барской собственности.

А между тем вся сила его слов была попросту необъятна и даже он сам со всей очевидностью ни сном ни духом и близко вовсе не ведал к чему это именно приведут в той еще царской России все эти его мудреные разглагольствования об отнюдь, как оказывается, не так чтобы во всем и впрямь неоспоримых правах барина на его движимое и недвижимое имущество.

Вот они его слова.

«– Нисколько, – Левин слышал, что Облонский улыбался, говоря это, – я просто не считаю его более бесчестным, чем кого бы то ни было из богатых купцов и дворян. И те и эти нажили одинаково трудом и умом.

– Да, но каким трудом? Разве это труд, чтобы добыть концессию и перепродать?

– Разумеется, труд. Труд в том смысле, что если бы не было его или других ему подобных, то и дорог бы не было.

– Но труд не такой, как труд мужика или ученого.

– Положим, но труд в том смысле, что деятельность его дает результат – дорогу. Но ведь ты находишь, что дороги бесполезны.

– Нет, это другой вопрос; я готов признать, что они полезны. Но всякое приобретение, не соответственное положенному труду, нечестно.

– Да кто ж определит соответствие?

– Приобретение нечестным путем, хитростью, – сказал Левин, чувствуя, что он не умеет ясно определить черту между честным и бесчестным, – так, как приобретение банкирских контор, – продолжал он. – Это зло, приобретение громадных состояний без труда, как это было при откупах, только переменило форму. Le roi est mort, vive le roi! Только что успели уничтожить откупа, как явились железные дороги, банки: тоже нажива без труда.

– Да, это все, может быть, верно и остроумно… Лежать, Крак! – крикнул Степан Аркадьич на чесавшуюся и ворочавшую все сено собаку, очевидно уверенный в справедливости своей темы и потому спокойно и неторопливо. – Но ты не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем мой столоначальник, хотя он лучше меня знает дело, – это бесчестно?

– Я не знаю.

– Ну, так я тебе скажу: то, что ты получаешь за свой труд в хозяйстве лишних, положим, пять тысяч, а наш хозяин мужик, как бы он ни трудился, не получит больше пятидесяти рублей, точно так же бесчестно, как то, что я получаю больше столоначальника и что Мальтус получает больше дорожного мастера. Напротив, я вижу какое-то враждебное, ни на чем не основанное отношение общества к этим людям, и мне кажется, что тут зависть…

– Нет, это несправедливо, – сказал Веселовский, – зависти не может быть, а что-то есть нечистое в этом деле.

– Нет, позволь, – продолжал Левин. – Ты говоришь, что несправедливо, что я получу пять тысяч, а мужик пятьдесят рублей: это правда.

Это несправедливо, и я чувствую это, но…

– Оно в самом деле. За что мы едим, пьем, охотимся, ничего не делаем, а он вечно, вечно в труде? – сказал Васенька Весловский, очевидно в первый раз в жизни ясно подумав об этом и потому вполне искренно.

– Да, ты чувствуешь, но ты не отдаешь ему своего именья, – сказал Степан Аркадьич, как будто нарочно задиравший Левина.

В последнее время между двумя свояками установилось как бы тайное враждебное отношение: как будто с тех пор, как они были женаты на сестрах, между ними возникло соперничество в том,

кто лучше устроил свою жизнь, и теперь эта враждебность выражалась в начавшем принимать личный оттенок разговоре.

– Я не отдаю потому, что никто этого от меня не требует, и если бы я хотел, то мне нельзя отдать, – отвечал Левин, – и некому.

– Отдай этому мужику; он не откажется.

– Да, но как же я отдам ему? Поеду с ним и совершу купчую?

– Я не знаю; но если ты убежден, что ты не имеешь права…

– Я вовсе не убежден. Я, напротив, чувствую, что не имею права отдать, что у меня есть обязанности и к земле и к семье.

– Нет, позволь; но если ты считаешь, что это неравенство

несправедливо, то почему же ты не действуешь так.

– Я и действую, только отрицательно, в том смысле, что я не буду стараться увеличить ту разницу положения, которая существует между мною и им.

– Нет, уж извини меня; это парадокс.

– Да, это что-то софистическое объяснение, – подтвердил Весловский

И далее

…продолжая думать о предмете только что бывшего разговора. Ему казалось, что он, насколько умел, ясно высказал свои мысли и чувства, а между тем оба они, люди неглупые и искренние, в один голос сказали, что он утешается софизмами. Это смущало его.

– Так так-то, мой друг. Надо одно из двух: или признавать, что настоящее устройство общества справедливо, и тогда отстаивать свои права; или признаваться, что пользуешься несправедливыми преимуществами, как я и делаю, и пользоваться ими с удовольствием.

– Нет, если бы это было несправедливо, ты бы не мог пользоваться этими благами с удовольствием, по крайней мере я не мог бы. Мне, главное, надо чувствовать, что я не виноват.

– А что, в самом деле, не пойти ли? – сказал Степан Аркадьич, очевидно устав от напряжения мысли. – Ведь не заснем. Право, пойдем!

Левин не отвечал. Сказанное ими в разговоре слово о том, что он действует справедливо только в отрицательном смысле, занимало его.

«Неужели только отрицательно можно быть справедливым?» – спрашивал он себя».

И уж какой все-таки Лев Толстой был весьма явно до чего только недалекий и донельзя (в качестве истинного мыслителя) довольно-то мелкотравчатый и ограниченный человек!

Недаром о нем столь пренебрежительно отзывается Марк Алданов в его последней книге «Самоубийство»:

«…Впрочем, я и к Толстому, которого ты боготворишь, отношусь довольно равнодушно. Читал недавно его письма. До того, как он „просветлел“, кое-что было интересно, но с тех пор, как он стал ангелом добродетели, адская скука. А что он несет о науке! Уши вянут!»

Или вот еще яркий пример жесткой критики социальных позиций Льва Толстого «Дневники» Михаила Пришвина.

«Так, оказывается, не прав Толстой, и я вижу ошибку его: он справедливость, которая расцвела в личности и происходит не от мира сего, переносит на массу чрева неоплодотворенного, на самую глину, из которой, по легенде, был сотворен человек, на ту материю, в которой нет сознания ни красоты, ни добра как вне мира сего существующих ценностей».

Тут ведь явно чувствуется восприятие некоторого рода мыслей великого прозаика, как мышления человека явно так совсем не от мира сего.

Поскольку ну никак не мог Лев Толстой понять, что уж и впрямь-то двужильно впрягшись в плуг, дабы сделать буквально все чтобы расстояние между помещиком и отсталым крестьянином нисколько не увеличивалось, он суровой силой протискивает в средневековую тьму элементы завтрашнего обыденного счастья, коему в самое ближайшее время никак не может быть предано ни малейшего конкретного облика.

А ведь совсем то и близко вовсе оно не иначе, а все найденное новоявленной духовной сутью, это разве что лишь отдельные абстрактные составляющие некоего иного мира человеческих стандартов и, кстати, принципиально так вовсе не хищнической, а прежде всего именно же общественно разумной психологии.

Вот еще один яркий отрывок из «Дневников» Михаила Пришвина.

«Спасения души в земледельческом труде, как проповедует Толстой, я не вижу: нельзя спасать дух посредством обработки капусты, как нельзя сделаться православным, переменив скоромную пищу на соленые огурцы. Но в это переходное время хорошо сделать орудием борьбы труд земледельческий, такой видимый для этих первобытных людей».

На сей момент все это одни лишь абсолютно недостижимые на практике мелодраматические мечтания, вполне еще могущие в себе содержать, куда только большую, чем она сегодня ныне есть духовную, но разве хоть сколько-то весьма конкретную, практическую правильность?

А сие означает, что все это обязательно будет иметь всецело ведь крайне невзрачную, утопическую суть.

Уж чего тут поделаешь…

К величайшему на то сожалению сколь еще многие абстрактного рода идеи, яростно сосредоточившиеся всею той своей ослепительно яркой мыслью именно на столь доблестном преображении всего человеческого рода в нашем суровом сегодняшнем настоящем, как правило, носят столь подчас весьма конкретно теоретически полностью вполне обоснованный, но при этом безнадежно праздно надуманный характер.

То есть в чисто практическом смысле, они при всей своей внешней величавости явно имеют, пусть и весьма манящую развитые умы, однако нисколько не более, нежели чем совершенно до чего явно так туманную сущность.

Ну что же пора бы нам вновь вернуться к достопочтимому Льву Толстому.

Он был велик в своем умении «отобразить обыденную жизнь яркою акварелью своей фантастической памяти» да только его личные взгляды, как человека ею живущего, неизменно были воззрениями задавленного муштрой, уставшего от войны, артиллеристского офицера, отошедшего на мирный покой после тяжелой и однообразной службы буквально-то вконец во всем успевшей ему донельзя опостылеть.

И это именно этот человек и становится всевластным властителем дум, а его слова либерально настроенная интеллигенция до сих самых пор воспринимает, словно глас Бога, снизошедшего до нас сирых и безнадежно обреченных негодяйкой судьбой, жить на самом краю той самой драгоценнейшим алмазом сияющей старушки Европы.

Вот, чего именно можно найти на данный счет в книге Марк Алданова «Самоубийство» и, пусть он пишет лишь об одном вполне конкретном человеке, однако, на деле их тогда было миллионы и миллионы.

«Говорил жене, что начал читать Толстого двенадцати лет отроду: «Покойная мама подарила, когда я болел корью. Двенадцати лет начал и, когда буду умирать, пожалуйста, принеси мне на «одр» то же самое». За этой книгой он часто засыпал; мысли его приятно смешивались. «Как хорошо, что существует в мире хоть что-то абсолютно прекрасное, абсолютно совершенное!"… Но в этот вечер он заснуть не мог».

А если действительно уж взять да более чем прискорбно о том призадуматься, а за что это, собственно, Льва Николаевича Толстого от церкви некогда отлучили?

Человеком он был вроде бы религиозным и праведником слыл, с какой ты только стороны на него не глянь, а надо ведь отлучили его, да еще и анафему ему в газетах повсюду объявили.

А может, все-таки было за что?

Та церковь не была под тотальным гнетом, как есть пропитанного бедовыми догмами самого так светского государства во всем этом мире, а потому кого канонизировать (как оно было при вдруг столь внезапно прозревших большевиках с Николаем кровавым) а кого от церкви отлучать она тогда решала вполне вот полностью исключительно самостоятельно.

Лев Толстой, гениальнейший писатель, однако это именно он человек во многом разрушивший российскую государственность и все это в одну лишь разве что угоду призрачным никогда на деле нисколько и не существовавшим нравственным и философским принципам, мнимо и волшебно полностью так до конца справедливого общественного бытия.

А между тем если взглянуть критически на его слова о хозяйствовании, то уж непременно получается полнейшая чушь, а отчасти и призыв к самой до чего бессмысленной утопической анархии.

Ну, никак не может ни быть у чего-либо по всей уж сути своей вполне этак полноценно развитого того, значит, самого день и ночь обо всем пекущегося хозяина, а иначе какое-либо важное начинание попросту сразу зачахнет, прямо ведь совсем на корню.

И именно тот, кто в каком-либо деле наиболее главный, попросту непременно должен от всего этого действительно иметь, как можно поболее всякого и всевозможного весьма уж разнообразнейшего удовольствия.

А если бы Льву Толстому столь и впрямь упоенно сладостно захотелось весьма позитивно приподнять уровень сознательности у никак совсем-совсем попросту и незнакомого, буквально-то со всякою грамотой народа, то ведь на что-либо подобное и целого века еще оказалось бы, в принципе, явно так несколько еще весьма и весьма маловато.

А тем паче, столь немыслимо далеко было до этаких «великих свершений», той жалкой от всей ее детской наивности безнадежно абстрактной вере многих отнюдь не худших людей в то самое расплывчато беспутное и пресловутое «светлое будущее».

А между тем багрово красное зарево революции на самом деле означало никак не зарю, а закат всего того вполне безыдейно цивилизованного и истинно человеческого.

Поскольку для того, чтобы оно действительно некогда наступило, нужно было некоторое просветление почти во всех головах, ну а если мозги злобных и бессердечных угнетателей разом бесхозно увидят весь белый свет, то тогда довольно вскоре на их веками ласково обсиженное место тут же усядутся их безжалостные грубые убийцы.

И именно тогда сколь непременно станут они, куда только многозначительно большими кровопийцами, сладостно жирующими на кровавом поту трудового народа.

И это все при том, что именно чьи-то идеалистически демагогические рьяные воззрения и оказались к тому одним лишь вовсе-то никак и близко не лишним подспорьем.

Причем то, что все это именно истина очень так четко можно почувствовать в вечно живых речах человека тоже ведь в молодости переболевшей детской болезнью левизны по определению Ильича.

Михаил Пришвин «Дневники».

«Главное, я глубоко убежден, что все эти земледельцы наши, пашущие в год по десятине земли, понятия не имеют о настоящем земледельческом труде. И жажда их земли есть жажда воли и выхода из тараканьего положения. Наши красные министры понятия не имеют, как мало пахнет тут социализмом и какое во всем этом деле совершается насилие Интернационалом. Соберется теперь этот интернациональный идол и наши скажут иностранным социалистам: «Вы только думаете, а вот у нас уже сделано, вся наша огромная страна принесена в жертву вашей идее, последуйте нашему примеру». – «Дураки, – скажут иностранцы, – вот уж правда: заставь дурака Богу молиться, он лоб расшибет».

И ведь ясно почему!

Никак то вовсе именно неизбежно, что это как раз те крайне недалекие «победители» всего того безбрежного общественного зла довольно вскоре и приобретут от хитрых недобитков старого прошлого все те некогда безмерно ужасавшие их самих черты и свойства нисколько не взаимовыгодных отношений с безропотной и безмолвной (без всякой подпитки извне) людской массой.

Но и это еще не все!

Те, кто пришли к власти невинной кровью себя, замарав, а не по исконному праву всего своего благородного звания, уж оказались на самой вершине могущества, совсем так никак не смогут спать спокойно, пока все вокруг них буквально-то разом не задрожит от абсолютно безудержного, ежечасного страха.

Ну а кроме того слепая покорность есть наиболее благонадежный залог той еще истинной уверенности в своем завтрашнем дне со стороны буквально всякого того, кто совсем ничего вовсе толком не ведает в том самом вполне ведь безупречно разумном и праведном управлении экономическими рычагами, приводящими в движение большие государственные механизмы.

Да мало того, он к тому же явно окажется, вооружен совершенно нежизнеспособной теорией, которую ему в том самом безумно неистовом полупринудительном порядке еще обязательно доведется стоически воплощать в жизнь, даже если кому-либо все это не слишком улыбалось раз пожар революции, еще пока не принял те самые всеобъемлющие, буквально-таки вселенские масштабы.

То, что все вышеизложенное и есть самая истинная и доподлинная правда далеко не всем будет дано хоть сколько-то действительно осознать и понять, даже и в ретроспективе тех самых до чего давно ныне изживших себя времен.

Да нет, им вполне естественно было бы, куда и впрямь значительно лучше, да и удобней попросту так все то былое разом объявить тяжкой ошибкой, неудачным экспериментом, ложной не оправдавшей себя концепцией, а тем столь до чего только старательно сгладить буквально все неизменно имеющееся острые и колючие углы.

Заодно еще можно объявить во всеуслышание, что размеры зверств были чрезвычайно кое-кем вполне сознательно, преступно преувеличены ради одного только красного словца.

Ну а тем и всю ту былую грязь разом смести под великодержавный коврик столь некогда славной советской империи, да и вновь возмечтать о свержении сходу уж возродившихся в точности тех, что и в былые времена беспринципных кровопийц и тиранов.

А между тем Марк Алданов в его книге «Бегство» столь так наглядно предрекает бесславное будущее совершенно обезглавленного государства, потому что Россия и вправду была злодейски лишена всякого своего здравого ума, и надо ведь на месте головы во все те времена хитромудрого большевистского правления неизменно восседала царствующая династия задорно «ухмыляющихся задов».

Помнится, еще средневековый английский король Генрих I как-то промолвил, «Необразованный король подобен коронованной заднице»!

И в этом он был абсолютно прав, а надо бы вспомнить, что большевики были сплошь и рядом народ нисколько и близко необразованный или максимум недообразованный.

Нет, для времен Генриха I очень даже образованный, да только те былые времена, несомненно, успели стать не просто историей, но и историей древней никак не имеющей ровным счетом какого-либо существенного касательства ко всему тому дню сегодняшнему, да точно в той же мере и к тому сколь отчетливо позавчерашнему политическому климату.

Ведь за многие прошедшие с той эпохи столетия столь немало чего успело действительно более чем всерьез зрело преобразиться во всех тех самых разнообразных аспектах общественного бытия.

А потому в эти наши новые времена правителям должно было суметь не только грамотно писать и бегло читать, но еще и досконально правильно понимать прочитанное безо всякого надменного пустоголового краснобайства, как и совершенно заплесневевшей безграмотности, во всем, что вовсе никак не касалось науки метания икры никчемных и воинственно гиблых словопрений.

Марк Алданов «Бегство».

«„– …Возьмите учебник истории“, – говорил холодно Браун, – лучше всего не многотомный труд, а именно учебник, где рассуждения глупее и короче, а факты собраны теснее и обнаженнее. Вы увидите, что история человечества на три четверти есть история зверства, тупости и хамства. В этом смысле большевики пока показали не слишком много нового… Может быть, впрочем, еще покажут: они люди способные. Но вот что: в прежние времена хамство почти всегда чем либо выкупалось. На крепостном праве создались Пушкины и Толстые. Теперь мы вступили в полосу хамства чистого, откровенного и ничем не прикрашенного. Навоз перестал быть удобрением, он стал самоцелью. Большевики, быть может, потонут в крови, но, по их духовному стилю, им следовало бы захлебнуться грязью. Не дьявол, а мелкий бес, бесенок шулер, царит над их историческим делом, и хуже всего то, что даже враги их этого не видят».

И только в последнем писатель Алданов был несколько все же неправ – не видят или попросту совсем не желают чего-либо им неудобного хоть сколько-то действительно примечать это вовсе ведь совершенно разные вещи.

Например, совсем уж нисколько не захотеть где-либо чего-либо и вправду узреть можно вот в том числе и из сурового чувства явной вины перед всем своим народом ни столь давно еще во всем заклейменного сущим проклятием вездесущего крепостничества…

Вот как описывает данные события Владимир Федюк в его книге «Керенский».

«Керенский принадлежал к тому поколению, которое историк В. О. Ключевский назвал поколением, вскормленным крепостными мамками. Это породило у значительной части его представителей непреходящее чувство вины перед народом».

А между тем в самом доподлинном смысле, то ведь скорее было чувством вины перед всей той Западной Европой за всю свою, значит, более чем крайне отсталую российскую средневековость.

Можно подумать, что значительно большая цивилизованность кому-либо той еще истинно ведь самой настоящей совести навек прибавляет, а между тем нечто подобное подчас с точностью до наоборот, именно ее весьма уж весомо и убавляет.

Вот чего пишет об этом, пусть и несколько тенденциозный, а все-таки исключительно крайне интересный, как и во многом вполне естественно, объективный автор Николай Стариков в его книге «Преданная Россия. Наши „союзники“ от Бориса Годунова до Николая II»

«Одна лишь Россия искренне уверовала в эту смесь религии и права, и сделала ее целью своей политики. Туманная и неясная редакция акта „Священного союза“ допускала всевозможные толкования относительно формы оказания помощи, чем не замедлили воспользоваться европейские правительства. Помощь же могла потребоваться обширная и весьма скоро – в Европе в тот момент „тлели“ революционные угли во многих местах. Подписание акта „Священного союза“ привела к тому, что Россия превратилась в бесплатную „пожарную команду“, абсолютно добровольно заливающую чужие „пожары“ своей кровью».

Обвинять буквально во всех общих грехах одних лишь тех и впрямь-то немыслимо «подлых союзников» как то весьма красноречиво делает Николай Стариков дело, уж очень так вовсе совсем несерьезное.

И, кстати, скорее всего, что послужит это одним лишь тем еще отъявленным политическим играм, имеющим в своих целях разве что одно только явное последующее предотвращение того самого исключительно тлетворного влияния (ВНУТРЕННЕЙ) западной демократии…

Однако вот при всем том наиболее веской первопричиной всего того, что царская Россия, всегда столь бестрепетно и безвозмездно протягивала руки для тушения многих европейских пожаров, была самая явная закабаленность умов ею от века правящих, всяческими идеалистическими воззрениями, взятыми из совершенно так вовсе другой книжной жизни.

В ее истинно всеблагом ракурсе все всегда было как-то явно несколько иначе, чем то действительно было и есть в той самой столь непроглядно наглядной более чем безупречно объективной реальности.

А потому нарисованные чьим-либо ярким воображением книжные злодеи, должны были быть именно что попросту поголовно уничтожены и всего делов.

Людей же своих никак не жалеть ради святых принципов братства народов было столь до чего только неизменно само собой всегдашне ведь искренне вполне так заведено…

Причем и Советский Союз тоже явно всецело продолжил точно ту столь незыблемую традицию разве что в некоем своем, пожалуй, несколько ином ключе.

Попросту всегда само собой столь обезличенно было принято посылать доблестных сынов России за тридевять земель погибать вместо тех совершенно уж чужих им людей и за все то принципиально так для них, неизменно, чужое…

Стариков Николай – Преданная Россия. Наши «союзники» от Бориса Годунова до Николая II

«И вот, наконец, „союзники“ сломили сопротивление русского царя. Всего будет послано четыре особые бригады: две во Францию и две на Балканы. Общая численность доходила до 40 тыс. бойцов, а с учетом маршевых батальонов, регулярно прибывавших из России, цифра нашей очередной помощи „союзникам“ можно оценить в 60 тыс. бойцов. Причем, лучших – в европейские бригады отбирали наиболее опытных, статных и дисциплинированных солдат. Единственное, что может нас порадовать – сражаться наши солдаты должны были под русским командованием».

Надо уж было им кем-то столь ведь смело затыкать наиболее горячие точки… и ведь пламени в очах во время отдачи страшных приказов, у них было буквально сколько угодно.

А вящая податливость на уговоры российских вельмож и суконных лбов российского чиновничества, в общем и целом столь прекрасно довольно-таки легко объяснялась в частности именно тем, что книжные реалии повседневно требовали сущей войны добра со злом, а раз то ими было столь неизменно востребовано, значит, так тому и суждено было быть.

Ну, а кроме того, те неспешно усвоенные вековым стародавним воспитанием принципы возвышенного рыцарства сами собой более чем неукоснительно претендовали на самое ведь неусыпное им всегдашне строгое последующее следование…

Ну а культурные и цивилизованные страны, будучи до чего и впрямь царственно возглавляемы столь донельзя алчными правителями необычайно пристально и последовательно изучали всех своих друзей и врагов, а потому и столь благочестиво не преминули они воспользоваться всеми теми, несомненно, явными до чего только отрицательными свойствами российской государственности и дипломатии.

А между тем, кроме того, крайне во всем наивного рыцарства она неизменно включала в себя, и те вполне ведь еще определенные элементы грязного себялюбивого шкурничества.

Ну, а также и всей той довольно-то весьма несуразной, бесшабашной, ленной тупости, что в целом делало ее слишком ведь явно слабой рядом с собаку съевшими на всевозможном крючкотворстве и благонравственной хитромудрости…

Нет, пронырливые западные европейские дипломаты были вовсе никак не чета их российским коллегам.

И вот, увы, по сколь довольно скупо вышеперечисленному ряду причин буквально-то все имевшие место в истории славные победы российского оружия были, затем совершенно беспринципно всецело бесповоротно разворованы и проворонены на том самом мирном дипломатическом фронте.

Кроме того, существовало еще одно вольно или невольно подпиливающие стропила российской государственности общемировое явление, а именно всеобщая казуистика и самое яростное отрицание всех тех прежних давно до этого устоявшихся идеалов действительно имевшее свое место и время в том самом более чем агностическом 19 веке.

А интеллигентная Россия буквально все европейские веяния впитывала в себя, словно губка, вбирая их всем духом своим безо всякого на то остатка.

И тогда вовсе-то ни к селу ни к городу всем ведь вдруг сразу стало окончательно ясно, что главное оно для всеобщего счастья так это разве что та самая суровая надобность просвещенного пролетариата раз и навсегда разделаться со всеми теми, кто ест чужой хлеб.

Ну, а никак совсем не укоротить же руки, а может и голову (правда исключительно по приговору суда) всяческим завзятым взяточникам и казнокрадам.

Подобное до чего изрядно весьма сильное ЖЕЛАНИЕ и впрямь-то совершенно невероятной всеобщей общественной справедливости возникло, разумеется, не на пустом месте, а брало оно свое начало из сколь прозорливых воззрений вожаков, а они есть буквально у любой части общества… ой автор превелико извиняется, имеются в виду всеми незыблемо признанные духовные авторитеты.

И вот ясно, то как Божий день, что если бы Лев Толстой, один-одинешенек до чего этак весьма нелепо придерживался приведенных выше довольно-то утопических взглядов, то тогда и реакция издателя могла бы оказаться примерно той же, что была приведена в бессмертном романе «Мастер и Маргарита» Михаила Афанасьевича Булгакова в качестве анализа сатаной шестого доказательства Канта.

«Вы профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно может и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут».

Но никто никогда вовсе не потешался над идеями Льва Толстого, скорее наоборот они надо бы прямо сказать, и были приняты буквально-то с придыханием на ура!

И тут, понимаешь ли, когда страна буквально задыхается из-за воровства и взяточничества уж точно, то и есть те явные нетрудовые доходы – великий писатель Лев Толстой всех до единого помещиков в разряд захребетников уж до чего всемогуще своим пером записал.

Но их одних затем оказалось несколько еще довольно маловато, а врагов их и впрямь тогда потребовалось, как можно поболее, причем как раз во имя того, дабы все рабы действительно немы сразу стали…

Вот ведь оно, зачем столько кулаков, подкулачников и вредителей по нашу душу затем ничтоже сумняшеся беззастенчиво и бесшабашно сколь складно некогда бумажно поразвели.

Буквально для всех и каждого у кое-кого нужное словечко всенепременно на редкость быстро затем еще разом отыскалось.

И главное, при этом уж вполне естественно было только ведь именно в том, чтобы кого-то обязательно надо было сходу еще спешно выявить, дабы затем именно на него всю ту вину за допущенное отставание не моргнув уж глазом разом и списать.

А между тем с самого еще начала вся эта одними сырыми дровами питаемая революционная печь столько дыму в глаза простым смертным денно и нощно понапустила.

Мол, все эти гады и уроды живут себе преспокойно в великой роскоши, а простой народ от них одни лишь бедствия и страдания столь повседневно знает!

Вот как будто бы при СССР бездельников ничего совсем не делающих, а жрущих при этом от пуза хоть сколько-то действительно меньше разом уж стало?

Да нет, их разве что стало, куда лишь значительно лишь невероятно побольше!

Около идеологического корыта оказалось, куда явно поболее места, нежели чем его было возле того самого дореволюционного, аристократического…

Да и охранку пролетарскую тоже ведь надо было вполне от пуза кормить!

Новая власть, право свое неправым путем заработала, а, следовательно, ей было надо себя, как следует еще оберегать от буквально всяческой грядущей возможности возвращения прежних, БЕЗЫДЕЙНЫХ времен.

Ну а для подобного дела заплечных дел мастеров надо было при себе уж иметь в том еще самом исключительном и чрезвычайном до чего только надежном избытке.

Ну а все те по ходу дела имеющиеся «временные» экономические трудности большевики решили беспечно и крайне толково свалить именно на неких бессчетных, словно звезды на небе мнимых врагов.

И уж искренне задушевно по-царски самым наилучшим образом обустроить всех тех, кто их будет выявлять, и выводить на чистую воду было делом самой прямой, а главное еще и наиболее первой насущной необходимости.

Страх буквально на всех нагоняя и народ свой сколь славно и благополучно разобщаешь, да и в узде его держишь, ну а прежним осанистым господам сие было просто-напросто исключительно вовсе-то до самого конца абсолютно же непотребно.

Казачья ногайка она ведь являлась грозой одних только незаконных сборищ, ну а дома «Боже царя храни» распевать, было тогда нисколько так и близко необязательно…

Да и ругать существующую власть, тогда можно было совершенно запросто и плевать, на то, что соседи это могут совсем ведь ненароком услышать.

В те времена бессовестно мучали простой народ до самой последней нитки его обирали?

Бесчеловечно эксплуатировали весь рабочий класс?

И что вот при тех самых пресловутых Советах в этом вопросе по сущему волшебству произошли хоть какие-либо чудодейственные перемены, и все дело разом действительно всецело сдвинулось с мертвой точки?

Да нет же при той абсолютно нежизнеспособной экономической системе, не стало ли все, еще, куда и впрямь значительно хуже?

И главное зло заключалось именно в том, что шило на мыло, бестолково променяв, угробили довольно немалую часть своего народа в той самой никому нисколько ненужной братоубийственной войне.

Обо всем этом до чего здорово высказался Иван Ефремов в его великой книге «Час Быка».

Отобразить это несколько менее теоретическим образом ему явно сколь весьма уж еще помешала именно та вящая боязнь вездесущей цензуры, той самой, что вполне однозначно сделала весьма верные и главное далеко идущие выводы из опыта прошлого, ну а потому и повернула она оглобли к славным временам Николая Первого.

Вот они слова Ефремова.

«Так и вы, если не обеспечите людям большего достоинства, знания и здоровья, то переведете их из одного вида инферно в другой, скорее худший, так как любое изменение структуры потребует дополнительных сил».

И это именно то, что и произошло в России, всецело целиком лихо охваченной безумной анархией во имя великого светлого царства всепоглощающей истины, которое, кстати, никогда уж вовсе и близко не настанет после подобного рода «великих», весьма деловитых, А ГЛАВНОЕ, вздорно титанических усилий.

И вовсе-то далее было нисколько неважно, кто там был за кого, а важно было лишь то, что лучшие люди по лавкам тогда не отсиживались и за печкой ни от кого не прятались, а смело же шли они в бой за все те свои подлинные убеждения.

И для чего все это было, собственно, кому-либо в этаком непотребном виде явно потребно?

Не для того ли чтобы подлых эксплуататоров совершенно так более не было на всем, как он только есть белом свете?

ОДНАКО во всяком ремесленном деле без помощников порою попросту никак не обойтись, и даже если это всего-то один ученик подмастерье, то и его, получается, тоже ведь беззастенчиво угнетает и эксплуатирует хитрый хозяин маленькой мастерской.

ТАК ЧТО вовсе уж оно совсем не иначе, а не быть тут ничему иному кроме как Абсолютно Обезличенному государственному аппарату…

И сколь расторопно и быстро он затем еще впоследствии столь неприглядно завшивливается всевозможными тупыми ничего ни в чем не смыслящими бюрократами.

Ну а эти людишки только и знают, что, столь осанисто делая вид, что они действительно ежечасно чем-то очень даже серьезно заняты, шебаршатся себе в бесчисленных своих бумажках и все и вся совершенно наглухо до чего и впрямь расторопно беспрестанно так запрещают.

Но и это еще не самое же, собственно, главное…!

Раз вот тем до чего и впрямь непримиримо сокрушительным ударом по всей той ныне навеки прошлой жизни являлось как раз-таки именно то, что раз у нас нынче на дворе революция, то и вполне соответственно духу нового времени надо бы и всех угнетателей полностью извести прямо под самый их корень.

Именно так дабы никто далее не посмел всем парадом (без направляющей руки самого же передового во всем этом мире государства) столь по-заправски командовать, а также и львиную долю всеобщего добра лишь разве что себе нагло и бессовестно всегда оставлять.

И это именно ради того дабы безо всякого разбора подобных людей, словно самый бесславный пережиток разом изжить и нужен был вождь, который столь безапелляционно укажет, кого это надо бы рвать на куски, и кому отдавать все холеными господами от века награбленное, в течение тех навсегда канувших в лету прежних столетий.

Можно подумать, что, будучи целиком перераспределено и по разным закуткам сколь наскоро делово растащено чужое богатство еще явно столь непременно сможет сделать народ хоть чуточку невпример всему тому прежнему всецело счастливее?

Конечно же, нет!

Вот как весьма наглядно описывает передел имущества генерал Краснов в его книге «Единая-неделимая»

«А ты подели… Жеребец один, а нас пятьсот? – Ежели, положим… Жеребей бросить. Потягаться, поканаться?

– По жеребью! Видали мы твой жеребей. Дмитрий безучастно ходил в толпе. «Вот они, – думал он, – Хеттеи, Аморреи, Ферезеи, Гергесеи, Евеи и Иевусеи… Не достает им одного Моисея. Вождя им надобно. А так – стадо без пастыря». Споры становились жарче. На заднем базу свежевали скотину, чтобы поделить на куски. Люди с окровавленными руками, тащившие воловьи шкуры, возбудили толпу.

Большой, широкоплечий черный, как цыган, кузнец Подблюдин вошел в зал, размахнулся топором и грозно сказал:

– Что вы, православные, затеяли? Коли делить, ссора будет. Нам панское добро без надобности. Не мы наживали. Земля – другое дело. Земля Божья. А это – ничье!

И с треском обрушился топор на черную полированную крышку рояля. С этого началось. Кто-то рубил старинною саблею портреты. На дворе не прекращалась стрельба, пристреливали собак, «чтобы никому не достались»».

Вот уж действительно разве что речистого вождя и недоставало всей этой отпетой толпе мародеров, практически всегда столь неизменно теряющих посредством налета и грабежа все их до чего только исконные моральные качества.

Сущая встряска крепко-накрепко связная с самым полнейшим нынче отсутствием буквально ведь всякой твердой руки еще от века довольно-то строго над ними стоящей, всенепременно всесильно сдерживающей все их безумно скотские инстинкты…

Для сколь многих безликих и серых обывателей весь этот революционный хаос и был уж, собственно, тем, что попросту до чего разом совершенно неистово выворачивало им всю их душу фактически наизнанку…

Эта вечно пьяная братия, которая кроме водки забавлялась еще и весьма тогда распространенным балтийским чаем (с кокаином) вовсе и близко была никак тогда несоразмерна всякому тому весьма обыденному числу крайне так порою воинственно настроенных дебоширов.

Причем никак не было то чем-либо безупречно духовно раскрепощающим, а как раз с точностью до наоборот, только лишь безмерно будившем во многих простаках самую ту еще зверскую собачью похоть.

И ведь все это некогда происходило с теми самыми столь неизбежно же безумно ужасающими всякую праведную душу безбожными последствиями для всей той до чего только широкой общественной морали…

И, кто это тогда вообще станет всем этим «к новой жизни столь немыслимо смело бредущим» человечьим стадом неистово и бездарно воинственно управлять?

Да еще и всем тем у господ буржуев разнуздано наспех смело отобранным, вовсе никак «неправедно нажитым ими добром» царственно заведовать столь полноценно здраво без тени стеснения явно так сразу тогда ведь начнет?

А не превратится ли тот управленец от подобного шального счастья в некоего беспрестанно толкущего воду в ступе отвратительного демагога и палача всего того прежнего, что не дай Бог может неровен час до чего нелепо обязательно когда-нибудь вдруг вернуться?

И надо бы прямо сказать, что для весьма благоразумного предотвращения самой подобной возможности он-то и вооружится чистейшей воды классовым сознанием, да и почем зря ополчится на все то, что ранее уж и являлось той еще самой весьма насущной основою всего того столь безупречно нравственного и этически верного.

За первыми днями праздника великого освобождения тут же сразу наступают суровые революционные будни…

…и полетят тогда в воздухе одни пух и перья…

Ну а все то сладостно былое всенепременно растает в сущем небытие все то прежнее уж совсем дотла сжигающего пламени…

Ох и был он до чего и впрямь немыслимо злющ и безжалостен – тот самый адский пламень абсолютной всевластной вседозволенности всецело самооправдываемой самими благими намерениями по отношению ко всему тому совершенно разноликому человечеству.

И почему уж все это было именно так?

Как говориться нет, ни права, ни закона – царствует вездесущая анархия, а потому и никто за все творимое им зло нисколько отныне не будет в ответе.

Однако все то ныне разом полностью прежнее уж вполне могло еще повернуться именно вспять и ведь со всеми теми столь до чего только невообразимо печальными последствиями для всех тех донельзя разгоряченных раздувателей всеобщего общемирового бедлама.

А потому и всем тем наиболее основным заправилам дел в том самом новоявленном царстве изрядно ведь наглядно весьма малограмотного пролетариата, терять, в сущности, было совершенно нечего, а именно потому, они нисколько ни в чем себя вовсе не ограничивали и буквально не перед чем совершенно не останавливались.

Спуская низам до чего немыслимо чудовищные директивы, они главным образом спасали совсем вот не свою «целомудренную и пламенную идею», а прежде всего свои собственные истинно для них во всем бесценные шкуры.

Причем действовали, они при этом буквально любыми, в том числе и самыми недостойными всякого звания человека весьма ведь и впрямь незадачливо пронырливыми методами.

Может и вправду – поначалу среди их числа нисколько не было вовсе вот никакого явного недостатка, в тех более чем искренних дураках, что и впрямь не в меру всерьез размечтались о некоем всеобщем грядущем благе, да только не все ли равно, раз это было одной лишь чистейшей воды чудовищной фикцией.

Человек, существует в мире вполне реальных вещей и перед его существованием поставлены самые, что ни на есть конкретнейшие задачи.

Ну а вся та весьма извилистая умом философия, что всегдашне была столь безупречно пламенно прискорбна во всех тех своих совершенно уж нигилистических оргвыводах, попросту явно придумала вовсе-то иные реалии да и сам нечестивый быт абстрактных человеческих масс.

И уж когда все те верные ее постулатам книжные мыслители вольготно нежились в креслах они всею силою убеждения так и сеяли семена боевого задора в некоторых весьма ведь донельзя практичных разгоряченных умах.

Ну а тем самым они столь уж многоголосо разом переносили все то общество, в котором жили в том числе и всякие нахрапистые неучи в некую удивительно злополучную сказку, в которой донельзя забитый народ, видеть ли, так и жил долгими веками, будучи по чьему-либо недалекому разумению более чем безнравственно околдован чьими-то безмерно алчными чарами…

И вот, наконец явился, тот сколь необычайно добрый философ (чародей) Карл Маркс и буквально уж сразу ему безумно захотелось именно в единый миг разом переделать всю общемировую скорбь до чего только явно исключительно ведь жалкого житейского эгоизма в некую прекраснейшую общемировую коммунистическую быль.

Да только чего тут поделаешь, вещь эта абсолютно нереальна, учитывая сам по себе на редкость совершенно низменный полет мысли буквально уж всякого среднестатистического обывателя.

Да и вообще на деле все мы ныне так и живем в столь донельзя примитивном мире всеобщего стяжательства, как и безмерно великой славы всяческих денежных поощрений.

Яростно приучить людей жить как-то истинно во всем иначе и полностью по-другому, можно лишь разве что, если их загодя более чем полноценно избавить от всех тех существующих сегодня нужд и забот нашего нынешнего современного быта.

К тому же еще и пришлось бы как минимум залечить и все раны, когда-либо нанесенные их весьма так подчас до чего неизменно болезненному самолюбию, в течение всей этой нашей сколь во многом принципиально вот донельзя совершенно нелегкой жизни.

Поскольку слишком уж много было всех тех всевозможных обид и огорчений в этом-то нашем вовсе не проклятом, а в самом, что ни на есть навеки обыденном прошлом.

А, собственно, была ли у господ коммунистов эдакая волшебная палочка, при помощи которой действительно можно было добиться самых наиблагих, а главное на все те грядущие времена действенных и беспрецедентно качественных улучшений во всей той в целом весьма и весьма столь безумно разноликой общественной жизни?

Да только откуда у них в руках она вообще могла хоть как-либо, собственно, уж еще оказаться, раз ее попросту и не может быть посреди всего этого мира реальных вещей!

Ведь буквально все необдуманные решения, извечно еще затем чреваты самыми тяжелыми последствиями, когда на их безупречно верно прочерченном тоненьким пунктиром пути действительно встают непроходимые пороги самых обыденных, житейских неурядиц.

И главное, сама как она есть мысль все взять, да и переделить – она-то и есть та самая столь весьма «алогичная заноза для всех тех столь во многом исключительно недозрелых умов».

А это, между тем, и было именно тем, что столь прочно весьма уж основательно затем застряло в мозгах людей более чем безоговорочно искренне любящих, чтобы буквально все в этом мире было вполне однозначно легко и просто, а потому и окажется в нем жить, куда этак столь безупречно светлее и значительно разумнее.

Ну, а также, понятное дело, несомненно, безгранично еще во всем, собственно, и справедливее.

Ну а на самом-то деле сущие простаки люмпены никак ни на что иное кроме как на утробное звериное рычание в сторону привилегированных классов вовсе-то и близко так не способны.

Прямо вот скажем всецело исходя из всего довольно уж явно малоразвитого их ума, да и вообще всей той чисто социально-общественной их породы.

И вот коли чего им и впрямь более чем безупречно доступно так это разве что наскоро позаимствовать чужие обтекаемые мысли, поскольку своих у них почти что нет, а те, что есть фактически, неизменно касаются одного лишь межличностного уровня взаимоотношений, а никак не глобального общественного переустройства.

И, кстати, дерзко отобрать всю землю у злыдней помещиков, а затем и перераспределить ее, промеж бедных крестьян, дабы стало ее у всех значиться полностью поровну, собирались люди далеко не всегда поистине сведущие, а где это, значит, вообще вершок, ну а где и тот явно уж скрытый в земле его корешок.

Гениальный Тургенев, написавший в «Записках Охотника» настоянную на большом личном опыте вполне от начала и до конца обоснованную правду о полнейшем и бессрочном отрыве российских вельмож от безыдейно простецки вовсе не на небесах существующих аграрных реалий явно почувствовал всю тупую сонную осоловелость людей оказавшихся слишком невообразимо далеко от вспаханной пашни.

И уж разве что только того он и близко нисколько не ведал, а именно ведь того самого, что довольно-то весьма многие представители российской интеллигенции, в конце концов, непременно еще разом поступят фактически также.

А между тем все это как раз оттого, что кое-кто невообразимо далекую дорогу в жизни прокладывал, сея при этом вокруг себя семена безмерно ласково сияющего исключительно будто бы совсем иного людского бытия.

И вполне то возможно, что все это до чего яркое сияние исходит именно от просочившегося в наши серые дни уж вовсе так ныне даже и абстрактно никак абсолютно ненастоящего призрачного счастья тех и впрямь столь немыслимо далеких грядущих веков.

Ну а во имя самого уж вполне достойного своего укоренения все это явно еще потребует совсем не жалких огоньков, а неистово жаркого пламени никак ведь совсем не сегодняшнего житейского разума.

И вот они в виде резюме слова Тургенева, хотя надо бы сразу признать – автору в доподлинной точности про то более чем определенно действительно ведомо, что всю абсурдность сколь ярко выраженного в них обезличено абстрактного подхода к сельскому хозяйству до кое-кого явно будет при этом нисколько никак не донести.

«Впрочем, в деле хозяйничества никто у нас еще не перещеголял одного петербургского важного чиновника, который, усмотрев из донесений своего приказчика, что овины у него в имении часто подвергаются пожарам, отчего много хлеба пропадает, – отдал строжайший приказ: вперед до тех пор не сажать снопов в овин, пока огонь совершенно не погаснет».

Причем так уж оно давным-давно исторически сложилось, что овины это такие ямы в земле, и никто в них никогда ничего не сажал, а только-то складывали в них сжатые зерно и рожь.

А потому и становиться вполне ведь попросту ясно и очевидно, как это вообще празднично и культурно мыслят люди нисколько ровным счетом и близко ничего не смыслящие в том, что, и как оно где-либо уж в земле, собственно, так только произрастает.

Но столь явно при всем том безапелляционно пытавшихся в том самом за всеми теми дальними далями от них отдаленном сельском хозяйстве чего-нибудь да обязательно перекроить, да и столь делово и многозначительно разом весьма вот последовательно переиначить.

И они порою столь яростно «берутся за плуг», а главное еще и делают они это совсем безо всякого настоящего ведома, о том, а чего это вообще такое, то истинное владение землей, как и выращивание на ней всего того, что они могли увидеть только лишь разве что вполне готовым у себя на столе.

Оно и впрямь кое-кому без тени сомнения и по сей день может столь уж действительно показаться тем еще бестрепетно святым долгом всякого просвещенного общества все те исключительно обширные земельные угодья попросту вот именно так разом перераспределить промеж тружеников их по мере сил потом и кровью до чего этак беспрестанно обрабатывающих.

И уж ясно, что этак оно будет и во всем еще, куда только значительно честнее, да и, несомненно, безупречно праведнее и вернее.

Да только чего это тут попишешь, раз вся эта на одной лишь ярой буйной фантазии, словно ведьмино зелье настоянная всеобщая справедливость вообще никак совсем не имеет к самой так элементарной логике жизни практически никакого хоть сколько-то действительно позитивного касательства!

А главное, что все те бессмысленные попытки ее кому-либо тем самым откровенно обезличенно суровым насилием разом ведь навязать неизменно заканчивались одним лишь безысходным и вполне, кстати, неминуемым столь так явно вполне лаконичным провалом.

Поскольку всякая реальная и истинная первопричина буквально-то всех тех общественных связей неизменно пролегает гораздо поглубже, нежели чем можно было срыть, подкопавшись под чей-либо давным-давно поросший мхом коррупции трон.

А ТЕ САМЫЕ необычайно добрые люди, коим всегда были безумно дороги все те безупречно ровные сердечные взаимоотношения промеж всех тех, кто, так или иначе, приводил в действие весь общественный механизм…

…попросту не имели ни малейшей возможности сохранить его донельзя хрупкое внутреннее устройство, во время буквально ужасного все разом низвергающего оземь урагана революции.

Тем более что происходил он вовсе совсем не в столь и впрямь родных им пенатах.

Да и с «пассажирами общественного судна» тоже ведь непременно надо было иметь хоть какой-либо, более-менее полноценный контакт.

Поскольку многие из них, пусть и люди совершенно необразованные, однако, в абсолютном своем большинстве более чем действительно исключительно достойные представители общества.

И кстати, между прочим, в том числе и над их житейскими проблемами, безусловно, стоило подчас вполне толково кое-кому поломать себе голову.

Да только зачем это ради достижения чего-либо подобного кому-либо и вправду нужно было столь и впрямь еще безумно резвою толпою уж разом как есть окунаться в простой народ!

Интеллигенции, попросту непременно следовало вдумчиво стоически приучиться, бессменно отстаивать все те наиболее насущные его интересы именно на своем ей буквально от века еще положенном месте.

А заодно так и делая все это безо всякого нисколько ненужного, лишнего пафоса.

Ну, а в особенности нисколько не стоит ко всему тому исключительно уж яростно преступать сколь благодушно и умилено выступая сразу так против всего того, что фактически из века в век неизменно и нелепо всех нас до чего удручающе и поныне беспросветно вот окружает.

Нет, и еще раз нет, во имя всех тех вовсе не бесполезных свершений следовало бы довольно-то прозаически взвалить на себя порою совершенно ведь нисколько непосильную ношу безмерной и безграничной ответственности за все то, что, так или иначе повседневно происходит в стране.

А между тем для всего того было бы наверное вполне предостаточно попросту совсем так не лебезить пред столь всегда неизменно нечистой на руку властью, а это, хотя непременно чью-либо душу более чем бесцеремонно разом испачкает, однако в целом общество всецело еще явно оздоровит.

Ну а сама как она есть попытка взаимодействия с простым народом, всенепременно подразумевает весьма насущную надобность с ним хоть иногда, за руку вежливо поздороваться, да еще и самую неотъемлемую важность совсем не задирать перед ним своего носа.

Ну, а все остальное прочее в одном лишь исключительно личностном плане, а не в некоем большом и общественном.

Причем нечто подобное немыслимо важно для всякого так своего последующего осуществления вовсе-то совсем не в некоем глобальном смысле по отношению ко всему сразу вуцелом, а в самом, что ни на есть безмерно обыденном и столь откровенно конкретном ракурсе всего того общественного бытия.

Вот как обо всем этом написал отличный прозаик Сергей Алексеев в его романе «Возвращение Каина (сердцевина)».

«– Нельзя трудового человека вводить в заблуждение, что ты такой же, как он. Нельзя одеваться из одного магазина, ездить с ним в одном автобусе, на одной марке машины. Надо, чтобы он стремился достичь всего, что есть у тебя. А чтобы управлять им, следует изредка, по великим праздникам, спускаться к нему, разрешать поздороваться за руку, мгновенно разрешить любую его жалобу или просьбу. Это большая наука, отец»!

Да только как то еще вообще смогут более чем вполне исключительно надежно действительно осознать все те, кто, по всей на то видимости, разве что лишь того и жаждут, дабы весь народ и впрямь сам по себе стал, куда только непременно более сознательным, а вовсе не темным и забитым?

А есть между тем и те, кто в противоположность первым считает его тупым скотом, нисколько и близко попросту неспособным ни на какие свои логические рассуждения.

Ну, а потому и нуждающемся в том самом длинном кнуте, словно бы в медовом прянике, дабы на деле затем обрести, куда только весьма значительно более достойный человеческий облик.

А между тем как раз-таки во имя того дабы действительно можно было столь безукоризненно вывести людей к свету из сущей тьмы глубочайшего невежества, собственно, и нужны были совсем не идеи, а полномочия и вполне до конца на деле осмысленный общечеловеческий здравый смысл.

А уж всему тому безупречно действенно может еще уж разве что поспособствовать одно лишь то столь насущное воплощение в быте политического переустройства всей родной отчизны тех самых более чем полноценно ясных и всем сразу сходу понятных принципов суровой личной ответственности, а не пустой и праздно слащавой болтовни.

Однако вот люди, поющие сказочно сладкие оды, всему тому небесно чистому и безоблачно светлому грядущему попросту уж разве что выросли посреди благоухающих цветов окололитературных прений.

И вся их душа была прямо-таки заболочена всем тем самым очаравательным восхищением всем тем светлейшим миром безумно прекрасного…

Но зато чтобы всей своей силой восстать супротив новоявленного засилья черной, как туча тьмы…

Нет, уж для этого они были попросту именно что слишком-то непомерно инертны…

А тем временем люди кандального сухопарого склада вошли во власть и превратили живое население в конвейер жизненно необходимых им запчастей.

А между тем органы управления всем государством это явно ведь совсем не та кухня, на которой бесцельно должны толпиться, и галдеть почем зря озверело тупые расхристанные горлопаны.

Поскольку место это должно быть, прежде всего, предназначено только лишь для действительно талантливых кулинаров, хорошо умеющих готовить изысканные блюда и вовсе не из давно лежалой человечины…

И кстати, никак нельзя было ожидать, что те бесчисленные котлетки, сколь бескомпромиссно сделанные из всех прежних господ, этак-то действительно породят других, новых граждан вроде, как и впрямь вполне безупречно отныне осознающих, что они люди, а не ишаки, невесело тянущие воз с сидящими на нем совсем не в меру разжиревшими баями.

Потому что народ это никакая не масса тех примитивных так и раскрывших рот в ожидании манны небесной индивидуальностей, а куда скорее конгломерат неразвитых личностей, что делает их серой толпой, но вовсе никак не стадом тупых баранов, которых надо бы куда-либо столь и впрямь лютой силой смело еще за собой повести.

А между тем буквально всем им вместе сколь радостно и пламенно до чего и впрямь в самый дальний путь разом собравшимся ни на какую правильную и верную дорогу было и близко вовсе так совершенно нисколько не выйти.

Поскольку у каждого из них есть свой собственный исключительно индивидуальный путь, сквозь дикие дебри до чего и впрямь лихих жизненных неурядиц.

Однако вот, для тех, кто, неласково прищурившись, загодя смотрит на них, разве что только сверху вниз они, и вправду могут еще показаться именно стадом, которое надо бы силой, А НЕ УБЕЖДЕНИЕМ резво вывести на ту лишь довольно немногим известную, единственно верную дорогу.

Ну а в самом истинном свете – речь тут может идти об одном лишь более чем явном и самом до чего только весьма и весьма неприглядном продолжении нисколько, в сущности, не изменившегося отношения к народу, к которому, в принципе, продолжили относиться, словно бы, как к безрогому скоту.

Да только разве что отныне все это стало происходить на несколько новом, куда более просвещенном и весьма ведь откровенно и многозначительно научном уровне.

То есть ранее им пользовались именно что для достижения одних лишь сугубо земных мирских благ, а теперича, ничтоже сумняшеся, порешили именно на нем галопом в рай разом так сходу до чего только нелепо взлететь.

Пролетарии, все как один должны были стать на удивление так бойко подкованными (в политическом смысле) Парнасами.

А между тем использовать, кого бы то ни было в качестве тягловой силы в своих единоличных целях и интересах, при этом только ведь и надеясь чего-либо и вправду еще путного добиться разве что при посредстве совершенно уж бессмысленно тупого, фактически животного чьего-либо участия…

Вот нет, чтобы дружно и безупречно обдуманно заняться столь досконально продуманным привлечением каждого мыслящего индивидуума в качестве вполне сознательного участника каких-либо важных исторических событий…

Ну а все массы народа явно при этом оставить в безукоризненно выжидательном умственном бездействии и этак оно будет значительно лучше, да и всему миру оттого окажется более чем всецело значительно спокойнее.

И все это именно так, а нисколько не иначе уже потому, что народ просвещать плоскими, как блин идеями было занятием, беспричинно слезным, скабрезным и совершенно попросту всецело бессмысленным, а главное еще и во многом безнадежно никчемным.

И все это, в той самой более чем уж невозмутимо исключительно весьма и весьма неприглядной своей сущности, попросту и оказалось затем самым неизменным продолжением всего того еще стародавнего догматического варварства…

И это разве что одно лишь его определение столь ведь вполне однозначно бескомпромиссно поменялось и, стало быть, ради самого насущного объяснения и оправдания того от века еще исключительно незыблемого института рабства и понадобилось всем тем новым хозяевам жизни до чего срочно его переоформлять в некоем новом исторически – восторженно идеологическом виде.

Всего того и впрямь уж изощренно и изящно ликующе идейного братства буквально так всего на этом свете вовсе вот совсем никак не благоденствующего пролетариата.

И главное, вся эта чудовищная и несуразная революционная чушь и вправду столь недвусмысленно предстала именно в виде тщательно обработанного кристалла сказочно прекрасного лживого самообмана.

Ну а в самом явном и откровенном смысле всех тех всегда и везде точно также насущных тягот и забот простого люда та до чего только пресловутая новая эпоха никак так не породила абсолютно ничего существенно иного.

Поскольку буквально все более чем безнадежно так и осталась, в самой доподлинной точности, именно тем чем оно и была всегдашне уж только некогда ранее…

Ну а всеобщий уровень жизни тогдашнего народонаселения, пожалуй, в те времена совсем упал за нижний край всего того, что можно было хоть как-либо еще назвать вообще жизнью, а не жалким выживанием в условиях жесткой нехватки буквально всего, так или иначе, каждодневно необходимого.

Поскольку все тогда разом стало еще, куда значительно до чего неприглядно хуже, причем как на всякий уж свой внешний вид, а впрочем и на отчаянно невзрачно прискорбную суть всех тех ревностно революционных явлений всего того до чего «ненаглядно» нового общественного бытия.

Ну а все былые недостатки при тех новоявленных самозваных верхах, куда уж невообразимо поболее довольно-таки существеннее укрупнились.

Причем эти простонародные барчуки получили столь несоизмеримо более совершенные инструменты власти над всеми своими безликими товарищами по буквально для всего советского народа истинно так всеобщему безнадежному и безденежному несчастью.

Люди в СССР были попросту и впрямь разом приниженны идеей всеобщего братства до состояния еще не выкошенной сорной травы, а также и вправду вполне полноценно здоровой пшеничной или же кукурузной поросли.

Ну, так может быть Хрущев и Брежнев – люди, безусловно, иного куда более благородного толка, а потому для людей, нисколько не высовывавшихся из общей шеренги все страхи и беды тут же, значит, остались совершенно так позади наряду с подлинным и бесповоротным окончанием на веки вечные канувшей в лету свирепой сталинской эпохи?

И уж теперича, знаешь ли, оглядываясь на все то нынче весьма далекое прошлое, вполне однозначно, то понимаешь, что при всей своей небывалой жестокости путь он в целом был, безусловно-то, полностью истинно верен!

Да только это совершенно нисколько и близко не так!

Действительно некогда довольно давно один знакомый биолог сказал автору этих строк, что для своего подлинного процветания стая непременно обязана все время находиться в состоянии стресса.

Причем вполне оно возможно, что для всех тех братьев наших меньших то еще может быть и вполне нормально, или уж для того, кто довольно искренне жаждет обратить всех на свете людей в тех самых лишь только его личной воле и подвластных вьючных животных…

Да что, правда, то, правда, блаженное состояние душевной нирваны тоже до чего исключительно крайне всегдашне опасно…

Подтянутость и вечная обеспокоенность настоящим людям очень даже на деле к лицу.

Однако все это именно разве что лишь тогда, когда ко всему этому сколь непременно имеется некая внешняя первопричина, да и то это отнюдь не одно и то же, как ежели все ведь еще явно станут бояться всех и абсолютно никому не смогут полностью вполне так до конца доверять.

Такую стаю столь непременно обязательно ждет впереди самое скорое и во всем исключительно неминуемое грядущее вырождение…

А ведь и вправду никакого истинного урбанистического и индустриального рывка при большевиках Россия нисколько и близко совершенно не совершила.

И все те великие успехи, собственно, так были, по сути, одним лишь тем еще полуспонтанным титаническим построением острога под открытым небом истинно ведь величиною со всю ту никакому взгляду вширь необъятную шестую часть суши.

И вся та слащавая агитация, столь громогласно предвещавшая радостное построение светлого будущего одна лишь до чего крайне вот непитательная и невесомая лапша на уши в виде утешения для всех тех обобранных до самой последней нитки голодранцев.

Ну а потом та явно полуживая от дряхлости или сущей замшелости коммунистическая элита, попросту вот именно что, довольно невольно выронив из своих старческих, беспомощных рук скипетр власти, сколь небрежно его передала всевозможным новым хозяевам жизни.

И им само собой яснее ясного разом почти так бескровно досталась вся полнота возможностей самой бесконтрольной эксплуатации общенациональных ресурсов.

И уж подобным образом, оно ведь сложилось вовсе-то никак не по случаю, и исключительно же ненароком, а именно поскольку еще изначально буквально ничего к лучшему после октябрьской революции во всей России нисколько не переменилось, а все наоборот истинно неизбежно пошло-таки совсем прахом.

Сталин, еще раз бы надо то повторить строил одни лишь мощные бастионы чудовищных размеров крепости, дабы только ему одному и наслаждаться всеми атрибутами абсолютной власти.

Причем эта крепость затем чуть было не рассыпалась в прах от одного молодецкого германского удара.

А потому и совершенно уж незачем буквально все столь глубокомысленно оправдывать некими высшими интересами сверхгигантской державы.

Она нисколько не требовала этаких невероятных вложений в ее оборону, да и ядерное сдерживание явно ведь до сих самых пор до чего этак чудовищно собою напоминает более чем бездумное раздувание через длинную соломинку зеленой лягушки.

Когда-то она столь непременно более чем беспрецедентно попросту лопнет, да только этого не столько тупое, сколько совсем ведь вовсе не в меру амбициозное руководство страны никак так не принимает даже и за гипотезу.

Им никак не дано понять, что они принимают как должное концепцию скорее разве что лишь значительно поболее распаляющую хищнические аппетиты блока НАТО.

России надо бы нисколько не окружать себя со всех сторон, словно бы колючей проволокой всеми теми сверхсовременными военными средствами, поскольку, чем страшнее они будут выглядеть, тем только ближе станет время агрессии стран запада.

Надо бы ей просто стать страной со вполне прозрачной политической системой, устойчивыми целями безо всяческих вихляний из стороны в сторону и тогда у Третьей Мировой Войны попросту совсем так не останется никаких шансов стать хоть какой-либо частью всех тех именно что пока вот только разве что грядущих исторических событий.

И сильнее, кстати, Россия в результате этой войны точно ведь нисколько не станет, раз во имя усиления ее позиций нужно было заниматься как раз-так именно общественно полезным созидательным трудом, а вовсе-то не тем все еще и сегодня вполне так возможным разрушением всего, и вся.

Во время страшных событий мировых войн Россия вообще могла бы и ранее оказаться всадником на коне смерти и именно из-за всей той неистовости своего более чем нисколько неуемного характера.

Ну, а кроме того, ею всегда управляют люди свой народ вообще за людей нисколько не считающие, а единственное лишь за мелкий домашний скот.

И что же после гибели миллионов и миллионов людей, неужели и вправду будет достигнут какой-либо стоящий таких людских потерь консенсус со всем тем должно и поныне никак ведь вовсе не уважающим Россию действительно точно тогда разом притихшим и присмиревшим Западом?

А между тем надобно столь вкрадчиво и напрямик более чем и впрямь откровенно заметить, что уж вся та извечная канва того еще полностью прежнего существования после времен кровавого безвременья может еще обозначиться, куда только явственнее и значительно резче…

То есть, все те старые ее черты разве что при этом приобретут куда более злостный и весьма ведь донельзя консервативный характер.

Причем люди свой народ нисколько не уважающие когда-нибудь потом (если, конечно, выживут) и станут к нему только лишь еще более презрительно относиться со всех тех безмерно жестких и непримиримо собственнических позиций.

Причем всякие времена уходят и уходят в небытие далекого прошлого, а в целом все то на чем когда-либо зиждилось людское мышление так и стоит именно ведь на своем родном месте.

Обстановка в России полностью от века неизменна и вовсе она никак не зависит от смены каких-либо исключительно внешних политических декораций.

А вот каковой это именно она вообще еще только столь неизменно была буквально вне всяких времен и событий, про то уж помниться великий поэт Есенин некогда вопрошал в поэме «Пугачев».

«…для помещика мужик все равно, что овца, что курица».

Ну а доподлинно суметь изменить всякое представление народа о самом себе, как и о его столь весьма насущном месте в жизни всего остального общества в целом возможно будет одним лишь разве что до чего этак старательным рассеванием поистине густой тьмы того еще самого заклятого невежества…

Народ, он ведь издревле привык, что буквально всякая над ним власть всенепременно явно сумеет осуществить все, что ей самой ныне только заблагорассудится, а ему все равно придется, согнувшись в три погибели делать все то, что ему велят, голосовать за того, на кого ему укажут и этак-то, собственно, далее…

И все это происходит сугубо как раз именно ведь подобным образом только лишь оттого, что именно таково само по себе привитое ему еще с самого раннего детства уж весьма незатейливое практическое воспитание.

Однако существует оно вовсе никак не само по себе…

Одинокое бесправие простого народа более чем легко объяснимо восторженной оторванностью российской интеллигенции от всех тех и поныне на Руси существующих старорежимных порядков взяточничества и кумовства, а также и буквально всеобщей и всеобъемлющей безответственности.

Народ, в России он всегда разве что только сам по себе, а его властители и их слуги чиновники к нему кроме презрения, никаких иных чувств уж нисколько никак не питают.

А главное, тут именно то, что и властелины высоких дум до чего, несомненно, обо всем (не абстрактном – черным шрифтом отпечатанном на белой бумаге) рассуждают, в принципе в точности также… и нет им совсем никакого дела до тех неприметно серых во всей той до чего всеобъемлющей массе своей – простаков обывателей.

Ну а если вкратце приглядеться к тому неизменно уж связующему звену крепко-накрепко объединяющему общество в нечто единое целое, а именно к тем самым доблестным представителям сферы бытового обслуживания, да и вообще всему торговому люду…

Можно вот сколько угодно долго его до чего храбро и безостановочно ругать за мещанство, праздность духа, злющее стяжательство…

Однако, как раз-таки эти люди, собственно, и были способны избавить всех других представителей человечества от абсолютно бессмысленного выстраивания затылок в затылок, в бесконечных очередях за всем ведь на этом свете самым жизненно необходимым.

Ну а если кого-то попросту всецело мутит от той самой крайней озабоченности мелкой буржуазии всяческими мелкотравчатыми заботами бытия…

Ну так ему значится явно было по душе, то самое безвременное времяпровождение в поисках самого жизненно необходимого вместо того чтобы заняться каждому из представителей интеллектуальной элиты, к примеру, до чего только вдумчивым чтением занимательной художественной литературы.

А между тем, если уж люди определенного склада, не слишком так большого, зато более чем прагматичного ума и впрямь были готовы взять на себя заботу об обустройстве всеобщего нашего житейского быта…

Ну так к чему это им было в этом исключительно бестолково вообще же еще столь принципиально мешать?

К чему это было кое-кому до чего беспрестанно долдонить о совершенно непременно сопутствующем им при всем том всепоглощающем желании добыть себе все самое наилучшее, урвать кусок, да покрупнее…

Однако все это для людей, нисколько так ежечасно совсем вот не мыслящих о чем-либо всенепременно более чем возвышенном и тонком…

До чего уж однозначно все эти безмерно бравые сентенции попросту являлись чем-либо навроде фетиша, всецело так доказывающего сущую скотскую и стяжательскую сущность всякого истинно разумного хозяйственника.

Вот чего можно отыскать на сей счет у великих писателей фантастов братьев Стругацких в их, скажем так несколько проблематичном романе «Трудно быть богом».

«Хозяин, а хозяин! Сукно есть хорошее, отдадут, не подорожатся, если нажать… Только быстрее надо, а то опять Пакиновы приказчики перехватят… – Ты, сынок, главное, не сомневайся. Поверь, главное. Раз власти поступают – значит, знают, что делают…»

А между тем эти люди, пусть по временам (и то, смотря кто) и подсовывали пришлым лохам всяческий довольно лежалый товар, а все-таки, то было совсем не то, что уж вслед за тем всем нам стали хамски впихивать и всучивать работники государственного, централизованного общественного питания и ширпотреба.

И ведь именно на этих суконных лбах и зиждился весь тот нормальный здоровый быт, а их до чего тяжкая для всякого внешнего восприятия неразвитость более чем очевидное производное самого явного отсутствия большого количества чисто же интеллектуальных упражнений.

Да только все это на деле вовсе не такая и беда, ибо сказано у Экклезиаста «Прибавляющий знания – прибавляет скорбь».

Хотя куда лучше было бы это выражение с древнееврейского перевести следующим более надлежащим образом «Прибавляющий знаний – прибавляет скорби».

Причем, прежде всего, это порою касается той самой области дальнейших их практических применений всяческими амбициозными политиками, а в особенности теми, кто всегда столь уж усердно мечтает об невообразимо большой империи, а подобного рода люди могут, в принципе, оказаться в наличии, в том числе и в крошечном княжестве Монако.

И именно поэтому там столь легко и деятельно очищают карманы приезжих в том самом всемирно знаменитом Монте-Карло.

Но хуже всего это, конечно же, безмерная имперская жадность вполне и вправду способная на весьма значительно худший наглый грабеж среди бела дня, нежели чем тот, что когда-либо и где-либо вообще еще могут осуществить обыкновенные воры и грабители.

В начале 20 века члены Антанты попросту взяли себе за труд сколь беспардонно обобрать, причем до самой последней нитки, ту и без того в результате кровопролитной войны довольно-таки обнищавшую Германию.

А в результате подобного рода весьма этак беспроглядно «благочестивых деяний» тысячи добропорядочных немецких семейств вскоре разом покончили жизнь самоубийством со вполне естественно совершенно уж нисколько нестандартным использованием бытового газа, а тем и подсказали они нацистам методы уничтожения (по их мнению) всех тех с их личной точки зрения исключительно неполноценных людей.

И это именно те господа империалисты, что столь безукоризненно и прагматично создали в Веймарской Германии все те наиболее во всем подходящие условия для той и впрямь вопиющей к далеким небесам нищеты вполне же трезвомысляще и заставили немцев дожевывать ту еще самую так последнюю черствую краюху хлеба…

Да и вообще именно они и порешили промеж собою политически зрело и нисколько не деконструктивно истинно уж еще поддержать сколь неистово бесноватую власть большевиков.

И это несмотря на все их никак так не вызывающие каких-либо сомнений лозунги, и уж сделали они это разве что лишь потому, что у них для этого был свой собственный зубасто алчный интерес, попросту говоря, им все это было столь однозначно – бессовестно выгодно.

Нет, конечно, вовсе-то никак нельзя сбрасывать со счетов и тот сколь незамысловатый факт, что смерть, как охота всяческим доблестным доброхотам столь животворяще радостно воплотить в эту пресную жизнь планы по весьма так исключительно неотложному облагораживанию всего, как он только есть рода людского…

И, ясное дело, что как раз-таки путем самого всеблагостного предания оному уж несколько вовсе совсем иных черт характера…

Однако истинная жизнь она всегда тому до чего рьяно еще попросту воспротивится, раз у нее совершенно иные законы, нежели чем те абстрактные блики, ныне существующие лишь в одном том весьма ведь воспаленном воображении людей, начисто отрицающих всю ту действительно ныне существующую реальность.

Раз им немыслимо горька и неприемлема мысль об абсолютной несовместимости пламенных идей и всего того сегодняшнего поколения праздных обывателей.

И, кстати, именно из-за этакой более чем уж неизбежно заранее обреченной на самый полный провал попытки всем тем еще резвым кагалом разом ведь просочиться в политику не только явно затем всецело прибавляется скорби и утрат, но и сама жизнь тоже зачастую резко укорачивала свой и без того весьма недлинный путь…

Да и дело это подчас невразумительно бессмысленное, раз все то черное от копоти зло своя власть чинит, а не какая-либо чужая и пришлая.

А то, что Братья Стругацкие сколь беспроглядно наглядно описывают, как совершенно недостойный и безыдейный быт, только лишь самая что ни на есть естественная часть существования всякой мелкой буржуазии, уж той-то самой, что иногда попросту вовсе никак не затронута какой-либо высокой культурой.

И виновата в этом, пусть и отчасти сама интеллигенция, поскольку никак не старается она насаждать этику и культуру, а куда вернее было ей дано всею душою раз за разом окунаться во все то свое славное естество высоких дум и точно таких духовных материй, дабы уснуть там блаженным сном святого праведника.

Ну а ругать почем зря средний класс это вполне естественно, что самое милое для нее дело, поскольку то ведь вовсе нисколько не те вконец же тупые и разжиревшие на даровых, казенных харчах чиновники-бюрократы.

Вот он тому самый преотличный пример из все той же книги «Трудно быть богом» пера братьев Стругацких.

«Он вспомнил вечерний Арканар. Добротные каменные дома на главных улицах, приветливый фонарик над входом в таверну, благодушные, сытые лавочники пьют пиво за чистыми столами и рассуждают о том, что мир совсем не плох, цены на хлеб падают, цены на латы растут, заговоры раскрываются вовремя, колдунов и подозрительных книгочеев сажают на кол, король по обыкновению велик и светел, а дон Рэба безгранично умен и всегда начеку. «Выдумают, надо же!.. Мир круглый! По мне хоть квадратный, а умов не мути!..», «От грамоты, от грамоты все идет, братья! Не в деньгах, мол, счастье мужик, мол, тоже человек, дальше – больше, оскорбительные стишки, а там и бунт…", «Всех их на кол, братья!.. Я бы делал что? Я бы прямо спрашивал: грамотный? На кол тебя! Стишки пишешь? На кол! Таблицы знаешь? На кол, слишком много знаешь!», «Бина, пышка, еще три кружечки и порцию тушеного кролика!» А по булыжной мостовой – грррум, грррум, грррум – стучат коваными сапогами коренастые, красномордые парни в серых рубахах, с тяжелыми топорами на правом плече. «Братья! Вот они, защитники! Разве эти допустят? Да ни в жисть! А мой-то, мой-то… На правом фланге! Вчера еще его порол! Да, братья, это вам не смутное время! Прочность престола, благосостояние, незыблемое спокойствие и справедливость. Ура, серые роты! Ура, дон Рэба! Слава королю нашему! Эх, братья, жизнь-то какая пошла чудесная!..»

Может тут, конечно, и некоторое иносказание, поскольку уж слишком все вышеизложенное, пусть и несколько отдаленно, однако вполне вот явственно само собой смахивает на серые роты советских чиновников от культуры.

Именно ее буквально так все поистине живое губящие деятели неизменно и были готовы поглотить всю культуру, оставив разве что только, то до чего немыслимо вычурное и совершенно бессмысленно трафаретное…

Однако чувствуется тут и явное презрение к среднему и мелкому предпринимателю, то есть тому самому чисто абстрактному субъекту капиталистического общества, которому и вправду попросту было чего терять, а как раз поэтому запуганная красной угрозой мелкая буржуазия, так и подалась в широко распростертые объятия национал-социализма.

Да вот, однако, не прояви ленинский большевизм столько-то довольно поразительной никак от него нисколько неожидаемой устойчивости, и вовсе не было бы тогда во всем этом мире никакого озверелого лика нацизма, раз при таких делах он никому бы никак уж совсем попросту и не понадобился.

Ну а если прямиком вполне трезво вернуться к выше процитированному произведению Братьев Стругацких, то уж, они там именно явно идут на самую что ни на есть осознанную диспропорцию бытия, объединяя 451 по фаренгейту бесславного технического заката человечества Рея Брэдбери и немыслимо злую давность средневекового мракобесья.

Ведь то, что они описывают в его совершенно же естественном виде никогда и близко нигде еще не наблюдалось…

Никогда в мировой истории ничего подобного попросту не было, чтобы действительно на кол всех, кто хоть немного грамоту разумеет.

Это сколь во всем явный и вполне наглядный перебор, а также и не вполне полноценное желание искренне жизненно раскрыть все реальные беды той ужасной эпохи, когда вовсе не грамотность, а лишь чересчур смелый, весьма этак пытливый и неординарный взгляд на вещи и мог, собственно, привести человека на пылающий жаром костер.

А, кроме того, еще и женская красота вполне могла неистово распалить воображение, а потому в глазах фанатика монаха, что так и горели сатанинским огнем действительно во всем читалась истинная правда…

И он и вправду мог довольно отчетливо увидеть то, что его отравленному половым воздержанием мозгу могло лишь разве что издали именно попросту разве что померещится.

Он ведь был святым человеком, а потому и ко всем его словам совершенно безоговорочно слепо прислушивались, полностью-то безгранично им, веря, а потому, когда этакий доморощенный «СВЯТОЙ» заявлял во всеуслышание, что он, видите ли, видел, как данная девица обратилась в кошку, то без тени сомнения и был ей заранее вынесенный приговор.

При большевиках уж естественно эпоха была нисколько и близко не та, чтобы хоть кто-нибудь сказкам об оборотнях до чего и впрямь столь беспечно еще разом поверил.

Однако в корне меняются одни лишь довольно-то легко прилипчивые обвинения, ну а внутреннее их содержание остается все тем же исключительно ведь неизменно именно прежним.

И, кстати, принадлежность к прошлым высшим классам была явно именно тем еще ярлыком по временам, разве что куда более наихудшим, нежели чем средневековое обвинение в ворожбе или колдовстве, поскольку в средние века словесные излияния и тыканье пальцем со стороны некомпетентных лиц нисколько не было действительно вполне окончательным приговором.

Да и длинные списки сообщников указать, как правило, вовсе не требовали, раз попросту не было тогда поставлено дело святой и всезнающей инквизиции тайных мыслей и мыслишек на очень-то, значится, весьма широкую ногу.

Ну а Иосиф Сталин некогда же являлся фактически новоявленным языческим идолом, коему все остальные простые смертные попросту были обязаны приносить в жертву свои души и тела…

Торговец верой и правдой наплодил ремесленников досужего вранья, а также и серую рать дуболомных бюрократов, что прославляли самих себя и свое безрукое управление и впрямь на глазах под их руководством безвременно нищающей державы.

А все то «народное хозяйство» при том самом безнадежно бесхозяйственном хозяине попросту разом пришло в полнейший упадок, поскольку всякое то вполне так нормально воедино его связующее звено было тогда зверски душевно черство, старательно и последовательно попросту уничтожено.

Еще и потому, что при Советской власти за семейную принадлежность к мелкому бизнесу порою карали, куда пожестче, нежели чем к тому самому действительно большому…

И даже тот НЕП, что сами большевики сколь неотложно и срочно скрежеща при этом зубами, уж разве что именно ведь совсем так ненароком вполголоса объявили, дабы хоть сколько-то несколько приподнять задыхавшуюся в путах марксизма российскую экономику…

Но уж затем, именно этот злосчастный сдвиг в сторону исконно нормального исторического развития большевики во все стороны и разгоняли, словно истую заразу похуже коей попросту и не бывает на всем белом свете.

Так, что то еще вовсе никак неизвестно, кто это кого мог на кол посадить или скажем каким-либо другим менее мучительным способом в расход пустить.

И, кстати, противопоставление одних людей другим совершенно же нисколько истинно неправомочно…

Поскольку никак не иначе, а буквально каждый человек есть вполне естественный продукт всей воспитавшей его среды и, хотя некоторые исконные задатки и могут переменить чью-либо конкретную судьбу, однако мир окружающей жизни, скорее всего, всякого поглотит без остатка… или наложит на него свой крайне неприглядный вполне явственный отпечаток.

Это же, кстати, касается и всего мира большой художественной литературы.

Скажем так, если провести, то самое весьма же явственно правомочное сравнение между русской литературой 19 столетия, столь благостно подарившей миру Льва Толстого, Достоевского, Чехова и тем последующим 20ым столетием, не давшим ровным счетом никого им, в сущности, равного.

А может все-таки равные были, да только их затравили, злодейски выжили из страны в исключительно подчас именно вынужденную эмиграцию, где вдали от всех своих вполне естественных корней, ростки их великих талантов на литературной ниве попросту нисколько уж никак не взошли?

Ну а всех тех, кто на родине остались до того ведь в бараний рог идеологически всеобъемлюще верно скрутили…

Как то явно безо всякой в том тени сомнения более чем однозначно случилось со всем, тем надеемся вовсе никак небезызвестным Василием Аксеновым.

Маленькому четырехлетнему Васе беспардонно объявили, что его родители ВРАГИ НИКОМУ ДОСЕЛЕ НЕВЕДОМОГО СОВЕТСКОГО НАРОДА…

И можно безо всякой в том тени сомнения более чем категорически утверждать, что и этого тогда до чего уж весьма так основательно хватило, чтобы до конца его дней бессердечно травмировать всю его психику.

Вторым вполне возможным кандидатом в новые Толстые был, конечно же, Виктор Астафьев, однако и его тоже коснулось вражья сущность

Советской власти, а совершенно так неотъемлемым третьим мог бы и впрямь еще оказаться, Варлам Шаламов, ну а сколь отважно завершающим эту когорту четвертым – неизбежно бы стал великий сын белорусского народа Василь Быков.

К выше перечисленным именам, несомненно, возможно было бы присовокупить шесть или семь имен, так и оставшихся в самой полнейшей безызвестности.

А может их вообще следовало бы поискать посреди людей, попросту и не народившихся на белый свет или с большого горя спившихся от той уж сплошной полосой, идущей в ногу… советско-общаговой безнадеги?

Твардовский очень даже хороший и славный поэт, однако, вполне может быть, что ему попросту совсем никак вовсе не было суждено стать новым Пушкиным только из-за извечно жившего в нем истинно самостоятельной жизнью фактически инстинктивного страха…

А вот не отправил бы он своего осужденного Советской властью за трудолюбие отца сходу так назад по месту его ссылки…

Можно уж себе вообще представить, чего это именно творилось в его сельской душе в связи со всей этой насильственной национализацией личного имущества…

Это ведь было самым доподлинным опустошением!

И всем этим мы, безусловно, обязаны не одним тем серым личностям, что столь беспардонно закабалили страну марксовым вероучением, но и всем тем людям, что наспех в мечтах весь этот мир весьма рассудительно переделав, ласково верещали о светлых днях, которые они между тем и не думали приближать ни словом, ни делом.

И все эти сладкоречивые, чистые и благородные люди (только-то чересчур излишне мечтательные) будучи столь исподволь уж подхвачены ураганным ветром своей эпохи…

Разве не могли, они затем еще оказаться, значительно более всеядно худшими представителями той самой темной среды, в которую их по воле злодейки судьбы явно лишь разве что именно этак по случаю занесло?

Из того же романа Братьев Стругацких «Трудно быть богом»

«Куда исчезло воспитание и взлелеянное с детства уважение и доверие к себе подобным, к человеку, к замечательному существу, называемому „человек“? А ведь мне уже ничто не поможет, подумал он с ужасом. Ведь я же их по-настоящему ненавижу и презираю… Не жалею, нет – ненавижу и презираю. Я могу сколько угодно оправдывать тупость и зверство этого парня, мимо которого я сейчас проскочил, социальные условия, жуткое воспитание, все, что угодно, но я теперь отчетливо вижу, что это мой враг, враг всего, что я люблю, враг моих друзей, враг того, что я считаю самым святым. И ненавижу я его не теоретически, не как „типичного представителя“, а его самого, его как личность. Ненавижу его слюнявую морду, вонь его немытого тела, его слепую веру, его злобу ко всему, что выходит за пределы половых отправлений и выпивки».

Однако вот этот и впрямь столь приземленно низменный человек, будучи искусственно перенесен из своего вполне эдак естественного для него окружения в истинно интеллигентное общество (в довольно-таки субтильном возрасте), несомненно, еще начал бы мыслить о чем-либо высоком и чистом.

Ну а что бы на деле действительно еще приключилось в некоем исключительно обратном случае почти что со всеми теми господами моралистами из своего чистого, укромного угла сколь бестрепетно и благообразно яростно поносящими буквально-то всякую страшную и гиблую тьму?

Про то и высказываться совсем вот нисколько не хочется…

Одно лишь хотелось бы все же заметить – не почувствовав над собой в достаточно субтильном возрасте дыхание суровой мглы о тех других людях вовсе вот совсем не суди.

И неужели то совсем никому не понятно, что все тут дело в одном лишь, том или ином, воспитании, а ни в чем-либо истинно достойном какого-либо этак вовсе иного определения действительно большем?

Хотя уж то и подавно полностью ясно, что за тем самым человеком, который был до чего только наспех и вправду вот вынут из некоего гиблого житейского болота, еще непременно надобно будет весьма и весьма строго беспрестанно наблюдать.

И это так поскольку исконная его натура сколь запросто может его побудить даже и нечаянно столь инстинктивно и вправду искать все то, что является для него чем-либо вполне до конца понятным, и, кстати, более чем неизменно вполне естественным.

Однако, между тем, только лишь совсем у немногих проявился бы именно тот «волчий зов» в лес сплошной безыдейности и вящего порока.

Ломоносов, к примеру, сколь и вправду многое сделал, дабы дать людям из народа действительно должное образование.

Однако уж явно он был в поле один, а все его последыши, вышедшие из простонародья «князья-сподвижники» сами, затем вскоре заделались изысканных манер, чванливыми сановниками наивысших знаний о том, что всяким бескультурным невеждам было вовсе и близко совершенно неведомо.

Ну, а кроме того, нисколько тогда не нашлось никого из тех, кто достойно и прагматично заступился бы в самой разумной манере за весь тот крестьянский и рабочий люд!

Заводское оборудование крушить, как то задумал отобразить, в своем романе «Молох» писатель Куприн – то ведь и впрямь самое естественное занятие для одного лишь очень даже весьма смелого идиота!

Позже, по настоянию издателя он был разве что явно совсем уж непреднамеренно вынужден резко вот отодвинуться от этакой скользкой и опасной темы.

Да только именно этакого рода бунтарские мысли так и бурчали тогда в животе всего образованного и хоть сколько-то вообще истинно интеллигентного общества.

Марк Алданов, в его историческом романе «Истоки» вовсе не раз на это более чем явно указывает и ему вполне можно верить, он был честным человеком и лгал лишь невольно, и довольно-то изредка.

Ему подчас было разве что единственно свойственно почти уж бессознательно приукрашивать столь немыслимо вопиющую, тем еще самым кровавым потом разрушительных идей насквозь ведь так и пропитанную… тогдашнюю донельзя обыденно вязкую революционную действительность.

Вот весьма наглядный тому пример из этой его книги, где он совершенно четко указывает на всю сущую отстраненность интеллигенции от всяких дел и впрямь столь неразрывно связанных с тем самым довольно-таки последовательным улучшением всего быта простого народа.

И уж эти его самые многозначительные слова, более чем безукоризненно, и являют собой плод мучительных многолетних раздумий, а потому и берут они сразу за душу.

Марк Алданов «Истоки».

«Что я, профессор Муравьев, могу сделать для ускорения дела конституции? Я не пойду со студентами устраивать демонстрацию на площади! И не только потому не пойду, что они почти дети, и что они хотят не совсем того же, что я, и даже совсем не того. У меня, как я и сказал Лизе, есть свое дело в жизни. „Я полезнее обществу, России, народу, занимаясь только этим“, – сказал Павел Васильевич тоже в десятый, если не в сотый, раз».

Получается, что коли к тому, вовсе не было какой-либо стоящей, личной причины, скажем, к примеру, той еще совершенно ведь безнадежной любви…

Однозначно же люди действительно способные изменить жизнь народа хоть чуточку действительно к лучшему буквально так всеми путями от подобных дел столь активно полностью самоустранялись.

И вполне то понятно и более чем естественно, что уж объясняли они полнейшее свое равнодушие ко всем свершениям в области преумножения общественных благ той самой своей сугубо разносторонне научной, весьма ведь во всем плодотворной деятельностью.

Однако весь тот их нещадный и беспрестанный интеллектуальный труд ничего сам по себе и близко вовсе никак не стоит без самой строгой привязки его ко всем тем неброским реалиям окружающей действительности.

Да и вообще буквально всякое отвлеченное, аморфное знание вполне еще может столь многим причинить тот совершенно так неминуемый и самый что ни на есть колоссальнейший вред.

Практически каждое гуманное средство или любое техническое новшество, несомненно, может быть, в дальнейшем использовано всецело супротив человека, если явно уж оно еще окажется совсем ведь не в тех нечистых руках.

И именно поэтому люди образованные и интеллигентные попросту непременно обязаны по временам находить силы для участия во внутренней политике своего государства, и это всего-то лишь не должно было у них оказаться действительно более чем и вправду вполне повседневным занятием.

Причем вовсе не разрушением всех пут рабства и несвободы и впрямь-то можно было до чего только вот безотлагательно добиться исключительно же весьма значительных существенных и благих перемен.

Нет, к чему-либо подобному можно было прийти разве что одним тем столь строго ступенчатым изменением всех тех нынче-то ведь так или иначе существующих реалий.

Ну а без всего этого те болезненно тягучие эмоциональные реплики, что столь резкими раскатами самого отдаленного эха и впрямь доносились до слуха рабочего люда разве что весьма и весьма лишь подтачивали в нем самодисциплину и ничего, собственно, более.

А между тем все те достопочтимые высоколобые инженеры, когда их интересы и в самом реальном смысле могли оказаться задеты из-за любой, пусть даже и самой пустячной поддержки интересов народа бесстыже делали ноги от всего того, что и вправду могло им грозить грядущими всенепременными неприятностями во всей их последующей личной карьере.

Это ведь вовсе не о всеобщем благе чего-либо там, значит, за сытым обедом бурчать, когда, понимаешь ли, головной мозг до самых краев переполняется думами о сколь насущной необходимости более чем незамедлительных светлых перемен.

НУ а как только дело действительно явно приобретало некий всецело личностный характер, то тут же совершенно неизбежно срабатывала реакция спинного мозга.

Зато промеж во всем себе подобных столь исключительно весело, они тогда от всей ведь души еще куражились, по поводу, убийств царских чиновников у нихъ аж сердце из груди выпрыгивало, когда звучали все эти взрывы!

А на работе, как и понятно всегда молчок, а то чего доброго Николай Петрович выгонит и плохую рекомендацию в сердцах напишет, и как это потом с ней такой к другому точно такому фабриканту на службу будешь затем устраиваться?

А вот он и самый конкретный всем тому более чем наглядный пример: Александр Куприн «Молох».

– «Кормилец… родной… рассмотри ты нас… Никак не можно терпеть… Отошшали!.. Помираем… с ребятами помираем… От холода, можно сказать, прямо дохнем!

– Что же вам нужно? От чего вы помираете? – крикнул опять Квашнин. – Да не орите все разом! Вот ты, молодка, рассказывай, – ткнул он пальцем в рослую и, несмотря на бледность усталого лица, красивую калужскую бабу. – Остальные молчи! Большинство замолкло, только продолжало всхлипывать и слегка подвывать, утирая глаза и носы грязными подолами…

Все-таки зараз говорило не менее двадцати баб.

– Помираем от холоду, кормилец… Уж ты сделай милость, обдумай нас как-нибудь… Никакой нам возможности нету больше… Загнали нас на зиму в бараки, а в них нешто можно жить-то? Одна только слава, что бараки, а то как есть из лучины выстроены… И теперь-то по ночам невтерпеж от холоду… зуб на зуб не попадает… А зимой что будем делать? Ты хоть наших робяток-то пожалей, пособи, голубчик, хоть печи-то прикажи поставить… Пишшу варить негде… На дворе пишшу варим… Мужики наши цельный день на работе… Иззябши… намокши… Придут домой – обсушиться негде. Квашнин попал в засаду.

В какую сторону он ни оборачивался, везде ему путь преграждали валявшиеся на земле и стоявшие на коленях бабы. Когда он пробовал протиснуться между ними, они ловили его за ноги и за полы длинного серого пальто. Видя свое бессилие, Квашнин движением руки подозвал к себе Шелковникова, и, когда тот пробрался сквозь тесную толпу баб, Василий Терентьевич спросил его по-французски, с гневным выражением в голосе:

– Вы слышали? Что все это значит?

Шелковников беспомощно развел руками и забормотал:

– Я писал в правление, докладывал… Очень ограниченное число рабочих рук… летнее время… косовица, высокие цены… правление не разрешило… ничего не поделаешь…

– Когда же вы начнете перестраивать рабочие бараки? – строго спросил Квашнин.

– Положительно неизвестно… Пусть потерпят как-нибудь… Нам раньше надо торопиться с помещениями для служащих.

– Черт знает что за безобразия творятся под вашим руководством, проворчал Квашнин. И, обернувшись опять к бабам, он сказал громко: Слушай, бабы! С завтрашнего дня вам будут строить печи и покроют ваши бараки тесом. Слышали?

– Слышали, родной… Спасибо тебе… Как не слышать, – раздались обрадованные голоса. – Так-то лучше небось, когда сам начальник приказал… спасибо тебе… ты уж нам, соколик, позволь и щепки собирать с постройки.

– Хорошо, хорошо, и щепки позволяю собирать.

– А то поставили везде черкесов, чуть придешь за щепками, а он так сейчас нагайкой и норовит полоснуть…

– В южном крае на заводах из экономии сторожами охотнее всего нанимают черкесов, отличающихся верностью и внушающих страх населению. (Прим. автора.)

– Ладно, ладно… Приходите смело за щепками, никто вас не тронет, успокаивал их Квашнин. – А теперь, бабье, марш по домам, щи варить! Да смотрите у меня, живо! – крикнул он подбодряющим, молодцеватым голосом. – Вы распорядитесь, – сказал он вполголоса Шелковникову, – чтобы завтра сложили около бараков воза два кирпича… Это их надолго утешит. Пусть любуются.

Бабы расходились совсем осчастливленные.

– Ты смотри, коли нам печей не поставят, так мы анжинеров позовем, чтобы нас греть приходили, – крикнула та самая калужская баба, которой Квашнин приказал говорить за всех.

– А то как же, – отозвалась бойко другая, – пусть нас тогда сам генерал греет. Ишь какой толстой да гладкой… С ним теплей будет, чем на печке. Этот неожиданный эпизод, окончившийся так благополучно, сразу развеселил всех. Даже Квашнин, хмурившийся сначала на директора, рассмеялся после приглашения баб отогревать их и примирительно взял Шелковникова под локоть.

– Видите ли, дорогой мой, – говорил он директору, тяжело подымаясь вместе с ним на ступеньки станции, – нужно уметь объясняться с этим народом. Вы можете обещать им все что угодно – алюминиевые жилища, восьмичасовой рабочий день и бифштексы на завтрак, – но делайте это очень уверенно. Клянусь вам: я в четверть часа потушу одними обещаниями самую бурную народную сцену…»

И вот вера во всякие сладкие (хотя и совершенно при этом беспочвенные) обещания, как уж была она в той столь весьма таинственной глубине сердца простого народа, так именно там и по сей день она и осталась.

Однако доверия к тем прежним «бывшим» хозяевам в том истинно незабвенном начале 20 столетия попросту ведь никак далее не сохранилось практически совсем ни на грош!

И это именно из-за всех тех барственно напыщенных и вполне реальных, а нисколько ведь никак не литературных «героев» уж навроде того самого отъявленного негодяя Квашнина, многие честные хозяева затем свою головушку еще и поклали.

Ну а те, у кого совесть и впрямь была нечиста истинно в единый миг, почувствовав, куда именно ветер ныне дует – зачастую скорехонько вот успели вовремя весьма так благополучно слинять заграницу.

Однако разве что лишь в таких как Квашнин и вправду уж все было дело?

Интеллигенции в те не столь далекие времена попросту должно было вовсе не землю промеж крестьян, словно каравай хлеба делить, а тем куда более близким и вполне, им, кстати, в общей массе понятным рабочим, явно еще помогать их права исключительно безыдейно отстаивать, самым мирным европейским способом.

Да только обо всем этом позаботиться и душу свою сохранить в истом состоянии возвышенного парения чистейшей духовности, ну никак же при этом нисколько и близко не выйдет.

Раз до чего весьма неприлично грязное это занятие, а еще и неблагодарное, много маяты, а вся та большая и светлая любовь рабочего класса в связи этим, явно вот навряд ли, что из ничего в один день действительно же возникнет.

Потому что она лишь тогда себя во всем полноценно проявит, когда рамки между учеными и рабочими просто-напросто совершенно сотрутся, а произойдет это никак не ранее, нежели чем лет через пятьсот или даже тысячу в той полнейшей и впрямь-таки столь уж явной до чего безупречной зависимости от вящего успеха технического прогресса.

Да только и тогда тоже между тем обязательно еще сохранится почти та же столь весьма многозначительная разница между теми, кто обслуживает механизмы, и теми, кто их создает, разве что будет ее относительно меньше, нежели чем она вообще есть сегодня.

Буквально все в этой жизни неизменно требует сущей размеренности и постепенности, а то совсем не иначе, а будет оно разве что тем еще курам ведь на смех.

Ну а для того чтобы максимально полезно решить проблему весьма и впрямь-таки более чем насущного сближения между интеллигенцией и народом, надо было еще в него вовсе так совсем не гуськом непонятно зачем уходить, одну лишь землю матушку безбожно от края до края топтать.

Нет, уж для этого, прежде всего, было необходимо подтягивать наиболее достойных его представителей до своего собственного интеллектуального уровня.

И только ведь в этом и может быть заключен максимальный успех самого наибольшего сближения между различными частями в целом совершенно так единородного общества.

100

Технический прогресс и вправду абсолютно уж по-своему нисколько неисчерпаем.

Однако та немыслимо вконец закостеневшая группа, истово вросшая всем своим мировоззрением в дерн умиротворенного и более чем неправо упитанного тщеславия, вполне еще может повести людей совсем не в ту всем нам жизненно важную и нужную сторону.

Ну а дабы этого никак и нигде далее бы не произошло, всей интеллектуальной элите и был до чего и впрямь обязательно необходим тот самый «свежий приток крови».

Причем, словно тот еще чистый воздух для всеобщего нашего нормального грядущего дыхания.

И это именно во имя того дабы самое максимальное число людей из народа и впрямь ведь сумело когда-нибудь получить вполне достойное их интеллекта высшее образование, и стоило так вообще огород городить.

Поскольку именно это когда-нибудь и приведет к тому самому весьма еще столь безупречно действенному усилению всей той ныне существующей демократии.

И все это и будет наиболее явным и столь многозначительно верным признаком несколько большей близости народа ко всем тем истинно высокой души интеллектуалам.

И в свете последующего более чем безупречно вполне ведь еще возможного довольно-то близкого соприкосновения народа и интеллигенции затем и возникнет куда более прочная спайка между миром культуры и чисто внешнего бескультурья.

101

Да, и вообще самая наилучшая прививка от любых социальных потрясений это ведь, прежде всего великое единство всего народа, то есть именно та ситуация, когда никто никого нисколько не презирает только за то, что он сам, видите ли, куда и впрямь значительно более развит и гораздо лучше воспитан.

Кроме того – то, что тоже крайне важно для всякого интеллигента так это время от времени до чего остро приглядываться, а все ли вокруг действительно в порядке, в том самом (было бы желание вполне широко обозримом) его невооруженному глазу быту.

Гробовое молчание интеллигенции вот он тот истинный фактор весьма уж во всем непременно способствующий всесильному укреплению буквально-то всякой на свете совершенно безбожной несправедливости.

Поскольку это именно горечь полнейшего осознания всего своего собственного более чем безнадежного бессилия она-то и делает людей подлыми союзниками сатаны.

Ну, а обитать в микрокосме пряных, словно пыльца райского сада идеалов, вещь никак недостойная истинно настоящей светлой высокой духовности.

Все мы плывем в одном житейском море, и никому не дано жить в своем закрытом, чистом мире радужных, литературных грез.

И к слову говоря, эта глубочайшая бездна сурового общественного быта вполне еще может стать столь неизменно солоноватой вовсе не только от одной соли людского пота и слез, но и от бесчисленных и бессмысленных смертей!

102

А смерти те, самое безусловное производное осатанело хищнического спекулянтства, теми блестяще красочными идеалистическими воззрениями, что были и впрямь-то совершенно безнравственно нанизаны на шелк, словно бы бусы для папуасов Новой Гвинеи.

И, кстати, были они между тем столь неизменно всецело основаны именно на чистом дыхании интеллигенции, так и парившей в облаках исключительно иллюзорных времен искрометно «светлого ближайшего грядущего».

Причем именно то самое столь тягуче сладостное предощущение довольно многих дореволюционных интеллектуалов и сыграло истинно страшную и злую шутку с тем поколением, что явно мыслило и существовало в розовом тумане духовного упоения…

Конечно, в принципе, вовсе уж невозможно не учитывать хитрость и зловещую нахрапистость товарищей большевиков, да и сущую наивность всегдашне донельзя забитого народа, да только все это один лишь тот фактор, что некогда всецело создал высокую волну, что, однако нисколько еще не оправдывает тех, кто вовремя не воздвиг должной высоты волнореза.

А все уж и впрямь тогда было во всей своей наиболее главной суровой сущности полностью наоборот, и без того бушующие страсти разве что лишь поболее усиливались и нагнетались, столь безудержно явно окрыляясь бескрайне во всем абсолютно беспочвенными блеклыми надеждами.

103

Причем вовсе не один тот достопочтимый Лев Толстой, но и многие другие великие гении 19 столетия, тоже сколь ведь «беспардонно страсти тогда нагнетали», исподволь же старательно подкапываясь под всю окружающую их совершенно сонную и пасторальную действительность.

Да между тем и Достоевский с его исключительно верно теоретически обоснованными уложениями грядущего глянцевого соцтоталитаризма до чего прозорливо некогда предвосхитил в своих произведениях тот самый и впрямь невозмутимо затем внезапно нагрянувший век бесовского марксизма.

Его роман «Бесы» самая наилучшая иллюстрация к тому, как это именно суровое предупреждение становиться не только одним тем еще воинственным пророчеством, но и логически вполне обоснованным тезисом всех тех на тот момент времени разве что пока именно так грядущих широких общественных преобразований.

Вот точно также это было и с Чеховым все его поздние повести и пьесы буквально кишмя кишат просоциалистическим ядом.

А потому и не нашлось ему затем совсем никакого вполне должного противоядия.

И уж те, несомненно, сколь невзрачно прозрачные мысли вовсе-то не наспех высказанные Чеховым в таких его произведения как «Моя жизнь», «Три сестры», а в особенности «Вишневый сад» свое черное дело (для своего поколения) более чем наглядно и впрямь еще совершили!

104

Все эти великие (безо всяких кавычек) творения высокого искусства содержали в себе крайне так подрывные идеи, начисто сокрушающие сколь долгими веками устоявшиеся моральные принципы, бесспорно всецело поддерживающие столпы буквально всяческого здравого общественного бытия.

Поскольку совершенно неизбежно, они собою символизировали самый тот еще безупречный образец, абсолютного полнейшего неприятия на дух всякой той как она только есть провинциальщины раз уж весь ее грязный и совершенно неумытый лик был столь явно всецело нелицеприятен всем тем тогдашним прекраснодушным интеллектуалам-западникам.

К тому же это именно их благие идеи столь неизменно и подрывали все основы исконно патриархального русского общества, прививая ему чистоплюйство, ханжество и цинизм, в принципе, всегдашне ведь свойственные всяческим без исключения морализирующим фарисеям.

А главное, что никак и близко не были они способны к созданию по-настоящему простых логически легкодоступных буквально-то каждому индивидууму веских обоснований, пусть и достаточно сурового, но истинно праведного жизненного уклада.

А между тем это именно нечто подобное и дало бы в руки народа вполне полноценную возможность более чем ответственно прицениться буквально ко всему, что, так или иначе, более чем простецки существует в этом до чего исключительно разноликом мире.

Нет, вместо этого они столь незатейливо тавтологически вторили всем тем вкривь и вкось весьма многотрудно и надменно надуманным многослойным, словно тот еще слоенный пирог философским суждениям.

И ведь нисколько не было в них абсолютно и близко никакой более чем конкретной увязки со всею той простой, и вязкой промозгло собственнической общественной российской действительностью.

Да и вообще мировоззрение многих старорежимных либералов было сплошь упадническим и полулогичным, в нем подчас преобладали голые эмоции, а они между тем зачастую истинный враг всякого одетого в житейское платье здравого смысла.

105

Все, то по их сколь безапелляционному и беззастенчивому рассуждению более чем нечестивое общественное недобро в самом уж своем корне всегдашне ведь заключалось в одной лишь той извечной русской лени, а это между тем сущая ерунда, поскольку все дело было в том самом отчаянно кривобоко ленивом и бестолковом руководстве.

Ну а также и явном столь многозначительном же отсутствии всякой здравой головы на ее самой матушкой природой, от века еще сколь неизменно положенном месте.

И это именно лень интеллектуальная в ее самом доподлинном сочетании с умением столь ведь много, красочно, а порой и до чего неуемно книжно цветасто глаголить, и есть истинная беда, в том числе и современной интеллигентной России.

При этом наблюдается и тот бескрайне самозабвенный экстремизм с элементами столь немыслимо и беспардонно уж донельзя так во всем разрушительными по отношению, ко всему тому реально ведь вполне осмысленно существующему в этом сложном и все более и более значительно усложняющемся мире.

106

Умопомрачительное желание разрушения буквально всего и вся, а также и наделение всей окружающей действительности всеми теми столь исключительно немыслимыми пороками есть самое явное порождение вездесущей внешней тьмы, столь неизменно страстно стремившейся сокрушить Российскую империю именно изнутри, весьма ловко используя все те изрядно в ней веками поднакопившиеся нравственные и сословные противоречия.

Чаадаев и иже с ними беспрестанно слушали враждебную болтовню витийствующих чужеземцев и принимали все их речи за чистую монету, думая при этом, что те и впрямь действительно искренне фыркают, объявляя весь российский быт донельзя примитивным и совершенно умственно-отсталым.

Ну, а на самом деле, они лишь разве что попросту отрабатывали свой хлеб, им же за то наверняка очень ведь, даже до чего щедро приплачивали, чтобы, они все то российское – остервеняясь от всего сердца ругали.

Да вот еще и исходились они при этом тем самым столь невообразимо безутешным и безудержным плачем по поводу всех тех до чего только милых их сердцу атрибутам культурного Запада, который они совсем уж ненароком столь ненадолго покинули.

107

Ну, а затем внезапно нагрянула эпоха полнейшего раскабаления от всех и вся без исключения нравственных основ, а она между тем никак не вскользь основывалась именно на весьма изнурительной патетике чьих-либо нисколько не в меру напыщенно яростных речей-бичей.

И все это только лишь ради всего того досужего (на одних лишь словах) всеблагостного достижения царства светлой истины.

Ну, а во имя самых наилучших грядущих дней всех тех славными идеями столь мигом радостно просветленных людей, чем это столь ведь всерьез нисколько не погнушаешься?

Раз уж им всем и именно подневольно еще ведь точно предстоит сколь так немыслимо доблестно, затем поучаствовать до чего только четким и строгим строем во всех тех истинно грядущих невообразимо радостно светлых и благостных свершениях.

И пускай себе безвестно погибнут 250 миллионов китайцев, зато те остальные 750 будут жить долго и счастливо, как про то некогда вымолвил великий кормчий Мао Цзэдун.

108

Да и у Братьев Стругацких тоже вполне можно найти нечто явно тому более чем и впрямь сколь исключительно наглядно до чего ведь подобное.

Их роман «Обитаемый остров» есть не очень уж четко обозначенное нравственное отрицание всяческого довольно-таки агрессивного внешнего изменения условий жизни при помощи искусственных надстроек над всем тем необъятно широким общественным организмом.

Ну, а также в этом романе присутствует до чего и впрямь только вполне полноценное понимание той еще самой более чем абсолютной безнадежности попыток все мигом разом переменить при помощи воинственного сокрушения всех тех прежних былых основ…

Вот чего автору удалось для себя и других в нем после многократного перечитывания все-таки явно уж отыскать.

Стругацкие «Обитаемый Остров».

«Разум прикинул, что к чему, и подал совет: поскольку изнутри тиранию взорвать невозможно, ударим по ней снаружи, бросим на нее варваров… пусть лесовики будут растоптаны, пусть русло Голубой Змеи запрудится трупами, пусть начнется большая война, которая, может быть приведет к свержению тиранов, – все для благородного идеала. Ну что же, сказала совесть, поморщившись, придется мне слегка огрубеть ради великого дела…»

109

И это именно откуда-то отсюда и берет свое заклятое начало то самое отчаянно и бессмысленно лютое безвременье непроглядно серого обезличенного террора, а вот нет, чтобы постепенно и продуманно организовать все те до чего детально взвешенные преобразования…

Да только все это никак не про нас, нам подавай все сразу на блюдечке, пусть и сквозь тьму и кровь нескольких последующих уныло живущих в безлико бесноватое время истинно бесприютных поколений.

И главное все это лишь ради одного и впрямь-таки изумительно безоблачного грядущего счастья каких-то, в сущности, именно что эфемерных уж весьма и весьма до чего отдаленных – полупризрачных потомков.

Да, правда, может то счастье, и будет неким запредельно сладостным образом некогда еще столь ведь радостно полностью так вполне на деле осуществимо… ОДНАКО БОЛЕЕ ЧЕМ БЕЗУПРЕЧНО ДОСТИГНУТО то будет РАЗВЕ ЧТО ИМЕННО ТЕМИ ВОВСЕ ТАК СОВЕРШЕННО ИНЫМИ МЕТОДАМИ ВОЗДЕЙСТВИЯ НА ЛЮДСКУЮ ПОВСЕСТНО СТЯЖАТЕЛЬСКУЮ ПСИХОЛОГИЮ.

И НАДО БЫ ВСЕГДА И ВО ВСЕМ ПРЕДЕЛЬНО ТРЕЗВО УЧИТЫВАТЬ, ЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО НА ВСЯКУЮ ВНЕШНЮЮ СУРОВУЮ ВСТРЯСКУ, ОТРЕАГИРУЕТ ЛИБО ОТВЕТНЫМ НАСИЛИЕМ, ЛИБО САМЫМ ЧТО НИ НА ЕСТЬ ОТКРОВЕННЫМ ЖИВОТНЫМ БЕЗРАЛИЧИЕМ КО ВСЕМУ УЖ СРАЗУ НА ВСЕМ БЕЛОМ СВЕТЕ.

Правда для кое-кого светлым идеалом, безо всяких в том вообще сомнений буквально вот всегда более чем безупречно является разве что то самое скорое, как и штормовой ветер, яростное освобождение от всех уж тех прежних оков старого недоброго бытия.

Да только от всех тех яростно нигилистических усилий оно лишь разве что столь наскоро перерождается и меняет форму, причем становится оно при этом разве что еще несоизмеримо хуже, да и, кстати, до чего вдвойне немыслимо хитроумнее.

И неужели именно ради должного осуществления данных столь неимоверно ужасающих всякую праведную душу тенденций и нужно было этакое до чего и впрямь безудержно отчаянное рвение?

Да только вот по истово искреннему мнению широкооких либералов, везде и всему попросту именно должно было единственное, что в совсем так единый миг, совершенно уж разом обресть черты гладкие и чистые и никаких гвоздей.

110

А вот замаячит где-то на ближайшем историческом горизонте та невообразимо мрачная перспектива, вовсе ведь совсем этак более чем недопустимо предусматривающая саму возможность, что тому «подлому царскому дому» и впрямь-то как есть удастся в результате вполне удачного ведения войны разом еще значительнее усилить все свои лишь недавно внезапно пошатнувшиеся жизненные позиции…

И то совсем не иначе, а станет на редкость уж диким злом для всей этой нашей сколь вот безмерно свободолюбивой эпохи.

И дабы как-нибудь обязательно изловчиться, непременно, что загодя торпедировать этакий пагубный ход развития исторических событий буквально все средства были совершенно одинаково хороши.

И сколь немыслимо стойко промывающая буквально все косточки быта своего родного угла чрезвычайно ведь промозгло прозападная интеллигенция и впрямь неистово смело боролась со всеми теми повседневными проявлениями народного патриотизма.

Явно уж тем, вполне всерьез подтачивая силы, до чего неустанно сражающейся великой державы, что истинно смертными муками добивалась славных побед… воюя при этом, как правило, за чьи-то явно, чужие (заграничные) интересы.

Вот как на все то вышеизложенное, пусть хоть и издали, а все же более чем полновесно намекает большой писатель Марк Алданов в его книге «Самоубийство».

«Ленин с его Нахамкесами умные люди. И что в том, что они пораженцы? Разве ты, Митя, не был пораженцем в пору войны с Японией?

– Не был.

– Будто? Я не знал. Значит, ты был исключеньем. 99 процентов нашей интеллигенции состояло из пораженцев».

111

Может все это и некоторое явное преувеличение, однако, остается совершенно незыблемым сам по себе тот до чего весьма и весьма совершенно прискорбный факт, и главное, что все это вовсе совсем не вскользь излагается устами писателя и очевидца.

Его слова самое наилучшее доказательство того, что нечто подобное и вправду имело место в те не столь далекие от наших сегодняшних дней столь вот непроглядно лихие года.

А это и было тем самым и впрямь более чем непотребно разлагающим элементом всей-то тогдашней общественной жизни!

Причем интеллигенция проявляла весь этот свой сущий демократизм пораженческих взглядов в основном разве что лишь оттого, что у нее, видите ли, вполне так всерьез имелся зуб на всю ту немыслимо «беспросветную российскую умственную и религиозную отсталость», в свете той сколь до чего величественной всем своим просвещенной духом Европы.

112

Ну а первоисточник всех этих «благих настроений» был более чем естественно, что исключительно исконно французским.

Вот что пишет об этом тот же писатель Алданов в его книге «Заговор».

«Многое другое в учении парижских философов было еще более чуждо Талызину. Они называли себя гражданами мира; Вольтер поздравлял Фридриха II с военными неудачами французов».

А им-то эту сущую заразу сколь же до чего беспардонно подкинули благородные джентльмены англичане, попросту явно пожелавшие всенепременно не мытьем так катанием ослабить политические позиции своего материкового соседа.

113

И именно подобного рода «прогрессивные взгляды» и возвеличивала тогдашняя российская интеллигенция.

И это она, кстати, всячески подрывала главные основы российского постфеодального общественного устройства.

И вот, в конце концов, все это как раз-таки и стало одной из причин, всецело приведших ко всему тому истинно жесточайшему за всю историю человечества новоявленному рабовладельческому строю (в его современной интерпретации).

Однако всего этого довольно многие до сих уж пор именно что попросту и близко совершенно не поняли.

Им-то всем и поныне более чем вероятно истинно кажется, что весь уж тот советский период российской истории это вполне естественная часть исторического развития постфеодального общества, в конечном итоге, приведшая Россию к окончательному выходу из средневековой мглы, да и полнейшему ее индустриальному процветанию…

Ну а на самом-то деле раковая опухоль большевизма просто-напросто столь беззастенчиво использовала безо всякого же остатка все те так или иначе имеющиеся ресурсы, в той истинно лишь ей одной безраздельно уж нужной чисто военной, а отчасти и исключительно имперской области.

И какой-либо подлинной заботы о людях при Советах не было совсем и в помине, а существовали одни лишь чрезвычайно большие государственные интересы, включающие в себе, в том числе и вполне конкретную до чего только явно чрезвычайно излишнюю щедрость по отношению ко всем тем нуждающемся и голодным на всем Земном шаре.

А своим все естественно, что только лишь забесплатно, однако при этом попросту заранее сделав все те совершенно необходимые вычеты из их и без того вконец копеечной зарплаты.

СССР очень уж даже плотно сидел на нефтяной игле, пока страны ОПЕК по просьбе запада не понизили цену на черное золото, что, как понятно и привело большевистскую империю к ее совершенно неминуемому последующему краху.

114

И все те беспрестанные вздохи и ахи по поводу бывшего СССР это ведь не более чем плач бабы по избе, которая раньше хоть как-то стояла, а теперь и вовсе попросту рухнула.

А вот был бы в течение всего 20 столетия в той долгими веками некогда создававшейся державе тот уж самый бесспорно настоящий, весьма и весьма рачительный хозяин, и как раз тогда Россия довольно-то легко смогла поглотить Персию, а потому нынче она и вправду являлась весьма вот неотъемлемой частью великой Российской империи.

Подняться наверх