Читать книгу Вкус чтения тысячи томов - Цзи Сяньлинь - Страница 11

Знакомство с иностранными языками я начал с английского. Мне в ту пору исполнилось десять лет, я был учеником первого класса начальной школы старшей ступени. Английский тогда вовсе не был обязательным предметом, его изучали в вечерней школе. Много времени я ему не посвящал, но мне запомнилось, как я возвращался с уроков поздним вечером, а в воздухе разливался сладко-терпкий аромат пионов. Конечно, это было весной.

Больше всего неприятностей мне доставили так называемые слова движения[28] – to be и to have никак, на мой взгляд, не были связаны с движением, так почему они относились именно к этой части речи? Учитель не смог вразумительно ответить на этот вопрос, равно как и все остальные, к кому я обращался. Намного позже я понял, что перевод английского слова «verb» (от латинского «verbum») как «слово движения» не слишком точный, поэтому младшеклассники и путаются.

Я и подумать не мог, что вскоре после окончания начальной школы, лишь немного освежив в памяти знания по английскому, я буду вынужден его использовать. Воспоминания о том, как проходили экзамены, стерлись из моей памяти практически полностью, не считая пары исключений. Помню, что мне нужно было перевести с китайского на английский три предложения: «У меня новая книга. Я уже прочитал несколько страниц. Но некоторых слов я не знаю». Я не сразу сообразил, как пишется слово «уже», однако, подумав как следует, все же справился с заданием. Переживал я из-за этого экзамена несколько дней. А в первый класс старшей ступени я и вовсе попал по воле случая – просто потому, что на экзамене в начальной школе вспомнил слово «мул» (骡). Вопреки всем правилам меня зачислили, а вот мой родственник, ровесник, не знал этого слова и поэтому попал лишь в третий класс младшей ступени. Так всего одно слово позволило мне выиграть целый год. После я сэкономил еще полгода, потому что успех на экзамене предполагал зачисление в весеннюю группу. Если бы не эти удачные обстоятельства, моя учеба продлилась бы на полтора года дольше. Порой случайные мелочи играют огромную роль в жизни, и это невозможно не признать.

В средней школе уроки английского стали регулярными, но я, к сожалению, забыл, как они проходили в течение этих двух с половиной лет. Кажется, в нашем учебнике были «Пятьдесят известных историй в пересказе», «Тысяча и одна ночь», «Сказки Шекспира», «Книга эскизов»[29] Вашингтона Ирвинга, а еще мы читали произведения Маколея[30]. Имя учителя я позабыл. Помню, что после окончания средней школы начальной ступени нам нужно было отучиться еще полгода в средней школе старшей ступени, поскольку мы начинали учебу весной. Эти полгода английский нам преподавал господин Чжэн Юцяо. Он тогда очень впечатлил меня. Судя по акценту, учитель был южанином, прекрасно знал английский и имел отличное произношение. Господин Чжэн был замечательным педагогом несмотря на то, что курил опиум. Просыпался он поздним утром и часто не успевал прийти в класс к началу урока. Тогда старосте приходилось идти к нему на квартиру и напоминать о занятии. Наши сочинения господин Чжэн проверял особым способом: обычно он ничего не исправлял в самом тексте, но заключал написанное в круглые скобки – это означало, что текст не принят. После учитель писал новое сочинение, вероятно, получая от этого процесса невероятное наслаждение. Всем это казалось странным, и, конечно, такого учителя забыть сложно. Спустя двадцать лет, уже отучившись в старшей школе и университете, поработав преподавателем и побывав за границей, я вернулся из Европы в Цзинань и посетил свою альма-матер. Почти все наши старые преподаватели к тому времени скончались, и только господин Чжэн Юцяо одиноко жил в доме неподалеку от озера Даминху. Мы оба были крайне взволнованы нашей встречей, такого смятения чувств я совершенно не ожидал. Окна одной стороны дома господина Чжэна были обращены к силуэтам гор Цяньшань, другой – к спокойным и широким изумрудным водам озера. Пейзажи были прекрасны, но одинокий старик, кажется, совершенно не восхищался этой красотой. С тех пор я больше с ним не встречался. Полагаю, он уже давно покинул этот мир.

Порой справиться с нами, учениками средней школы, было совсем не просто. Мы испытывали каждого нового учителя, нам было важно понять, на что тот способен. Полагаю, такова психология подростков. Помню, как однажды мы решили подловить только начавшего работать в школе преподавателя английского: нашли в словаре наречие «by the by», совсем не редкое, но показавшееся подходящим для нашего плана, и спросили учителя, что оно обозначает. Учитель ничего не ответил, а лицо его стало пунцовым. Мы ушли, довольные тем, что доказали: преподаватель он так себе. Вероятнее всего, после нашего ухода он сам заглянул в словарь, а при следующей встрече спросил: «Вы, наверное, нашли это „by the by“ в книге?» Мы улыбнулись и промолчали. К счастью, учитель оказался весьма великодушен и не стал мстить нам за эту обиду.

Помимо изучения английского в школе, я каждый вечер ходил на дополнительные занятия в научное общество Шанши. Директором там был Фэн Пэнчжань – уроженец провинции Гуандун, говоривший с гуандунским акцентом. Господин Фэн с семьей жил в большом доме, пять или шесть комнат которого и были отданы под классы научного общества. Частенько осенью мы слышали, как на той половине дома, где жила семья господина Фэна, трещат сверчки. Оказывается, учитель обожал этих насекомых и не жалел денег на покупку самых лучших. Мне же такие траты казались пустыми, возможно, потому, что у меня просто не было денег на покупку сверчков. Зато господин Фэн охотно приобретал их, и поговаривали, что во время сверчковых боев он делал высокие ставки.

Помимо учителя Фэна, в научном обществе Шанши работали и другие учителя. Например, господин Ню Вэйжу – полный мужчина с густой бородой и усами – знакомил нас с историей на английском, а господин Чэнь Хэчао роскошно одевался и выглядел элегантно, как аристократ. Вероятно, их английский был неплохим, и преподавали они добросовестно.

Учебники английского, по которым мы там занимались, я помню не все. Могу назвать лишь один, который сложно забыть, – это грамматика Несфилда. Тогда она казалась мне очень трудной, я преклонялся перед ней, а позже выяснил, что эта книга была специально написана англичанами для колониальных народов. Грамматика Несфилда дала мне немало ценных сведений, и впоследствии я не встречал учебника с таким богатым содержанием.

Как долго я посещал научное общество Шанши, с уверенностью сказать трудно. Мне кажется, это продолжалось несколько лет. Вероятнее всего, именно благодаря этим занятиям я подтянул свой английский до хорошего уровня и позже, поступив в старшую школе Бэйюань при Шаньдунском университете, оказался лучшим в классе. Тогда с нами занимались три преподавателя. Фамилия первого была Лю, имя я забыл, помню только прозвище – очень неприятное на слух, а второго звали Ю Тун. Этих двоих преподавателей мы уважали, чего не скажешь о третьем. Его имя и фамилию я не помню, мы недолюбливали его и однажды устроили небольшое восстание: на экзамене сдали чистые листы вместо написанных работ. После нашего «бунта» этого учителя уволили. Я тогда был старостой, и мне пришлось сильно напрячь мозги.

В старшей школе Бэйюань я начал понемногу изучать немецкий. Фамилия учителя была Сунь, его широкое квадратное лицо украшали роскошные усы, как у немецкого императора Вильгельма II. Имей он более выдающийся нос, то стал бы совсем похож на немца. Мы занимались по очень своеобразному учебнику, составленному в католическом храме города Цзинина провинции Шаньдун. Учитель наш говорил с шаньдунским акцентом – похоже, во время немецкой оккупации Циндао он работал в иностранной компании, тогда-то ему и пришлось выучить немецкий. Его знание языка не было совершенным, особенно хромало произношение, например, слово «gut» [гут] он произносил как [гуч]. Помню, однажды учитель Сунь вошел в класс с пылающим от гнева лицом, потому что услышал, как кто-то посмеялся над его произношением, а мне подумалось, что этот насмешник не так уж и неправ. Впрочем, несмотря на это, его немецкий был достаточно изящным. Также припоминаю, что господин Сунь на свои деньги издал сборник собственных стихотворений из семнадцати иероглифов, в одном из которых насмехался над одноглазым человеком:

Подобные стихи относятся к «народному творчеству», обычно их сочиняют скверно образованные люди, каким и был наш учитель Сунь. Изучение немецкого продлилось всего полгода, мне удалось запомнить лишь несколько слов – не более того.

В 1928 году японские агрессоры оккупировали Цзинань, и целый год я не мог посещать школу. Только летом 1929 года я поступил в провинциальную старшую школу в Цзинани – то время единственную старшую школу во всем Шаньдуне. Номинально тогда правил Гоминьдан[31], однако фактически власть многократно передавалась из рук в руки и иногда переходила к местным милитаристам. В отличие от старшей школы при Шаньдунском университете в этом учебном заведении было больше новых веяний. Мы уже не читали «Шуцзин» и «Шицзин»[32], да и сочинения писали на байхуа, а не как раньше – на вэньяне. Я проучился в этой школе год. Большое впечатление тогда на меня произвели преподаватели китайского – прославленные литераторы тех лет, а вот учителей английского я совершенно не помню. Также не могу вспомнить, по какой книге мы учились в последний год старшей школы, возможно, это были «Путешествия Гулливера». Я хорошо помню несколько своих сочинений на английском языке. Однажды нас попросили рассказать о нашей школе, и я описал склон холма, который виднелся за воротами, дорогу, ведущую на его пологую вершину, и многоэтажное здание библиотеки. Я был очень доволен своим сочинением, и учителю оно тоже понравилось. Уроки велись на китайском, нам нечасто приходилось говорить на английском языке и слышать, как он звучит. Этот недостаток в те годы был присущ всем средним школам Шаньдуна, именно поэтому мы находились в невыгодном положении по сравнению со школьниками Шанхая, Пекина и Тяньцзиня. Не могло это не сказаться и на количестве поступлений в университет.

Летом 1930 года я окончил старшую школу. К тому времени я урывками учил английский уже десять лет и немного знал немецкий. Полагаю, это можно считать некоторым небольшим опытом, хотя и своеобразным. Помню, как однажды мне пришло в голову выучить наизусть весь английский словарь – я думал, что так не останется неизвестных мне слов. Не мешкая, я приступил к делу, но продлилось это недолго – мне начало казаться, что часть слов употребляется редко и от их заучивания не будет никакой пользы. Тогда я прибегнул к другому способу: подчеркивал красным карандашом каждое слово в словаре, которое запоминал. Однако спустя некоторое время я понял, что слова, выученные таким образом, очень быстро забываются, и приходится искать их снова. С некоторыми словами это повторялось неоднократно, из чего я сделал вывод, что красная черта в книжке вовсе не идеальный метод. Сейчас школьники гораздо умнее. Они вряд ли будут учить наизусть словари. Аминь! Слава Амитабхе[33]!

В конце концов я окончил старшую школу и отправился в Пекин поступать в университет. В Шаньдуне тоже есть университет, но все студенты нашей провинции стремились куда-нибудь уехать, и лишь немногие оставались и поступали в местный вуз. Большинству же непременно хотелось «сдавать экзамен в столице». Наш выпуск старшей школы состоял из восемнадцати человек, и почти все мы отправились в Пекин. В те годы поступить в известный университет было намного труднее, чем теперь. В Пекинский университет и в Цинхуа поступала едва ли одна десятая из всего потока абитуриентов. Я слышал историю, как мой земляк из Шаньдуна поступал в оба университета четыре раза, но каждый раз проваливался. В год нашего поступления этот бедняга сдавал вступительные экзамены в пятый раз, но и тогда его имя оказалось в самом конце списка. Осознав свою очередную неудачу, он помутился рассудком, добрался до горы Сишань[34] и в забытьи бродил там несколько дней, после чего, придя в себя, все-таки вернулся в город. Поступить в университет он больше не пытался, вернулся к себе на родину.

Вступительный экзамен в университете Цинхуа, который славился своим сильным английским, не был сложным: требовалось написать сочинение, теперь я даже его тему вспомнить не могу, а во втором задании – исправить ошибки в тексте. Экзамен в Пекинский университет, который, наоборот, английским не славился, был куда сложнее: помимо сочинения, нужно было выполнить китайско-английский перевод стихотворения цы Ли Хоучжу[35]:

Некоторые абитуриенты не слишком-то разобрались даже в китайском оригинале, что уж тут говорить о переводе на английский! Тема сочинения в Пекинском университете была весьма своеобразной и звучала так: «Напишите подробное рассуждение-анализ о том, что такое научные методы». Для выпускника средней школы это довольно трудная тема, но самое страшное ждало впереди – после того, как вступительные испытания по каждому предмету были пройдены, нам вдруг объявили, что мы будем писать диктант на английском. Это было словно удар обухом по голове… В средней школе мне нечасто доводилось слышать английскую речь, и справился я лишь потому, что помнил чуть больше слов, чем остальные, а также понимал некоторые из них на слух. Помню, как экзаменатор диктовал нам отрывок из притчи – что-то про лисицу и петуха. Я понял и записал все правильно, и только слово «suffer» повергло меня в смятение, и я сделал в нем ошибку. После экзамена мои шаньдунские товарищи наперебой обсуждали диктант и то, что из-за этого дополнительного задания шансы на поступление становятся ничтожными.

Мне повезло – меня приняли и в Пекинский университет, и в университет Цинхуа. Моей тогдашней мечтой было поехать учиться за границу. Пекинский университет подходящих условий для этого не предлагал, поэтому я выбрал факультет западной литературы университета Цинхуа, где такая возможность имелась. В новом учебном году мне предстояло изучать древнегреческую и латинскую литературу, литературу средних веков, литературу эпохи Возрождения, стихотворения английских романтиков, романы Нового времени, литературную критику, произведения Шекспира, историю европейской литературы. Среди профессоров были китайцы, англичане, американцы, немцы, поляки, французы и русские, но лекции велись на английском языке. Выше я упоминал, что в средней школе аудирования у нас не было, поэтому поначалу речь моей преподавательницы из США, мисс Билль, казалась сплошным потоком каких-то нечленораздельных звуков, выделить из которого отдельные слова я не мог. В средней школе я был уверен в своем английском, а тут попал в довольно печальное положение, прямо скажем, повергавшее в отчаяние. Но постепенно я начал различать отдельные слова, как будто научился их «отрезать», а через несколько недель стал понимать все, что говорит преподавательница. Так я преодолел первый сложный порог в изучении английского.

В университете Цинхуа преподавали английский, немецкий и французский, и тот, кто учил определенный язык с первого курса по четвертый, считался по нему специалистом. В действительности же уровень знаний немецкого и французского существенно отличался от английского в пользу последнего. Французский и немецкий начинали изучать с алфавита, лекции велись на английском, и уже в первый год обучения студенты в оригинале читали «Гордость и предубеждение» Джейн Остин[37].

Я выбрал специализацию по немецкому языку и практиковал его все четыре года. За время обучения я получил восемь оценок E (Excellent, наивысшая оценка – в университете Цинхуа оценки выставлялись по пятибалльной системе), но мой действительный уровень немецкого вовсе не был столь высок. Первые два года нас учил декан факультета немецкой филологии Пекинского университета профессор Ян Бинчэнь (Ян Чжэньвэнь). Он много лет провел в Германии, занимался переводами немецких классических произведений, таких, например, как «Разбойники» Фридриха Шиллера[38], словом, его знание предмета было на высоте. Господин Ян был прост в общении и даже иногда приглашал студентов к себе на ужин. Вместе с тем это был крайне безответственный преподаватель. Помню, обучение он начал с алфавита и рекомендовал при чтении буквы А разом выдыхать звук из «области ниже пупка», буквы B, C, D нужно было читать так же. Поначалу это объяснение показалось оригинальным, но потом многие студенты стали роптать: «Нам все равно, разом или не разом его выдыхать из области ниже пупка. Мы просто хотим правильно произносить звуки!» С тех пор фраза «разом выдыхать из области ниже пупка» превратилась в анекдот.

Семейная жизнь учителя Яна тоже была весьма интересной. Он занимал должность декана и получал довольно высокое жалование, если пересчитать на современные цены, эта сумма будет раз в десять выше, чем у нынешних профессоров. Однако пока у власти находилась Бэйянская клика[39], деньги редко выплачивали в срок. На раннем этапе правления Гоминьдана ситуация улучшилась лишь немного, а на позднем, с появлением всяческих фаби[40] и облигаций на серебряную и золотую валюты, обычные бумажные деньги сделались так же ценны, как туалетная бумага. Профессорам приходилось нелегко, а о господине Яне говорили, что он преподает одновременно в пяти разных университетах и его месячный доход составляет больше тысячи серебряных юаней[41]. Для сравнения – я тратил на питание всего шесть юаней в месяц и не голодал. Профессор Ян жил на широкую ногу – имел большой дом на песчаной отмели рядом с Пекинским университетом, молодую красавицу-жену и множество слуг. Каждый вечер профессор выезжал в театр на спектакли с актрисой, которую содержал, и, надо сказать, это был очень странный союз. Мировоззрение профессора было весьма необычным, он верил в какие-то фантастические вещи и преклонялся перед буддийской «пустотой». Эта его жизненная философия на деле оборачивалась крайней безответственностью. Профессия была для него лишь случайной игрой, оценки он ставил так же несерьезно. Даже не взглянув на экзаменационный лист, господин Ян мог сразу выставить отметку. Однажды мой однокурсник по фамилии Чэнь, имевший докучливый нрав, сдал лист и стоял возле учителя, не желая уходить. Учитель Ян спросил: «Вам кажется, у вас низкий балл?» – и тут же исправил S (Superior, вторая оценка) на E.

Базовые знания по грамматике и немногочисленные немецкие слова – вот и все, что я смог выучить в старшей школе под началом учителя Суня. Первый и второй годы учебы у профессора Яна также не слишком расширили мои познания.

На третьем курсе нашим преподавателем стал немец фон ден Штейнен. Он подошел к процессу учебы по-немецки добросовестно, был требователен, что, конечно, сказалось на наших знаниях и успеваемости. На четвертом курсе учитель опять поменялся, теперь это был немец Г. Экке[42] по прозвищу Эфэн. Он получал очень высокое жалование, жил один в шикарных апартаментах, где помимо огромной приемной залы была и отдельная пристройка для челяди. В Германии господин Экке изучал историю искусства, любил его и хорошо в нем разбирался, у него была неплохая коллекция древнекитайских картин. Раньше он преподавал в Сямэньском университете, Лу Синь даже упоминал его в одном из своих произведений. Сам же господин Экке был автором книги о китайских пагодах, и это произведение было отмечено в иностранных научных кругах. Однако несмотря на то, что немецкий был его родным языком, преподавал он его скверно, часто бывал рассеян. Лекции господин Экке читал на английском. Однажды мы попросили его не использовать английский и говорить на занятиях на немецком, и он заговорил, да так быстро, будто это бурлящий водопад обрушивался со скалы. Потом он спросил нас по-немецки: «Verstehen Sie etwas davon?»[43] Мы покачали головами. Нам хотелось сказать: «Wir verstehen nichts davon»[44], но даже эту простую фразу мы не могли произнести. «Раз уж вы не поняли, я продолжу объяснять на английском!» – резюмировал он. Мы были не согласны, но ничего не могли поделать, подобно больному, который вынужденно мирится с горечью лекарства. Наши занятия проходили как прежде.

Вместе с тем, господин Экке сильно повлиял на меня. Ему нравилась классическая немецкая поэзия, особенно он любил произведения Фридриха Гёльдерлина и Августа фон Платена[45]. Мне тоже понравились эти авторы, и под руководством профессора я написал дипломную работу на степень бакалавра «Ранняя поэзия Гёльдерлина» даже несмотря на то, что не слишком хорошо разбирался в творчестве поэта. Я плохо помню содержание той работы, вероятно, она была слабой.

Мое материальное положение в те годы было плачевным. Однажды я написал несколько статей и на небольшой гонорар купил полное собрание сочинений Фридриха Гёльдерлина, о котором давно мечтал. Я и по сей день бережно храню это подарочное издание. Некоторые из стихотворений я прочел, но не уверен, что они мне полностью понятны.

Помимо английского и немецкого, я взялся и за французский язык. Его преподавала мадмуазель Оллан из Германии. Ее китайским именем было Хуа Ланьдэ. Волосы ее уже отливали серебром, что говорило о весьма почтенном возрасте. Мадемуазель Оллан жила одна, характер ее был несколько необычным и противоречивым – похоже, она страдала от мании преследования. Она не стеснялась бранить своих студентов на занятиях, а письменная работа без единой ошибки и повода придраться вызывала у нее гнев. Поначалу группа изучающих французский была большая, однако совсем скоро она уменьшилась наполовину из-за невыносимого характера преподавательницы; остались только те, кому ругань была ни по чем, среди этих смельчаков был и я. А еще со мной тогда учился ставший знаменитым математик Хуа Логэн[46]. Помню, как однажды после очередной очень грубой отповеди мы сговорились и решили ответить ударом на удар. Результат превзошел все ожидания. Преподавательница уступила, с тех пор все стало спокойно и мирно, и как-то раз она даже пригласила нас на обед (жила мадмуазель, если я правильно помню, в хутуне Цзюньцзичу, что в нынешнем районе Хайдянь). Так между нами наступило перемирие, мы сделали шаг навстречу друг другу.

Тогда же я был вольным слушателем на курсе русского языка. Преподаватель был родом из Белоруссии. Кажется, его китайское имя звучало как Чэнь Цзофу. Он был необычайно высок ростом – китайца, стоящего за его спиной, разглядеть было невозможно. Ни английского, ни китайского он не знал, поэтому приходилось прибегать к очень модному теперь «прямому методу преподавания иностранных языков». Результаты такого обучения были далеки от идеала. Я различал только фразу «Скажите, пожалуйста!», а все остальное не понимал вовсе. Конечно, такие занятия становились мне все менее интересны, и в конце концов я их совсем забросил. Результатом, которого мне все же удалось добиться, стала пара заученных фраз и с десяток слов. На этом мои первые занятия русским языком и остановились.