Читать книгу Самодержавие на переломе. 1894 год в истории династии - Д. А. Андреев - Страница 3

Историческая периодизация нередко не совпадает с периодизацией хронологической. Общепринятыми уже являются понятия «длинного XIX века» (от Французской революции и до Первой мировой войны) и «короткого XX века» (от Первой мировой войны и до распада Восточного блока и Советского Союза). Несколько менее распространенным, но в целом употребляемым является концепт «длинного XVIII века» (от завершения Тридцатилетней войны, создавшей фактически новую Европу, и до все той же самой Французской революции, но только не в смысле привнесенных ею политических новаций, а в контексте порожденных этим событием Наполеоновских войн).

Приведенные примеры относятся к общеевропейской – а значит, во многом и к общемировой – истории. Однако и у каждой отдельно взятой страны есть свои особенные временные отрезки, которые правильнее рассматривать в качестве цельных, неделимых, не привязываемых к обычному летоисчислению. Если говорить о российской истории, примером такого особого года является, безусловно, переломный 1917-й, который можно воспринимать в двух видах: и как восьмимесячный переход от Февраля к Октябрю, и как несколько более продолжительный отрезок времени – от падения самодержавия до разгона Учредительного собрания, то есть от прекращения существования одной легитимности и до отказа от легитимности в принципе в традиционном (на тот момент) ее понимании.

Таким же особым, не совпадающим со своими календарными границами, стал для России и год 1894-й. В этом году неожиданно завершилось царствование Александра III и наступила эпоха последнего российского императора Николая II. Однако переломным, переходным моментом следует считать не только 20 октября 1894 г. – день кончины Александра III, – но гораздо более продолжительный период. Его начальным моментом можно назвать вторую половину января 1894 г., когда император заболел тяжелой простудой. У него несколько дней держалась высокая температура, и он не мог работать с поступавшими документами. И тогда наследник цесаревич Николай Александрович был впервые допущен до чтения министерских докладов, то есть попробовал себя в качестве первого лица государства. Завершающая веха этого периода наступила ровно через год, во второй половине января 1895 г., когда после выступления Николая II 17 января в Зимнем дворце перед депутациями стало понятным политическое кредо нового монарха и четко обозначилась поляризация общества, принявшая спустя несколько лет фатальные для самодержавия масштабы, приведшая к политическому кризису 1905–1906 гг. и прекращению существования самодержавия де-юре, а затем, почти через одиннадцать лет, и де-факто.

Таким образом, время со второй половины января 1894 г. до примерно конца января 1895 г. правомерно – по аналогии с указанными выше «длинными веками» – считать «длинным 1894-м годом» Российской империи, цельным и завершенным периодом ее истории, в который произошла последняя передача верховной власти от одного императора к другому и обозначилась политическая индивидуальность нового суверена. События этого периода, относившиеся к политической истории, к происходившему в династии Романовых и во власти, так или иначе освещаются во многих работах. Поэтому имеет смысл разобрать лишь некоторые из них – наиболее принципиальные и затрагивающие как можно больше проблем.

Первым опытом изучения событий 1894 – начала 1895 г. можно считать изданный в эмиграции труд С. С. Ольденбурга «Царствование императора Николая II». Этот временной отрезок протяженностью в один год, но не совпадающий строго с календарными рамками 1894 г., не рассматривался историком как некий цельный период. С. С. Ольденбург в качестве не мемуариста, а именно исследователя проанализировал некоторые факты последних месяцев царствования Александра III и начала правления Николая II.

Историк подчеркивал, что наследник вплоть до своего восшествия на престол оставался для общественности совершенно неизвестной фигурой. С. С. Ольденбург называл его подготовку для исполнения державной миссии «тщательной и планомерной», но считал ее незавершенной из-за «ранней смерти» отца. Именно поэтому на момент ухода из жизни Александра III его старший сын не разбирался в «высших государственных делах», а недостаточную квалификацию восполнял после воцарения «из докладов своих министров». Ниже показано, что некорректно связывать завершенность подготовки Николая как наследника и относительно скоропостижную кончину его отца, которую уж точно никак нельзя назвать «ранней». Точно так же вряд ли правильно считать, что молодой государь «доучивался» на министерских докладах.

Вместе с тем исследователь обратил внимание на личностные качества Николая II, которые после него не упоминались историками (в том числе зарубежными и значительным числом эмигрантских) несколько десятилетий, вплоть до наступления постсоветского времени, поскольку не соответствовали пропагандистским штампам, сформированным в ходе борьбы широкого диапазона оппозиционных сил с самодержавием. В частности, С. С. Ольденбург свидетельствовал о ярко выраженном у последнего императора чувстве личной ответственности за свое царское служение, о его «живом уме» и «исключительной памяти». Автор объяснял нелюбовь императора к неприятным прямым разговорам с министрами и обыкновение принимать решения об их отстранении от должностей без личного информирования об этом отставляемых тем, что государь стремился всячески «позолотить пилюлю», оказывая освобождавшимся от должностей те или иные «внешние знаки милости» в качестве компенсации. К тому же «деловое расхождение» с высоким чиновником, завершавшееся отставкой последнего, не означало для императора «личного нерасположения» к нему. Проявлением сильной воли Николая II историк считал его упорное противостояние родительским планам устроить его женитьбу по их усмотрению до тех пор, пока Александр III и Мария Федоровна не согласились на брак наследника с принцессой Алисой Гессенской.

Подчеркивая влияние на молодого государя в первое время нового царствования его учителя К. П. Победоносцева, С. С. Ольденбург не был склонен преувеличивать такое воздействие; правда, делал соответствующий вывод с опорой всего на два не вполне объективных источника. Гораздо более важное замечание историка касается первых контактов Николая II, уже императора, с представителями высшей бюрократии. В ходе этого общения молодой государь продемонстрировал свою осведомленность в основных вопросах государственной жизни. В книге отмечается свойственная монарху в начальное время царствования гораздо более открытая, нежели у его отца, манера вести себя на публике. Из первых кадровых решений автор описывал две отставки – И. В. Гурко с должностей варшавского генерал-губернатора и командующего войсками Варшавского военного округа (по версии историка – с оговоркой, что это предположение непроверенное, – за попытку надавить на императора) и А. К. Кривошеина с поста министра путей сообщения (из-за подозрений в его коррумпированности; сын первого отставника – В. И. Гурко, знавший обстоятельства этого дела, – в эмиграции рассказал С. С. Ольденбургу, что сам Кривошеин не ведал о тех махинациях, которые вершились за его спиной).

Автор абсолютно убежден в том, что направлявшиеся на высочайшее имя земские адреса, по поводу которых Николай II произнес 17 января 1895 г. свою знаменитую фразу о «бессмысленных мечтаниях», имели конечной целью вовсе не защиту от административного произвола, как это пытались выставить их авторы, а именно конституционалистскую перспективу (об этом подробнее говорится ниже, в соответствующей части настоящего исследования). С. С. Ольденбург фиксировал негативную реакцию на царскую речь со стороны большинства «образованного общества», сообщал о слухах, приписывавших ее авторство Победоносцеву или министру внутренних дел И. Н. Дурново. Но главное, историк воспринимал выступление Николая II перед депутациями именно как рубежное для его царствования, причем не столько в плане четкого обозначения им идеологии собственного правления (хотя и об этом тоже говорится в книге: автор называет речь «актом политической честности»), сколько в смысле начала «нового роста революционной агитации»[1].

В советской историографии первым опытом не пропагандистского, а научного обращения к начальному периоду эпохи Николая II стала монография П. А. Зайончковского «Российское самодержавие в конце XIX столетия (политическая реакция 80-х – начала 90-х годов)».

В ней автор, ссылаясь на дневники В. Н. Ламздорфа, А. А. Половцова и вел. кн. Константина Константиновича, а также на памфлет В. П. Обнинского «Последний самодержец», описывает жизнь наследника незадолго до его вступления на престол. Указанные источники (кроме, разве что, замечания великого князя) предопределяют и оценочные суждения историка. Исследователь считает, что идейная направленность царской речи 17 января 1895 г. явилась результатом длительного воздействия на цесаревича со стороны издателя-редактора «Гражданина» В. И. Мещерского[2].

В статье «Кризис самодержавия накануне революции 1905 года» Л. Г. Захарова ведет изложение событий начавшегося в октябре 1894 г. нового царствования с речи Николая II 17 января 1895 г. Исследовательница называет ее автором Победоносцева и считает, что обер-прокурор вложил в подготовленный для молодого государя текст тот же смысл, что и в составленный им в 1881 г. Манифест о незыблемости самодержавия. Далее рассматривается либеральная реакция на царское выступление, в том числе «Открытое письмо к Николаю II». Л. Г. Захарова считает, что Победоносцев в начале правления Николая II играл при монархе «роль советчика и ментора», но из контекста статьи следует, что автор ограничивает время подобной миссии обер-прокурора 1895–1896 гг. Именно в это время, как отмечает историк, Победоносцев «периодически» упоминается в дневнике государя[3].

Очень конспективно события 1894 – начала 1895 г. освещаются в фундаментальной и во многих аспектах до сих пор не утратившей своего научного значения коллективной монографии ленинградских историков «Кризис самодержавия в России, 1895–1917». Они с отсылками преимущественно к воспоминаниям вел. кн. Александра Михайловича называют Николая II «мало подготовленным к государственной деятельности» на момент его вступления на престол. Авторы считают, что «в начале царствования» император «находился под большим влиянием своих родственников», прежде всего дядьев Алексея (он по ошибке назван Александром), Владимира и Сергея. Следует обратить внимание на сделанное исследователями уточнение: они относят склонность государя подпадать под чужое влияние именно к первому времени его правления, что на момент выхода коллективной монографии являлось, несомненно, новым словом в историографии. Что касается деятельности Николая II по возвращении из Ливадии и до начала 1895 г., то в этом вопросе авторы ограничиваются пересказом истории с подачей адресов и с выступлением царя 17 января в Зимнем дворце, а также изложением (по публикации Ю. Б. Соловьёва) записки Победоносцева о самодержавии, которая, по мнению историков, была предназначена именно для самого императора. Более того, в издании обозначается непосредственная связь между этой запиской и текстом выступления 17 января. Отдельное внимание уделяется «Открытому письму к Николаю II», написанному П. Б. Струве под впечатлением от царской речи в Зимнем дворце. Авторы коллективной монографии считают, что при вступлении на престол у Николая II не было «определенной внутриполитической программы», он двигался к ней «ощупью», испытывая на себе «влияние разных лиц», предпочитая следовать «наиболее консервативным взглядам», а из представителей высшей бюрократии монарх больше внимал советам Н. X. Бунге, И. Н. Дурново и К. П. Победоносцева. Большое влияние на него имела и вдовствующая императрица Мария Федоровна[4].

Первая (но при этом достаточно успешная) попытка вывести рассмотрение рубежа царствований на качественно новый уровень путем привлечения новых источников была предпринята И. В. Лукояновым в его кандидатской диссертации.

Отмечая неготовность наследника к царствованию, историк тем не менее внимательно фиксирует его самостоятельность, например, поддержку «мер, шедших вразрез с общей политической доктриной отца» (соответствующее голосование в Государственном совете вопреки волеизъявлению «большинства его родственников»). Автор объясняет этот шаг «некомпетентностью» Николая Александровича, «попытками следовать здравому смыслу и желанием самостоятельно принимать решения», а также следствием влияний со стороны воспитателя цесаревича – Г. Г. Даниловича.

Несомненной заслугой И. В. Лукоянова является систематизация разрозненных и противоречивых сведений о «плане передачи управления страной цесаревичу» осенью 1894 г., о высказанной наследником готовности к исполнению новых для себя обязанностей. В этом же контексте упоминается и обсуждавшийся в конце сентября 1894 г. вариант учреждения при наследнике некоего «“совета четырех” с совещательными функциями». Исследователь связывает возникновение подобных задумок именно с некомпетентностью наследника, а затем и монарха. И хотя указанные консультативные проекты не получили развития, тем не менее «необходимость частых советов молодому царю была очевидна». В результате «на какое-то время основное содержание политической жизни наверху стала составлять борьба за влияние на императора», причем не столько «за конкретные решения, сколько за расстановку людей на ключевые посты».

И. В. Лукоянов анализирует попытки разных фигур воздействовать на Николая II. Автор начинает с Победоносцева. По мнению историка, если в Ливадии он не имел возможности быть причастным к принятию ключевых политических решений, то после смерти Александра III «влияние обер-прокурора пошло в гору, вероятно, не без помощи Сергея Александровича». Исследователь полагает, что период, в течение которого обер-прокурор «весьма интенсивно старался воздействовать на формирование политики» государя, продолжался до 1896 г. Но и в конце 1894 – начале 1895 г., по мнению И. В. Лукоянова, не следует преувеличивать влияние Победоносцева на Николая II, подтверждением чему является хотя бы неуверенность обер-прокурора в том, что император воспользуется именно его вариантом речи перед депутациями 17 января в Зимнем дворце.

Другой значимой фигурой в окружении молодого императора И. В. Лукоянов называет Бунге, приводя со ссылкой на одну из работ А. В. Ремнева факт (на самом деле, не соответствовавший действительности) присутствия председателя Комитета министров на докладах других министров в начальный период нового царствования. Судя по всему, историк согласен с Н. Н. Покровским, связывавшим первую министерскую отставку Николая II – увольнение Кривошеина – с инициативой именно Бунге. Более того, автор считает, что именно вследствие исключительного почтения к Бунге со стороны государя «был поднят престиж и вес Комитета министров, что вело к формированию объединенного правительства»[5]. Последнее утверждение (а тем более его вторая часть) явно не относится ко времени середины 90-х гг. XIX в.

В 1996 г. вышла новая коллективная монография санкт-петербургских историков, в число которых вошли и авторы «Кризиса самодержавия в России, 1895–1917». По своей тематике она совпадала с изданием 1984 г., однако теперь труд охватывал гораздо больший временной промежуток. Вероятно, по этой причине история правительственной политики 1894 – начала 1895 г. излагается здесь гораздо более лаконично и ограничивается двумя сюжетами. Первый из них – это женитьба молодого государя. Авторы пишут о спорах, развернувшихся в доме Романовых после смерти Александра III по вопросу, когда устраивать свадьбу Николая II. В книге приводится выдержка из дневника императора, из которой следует, что сам он, вдовствующая императрица и «некоторые другие» хотели устроить свадьбу прямо в Ливадии. Дядья же настаивали на бракосочетании после похорон, в столице. Исследователи по этому поводу заключают: «В первом столкновении с семейной оппозицией Николай II потерпел поражение. Свадьба была отложена». Второй сюжет – выступление Николая II 17 января 1895 г. – представляет собой сокращенный вариант того, что было напечатано в «Кризисе самодержавия в России, 1895–1917», и не содержит ничего нового [6].

Одним из первых в постсоветской отечественной историографии на политические проблемы 1894 – начала 1895 г. в новой оптике – изнутри дома Романовых – посмотрел А. Н. Боханов. В книге, посвященной Александру III, он кратко описывает его январскую болезнь, ухудшение состояния царя летом, пребывание в охотничьих резиденциях – Беловеже и Сиале, – переезд в Крым. О ливадийском периоде историк пишет несколько более подробно, затрагивая – правда, однократно и при этом без комментариев – в том числе и политические вопросы: он приводит фразу, брошенную императрицей «одному из врачей». Мария Федоровна считала, что вокруг нее плетутся «интриги даже в эти тяжелые минуты». А. Н. Боханов свидетельствует об обсуждении после смерти Александра III вопроса о том, когда и как следует организовать свадьбу молодого государя и его невесты. Книга завершается упоминанием о свадьбе Николая II и Александры Федоровны и превращении Марии Федоровны во вдовствующую императрицу[7].

История выступления Николая II в Зимнем дворце перед депутациями 17 января 1895 г. и реакции на нее со стороны разных сегментов общества кратко рассматривались Р. Пайпсом в написанной им биографии Петра Струве. Примечательно, что американский историк отметил (правда, без ссылок на источники) наличие в некоторых земских адресах намеков на желательность гораздо больших политических преобразований, нежели об этом говорилось прямым текстом. По его словам, в них выражались чаяния на возвращение к «реформистскому курсу» эпохи Александра II. Любопытен данный автором комментарий по поводу неконъюнктурной прямолинейности Николая II, не остановившегося перед тем, чтобы бросить открытый вызов либеральной общественности, – «не обладая политической прозорливостью, он был человеком чести». Наконец, заслуживает внимания еще одно утверждение Р. Пайпса (также не подкрепленное ссылками на источники) – о критическом отношении к царской речи даже «многих консерваторов», рассчитывавших на то, что новая власть «утвердит в стране закон и порядок», пойдет на «хотя бы частичное ограничение власти бюрократии и полиции». Что же касается самого «Открытого письма к Николаю II» Струве, то историк ограничился лишь его цитированием, указанием на анонимность опубликованного текста (и начавшиеся из-за этого попытки определить авторство) и на «широкое хождение в обществе» этого документа[8].

О. И. Барковец и А. Н. Крылов-Толстикович описывают последний год жизни Александра III, ухудшение состояния его здоровья параллельно с изложением важнейших событий в жизни его семьи – замужества дочери Ксении и подготовки к свадьбе наследника.

Со ссылкой на суждение из дневника вел. кн. Константина Константиновича авторы свидетельствуют о недовольстве императора и императрицы этим браком своей дочери и уже от себя добавляют, что они тем не менее не стали ей препятствовать, видя очевидную выгоду от такой партии в том, что Ксения выходила замуж не за представителя иностранной династии и оставалась в России.

Что же касалось женитьбы старшего сына, то Александр III решил ее ускорить из-за своего плохого самочувствия и, следовательно, осознания необходимости «обеспечить династическую стабильность», но принцесса Алиса Гессенская им поначалу не рассматривалась в качестве невестки. Более того, историки считают (правда, без ссылок на источники), что император для преодоления привязанности к ней Николая лично постарался расположить наследника к балерине М. Ф. Кшесинской. Однако в итоге «болезнь и тяжелые предчувствия заставили Александра III согласиться с выбором сына». Исследователи свидетельствуют о том, что накануне помолвки Николая и Алисы великие князья Владимир и Сергей вместе со своими женами, немками по происхождению, и даже сам кайзер Вильгельм II убеждали принцессу перейти в православие, поскольку именно нежелание расстаться с родной верой мешало ей согласиться на брак с наследником российского престола: «Весь предыдущий день они прибегали к мощному психологическому давлению, уговаривая девушку не упорствовать и принять предложения Николая». О. И. Барковец и А. Н. Крылов-Толстикович приводят интерполяцию Алисы в дневнике наследника и вводят ее в контекст их взаимоотношений друг с другом[9].

Следующим шагом в изучении событий 1894 г., в частности, времени от восшествия Николая II на престол и до его выступления 17 января 1895 г. явилась статья В. Л. Степанова «Самодержец на распутье: Николай II между К. П. Победоносцевым и Н. X. Бунге». Она посвящена первым месяцам царствования молодого императора и – пунктиром – времени вплоть до начала третьеиюньского периода. Автор считает, что кончина отца «застала цесаревича врасплох» и Николай «не ощущал себя способным принять тяжкое бремя власти». При жизни Александра III участие наследника в государственных делах «ограничивалось во многом формальным членством в высших бюрократических инстанциях». Под такими «инстанциями» исследователь подразумевает Особый комитет для помощи нуждающемуся населению в местностях, постигнутых неурожаем, а также Комитет Сибирской железной дороги. В. Л. Степанов отмечает: «Николай II вступил на престол, не имея никакой определенной политической программы». Утверждение о том, что новый государь ощущал себя неподготовленным к царствованию, автор подкрепляет ссылкой на собственные слова Николая II, процитированные в воспоминаниях вел. кн. Александра Михайловича: «Что будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами». Из приведенных утверждений исследователь делает однозначный вывод: «В этой ситуации молодой самодержец стремился получить поддержку от лиц из своего ближайшего окружения»[10].

В этом же году вышла статья С. В. Куликова «Император Николай II как реформатор: к постановке проблемы»[11]. При этом под словом «реформатор» автор в данном случае подразумевает не сторонника развития прежде всего научно-технического и экономического, а именно преобразователя в самом широком смысле – в том числе общественно-политическом. Но в то же время автор, несомненно, не следует историографической традиции, в рамках которой применительно к эпохе XIX – начала XX в. слово «реформаторство» воспринимается упрощенно – неизбежно в связке со словом «конституция». То есть реформаторство последнего императора рассматривается именно в консервативно-либеральном ключе – как деятельность, направленная на некую трансформацию самодержавия в направлении его максимально возможной модернизации, но до каких пределов должна была простираться такая трансформация – сказать невозможно, потому что историк в подтверждение своих взглядов приводит тенденции, итоги которых являлись промежуточными. С. В. Куликов считает, что Николай II реализовывал «реформаторский проект» «консервативно-либерального характера», который основывался на «политическом завещании» «видного представителя бюрократического либерализма» Бунге. Исследователь интерпретирует деятельность государя по всем направлениям внутреннего развития России именно в таком «реформаторском» ключе. Безусловно, этот взгляд является более чем спорным, однако для настоящей работы принципиально то, что, говоря о первых трех месяцах царствования Николая II, С. В. Куликов выставляет некоторые решения монарха как свидетельства его реформаторского настроя.

Среди них, например, Манифест 20 октября 1894 г., в котором император «публично идентифицировал себя как реформатора», и Манифест 14 ноября 1894 г., декларировавший государственное субсидирование Крестьянского банка на 50 млн рублей, снижение с евреев «штрафа за уклонение от воинской повинности» и амнистию наказанным за революционную деятельность. Решение по Крестьянскому банку выходит за рамки настоящей монографии, а в остальном предложенная оценка обоих указанных манифестов разобрана ниже.

В слове «хорошо», написанном на корректуре составленного при участии Бунге «Предисловия» к «Своду высочайших отметок по всеподданнейшим отчетам за 1894 г. генерал-губернаторов, губернаторов, военных губернаторов и градоначальников», историк видит «зародыш» «основных положений, воплощавшихся впоследствии царем». Думается, что в данном случае нет оснований делать такое далекоидущее заключение.

Точно так же вряд ли корректно расширительно, как свидетельство реформаторского настроя императора трактовать его резолюцию на одном из губернаторских отчетов за 1894 г. в связи с организацией переселенческой политики: «Невозможно оставлять такое государственное дело в заведывании какого-то маленького отделения Земского отдела!» То, что Николай II «еще в 1894 г.» рассматривал круговую поруку как «несправедливую» и «непрактичную», не свидетельствует о какой-то его исключительной позиции: подобное мнение в правительственных верхах было к тому времени довольно широко распространенным. Как и убеждение в необходимости сократить размеры выкупных платежей, на что император, вопреки «сопротивлению Витте», «призывал “обратить внимание”» тоже с 1894 г.

С. В. Куликов пишет, что царские пометы на губернаторских отчетах (в том числе за 1894 г.) свидетельствуют о том, что отношение императора к земству «было созвучно» взгляду Бунге, ратовавшего за «расширение» сферы компетенции этих выборных учреждений, только, разумеется, без права заниматься политическими вопросами. Автор отмечает, что царь не возражал против распространения земства на губернии, в которых его по законодательству 1864 г. не было. Однако оба мнения – и о придании земству новых функций, и о введении этого института на территориях, прежде его лишенных, – в течение долгого времени обсуждались в правительственных кругах, но вопрос этот был сугубо прикладным, управленческим, но никак не окрашенным политически.

А. Ю. Полунов в монографии о Победоносцеве разбирает «политическую роль» обер-прокурора в том числе в начальный период правления Николая II. Исследователь подчеркивает, что Победоносцев не входил в круг лиц, бывших рядом с умиравшим императором в Ливадии, и поэтому являлся «сторонним наблюдателем» того, что происходило в крымской резиденции. По мнению автора, причиной, побудившей Николая II не отправлять Победоносцева в отставку, которая готовилась при покойном императоре, стало «почтение молодого монарха к своему престарелому наставнику, который к тому же был многолетним сотрудником Александра III». В свою очередь, обер-прокурор решил воспользоваться расположением со стороны Николая II и попытался вернуть себе функцию, исполнявшуюся им в начале царствования Александра III, – «доверенного советника». А. Ю. Полунов считает, что Победоносцев, «видимо», «имел непосредственное отношение» к составлению царской речи 17 января. Историк называет ее «своеобразной реинкарнацией» другого документа, написанного обер-прокурором, – Манифеста о незыблемости самодержавия[12].

Для исследования А. В. Ремнева, посвященного Комитету министров пореформенного периода, проблематика, связанная с событиями 1894 – начала 1895 г., не является основной. Но тем не менее автор ее затрагивает.

Так, например, рассматривая нюансы взаимоотношений самодержца с «правительственной властью», А. В. Ремнев касается обоих допусков наследника к работе с государевыми бумагами – в январе и в октябре 1894 г., – ссылаясь при этом на данные из дневников

В. Н. Ламздорфа, А. В. Богданович и из воспоминаний Н. А. Вельяминова. Комментируя запись из дневника Ламздорфа за 14 октября 1894 г., в которой говорится, что на бумагах, которые доставлялись из Ливадии, имелись «пометы» не в манере государя (это сообщение рассмотрено ниже), историк делает вывод: «Очевидно, эти последние делались кем-то из непосредственного окружения Александра III». Приведенные примеры нужны автору для общего заключения, что даже в подобные критические моменты императоры предпочитали «ничего не менять в структуре высших учреждений, а также не связывать себя институциональными обязательствами постоянного или регулярного участия в правительственных действиях».

А. В. Ремнев приводит известные цитаты из дневников В. Н. Ламздорфа и А.А. Половцова, а также из воспоминаний вел. кн. Александра Михайловича, А. Н. Куломзина, И. И. Колышко, в которых Николай II характеризуется как неготовый к исполнению роли самодержца и подвластный внешним влияниям. При этом такие цитаты просто перечисляются без их контекстуализации и критического разбора, свидетельства 1894 г. перемежаются высказываниями более позднего времени. В целом верное суждение, что молодой монарх выслушивал советы великих князей, но вместе с тем «быстро стал тяготиться их покровительством», также дается без отсылок к соответствующим фактам.

Так же некритически автор, опираясь на тенденциозные высказывания А. Н. Куломзина, И. И. Колышко и С. Ю. Витте, заключает, что последний император «подозревал всякого в желании узурпировать его самодержавную власть», а поэтому не доверял министрам, предпочитал держать их «в некотором неведении и напряжении». Подобный вывод верен лишь отчасти, в отношении отдельных персон, и не может быть представлен как некий общий принцип, тем более применительно к первым месяцам царствования Николая II.

А. В. Ремнев вслед за В. Л. Степановым пишет о «ежедневных утренних докладах» Бунге Николаю II «в первое время», но в то же время с недоверием относится к утверждению из дневника Д. А. Милютина, сделанному в декабре 1894 г., что министерские доклады делаются «в присутствии» председателя Комитета министров.

Справедлива авторская оценка, что Победоносцев в первое время нового царствования стремился исполнять «роль ментора молодого монарха», однако историю с участием обер-прокурора в подготовке царской речи 17 января 1895 г. А. В. Ремнев не рассматривает.

Ценны отсылки исследователя к зафиксированным в дневнике А. А. Половцова и относящимся к первому месяцу правления Николая II фактам разговоров бывшего государственного секретаря с С. Ю. Витте, Н. В. Муравьёвым и вел. кн. Михаилом Николаевичем о «необходимости обсуждать дела коллегиально»[13].

Эпоха Александра III через жизнеописания императора и императрицы, причем со времени до 1881 г., представлена в работе Ю. В. Кудриной. Описывая события 1894 г., исследовательница уделяет преимущественное внимание развитию болезни государя, попыткам ее лечения. Из цитируемых Ю. В. Кудриной писем Марии Федоровны к мужу, написанных во время ее поездки в Абастуман к сыну Георгию в конце весны – начале лета 1894 г., следует, что проявления простуды сохранялись у государя и спустя несколько месяцев после январской болезни. Автор обращает внимание на ухудшение состояния царя и из-за сильного переутомления от ежедневной работы с бумагами, подробно фиксирует изменения в здоровье государя с августа 1894 г. и до его кончины, цитирует отдельные официальные сообщения, в которых говорится об этом. Однако обстановка в Ливадии в последний месяц жизни императора раскрывается фрагментарно. Ю.В. Кудрина безосновательно полагает, что накануне смерти Александр III передал наследнику свое устное завещание. Вместе с тем выдержки из личных свидетельств очевидцев ухода из жизни императора и первых дней нового царствования приводятся исследовательницей в большом количестве, хотя политические вопросы при этом не рассматриваются[14].

Определенным продвижением вперед в изучении процессов, происходивших во власти в 1894 г., стал очерк В. М. Хрусталёва «Неожиданная смерть императора Александра III». Касаясь последних недель жизни государя, историк (правда, без ссылки на воспоминания Вельяминова) утверждает, что в Ливадии «большинство поступающих бумаг» уходило наследнику, император занимался «лишь делами по дипломатическому и военному ведомствам».

Автор считает, что Александр III из-за своего плохого самочувствия торопился устроить семейную жизнь старшего сына и поэтому содействовал тому, чтобы он поехал в Кобург сделать предложение принцессе Алисе Гессенской, несмотря на ее нежелание переходить в православие. На этой поездке, даже не будучи уверенной в ее успешном исходе, настаивала и Мария Федоровна, как следует из приводимой В. М. Хрусталёвым записи из дневника вел. кн. Константина Константиновича. Исследователь подчеркивает, что в Кобург специально прибыл и кайзер Вильгельм II, стремившийся «устроить брак наследника российского престола с немецкой принцессой и боявшийся, как бы цесаревич не попал в английские сети ее бабушки, королевы Виктории». В. М. Хрусталёв разбирает слухи, исходившие в том числе от высокопоставленных лиц, о личной жизни наследника и о его взаимоотношениях с принцессой Алисой Гессенской, и считает их существенным фоном самих событий, связанных с помолвкой цесаревича. Историк контекстуализирует и интерполяцию (правда, единственную), сделанную невестой Николая Александровича в его дневнике.

Далее в очерке исследователь сразу переходит к обстоятельствам пребывания царской семьи в Ливадии в октябре 1894 г. Он пишет о бюллетенях о состоянии здоровья Александра III, о приезде в Ливадию невесты наследника, о том, как вообще складывалась жизнь в этой императорской резиденции в последние дни жизни больного государя. Автор ссылается на личные свидетельства представителей династии, обстоятельно цитирует дневник Ламздорфа, который свидетельствовал о тревожных настроениях среди представителей правительственных верхов и иностранного дипломатического корпуса.

В. М. Хрусталёв считает, что умиравший император дал наследнику устное завещание (пафосный текст, перепечатываемый в разных изданиях и выдаваемый за напутствие Александра III старшему сыну) «за два дня до кончины», при этом, правда, никак не вписывая этот разговор в хронику последних дней и часов жизни императора. Автор показывает несостоятельность разного рода версий, опубликованных за пределами России, о якобы имевшей место династической борьбе за престолонаследие. Приводя многократно цитированный факт из воспоминаний вел. кн. Александра Михайловича о якобы имевшей место растерянности Николая II («Сандро, что я буду делать!»), историк не ставит его под сомнение, но характеризует как проявление «сиюминутной слабости», которая не помешала новому государю собраться.

Несмотря на некритическое отношение к тексту, называемому завещанием Александра III, в целом В. М. Хрусталёв обстоятельно и с опорой на широкий круг источников личного происхождения рассказывает о двух важных событиях 1894 г. – помолвке наследника и пребывании императорской семьи в Ливадии в октябре[15].

В биографии Александра III, написанной А. Л. Мясниковым, не приводится каких-либо новых фактов. Для автора 1894 г. – это исключительно время болезни государя, от первого приступа в январе до кончины в октябре. Привлекают внимание разве что некоторые детали повествования. Так, касаясь замужества дочери Ксении и нерасположенности императора к будущему зятю, вел. кн. Александру Михайловичу, автор, в отличие от О. И. Барковец и А. Н. Крылова-Толстико-вича, указывает источник, в котором отмечается подобное отношение Александра III к избраннику дочери, – воспоминания С. Д. Шереметева. Еще одной заслуживающей внимания деталью книги А. Л. Мясникова является вплетение в ткань построенного на свидетельствах очевидцев повествования о пребывании в Ливадии данных из бюллетеней о состоянии здоровья императора. Это создает информационную полифонию и позволяет точнее реконструировать атмосферу того времени. Наконец, сама картина кончины описывается историком предельно объективно, без обращения к сомнительным источникам наподобие завещания Александра III или слухов о борьбе за престол после его смерти[16].

П. В. Мультатули в своей биографии Николая II рассматривает ряд событий 1894 – начала 1895 г.

Он описывает историю знакомства наследника Николая Александровича и принцессы Алисы Гессенской и развития отношений между ними, свидетельствует о нежелании Александра III и Марии Федоровны, с одной стороны, и британской королевы Виктории, с другой стороны, видеть эту представительницу одной из германских династий невестой цесаревича. Историк свидетельствует о неготовности самой Алисы согласиться на брак с наследником российского престола из-за необходимости принять для этого православие и, напротив, об изменившейся позиции Марии Федоровны и ее расположенности к принцессе на тот момент, когда Николай сделал ей предложение весной 1894 г., а также о помолвке в Кобурге и ее восприятии в доме Романовых. При изложении этих фактов автор использует в том числе и публикации источников последних лет, что в значительной степени дополняет картину, представленную А. Н. Бохановым.

П. В. Мультатули останавливается и на том, как протекала болезнь Александра III. Говоря о январском недуге императора, исследователь отмечает, что именно тогда наследник впервые читал министерские доклады. Касаясь замужества вел. кн. Ксении Александровны летом 1894 г., историк отмечает, что император «недолюбливал» ее избранника – вел. кн. Александра Михайловича – и нехотя благословил этот брак. Думается, что это слишком важный вопрос, чтобы делать по нему выводы, опираясь только на воспоминания Витте. Нельзя согласиться с автором и в приводимых им оценках самого Александра Михайловича того времени – из начала 1930-х гг., как автора предельно тенденциозных воспоминаний. Подобная легкость в отношении фактов и их интерпретаций заставляет относиться с настороженностью и к другим выводам анализируемой работы П. В. Мультатули.

Автор перечисляет события осени 1894 г., описывая последние дни Александра III, говорит о передаче некоторых царских дел наследнику и намекает на возможность разговора-завещания между отцом и сыном с глазу на глаз в течение почти часа 20 октября и без точной привязки к дате сообщает, что перед кончиной император «в общих чертах ознакомил цесаревича с целым рядом своих важнейших внешнеполитических решений» (этот факт также не подтверждается источниками). При этом исследователь подчеркивает, что текст, называемый завещанием умиравшего Александра III и широко тиражируемый в настоящее время, «является не более чем апокрифом, авторство которого неизвестно».

Историк приводит все известные и многократно использованные в разных исследованиях цитаты из некоторых воспоминаний, в которых говорится о неготовности Николая II к царствованию, а также перечисляет факты, свидетельствующие о противоположном, и делает вывод о «совсем не ничтожном» уровне знаний и умений наследника Николая Александровича ко времени принятия на себя бремени власти. П. В. Мультатули перечисляет первые шаги молодого государя, принятие православия принцессой Алисой Гессенской и похороны Александра III. Затрагивая историю со свадьбой императора и теперь уже вел. кн. Александры Федоровны, историк подробно разбирает оценки государевой избранницы, которые впоследствии способствовали мифологизации ее образа, и спорит с С. Л. Фирсовым, некритически повторяющим приводимое в воспоминаниях В. С. Кривенко объяснение охлаждения Николая II к Ил. Ив. Воронцову-Дашкову.

Исследователь затрагивает управленческую рутину, в которую погрузился новый император по возвращении из Ливадии, отмечает сразу же обозначенный им главный принцип его правления – сохранение курса отца, говорит о преемственности в том числе и в кадровой политике, кратко разбирает его первые министерские отставку и назначение, поиск кандидатуры нового российского посла в Берлине. Здесь же автор говорит и об отношениях Николая II со своими родственниками, об оказывавшемся на него влиянии со стороны великих князей, в том числе о споре вокруг места строительства нового военно-морского порта.

П. В. Мультатули предлагает свою интерпретацию политической ориентации Николая II, которая стала проявляться вскоре после его вступления на престол. Историк считает, что молодой император был склонен проводить курс, нацеленный на постепенные преобразования, вслед за В. Л. Степановым и С. В. Куликовым указывает на сильное влияние на государя со стороны его наставника Бунге, полагает, что царю было присуще «стремление создать в России выборное совещание русских людей, представляющее все слои народа и позволяющее монарху общаться с ним непосредственно, без посредничества чиновничьей бюрократии». Однако убедительных доводов, доказывающих приверженность Николая II подобным взглядам, автор не приводит.

Исследователь подчеркивает, что мировоззрение императора не имело ничего общего с парламентаризмом и конституционализмом, на что как раз и намекали поступавшие на высочайшее имя адреса, которые, таким образом, и спровоцировали жесткий ответ монарха 17 января 1895 г. П. В. Мультатули ошибочно считает, что император писал эту речь самостоятельно и в качестве подтверждения своих слов ссылается на ее черновик, хранящийся в РГИА (ниже в настоящем исследовании этот архивный источник проанализирован и охарактеризован иначе). Изложение истории с адресами и реакцией на них императора закономерно завершается упоминанием откликов на царскую речь – «Открытого письма к Николаю II» П. Б. Струве и письма Победоносцева к вел. кн. Сергею Александровичу[17].

В жизнеописании вел. кн. Сергея Александровича, автором которого является Д. М. Софьин, говорится об участии этого брата Александра III и его жены, вел. кн. Елизаветы Федоровны, в поддержании тайных отношений взаимной симпатии между цесаревичем Николаем и принцессой Алисой Гессенской. Исследователь отмечает, что когда «закулисная деятельность» царского брат и его жены «по устройству брака престолонаследника» стала известна императору и императрице, то последняя «имела резкое объяснение с братом мужа». Правда, это утверждение приводится без ссылок на источники. Историк считает поездку в Кобург в апреле 1894 г., во время которой произошла помолвка наследника и его избранницы, инспирированной Александром III и Марией Федоровной, которые, как утверждает автор, «позволили» сыну поехать в Германию «для личного объяснения с принцессой Алисой» и «чтобы окончательно разрешить сложившуюся ситуацию». (Под последним утверждением надо понимать ситуацию с неготовностью Алисы переходить в православие и нежеланием императора и императрицы видеть ее своей невесткой.) Д. М. Софьин считает Сергея Александровича «ближайшим и доверенным советником» Николая II. Московский генерал-губернатор «неизменно укреплял молодого монарха в стремлении следовать твердому консервативному курсу», и царь «часто обсуждал с дядей важные государственные вопросы». Это утверждение автор также делает без ссылок на источники, правда, тут же приводит (однако без комментариев) слова И. В. Лукоянова, что Сергей Александрович не был для Николая II «политическим гуру».

Говоря о выступлении Николая II17 января 1895 г., историк сообщает, что проект царской речи написал Победоносцев, а затем отослал текст «на рассмотрение» Сергея Александровича в Москву[18].

И. Е. Барыкина оценивает первые месяцы царствования Николая II в контексте реформ государственного управления, а также в ходе институционального строительства и общих модернизационных перемен пореформенного периода. Исследовательница констатирует наличие конституционалистских идей в поданных на высочайшее имя в конце 1894 – начале 1895 г. адресах и при этом делает важное замечание, что заявление принципиального политического курса в речи 17 января 1895 г. вовсе не означало предъявления программы, которая охватывала бы основные вопросы государственной жизни. Такая программа была сформулирована лишь к началу XX в. Автор следует сложившейся историографической традиции и считает опубликованную Ю. Б. Соловьёвым записку о самодержавии написанной Победоносцевым именно для Николая II. Историк со ссылкой на дневник Ламздорфа приводит важную для характеристики будущего императора деталь – о его не согласованном с отцом голосовании в Государственном совете в конце 1889 г. по вопросу о приговорах земских начальников. Чрезвычайно важным замечанием в контексте проблематики настоящего исследования является свидетельство И. Е. Барыкиной, что обнародование официальных бюллетеней в октябре 1894 г., в которых сообщалось о состоянии здоровья Александра III, явилось «уступкой самодержавной власти требованиям времени»: на основании этих публикаций «население империи могло судить о приближении нового царствования»[19].

Книга К. А. Соловьёва посвящена разбору феномена пореформенного самодержавия, точнее – самодержавия второй половины пореформенного периода, с воцарения Александра III и до начала политического кризиса в 1905 г. Автор не останавливается на проблематике собственно «длинного 1894-го года», он вообще не выделяет этот период из обозначенной четверти века (1881–1905 гг.), изучаемой им как нечто цельное и единое. Однако историк все же затрагивает некоторые вопросы, которые имеют непосредственное отношение к эпохе перемены царствований в 1894 г. и к началу 1895 г.

Любопытно приводимое К. А. Соловьёвым наблюдение, что манеру милостиво принимать министров, а потом отправлять их в отставку Николай II унаследовал от отца (жаль только, что автор не ссылается на иное объяснение подобного стиля последнего императора у С. С. Ольденбурга, о чем говорилось выше). Несомненно, можно согласиться с утверждением историка, что личность Николая II «трудно понять в рамках элементарной дихотомии: сильный или слабый, волевой или нерешительный», однако следующая из этого констатация («решительность на бумаге» последнего императора «сочеталась с готовностью» «соглашаться с каждым своим собеседником») выглядит слишком обобщенной, приводимых им примеров явно недостаточно для выводимого из нее заключения: «И в этом сын очень походил на отца».

При оценке работоспособности Николая II и его отношения к выполнению управленческих дел, которые никто кроме него не мог реализовать, К. А. Соловьёв высказывает совершенно справедливое предположение, что «царь отмечал в дневнике не всякий день, когда он заслушивал доклады министров», но тут же с опорой на дневниковые записи Николая II заключает, что государь встречался с ними «плотно» лишь в первый год пребывания на престоле, а потом «произошел резкий спад встреч представителей высшей бюрократии с императором». Подобное мнение вряд ли корректно, тем более что сам исследователь убежден в информационной неполноте по этому вопросу царского дневника. В данном случае надежные сведения о министерских докладах императору могут быть почерпнуты только из камер-фурьерских журналов.