Читать книгу Выплеск мозга - Д. Е. Сперадов - Страница 2

Будильник затянул свою трескучую мелодию, навязчиво требуя обратить на себя внимание. Проснувшись, Алексей лениво потянулся и выключил его. Потом, спрятавшись обратно под одеяло, он свернулся клубочком, но через мгновение, вспомнив какой сегодня день – распрямился, откинул одеяло и сел на кровати. Посмотрев, еще не полностью проснувшимися глазами на стол с компьютером, он погрузил лицо в ладони. Сосредоточившись, он весь внутренне сжался. Сегодня предстояло прожить важный день. Важный тем, что сегодня к нему в гости должна приехать ОНА, его любовь. ТА, с которой он готов был делить беды и радости, счастье и лишения, детей и ленивое утреннее пробуждение.

Его любовь!

С одной стороны, столь глубокое и, несомненно искреннее, чувство, позволяло Алексею определять ЕЁ «своею любовью». Идентифицировать её как несомненную, неотъемлемую часть своей жизни, важную и незыблемую. Но была и другая сторона, с которой это определение выглядело всё же несколько метафизическим.

«Да уж… Несколько метафизическим», – подумал Алексей, встал с кровати и направился на кухню, по пути захватив из холодильника два яйца. Мама Алексея была на даче, поэтому, так же как и вчера, и как планировалось завтра, он хозяйничал дома один. Алексей зажёг газовую конфорку, поставил на нее сковородку, налил масла и накрыл крышкой.

Метафизичность определения «его любовь» заключалась в том, что у НЕЁ был официальный жених, а Алексей был официально лишь другом, но, что ещё хуже, неофициально он тоже был всего лишь ЕЁ другом. Их отношения были уже очень долгими, для НЕЁ Алексей являлся очень ценным и, наверное, самым старым ЕЁ знакомым. Для него же ОНА уже очень давно была «его любовью». Ему не нравилось что тот ЕЁ официальный жених, проводил с ней много времени, возможно, наедине, возможно в закрытой квартире. Наверняка позволял себе подходить к ней сзади, обнимать её, обволакивать своими ладонями ее груди, активно мять их. Томно целовать ЕГО ЛЮБОВЬ в шейку, от которой влажностью своего рта, наверняка, позволял себе подниматься вверх и касаться языком ее УШЕЙ. Бесстыдно левой рукой залазить под кофточку и, подковырнув чашечку бюстгальтера, захватывать пальцами её сосок. Правой рукой расстегивать джинсы и залазить в трусики, проскользнув в ложбинку гладкой кожи с целью массирования ЕЁ клитора. Ну и, наконец, оторвав свой рот от ЕЁ УШЕЙ, направлять его к её губам в желании слиться в обсасывании друг друга…

«Блядь, что за херь…», – подумал Алексей, – «почему мне в голову всегда лезет эта херь? ОНА наверняка любит только меня, а он ей нужен, потому что машина и квартира. Без сомнения. Сегодня надо поставить все точки над «И», пусть определится, наконец, что ей нужно больше. Машина и квартира или настоящий мужик, типа меня. Да, мужик!», – согнув немного колени, выкинув левую руку и указательный палец вперед, Алексей повторил это уже вслух:

– Мужик!

Сковородка зашипела, Алексей разбил яйца и, взявшись за ручку, принялся добиваться равномерного расползания жижи по раскалённой поверхности. От жара белок надувался пузырями, лопался мелким салютом растительного масла, осыпался на кисть Алексея, не давая его мыслям улететь куда-то далеко. Алексей выключил плиту, переложил глазунью на тарелку, уселся за стол и принялся завтракать. Активно поедая приготовленное кушанье он кинул взгляд на украшавший стену плакат. На нём красовалось озеро Кавагути-ко, поверхность которого отражала Фудзияму. Точно такой же плакат висел в кабинете начальника службы надёжности, где Алексей еще вчера сидел в компании двух семидесятилетних отставных полковников и обсуждал техническое задание на разрабатываемое им изделие.

– Ну, если тут, блядь, написано четверть секунды, – громко провозглашал хозяин кабинета Пётр Николаевич Демиш, тыча пальцем в страницу техзадания, – а у тебя реально 5 секунд, то нахуй убери эту ебучую цифру отсюда, нахуй она тебе нужна? Ну подумай, если у тебя реально 5 секунд, и хоть ты объебись – меньше не будет, да и не реально это, то нахуй это вычеркни отсюда. Нахуя они вообще требуют такую хуйню? Кому это нужно? Всё равно такое время готовности невозможно, так какого, блядь, это требовать? Нахуя? Вот ты сам подумай, что ты подписал? Ну сам же говоришь, что такое невозможно. Так нахуй ты, блядь, это…? – не окончив фразу, полковник умолк, обратив внимание как Пётр Настазьевич Бех, начальник отдела техконтроля на предприятии, многозначительно поднял руку на уровень лба, выставил указательный палец вперёд и напряжённо, крайне сосредоточенно начал говорить:

– Время готовности четверть секунды это, Петь, я сейчас скажу, – он всем телом подался вперед, слега приподнялся, тряхнул выдвинутой рукой, и изрек, – это бритая пизда, – и крайне довольный собственным изречением, тихо, по-старчески посмеиваясь, плюхнулся назад на стул.

Алексей расплылся в улыбке. Всплывший в памяти эпизод поднял ему настроение, настроив на великие свершения. Он принялся за уборку: перемыл всю грязную посуду, накопившуюся за несколько дней, освободил все полки квартиры от слоя пыли, разобрал все завалы вещей в своей комнате, разложив их аккуратно по шкафам, пропылесосил все ковры и дорожки, и, наконец, приготовил обед на двоих, не сильно утончённый, но общей своей концепцией обязанный донести мысль о кулинарных способностях Алексея.

Окинув взглядом сделанное, хозяин квартиры осознал, что изменить мироздание ему, возможно, и не удалось, но в квартире всё же стало чище, а до прихода любимой оставалось ещё целых три часа.

Алексей прилёг на кровать, устремив взгляд в потолок. Мысли, крутящиеся в голове, медленно поднимались вверх, концентрируясь в маленькое ограниченное пространство, нависшее над ним. Кровать становилась всё мягче и мягче, погружая Алексея в себя. Рой мыслей стягивался к точке концентрации, и постепенно сгруппировавшись в одну единую мысль, заполнил весь объем вокруг и навалился на веки. Алексей закрыл глаза. Ватность кровати поглотила его и пропустила сквозь себя. Тело Алексея начало стремительно падать, резко закончив свой полёт на холодном бетоне. Алексей, приподнявшись, осмотрелся. Окружающее пространство представляло собой высокие серые стены, формирующие уходящий вдаль коридор, с множеством ответвлений, освещавшийся падающим светом неба, в облаках которого Алексей узнал впустившую его ватность. Сердце часто пульсировало внутри, Алексей понимал, что попал в лабиринт, но не знал, что делать дальше. Он приподнялся и пошел вперед. Идти было легко – казалось, что ничего не может помешать этим уверенным осознанным шагам.

Внезапно в одном из ответвлений лабиринта появился некто. Некто был с ножом и быстро направлялся в сторону Алексея. Сердце забилось чаще, дыхание перехватило, стало нестерпимо жарко. Гитлер! Гитлер, державший в руках большой кухонный нож, бежал на Алексея. Невысокое тело вождя третьего рейха быстро приближалось, Алексей физически ощущал источаемую фюрером ненависть. Недоумение охватило Алексея. В чем он мог быть виноват перед Гитлером? Развернувшись, Алексей попытался бежать. Но ноги будто увязли в неуверенности и тревоге, охватившей тело. Оно разделилось, частично оказавшись в плену у иных законов физики. Оккупировавшая его тяжесть сковывала, движения были медленными, требовали много времени, в противовес тревоге, которая очень быстро нарастала. Алексей взглянул на свои ноги и понял, что выбежал из лабиринта. Тревога сразу исчезла, вокруг стало светло. Алексей поднял голову и увидел пшеничное поле, которое тянулось до горизонта по всем направлениям. Нахлынувшая легкость подтолкнула, и Алексей побежал. Он бежал и бежал, бежал и бежал, бежал и бежал, пшеница становилась всё выше, бежать было всё труднее, но он всё равно бежал, раздвигал пшеницу руками и бежал. И словно, как в спидометре, накручивающем километраж, в Алексее всё больше накручивалась уверенность в необходимости прибежать. И он прибежал. Чувство, что истина где-то рядом, заставило остановиться. Он раздвинул пшеницу руками и увидел ЕЁ тело. Лежащее в колосьях, оно было прекрасно, потому что было ЕЁ. Всё полностью ЕЁ. ЕЁ ноги. ЕЁ бедра. ЕЁ живот. ЕЁ грудь. ЕЁ плечи. ЕЁ руки. ЕЁ шея. ЕЁ голова. И самое главное ЕЁ уши. Алексей присмотрелся к лицу любимой и понял, что сейчас истина откроется ему, сейчас он познает то, что должен познать. Вглядываясь в ЕЁ лицо, он никак не мог узнать любимого им человека, он вглядывался внимательней и пытался разобраться – кто же перед ним. Медленно мозаика аморфных черт сложилась, и лик Христа ласковым и успокаивающим голосом произнес: «Аффелия-препрекрасная Пиздочудище, пожирающая майн-Кампфы писей!».

Всё встало на свои места. Гитлер не терпел, когда его труд пожирали писей. От очевидности понятого Алексей поднял голову к небу. Подул лёгкий ветерок, принесший шум колосьев и душевное спокойствие, которое русский человек, возможно, только и может испытать в единстве с природой и её, сбалансированном тысячами стихий, умиротворении. Что может быть прекрасней пейзажей родного края? Жёлтое полотно пшеничного поля, простирающееся во все стороны до горизонта, голубое небо над головой. И облака, наполняющие пространство навязчивым треском телефонного звонка.

Алексей проснулся. После нескольких секунд замешательства и осознания происходящего, он протянул руку к телефону и взял трубку.

– Але? А… Да. Приветики, – зевая, протянул Алексей, – что сегодня? Да так… Есть что. Нет, сегодня никак. Типа потом. Может завтра. Посмотрим. Слушай, мне сегодня сон приснился, очень Сорокинский. Короче, снится мне дом, посреди поля. Такой двух-этажный дом, который стоит по середине здоровенного такого поля. И я внутри, чувствую, что дом этот, он как организм, то есть я не просто внутри дома, а внутри организма. То есть как, типа, глист в желудке. Нет, маме не рассказывал, он мне только что приснился, ты меня разбудил. Да-да… Маме понравится, она у меня про глистов любит… Знаю… Но я не глистом себя чувствовал в этом доме, вернее я совсем не в желудке там был, я как бы в сердце этого организма был, ну то есть мне так казалось что я в сердце, а сердце его – это туалет, то есть я в туалете дома и в сердце организма. И тут меня осеняет, что у сердца там всякие клапаны, к которым подходят артерии и вены, и по ним кровь, а у туалета, типа, трубы, и по ним либо вода, либо говно. И тут я чувствую импульс, и понимаю – сейчас сердце зальет этой как-бы кровью, и у меня такая тревога. Я боюсь, что говном зальёт, и сердце у самого так стучит, я к нему прислушиваюсь, а это ты звонишь – и я проснулся… Такой вот сон. Почему Сорокинский? Ну про говно ведь. Да не рассказывай – раз про говно – значит по-сорокински. Ладно, ок, короче, мне тут в дверь звонят. Всё – пока!

Алексей положил трубку. Встал с кровати и направился к входной двери. Шаг за шагом он приближался к точке, с которой возможно должна была начать отсчет его новая жизнь. Коридор обволакивал его, словно прямая кишка, в напряженном нетерпении желающая вытолкнуть на свет божий всё, так долго копившееся. И коридор вытолкнул его, он взялся за дверную ручку, провернул замок и распахнул себя грядущему.

За порогом стояла она. Спрятав назад свои ручки, маленькие холеные ручки молодой красивой девушки, она слегка покачивалась, переминаясь с носков на пятку, улыбалась ему, источала принесенную с улицы свежесть первых осенних холодов. Алексей посмотрел на нее. Маленький герметичный контейнер органов, плотно закутанный в шарфик кувшин мыслей и чувств, стянутый узостью джинсовой ткани и погруженный в мощь ботинок, источник страсти и желания. Контейнер удовольствия и фабрика милой капризности, заводик по переработке утонченно съеденной пищи и бутик искусного снобизма. Бабочки ресниц и змейки волос, перламутр ушных раковин и влага ноздрей. Гладкость лба и бантик губ, плоскость щёк и желание жить, покатость плеч и клубничность сосков, животный жир и животастый пуп, стремленье рук уметь лежать, сидеть, вставать, и не уменье плыть, кому же быть, кому остыть, кому чего не избежать, и всё-ж кого же вопрошать, о том чему сегодня быть, каким глашатым отказать в желанье ихнем грохотать, на мир весь полный словно дом, и кто-то словно сердце в нём, способен все вдруг осознать…