Читать книгу Королевский генерал - Дафна Дюморье - Страница 10

На следующее утро шел дождь, и я не смогла совершить обычную прогулку вокруг дома. Но позже, днем, когда солнце выглянуло из-за туч, я, укутавшись шалью, сообщила Мэтти, что намереваюсь подышать свежим воздухом.

Джон Рашли объезжал на лошади свои владения вместе с управляющим Лангдоном, чей дом я уже видела за лужайкой для игры в шары. Поэтому его место за ручками моего кресла заняла Джоан, и мне не составило труда уговорить ее проехать под низкой аркой во внешний двор, где я сделала вид, что любуюсь окнами своих покоев над воротами.

В действительности же я изучала структуру контрфорса, который, как я и думала, проходил по всей высоте дома в северо-западной его части рядом с запертой комнатой.

Толщина контрфорса была немногим более четырех футов, и если внутри он был пустой, как я предполагала, то в нем легко могла поместиться лестница. Во всяком случае, другого выхода во двор не было – это точно. Я попросила Джоан подкатить меня к основанию постройки, сказав, что хочу потрогать лишайник, за пятьдесят лет образовавшийся на камне, в действительности же, чтобы удостовериться в прочности контрфорса. Если предположение мое окажется верным, внутри должна находиться лестница, спускающаяся ниже уровня фундамента дома, а еще ниже – подземный туннель с выходом на поверхность где-то в парке. Бедный дядюшка Джон! Видно, не зря его портрет не висел в галерее вместе с остальными членами семьи. Если его отец так тщательно скрывал портрет от посторонних глаз, это значит, что он, очевидно, наводил на всех страх и даже ужас. Покидая внешний двор, мы миновали кроличий садок и поехали по дорожке к дому управляющего. Дверь была открыта, госпожа Лангдон, жена управляющего, скромного вида женщина, стоявшая на пороге, уговорила меня выпить стакан парного молока. Пока она отсутствовала, мы огляделись вокруг, и Джоан, смеясь, показала на связку ключей, висевшую на гвозде рядом с дверью.

– Старый Лангдон точно тюремный надзиратель, – шепнула она мне на ухо. – Он почти не расстается с этой связкой ключей, она всегда болтается у него на ремне. Джон говорил мне, что у него есть дубликаты всех ключей, принадлежащих моему свекру.

– Давно он работает управляющим? – спросила я.

– О да! – сказала Джоан. – Он приехал сюда совсем молодым, еще когда велось строительство дома. Нет ни одного закутка в Менебилли, которого бы он не знал.

«В таком случае, – подумала я, – ему наверняка известна и тайна контрфорса, если таковая существует». Джоан с неменьшим любопытством, чем я, разглядывала этикетки на ключах.

– «Летний домик», – прочитала она и, шаловливо улыбнувшись, отделила его от связки и помахала у меня перед глазами. – Ты изъявляла желание заглянуть во флигель, когда мы ехали по дороге на насыпи, так? – проговорила она шутливым тоном.

В эту самую минуту вернулась с молоком госпожа Лангдон, и, боясь быть застигнутой врасплох, Джоан, как провинившийся ребенок, залилась густым румянцем и спрятала ключ в складках своего платья. Мы немного поболтали, пока я торопливо пила молоко, а Джоан с невинным видом разглядывала потолок. Затем, распрощавшись со славной женщиной, мы поехали в парк через ворота в высокой стене.

– Ты сама себя наказала, – сказала я. – Как ты теперь вернешь ключ?

– Отдам его Джону, – ответила она, тихо смеясь. – Он придумает какую-нибудь историю, чтобы ублажить старого Лангдона. Но раз уж ключ оказался у нас, Онор, грешно было бы им не воспользоваться.

Воистину она была моей сообщницей и настоящей крестницей.

– Я ничего не обещаю, – пробормотала я. – Кати меня по дорожке, а там посмотрим, откуда ветер дует.

Мы пересекли парк, проехав мимо дома, и я помахала Элис, которую увидела в окне ее комнаты над галереей. Я заметила также Темперанс Сол, выглядывавшую, как ведьма, из боковой двери. По-видимому, она раздумывала, не ступить ли на землю и не присоединиться ли к нам.

– В кресле-то мне еще ничего, – крикнула я ей. – А так трава мокрая, и со стороны Гриббена снова надвигаются облака.

Она мгновенно, как кролик, скрылась за дверью, и я увидела, как она прошла к гостиную, пока Джоан, сдерживая смех, везла меня через ворота к дороге на насыпи.

Только когда мы поднялись футов на десять вверх по склону, нам открылся чудесный вид на море. Хоть и построенный на возвышенности, Менебилли тем не менее находился во впадине, похожей на чайное блюдце, и я поделилась этим наблюдением с Джоан, пока она катила кресло к летнему домику, видневшемуся в дальнем конце дороги на насыпи.

– Да, – сказала она. – Джон рассказывал мне, что дом построен в этом месте специально, чтобы его нельзя было заметить с моря. Старый господин Рашли страшно боялся пиратов. Хотя справедливости ради надо сказать, что и за ним самим водился этот грешок, иначе как объяснить, что в старые времена, когда он был еще жив, в доме можно было найти припрятанные в разных местах тюки с шелком и серебряные слитки; господин Рашли похищал все это у французов, привозил на собственных кораблях и выгружал на берег в Плимуте.

«В этом случае, – подумала я, – тайный ход, о существовании которого знал бы только он да еще, наверное, его управляющий, был бы как нельзя кстати».

Но вот мы подкатили к летнему домику, и Джоан, удостоверившись, что мы совсем одни, достала из кармана ключ и вставила его в замочную скважину.

– Должна тебе признаться, что смотреть особенно не на что, – предупредила она. – Один или два раза я приходила сюда со своим свекром. Это затхлая комната с рядами книг и ворохом бумаг на полках, из окон открывается очень красивый вид на море.

Она протолкнула мое кресло в дверь, и я огляделась вокруг, почти надеясь – какое ребячество! – увидеть следы пиратства. Но там царил порядок. Стены летнего домика были уставлены книгами, а из окон, как Джоан и сказала, просматривался весь залив до самого Гриббена и до прибрежной дороги на востоке, ведущей в Фой. Любой, кто бы ни двигался по направлению к Менебилли с востока, был бы замечен из окна дозорным, так же как и любой корабль, проходивший вблизи побережья. Старый господин Рашли оказался весьма умелым строителем.

Плиточный пол целиком закрывали ковры, кроме одного угла, занятого рабочим столом моего зятя, – там лежала полоска толстой циновки. Джоан оставила меня рыться в книгах, а сама вышла и заняла наблюдательный пункт на дорожке.

Ничего такого, что могло бы возбудить мое любопытство, здесь не было. Книги по юриспруденции, сухие и пыльные, бухгалтерские книги и многочисленные тома, озаглавленные: «Дела графства», – наверняка они относились к тому времени, когда Джонатан был шерифом герцогства Корнуолл. На одной из книжных полок, возле стола, лежали другие тома с пометкой «Мой городской дом», и среди них еще один – «Менебилли». Затем шли «Брачные контракты» и «Завещания». Все указывало на то, что в делах он был человеком методичным. Том «Завещания» оказался совсем рядом, и моя рука как бы сама собой потянулась за ним. Я посмотрела через плечо: за окном Джоан, что-то мурлыча себе под нос, собирала ягоды для детей. Я протянула руку и взяла том. Все страницы были испещрены мелким почерком моего зятя. Я остановилась на странице, помеченной: «Мой отец Джон Рашли. Родился в 1554 году, умер 6 мая 1624 года». Здесь же лежал – очевидно, он попал туда случайно – отчет о судебном деле, переданный в Звездную палату в 1616 году неким Чарлзом Беннетом, обвинявшим вышеупомянутого Джона Рашли. Этот Чарлз Беннет – я вспомнила – был нашим соседом из Лу, тот самый, что распустил слух об отравлении. Бумага стоила того, чтобы прочесть ее повнимательнее, ибо она представляла собой крайне скандальный документ. Чарлз Беннет обвинял Джона Рашли в том, что тот вел беспутную жизнь, поддерживал сомнительные отношения более чем с сорока пятью женщинами, богохульствовал и все прочее. Его жена, уверял он, умерла от горя, которое он причинял ей своим поведением, поскольку сама она была скромной и доброжелательной женщиной. Я с удивлением узнала, что Джона Рашли в конце концов оправдали. «Превосходнейшее оружие, – подумала я, – чтобы заткнуть рот моему самодовольному зятю, при каждом удобном случае расхваливавшему моральный облик своей семьи!» Но я перевернула страницу и наткнулась на завещание, которое искала. Старый Джон Рашли был довольно щедр. Ник Сол получил пятьдесят фунтов (которые его жена Темперанс наверняка у него отняла), столько же перепало и семейству Спарк. Двадцать фунтов передавались беднякам из Фоя. Однако вправе ли я вмешиваться в то, что никоим образом меня не касается? Тем не менее я продолжила чтение. Все земли в Корнуолле, его дом в Фое, дом в Менебилли и наследство, очищенное от долгов, – все это переходило к младшему сыну Джонатану, его душеприказчику. В конце – дополнительное распоряжение к завещанию: «Тридцать фунтов ежегодной ренты из Фоя на содержание моего старшего сына Джона должны выплачиваться после смерти моего младшего сына Джонатана, который в течение всей жизни обязан содержать его, предоставив ему комнату с едой, питьем и одеждой». Заметив в окне промелькнувшую тень Джоан, я быстрым незаметным движением закрыла том и поставила его назад на полку.

Итак, развеялись последние сомнения относительно недееспособности бедного дядюшки Джона. Когда я отодвигала кресло от стола, правое колесо наткнулось на какое-то препятствие на полу. Я наклонилась, чтобы освободить колесо, и приподняла край циновки. Преградой оказалось кольцо в каменной плите.

Наклонившись еще ниже и ухватившись обеими руками за кольцо, я приподняла плиту на два или три дюйма, но, прежде чем ее тяжесть вынудила меня разжать пальцы, я успела заметить первую ступеньку лестницы, уходившей в темноту. Я положила циновку на место как раз в тот момент, когда моя крестница переступала порог летнего домика.

– Ну как, Онор, – спросила она, – ты увидела все, что хотела увидеть?

– Кажется, да, – ответила я.

Несколько мгновений спустя она заперла дверь на ключ и повезла меня назад по ухабистой дорожке. Джоан говорила не умолкая, но я ее почти не слушала: я думала о сделанном мною открытии. Не было никаких сомнений, что под летним домиком проходит нечто вроде туннеля, а расположение стола, так же как и толстая циновка на плите, лишний раз доказывали тот факт, что маскировка была не случайной. Кольцо не было ржавым, следовательно им продолжали пользоваться. Легкость, с какой я, не вылезая из кресла, смогла приподнять плиту, говорила о том, что ее не раз сдвигали с места. Ею пользовались совсем недавно. Я бросила через плечо взгляд на дорогу, спускавшуюся к песчаному берегу, к самой бухточке. Придмут, как назвала ее Джоан. Она была узкой, с корявыми деревьями по крутым берегам, и я поняла, как, очевидно, просто было с бросившего на глубине якорь корабля послать к берегу шлюпку с полудюжиной человек и подняться затем к летнему домику, а для дозорного в окне домика – принять у этих людей тюки, которые они могли нести на своих спинах. Не этого ли добивался старый Джон Рашли, возводя свой флигель, и не лежали ли сваленные в кучу лет сорок тому назад тюки с шелком и золотые слитки под этой каменной плитой? Весьма правдоподобно, однако существовала ли связь между лестницей летнего домика и контрфорсом, сказать было трудно. Одно очевидно: в Менебилли можно было тайно проникнуть через соседнюю с моей комнату, и кто-то сделал это прошлой ночью, ибо я видела этого человека своими собственными глазами.

– Ты все время молчишь, Онор, – прервала Джоан ход моих мыслей. – О чем ты думаешь?

– Я прихожу к выводу, что немного поторопилась с отъездом из Ланреста, где все дни так похожи один на другой, и с приездом к вам сюда, в Менебилли, где каждый день случаются всякие неожиданности.

– Хотела бы я, чтобы это было так, – возразила она. – Лично мне здешняя жизнь кажется довольно монотонной. Солы вечно грызутся со Спарками, дети капризничают, а мой дорогой Джон все время ворчит оттого, что не может, как Питер и все остальные, пойти на войну.

Мы подъезжали к концу дорожки и собирались уже пересечь ворота, чтобы попасть в огороженный стеной парк, как вдруг увидели бегущего навстречу нам Джонатана, которому было не больше трех лет.

– Дядя Питер приехал, – кричал он, – много других людей и много солдат. Нам разрешили погладить лошадей.

Я улыбнулась его матери:

– Что я тебе говорила? Не проходит и дня, чтобы в Менебилли не случилось чего-нибудь необычного.

У меня не было ни малейшего желания красоваться перед высокими окнами галереи, где, вероятно, вся компания уже была в сборе, и я велела Джоан вкатить меня через парадный вход, обычно пустовавший в это время дня, когда в столовой никого не было. Когда я окажусь внутри, один из лакеев отнесет меня в мою комнату. Позднее я пошлю за Питером – я всегда была его любимицей – и узнаю от него новости о Робине. Мы проехали в дверь – малыш Джонатан бежал впереди нас – и тотчас же услышали говор и смех в галерее. Широкие арочные ворота внутреннего двора были распахнуты настежь, и мы увидели около дюжины всадников, поивших лошадей у колодца, возле основания дозорной башни. Все они радостно жестикулировали, а один из солдат, задрав голову, помахал рукой кухонной служанке, зардевшейся от смущения. Высокий стройный парень смеялся во весь рот. Затем обернулся и подал знак своим приятелям следовать за ним, что они и сделали. Взяв лошадей под уздцы, вереница мужчин, пройдя под аркой ворот, над которыми помещалась моя комната, направились во внешний двор и к конюшням.

Только теперь, когда они громыхали во дворе, я заметила у каждого солдата на плече пурпурную нашивку с тремя золотыми полосками. На мгновение сердце мое замерло, меня охватил панический страх.

– Скорее позови кого-нибудь из слуг, – бросила я Джоан. – Пусть меня немедленно поднимут в мою комнату.

Однако было слишком поздно. Когда маленький Джонатан уже выбегал в прихожую, в холл, обняв за талию Элис, вошел Питер Кортни в сопровождении двух или трех своих коллег-офицеров.

– Ба, да ведь это Онор! – воскликнул он. – Как я рад, что застал тебя здесь! Зная твои привычки, я опасался, что ты скроешься у себя в комнате, а Мэтти, как дракон, будет охранять дверь. Господа, позвольте вам представить госпожу Онор Харрис, у которой нет ни малейшего желания знакомиться с вами.

С каким бы удовольствием я влепила ему пощечину за такую дерзость, но он был одним из тех балагуров, которые просто не могут жить без шуток, обладая при этом примитивным мышлением комара. Однако его друзья уже окружили кресло, кланялись и по очереди представлялись мне, а Питер, смеясь и громко болтая, толкал кресло в галерею. Элис, обладавшая интуицией за двоих, его бы остановила, если бы я привлекла ее внимание, но так велика была ее радость от встречи с Питером, что она способна была лишь улыбаться, повиснув у него на руке. В галерее было полно народу – Солы, Спарки, Рашли, – все так и норовили перекричать друг друга, а в самой глубине у окна я заметила Мэри, беседовавшую с кем-то, чьи широченные плечи и высокий рост показались мне до боли знакомыми. По выражению лица Мэри, озабоченному и рассеянному, я заключила, что она встревожена, вернулась ли я с прогулки: я увидела, как она ищет меня глазами в парке. Потом она заметила меня, нахмурила брови и затараторила еще пуще прежнего. Видя ее замешательство, я почувствовала себя уверенней. «Какая мне разница спустя пятнадцать лет? – сказала я себе. – Бессмысленно падать в обморок из-за случайной встречи. Слава богу, у меня достаточно опыта, чтобы быть хозяйкой положения здесь, в доме Мэри в Менебилли, среди двух десятков людей в комнате».

Совершенно ни о чем не подозревавший Питер медленно катил меня к окну, и я краешком глаза увидела, как Мэри делает то, что наверняка сделала бы и я, окажись на ее месте: шепнула на ухо своему собеседнику какое-то поспешное извинение, вроде того, что ей нужно отдать распоряжения прислуге, и двинулась в мою сторону. Ричард обернулся и увидел меня. Сердце бешено заколотилось у меня в груди.

– Сэр, – сказал Питер, – извольте познакомиться. Моя уважаемая родственница госпожа Онор Харрис из Ланреста.

– Так же как и моя, – сказал Ричард, наклонился и поцеловал мне руку.

– О, неужели, сэр? – неуверенно произнес Питер, глядя на нас по очереди. – Я полагаю, мы в Корнуолле все в каком-то смысле родственники. Позвольте я наполню ваш бокал, сэр. Онор, выпьешь с нами?

– С удовольствием, – отозвалась я.

По правде говоря, бокал вина казался мне в ту минуту единственным спасением. Пока Питер наполнял бокалы, я впервые внимательно посмотрела на Ричарда. Он изменился. Вне всякого сомнения. Он возмужал, не только потучнел, но и раздался в плечах. Лицо немного отяжелело. Кожа стала более смуглой, загорелой, под глазами появились морщинки. Как-никак прошло пятнадцать лет. Затем он повернулся ко мне, протянул мне мой бокал, и я увидела только одну седую прядь в его каштановых волосах, над самым виском. А вот глаза, которые на меня смотрели, остались такими же.

– За ваше здоровье и удачу, – спокойно промолвил он и, осушив свой бокал, протянул его вместе с моим, чтобы наполнить снова. На виске у него пульсировала жилка, из чего я сделала вывод, что эта случайная встреча взволновала его не меньше, чем меня. – Я не знал, что ты в Менебилли, – признался он.

Питер смотрел на него с любопытством. Интересно, видел ли он когда-нибудь раньше, чтобы его командир нервничал или выказывал признаки беспокойства? Рука с бокалом слегка подрагивала, голос был резким, странно отрывистым.

– Я приехала из Ланреста лишь несколько дней назад, – ответила я голосом, быть может таким же странно нейтральным, как и его. – Братья сказали, что я не должна оставаться одна, пока идет война.