Читать книгу Хранитель равновесия. Темные игры - Дана Арнаутова - Страница 7

– Значит, тебя зовут Халид?

Зеринге молча склонил голову, стоя на коленях и удивляясь, до чего же благодатнейший ир-Шамси не похож на почтенного старца, которого он ожидал увидеть. В представлении Халида такой важный человек, да еще и жрец, должен был ходить чинно, смотреть важно, а если уж о чем-то говорить, то изрекать одни только мудрости. И, конечно, верховный предстоятель должен быть украшен сединами, а взгляд иметь лучистый и умиротворенный…

– Встань, юноша, – хмыкнул невысокий дородный старичок, посмотрев на него поверх листа бумаги. – Пол каменный, холодный, хоть и коврами застелен. Оказал уважение – и ладно, хвалю, а колени побереги, к старости ой как пригодятся.

И снова углубился в чтение письма Раэна.

Зеринге поднялся, раз было велено, и украдкой быстро огляделся. Когда еще выпадет случай попасть в спальню такого человека?! Комната, куда его привели, была обставлена удобно, однако без особой роскоши. В глубине виднелась постель с балдахином, по стенам тянулись полки, заставленные книгами и шкатулками, а сам предстоятель сидел в глубоком низком кресле у стола, вытянув ноги в шерстяных чулках и уложив их на скамеечку. Темный халат, не слишком щедро расшитый зеленым шелком, короткая бородка и морщинистые руки с одним-единственным перстнем-печаткой, да и то камень в нем какой-то простенький, вроде яшмы… И это один из столпов трона, светоч мудрости и благочестия? Больше похож на небогатого книжника, который не гнушается заработать лишнюю монетку, составляя прошения для крестьян и ремесленников.

– Вот оно как, значит… – задумчиво произнес благодатнейший ир-Шамси, сворачивая письмо, и Халид напрягся – голос жреца неуловимо изменился, потеряв добродушие. – Что ж, дай-ка я на тебя погляжу, Халид ир-Кайсах, именуемый также Зеринге. Иди сюда. Только на колени больше не падай, ни к чему это. Так мне в глаза посмотри.

Похолодев, Халид сделал шаг на негнущихся ногах, потом еще один – и оказался совсем близко к предстоятелю. Тот, откинувшись на спинку кресла, несколько мгновений рассматривал Халида, а потом поймал его взгляд своим, нисколько не благостным, а острым, словно входящий в тело нож.

– Целитель Раэн просит, чтобы я оказал тебе милость и принял твою исповедь, – уронил он негромко. – Только исповедь должно слушать, когда она исходит от сердца, а у тебя сердце пока молчит. Впрочем, и голова – тоже. Скажи, Зеринге, сколько жизней у тебя на счету?

– Не знаю, благодатнейший, – с трудом вымолвил Халид пересохшими губами.

Странное дело, он совсем не боялся, хоть и понимал: одно слово этого старичка – и болтаться ему в петле где-нибудь на заднем дворе храма. А если не повезет, бывает участь и похуже. Вот решит благодатнейший, что душа Халида требует спасения – и бросят его в каменный мешок, вспоминать прегрешения да каяться. Говорят, в подвалах Света многие дюжины преступников замаливают свои деяния долгие годы до самой смерти.

Все это он знал, но страха все равно не было. Только пронзительное чувство тоски, будто что-то хорошее коснулось Халида, но не осталось, а ушло безвозвратно.

– Не считал, да? – хмыкнул ир-Шамси.

– Не считал, – хрипло признался Халид. – Когда в караванной охране ездил, редкий раз без драки обходился, а там разве посчитаешь? А потом…

– Да-да, а потом?

Темно-карие глаза предстоятеля хищно блеснули.

– И потом не считал тоже, – выдохнул Халид. – Как за дюжину перевалило, так и… бросил.

– Страшно стало? – спросил ир-Шамси без малейшей улыбки на губах и во взгляде. – Или стыдно? Или все равно?

Перед тем, как ответить, Халид честно подумал. Нет, наказания после смерти он не боялся, хоть жрецы и говорят, что убийца получит воздаяние от демонов Бездны. Те же самые жрецы еще как блудят, воруют и клятвопреступничают. И подняться в своем храме на ступеньку-другую ценой чужой жизни еще как не гнушаются – были у него и такие заказы. А если они не боятся расплаты от богов, значит, не все так сурово с этой расплатой.

И стыдно ему не было. Ну, почти никогда. Кое-какие заказы и вправду хотелось позабыть, но стыд – это когда обещаешь больше такого не делать, неважно, богам или себе самому. А Халид понимал, что все равно не бросит свое черное ремесло. Привык уже к легким деньгам да вольной жизни. Вот если поймают – придется платить сразу за все, но кто из ночного народа об этом не знает? Все ходят под плахой да веревкой. Но стыд?

– Нет, благодатнейший, – сказал он, всем телом чувствуя взгляд предстоятеля, как пронизывающий холодный ветер. – Не страшно, не стыдно. Просто не к чему. Боги и так все видят и счет ведут. Люди… Ну, тем все равно, за одну смерть меня казнить или за сотню. А исповедоваться, уж простите, я не буду. Зачем?

Он опустил глаза, уставившись на самый обычный ковер, тоже не из дорогих, как и все в этой комнате. Даже потертый немного. Удивившись собственному равнодушию, подумал, что может и не доехать до Салмины, если благодатнейший решит иначе. Однако ир-Шамси снова хмыкнул, разглядывая его, а потом протянул:

– Ой, дура-а-ак… Ладно, раз уж Раэн за тебя поручился, посмотрим, что из этого получится. Но и совсем без исповеди отпустить не могу. Не положено. Служба у меня такая, всякую заблудшую душу в совесть макать, будто котенка – мордой в молоко. Скажи, Зеринге, как давно ты убил человека? Ну, в последний раз…

– Третьего дня, – выдавил Халид, поражаясь, что хочет соврать – и не может. Наверное, это все-таки жреческая магия, если правда сама лезет на язык, так и подводя его под заслуженную кару. И угрюмо добавил: – Только не одного, а троих. На дороге в дне пути от Аккама.

– И за что?

Глаза ир-Шамси снова хищно и остро блеснули.

– Ограбить меня хотели, – честно ответил Халид.

– Ах, вот как… – протянул благодатнейший. – Разбойники?

– Нет, хозяин постоялого двора да пара его работников. Увидели, что еду один, конь добрый и кошелек не пустой… Поднесли сонного зелья в вине, да я вкус вовремя распознал. А когда встал из-за стола своими ногами – втроем накинулись.

Про Ласточку он говорить не стал, чтобы не объяснять, сколько она стоит. А ведь эти трое на нее в первую очередь глаз положили. Вот за дурную жадность и поплатились.

– Ну, этот грех я тебе отпускаю. Ибо сказано: «Совершившему зло справедливость воздай полной мерой».

Предстоятель помолчал, а потом негромко сказал, глядя куда-то мимо Халида:

– Все мы идем по дороге, проложенной для нас богами. Идем и думаем, что свернуть некуда. А ведь перекрестки на этой дороге чуть ли не на каждом шагу. Вот свернули бы те трое вовремя – и остались живы. Что скажешь?

– Скажу, что будь у них дурман почище да подороже, то потерял бы голову я, а не они, – мрачно проговорил Халид. – Это хорошо, благодатнейший, когда свернуть можно, а ведь бывает, что либо прорвешься через засаду, либо сдохнешь. Вот когда дорога чистая, тут и оглядеться можно.

Несколько ударов сердца ир-Шамси смотрел на него, словно обдумывая сказанное, а потом негромко рассмеялся. Морщины-лучи разбежались от уголков глаз, но в самих глазах улыбка так и не появилась. Отсмеявшись, предстоятель взял со стола колокольчик и позвонил, а потом неторопливо уронил:

– Раэн просит, чтобы тебя отправили в Салмину. Будь пока гостем храма, а как соберется караван, тебе найдут место. Иди, Халид ир-Кайсах, именуемый Зеринге. И помни, боги долго терпят, но никогда не забывают. Потому осмотрись получше и подумай, куда ведет твой путь.

Халид молча поклонился и вышел вслед за появившимся в дверях прислужником. Между лопаток чесалось так, словно благодатнейший ир-Шамси смотрел поверх наложенной на тетиву стрелы. Облегчения от того, что его выпустили, тоже не было.

«Думай не думай, а ехать придется туда, куда велел Раэн, – усмехнулся Халид про себя. – И никакие поучения этого не изменят, а уж мои решения – тем более».