Читать книгу Сочинения. Том 2. Иду на грозу. Зубр - Даниил Гранин - Страница 11

Ключ лежал, как и прежде, справа за наличником. Большая пустоватая комната показалась неуютной, хотя все стояло на прежних местах. Тулин упал на кушетку, вытянул ноги. Секрет быстрого отдыха состоял в том, чтобы расслабить все мышцы и ни о чем не думать.

Тикали часы. Включался холодильник, бормотал взахлеб, словно торопясь выговориться.

Томный женский голос пел по радио итальянскую песенку: «…В благородном сердце всегда появляется любовь». Точно. Он вскочил, взял бутылку коньяка, скрутил сургуч, ладонью вышиб пробку. Достал из шкафчика стакан. Выпил, морщась, без удовольствия, как пьют лекарство. Чтобы отогнать сон. Бездарно было бы проспать первый вечер в Москве, да еще после пережитого. Транслировали какой-то концерт, слышно было, как в глубине зала вздыхали, покашливали.

Он вынул записную книжку, выбирая, кому бы позвонить. Отсутствие Крылова путало все карты.

Телефон стоял между книгами, на столе. Тулин подошел и увидел под стеклом фотографию: девушка в лыжной шапочке с помпоном на фоне заснеженного леса. Снег лежал на шапке, на кудряшках. У нее были твердые круглые щеки и робкая улыбка.

Тулин подозрительно осмотрел комнату. В углу гантели. Книг прибавилось. На шкафу лыжи, одна пара. Открыл шкаф – ничто не говорило о присутствии женщины. Комната хранила хорошо знакомую Тулину безразличную чистоту, когда убирают чужие руки.

Он успокоился. Было бы грустно, если б Крылов женился. Что-то нарушилось бы.

Перелистывал имена, прежние привязанности и случайные знакомства – те, что не следует ворошить, полузабытые лица, и те, с кем приятно было бы сходить в ресторан, но и они обязательно начнут с упреков: почему не писал, не звонил и прошлый раз не зашел, – надо будет оправдываться и что-то выдумывать. Не могут женщины просто обрадоваться, как радуются, встречаясь, мужчины. Есть, конечно, Зоечка, но Тулин представил всю запутанную историю их отношений – нет, пожалуй, сейчас не стоит осложнять себе жизнь. Софа – слова не даст сказать. Галочка – это для домашнего потребления. Ему вдруг вспомнилась Женя, эта утренняя глазастая девочка из парка, почему-то он был уверен, что ей было бы интересно узнать про его удачу, она снова бы слушала его, блестя своими коричневыми глазами, где отражались молнии и мокрые листья. Он уже забыл про свое намерение дождаться Крылова и посидеть с ним вдвоем. Быстро побрился; вылил на себя остатки крыловского одеколона. Записная книжка лежала раскрытая на букве «Г». Он хотел было захлопнуть ее и сунуть в карман, но тут взгляд его упал на фамилию Голицына. Тулин усмехнулся…

– Попросите к телефону Аркадия Борисовича. – Пока в трубке шипела тишина, он свободной рукой налил себе коньяку. – Здравствуйте, Аркадий Борисович! Вас беспокоит Тулин. Читал сегодня ваше заключение. Благодарю за вашу заботу о моем здоровье. Вы сделали все, что могли. Однако, как говорят, и Бог подчиняется правилам грамматики. А грамматика наша такова, что все новое находит себе дорогу. Я не ради того, чтобы вас посердить. – Он не давал Голицыну вставить слова. – Мне надо, чтобы вы были здоровы, очень здоровы, потому что через год надеюсь увидеть вас на докладе об итогах наших работ. Может быть, вы согласитесь присутствовать и на испытаниях? А чего доброго, решитесь подняться в грозу? Столько лет вы посвятили ей, и ни разу не забраться в нее – обидно! Постараюсь кончить за год, это с запасом, учитывая вашу непримиримость, авторитет и заботу о нас. Ваше здоровье, Аркадий Борисович!

Он чокнулся с трубкой, где яростно пиликали короткие гудки.

Вошел Крылов.

– Ты где шатаешься? Одевайся, поехали в ресторан.

– Как твои дела?

– Кутим! Переодень рубаху. Нас ждут. Все доложу. Крылов вяло помотал головой:

– У меня нет настроения. Ты двигай сам.

– Не дури. – рассердился Тулин. – Знать ничего не желаю. Сегодня существует мое настроение. А раз у тебя нет настроения, значит, оно тебе не может мешать.

Спорить с ним было бесполезно. Он выругал Крылова за рубашки – модные, но безвкусные, перевернул весь шкаф, пока не остановился на коричневой, с отложным воротником.

– Погоди, а девушка у тебя есть? – спохватился он.

– Не хочу я никаких девиц.

– Стой! А эта? – Он кивнул на фотографию.

– Она не здесь.

– А где?

– Далеко.

Тулин еще раз наклонился над портретом.

– Миленькая. Ну ладно, не пыхти, у тебя это, как всегда, серьезно.

– Как же тебе удалось с Агатовым? Тулин аппетитно улыбнулся:

– Погоди, все по порядочку. Что ж, вы переписываетесь?

– Нет.

– Скрытный ты человек.

В Доме ученых был вечер отдыха. Тулин долго, со вкусом выбирал в ресторане столик, согласовывал меню, распоряжался насчет шашлыков и салатов. Крылов подумал: сколько живу в столице, а бирюк бирюком, официанта подозвать не умею.

Откуда-то появился Возницын, заместитель директора Тулинского института, маленький, умилительно громко хохочущий по любому поводу. Он был с женой, приятной, пухлой брюнеткой, которую Тулин через несколько минут стал звать Симочкой, хотя она была много старше его.

У Тулина было много знакомых, он здоровался, куда-то уходил, узнал, что здесь Ада, – она вчера приехала в Москву, в командировку, – и, несмотря на протесты Крылова, отправился за ней и привел, вырвав из компании старых профессоров, рассуждавших о преимуществах постоянного тока.

Последний раз Крылов видел Аду год назад. Она почти не изменилась: была так же ослепляюще красива, надменна, только зачем-то стала носить яркие бусы, а на руке широкий металлический браслет. Выпили за женщин, потом за Южина; когда подняли за Крылова, Ада ровным голосом спросила, что ему пожелать, как бы предлагая заключить мир на сегодняшний вечер. Тулин хлопнул себя по лбу.

– Перед нами же именинник! Новенький начальник лаборатории! Я-то расхвастался, а вот он, подлинный герой, как водится, незаметный… В его лице мы приветствуем…

Крылов торопливо выпил до дна и долго смеялся: он ни за что не хотел испортить Тулину сегодняшний вечер.

Стоило ему представить, как они начнут его расспрашивать, утешать, и его охватывал стыд. Ада сразу же торжествующе скажет: «Вот видишь!» А так она сказала: «Ты добился своего, правда, я остаюсь при прежнем мнении: твое место на заводе».

Крылов начал было возражать, но его уже никто не слушал.

Тулин рассказывал с подробностями историю своих переговоров с Южиным.

– Молодец! Ах, какой психолог! – вскрикивал Возницын и всплескивал маленькими руками.

Тулин разошелся и приглашал всех через год на банкет.

Заиграли липси. Тулин пошел танцевать с Адой, а Симочка пригласила Крылова. Со всех столиков смотрели на Тулина и Аду: они были самой красивой парой.

– Они составляют полный гарнитур, – сказала Симочка. – Я бы все отдала, чтобы иметь такую фотогеничность.

Крылов промолчал. Он не знал, что надо говорить в таких случаях. Тулин терпеть не мог Ады, называл ее мороженой щукой и пригласил, наверное, потому, что на Аду все оглядывались – такая она была красивая.

После танца Тулин подошел к соседнему столику.

– Здравствуй, Петруша, – громко сказал он. – Поздравь меня. А тебе, слыхать, подраскрыли скобки.

В нежно-розовом толстячке, похожем на облупленную сардельку, Крылов с трудом узнал Петрушу Фоминых, с которым они когда-то учились в институте. Петруша восседал во главе шумной компании пестрых пижонов.

Тулин бесцеремонно налил себе в чью-то рюмку, поставил ее на вытянутую ладонь.

– На одной ложной информации нынче не выедешь. Выпьем за нашу передовую эпоху!

Не успел он кончить, как Петруша с неожиданной для его комплекции ловкостью подхватил с ладони Тулина рюмку, выпил и победно поиграл ею между пальцев. Пижоны засмеялись. Тулин побледнел. Он бледнел сразу всем лицом, и глаза его тоже становились белыми.

Ада стиснула Крылову руку.

– Не вмешивайся, без тебя разберутся.

– Они давно ссорятся, – сказал Крылов. – Сперва из-за одной… Потом Петруша прижал его у Денисова. Но Олегу сейчас нельзя влипать ни в какую историю.

– А тебе?

– Я теперь люмпен, – сказал он, вставая. – Мне что…

Он подошел к Тулину и взял его за локоть.

– Ах, и ты тут, – сказал Петруша. – Забирай своего дружка, пока я его не отправил в другое место.

– До чего ты стал жирный! – сказал Крылов. – Так и хочется тебя помазать горчицей.

Он увел Тулина и заставил его пойти танцевать с женой Возницына.

Ада рассказывала Возницыну про трудности с выключателями постоянного тока, но едва только Крылов вернулся, она спросила, почему люмпен.

– Ничего, чепуха, – сказал Крылов. – А как с этой аппаратурой за границей?

– В том-то и дело, – сказала Ада. Возницын захохотал.

– Пусть, пусть Америка торопится, мы все равно их обгоним.

В это время к ним подошел Петруша. Осторожно подтянув брюки, он опустился на стул.

– Я на Олега не обижаюсь, – сообщил он. – Нет смысла обижаться, он все еще мыслит в коротких штанишках. Жизни не знает. Сейчас все перестраиваются. – Он поправил очки, у него были великолепные очки с золотыми дужками. – Эх, Сережа, быт – проклятая штука. Вот я и считаю, что его надо устраивать, поскольку он определяет… – И он улыбнулся Аде.

– Где ты теперь? – поинтересовался Крылов.

– Внедряю автоматику. Крылов удивился:

– Но это ж не по твоей специальности?

– Моя специальность… – Петруша снял очки, глаза у него стали светлые, грустные.

Возницын всплеснул руками:

– Что может быть лучше автоматики! Автоматизация облегчает труд. Возьмите, к примеру, метеослужбу, передачу и обработку сведений…

Вернулся Олег и, к удивлению Крылова, спокойно подсел к Петруше, налил ему вина.

– Но откуда ты знаешь автоматику? – спросил Крылов. Петруша отпил вина, по-кошачьи зажмурился.

– Чудак, зачем мне ее знать, я ее внедряю. А известно, что внедрять можно годами. – Он смотрел на Крылова, но Крылов чувствовал, что говорится это не для него. – Специальность – средство существования материи.

– Существуешь на косности, – сказал Тулин. – Новый тип паразита. Ну и как, увлекательная работа?

Петруша обрадовался:

– А я увлекаюсь другими вещами. Муки научного творчества – это для избранных вроде тебя. Куда уж нам!.. У меня теперь интерес материальный. Принцип материальной заинтересованности. Слыхал? Сокращенно «примазин». Отличное средство, действует на любой организм. Ты принимаешь?

– Вроде бы рановато, – сказал Тулин. – А ты без этого не способен?

Петруша хихикнул. Насмешки Тулина соскальзывали с него, но он не прощал ни одной, подзуживая Тулина своим цинизмом.

– И не боишься ты влипнуть? – полюбопытствовал Тулин. Петруша посмотрел на него как на ребенка.

– Ошибается тот, кто экспериментирует. А я никогда себе этого не позволю. Невыгодно.

– Бизнесмен, – сказал Тулин.

Петруша взял двумя пальцами ломтик лимона.

– Вы оторвались от жизни. Нехорошо. Деньги есть деньги, они определяют заслуги человека в нашем обществе. – Он разговаривал тоном, не требующим ответа, так говорят с кошками или собаками. – Каждому по труду, от каждого как?

– По способностям, – обрадованно подсказала Симочка.

– Именно.

– Ты все переворачиваешь. Деньги, деньги… У тебя как на Западе, – сказал Крылов.

Петруша посмотрел на него серьезно, и Крылову опять показалось, что за толстыми стеклами очков мелькнуло что-то грустное и тотчас растаяло в поддразнивающей ухмылке.

– Зачем Запад? С деньгами и у нас можно не хуже, чем на Западе. Производство товаров возрастает.

– Да, да, жить становится все лучше, – обрадовался Возницын, – не сравнить…

– Счастье – это не деньги, это трудности борьбы за светлое будущее, – сказал Петруша. – Берите мои трудности, дайте мне вашу зарплату.

– Перестань пылить, – сказал Крылов. – Неужели ты стал таким?

– Он всегда был таким, – сказал Тулин. – Он всегда был пижоном. У него ничего не остается в жизни, как жрать, покупать и халтурить.

Петруша пососал лимон.

– Фу, как грубо! За что вы на меня злитесь? За откровенность? Подводите идеологическую базу? Ты, Олег, всегда был бдителен. Это ведь ты прорабатывал меня за джаз, за то, что мы не занимались наукой.

– Да, ведь ты играл на трубе! – вспомнил Крылов.

– …Ты, Олег, конечно, личность исключительная, тебе не нужны деньги, тебе нужна слава. А к славе приложится и остальное. Тебе не нужна своя машина, тебе достаточно казенной. А я больше не играю на трубе. Ты перевоспитал меня. Я стал как все, рядовой работяга. Между прочим, у тебя какая зарплата? В три раза больше моей? Поэтому твоя действительность в три раза прекрасней, чем моя. – Он подмигнул Аде. – И соответственно раза в четыре приятней, чем ваша. Поэтому идеалы Олег может иметь более высокие, его муки творчества – это не для нас, нам бы десятку-другую наишачить.

– Ах ты, поросеночек, – сказал Тулин. – Как ты вырос! Ты стал философом.

Давно уже с какой-то мыслью Крылов следил за Петру-шей. И вдруг сказал:

– Жаль, что ты бросил играть на трубе. Может, это и было твое призвание.

Петруша живо повернулся к нему, хотел что-то ответить, но махнул рукой и зло рассмеялся:

– Ужас какие вы все положительные! Особенно ты, Сере-га. Как был карась-идеалист, так и остался. Никакого прогресса. Удивляюсь, как это тебя еще терпят в институте! Когда тебя выставят, двигай ко мне, так и быть, устрою.

Ада неумело закурила сигарету и сразу же притушила.

– Ну а теперь катись, – сказал Тулин. Петруша положил обсосанный лимон.

– Диспута не получилось. Извините за компанию. – Он встал. – Принимайте «примазин» – поможет, особенно в семейном положении. – Сунул руки в карманы и, позвякивая мелочью, удалился к своему столику.

Первой прыснула Симочка, за ней остальные. Крылов тоже смеялся, не зная чему. Они почувствовали себя вдруг очень молодыми, очень голодными и накинулись на остывшие шашлыки. «Экземпляр! Ну и экземпляр!» – повторял Возницын. Его все приводило в восторг. На него было приятно смотреть. Шашлык, который он ел, был самый лучший, тулинская тема – самая перспективная, Петруша – диковинное явление, нетипичное, отныне разоблаченное и обреченное…

– Сережа, – сказала Ада, – что у тебя все же случилось?

– У меня? Ничего!

Тулин внимательно посмотрел на него.

– Вытри нос, у тебя нос потеет, когда врешь.

– Отцепитесь вы, – сказал Крылов. – Ну, поругался с Голицыным, что особенного?

– Ага, поругался! – сказал Тулин. – Твой Голицын – скелет, хватающий за горло молодые таланты, старый колпак, наследие прошлого.

– Хуже всего, он несправедливый человек, – свирепо добавил Крылов, и все рассмеялись, как будто он сказал глупость.

– Давай, давай! Мне, брат, мало, чтобы меня хвалили друзья, мне надо, чтобы ругали моих врагов. Но… – Тулин поднял шампур. – Но ты, Сереженька, должен быть с Голицыным кроток и ласков, ибо он будет курировать наши полеты, и надо, чтобы он перепоручил это тебе.

По мере того как Тулин разворачивал свои хитрые планы, Крылов мрачнел. Наконец он решился:

– Это невозможно. Дело в том… – Во рту у него вдруг пересохло, он жадно хлебнул вина. – В общем, я ушел из института.

– Я чувствовала, – сказала Ада.

Они заставили его рассказать все. Поощренный их вниманием, он приободрился. Почему бы ему не рассказать? Чего ему стесняться? Ничего страшного. По отношению к Тулину его поведение было подвигом. Он заслуживал похвалы, утешения, благодарности. Он пал жертвой, защищая правое дело, и мог требовать почестей.

Тулин молча ел шашлык. Крылов кончил рассказывать, а Тулин продолжал есть шашлык, густо мазал горчицей каждый кусочек, жевал его так, как будто истреблял что-то живое. На него было страшно смотреть. Ада и Симочка притихли. Наконец Тулин вытер губы, скомкал салфетку и принялся обозревать физиономию Крылова.

Он приглашал всех полюбоваться на этого цветущего, упоенного жалостью к себе идиота. Он водил их, как экскурсовод, обращая внимание на достопримечательности этого редчайшего образца человеческой тупости.

– Заметьте, он ждет, что мы кинемся ему на шею, женщины будут всхлипывать, а мужчины прочувствованно трясти руку. Так вот почему приехал Агатов! Кто тебя просил соваться со своими принципами! – зарычал он. – Надо было ехать, а не корчить из себя… Ох и нагадил же ты! – Тулин схватился за голову. – Мы бы Южина повернули совсем по-другому. Я-то надеялся, что из вашего курятника ты сумеешь страховать меня… Все испортил… Услужливый дурак, юродивый. – Лишь присутствие женщин как-то сдерживало его.

Ада попробовала вступиться – раз Крылов не разделяет взглядов Голицына, то, естественно, он обязан… Как же иначе… Каждый человек…

Может, она и добралась бы до самого важного для Крылова, но Тулин не дал договорить, он высмеял ее, под его ударами все превращалось в труху.

– Что за лепет, какие у него принципы! Принципы оцениваются по результатам, а не по намерениям. Нагадить может и кошка, а человек должен уметь больше! Этот лунатик всегда так. Вечно ему надо быть правильней всех. Вы-то, Ада, знаете это получше нас. Ах, какой рыцарь, он шел на все ради меня! А мне не нужно. Не нужна мне твоя жертва, твои услуги.

– Я это сделал не ради тебя, – сказал Крылов.

«Не ради тебя», – сказал он, и Тулин ударился о что-то неподатливо твердое, как кость. Это случалось не впервые, но всякий раз приводило его в ярость.

– Значит, для себя? Все для себя. Жизнь ничему не научила тебя. От Дана ты тоже уходил, задрав нос. – Он выбирал самые больные места. – Кому помогает твое донкихотство? Ты всем только мешаешь и портишь.

Он лупил его без пощады, издевался, высмеивал.

– Не расстраивайтесь, не надо, – услыхал Крылов голос Симочки. Он вздрогнул от этой нежданной нежности, поднял глаза и увидел, что она гладит руку Тулина.

– Вот видишь? – сказала Ада. – Ты меня не слушался. Куда ж ты теперь?

Белая матовая кожа делала ее лицо мраморно-холодным, как у статуй в Эрмитаже. Куда ж он теперь? Не все ли равно, какое это имеет значение, почему ее интересуют такие пустяки? Он подумал, что завтра можно не ехать в институт. И удивился. И послезавтра тоже, и флюксметры так и будут стоять демонтированные.

– Вот что, ты должен помириться с Голицыным, – сказал Тулин тоном, не допускающим возражений.

– Ради интересов дела, – подхватил Возницын. – Зачем осложнять себе жизнь?

– Нет, – сказал Крылов. – Не могу.

– Отрекись от меня, обругай перед Голицыным, разрешаю, – сказал Тулин. – Агатов – подлец, и нечего нам строить из себя…

– Голицын вас обожает, – сказал Возницын. – Какие в наше время конфликты? Мы все делаем одно дело. – На него было приятно смотреть, так легко у него все разрешалось.

Крылов тоже попробовал улыбнуться.

– Нет, не могу.

– Ну и скотина ты! – сказал Тулин. – Какой же ты друг после этого?

Крылов виновато улыбался. Он и не пробовал защищаться, он покорно принимал удары Тулина, но всякий раз как ванька-встанька поднимался – с виноватой улыбкой, словно извиняясь за то, что Тулину приходится снова бить его, и это еще более ожесточало Тулина, хотя в глубине души он отдавал должное стойкости Крылова. Тут никто не мог оценить это мужество, которое всячески прятало себя. И прежде в глубине крыловского характера был налит свинец, но теперь Тулин чувствовал, что свинца этого прибавилось.

– Чего ты достигнешь своим уходом? – сказал Тулин. – Эгоист. Ты открываешь дорогу подонкам вроде Агатова. Господи, как ты подвел меня!

«А если и в самом деле это свинство, – подумал Крылов, – и по отношению к Тулину, и к Бочкареву, и ко всем ребятам? Чего проще, вернуться к Голицыну, старик обрадуется, ну, оба погорячились, и всем будет хорошо, и оказывается, Тулину тоже будет хорошо».

– Нет, – сказал он, – нет, я не упрямлюсь. Как же мне идти к Голицыну, если я не согласен с ним и ты, Олег, с ним не согласен? От тебя отказаться? Но тут не только ты, тут мне и от самого себя надо отказаться. Раз у меня есть убеждения, я должен отстаивать их, а если я не сумел, то уж тогда лучше уйти, чем в сделку вступать. Мне ведь уйти тоже нелегко, у меня своя работа, там самый разгар… – Он вспомнил о Песецком, об уравнении, о заказанном радиоспектрометре, о том, ради чего он перешел к Голицыну и к чему приступил, потому что наконец-то приблизилась наиболее важная часть его работы, над которой он бился два года. – Но я уйду, иначе нельзя, ведь только через себя мы можем для всех… – Он запутался; впрочем, теперь ему уже было безразлично.

Наступило молчание, длинное, тягостное. Он сконфуженно улыбнулся, никто не ответил на его улыбку.

Принесли мороженое.

Возницын рассказывал о тайфуне на Каспии. Ада возмущалась, почему о таких вещах не пишут в газетах. Возницын объяснял, что не стоит волновать народ.

Крылов послушно ел мороженое. Он терпеть не мог мороженого. Зачем он здесь? Зачем ему это мороженое и эта болтовня? Он чувствовал, как тяготит всех своей мрачностью, у него всегда получалось излишне серьезно и слишком надолго. Он думал о том, что никогда ни в чем не мог отказать Тулину, а тут отказал, хотя виноват перед ним, и неизвестно, чем это кончится. И никак не мог понять, почему ж нет в нем раскаяния, а есть лишь стыд оттого, что портит настроение людям, которых любит.

Над улицами пылали неоны реклам с просьбой есть мороженое Главхладпрома, и хранить свои деньги в сберкассе, и вызывать пожарных.

– Почему бы тебе не вернуться в Ленинград, на наш завод? – спросила Ада.

«Действительно, почему бы? – подумал он. – Или определиться к Петруше, или вернуться к Аникееву».

– Сережа, – сказала Ада, и он приготовился выслушать проект его будущей упорядоченной жизни. Но вместо этого она сказала: – Ты поступил в высшей степени прилично. Не обращай на них внимания.

Он так ждал этих слов, и вот теперь, когда они были произнесены, оказалось, что это совсем не то, что ему было надо.

– Спасибо, – сказал он.

– Когда-нибудь ты поймешь, что никто к тебе не относился так, как я.

«Я это уже понял, ну и что ж из того?» – подумал он.

– Я много раз рисковала собой потому, что всегда говорила тебе правду. А для неправды есть другие. Или будут. Я не собираюсь сидеть и ждать тебя, как Сольвейг, хотя бы потому, что тебе это будет неприятно… Ты еще сам не знаешь, что тебе надо.

Она всегда умела сделать его более благородным, чем он был. Все же сейчас она, наверное, довольна, что с ним приключилось такое, по крайней мере, она могла жалеть его. Почему бы ему не жениться на ней? Она очень красивая, она любит его и никогда не позволит ему совершать необдуманные поступки. Вернуться на завод. Вернуться к Голицыну. Вернуться к ней… До чего ж много, оказывается, существует путей к благоразумию.

– Спасибо, – сказал он по возможности признательней. Глупее, чем это спасибо, ничего нельзя было придумать. Ему стало жаль Аду. Почему ему приходится огорчать тех, кто его любит? Их так немного, и всегда он причиняет им одни неприятности.

Он осторожно поцеловал ее в щеку, стараясь не испортить прически и не помять белоснежный воротничок.

– Хочешь, я женюсь на тебе?

Как сразу все станет просто и хорошо! По утрам она заставит его делать зарядку. Сколько раз он начинал делать зарядку и бросал. Ада заставит его обтираться холодной водой и регулярно учить немецкий язык. С ней он в совершенстве выучит немецкий.

– Хочешь?

– За что ты меня так не любишь? – сказала она. – Тебе сейчас очень плохо, но все равно так нельзя. Это нехорошо.

Сейчас ему казалось: согласись она, и он не раздумывая бы женился на ней. Ему было жаль ее, и он женился бы и жил с ней. Хоть одному человеку была бы от него радость.

Тулин и Возницын ждали их на углу.

– Идея! – издали закричал Тулин. – Есть идея! Падай мне в ноги, так и быть, помилую! Я! Беру! Тебя! Зачисляю! К! Себе! В! Группу! Вот! Поехали, ты, карасик. Раз уж навязался на мою голову, черт с тобой, присоединяю. О женщины, мы таких дел с ним натворим!

Вдохновенными мазками набрасывал он картину будущих работ и тех работ, которые откроются после будущих работ, когда его группа превратится в Институт атмосферного электричества, а затем в Академию активных воздействий.

Он выжимал облака, как выжимают мокрое белье. Дожди лились туда, куда он приказывал, обильные, плодоносные дожди орошали пустыни, он обращался с облаками как с водопроводным краном. Неурожаи, засухи исчезали из памяти человечества. Он размахивал пучками молний. О молнии, о грозы! Таинственный сгусток энергии, перед которой отступает мощь атомных двигателей. Да, к вашему сведению, одна гроза расходует энергию водородной бомбы. А сколько их, гроз, громыхает ежедневно над земным шаром, ежечасно, каждую минуту миллионы лет! О люди, зачем вы пробиваетесь с таким трудом в глубины ядра, когда вот она проблескивает над вашими головами, громыхает на расстоянии каких-нибудь двух километров, эта необузданная сила! А мы ухватим ее, мы будем пробивать молниями горы, варить камни… Мы… мы…

Ах, почему у них не было магнитофона! Эту речь следовало передать через все радиостанции мира, отпечатать, высечь на гранитных плитах, разучивать в школах. Она была произнесена в полночь у булочной на углу Волхонки.

Крылов тоже восторгался, но, вместо того чтобы облобызать Тулина и ответить, промычал что-то невнятное, все убедились, что он свинья.

– Ты хвастун, Олег, – сказала Ада. – Хвастун и фантазер. Мы на заводе вентиляцию наладить не можем. А ты морочишь Сергея своими сказками: ему надо на завод вернуться, там он конкретно может. У тебя все нереально…

Они заспорили. Симочка защищала Тулина – он все может, если он захочет, он сможет сделать все, что говорил.

Перед Манежем, у пустой эстрады, несколько парочек танцевали под музыку карманного приемничка.

Крылов, узнав Ричарда и с ним дипломантку Женю Кузьменко, свернул к ним. Приемник лежал в пиджаке у Ричарда, и, когда они кружились, музыка то нарастала, то слабела.

– А вот там Тулин, – сказал Крылов. Ричард закивал, сбился. Женя спросила:

– Кто такой Тулин?

– Величайший человек нашего времени, – сказал Ричард. – Пойдем, я тебя познакомлю.

– Еще один гений? Надоело, – сказала Женя, не поворачивая головы. – Ты будешь танцевать?

И они закружились снова.

От улицы Горького свернули в проулки, где между светло-желтыми громадами новых домов уцелели деревянные особнячки, огороженные палисадником, за которым на грядках торчал салат, висели гамаки, а днем летали бабочки и шмели.

– Да, я все могу, – говорил Тулин. – Хотите, Адочка, я вам открою секрет, как стать человеком, который все может, то есть всемогущим? Это совершенно просто. Для этого надо стать сильнее себя. Пересилить свои слабости. Тот, кто сильнее себя, тот сильнее остальных людей и, значит, обстоятельств. Вы хотите сделать Сергея слабым, а я наоборот…

– Ну конечно, своим оруженосцем…

Каждый из них заботился о Крылове, хотел помочь ему, они простили ему то, что он натворил, и они недоумевали и досадовали, почему это его почти не трогает.

Крылов полагал, что Тулин вернется утром, но тот приехал почти следом за ним.

– Добродетель заела, – пояснил он. – Меня никто не встречал и провожать некому. Таков удел идущих впереди. Они всегда одиноки и непонятны. Ими можно восхищаться, но их трудно любить. – И уже без наигрыша задумчиво спросил: – Мораль? А что это такое? Инстинкт самосохранения? Воспитание? Смелость? Что мешает тебе вернуться к Голицыну? Наверное, эта лыжная девица. Почему ты выбрал ее? Мы дурачье, выбирать себе жену бессмысленно, так же как родителей. Наука превратила нас в рационалистов. Почему я не дал в морду Петруше? Почему я цацкаюсь с тобой? Если бы я мог обрести полную власть над собой, я получил бы власть над всеми.

– Зачем тебе она? – спросил Крылов.

– О! Будь уверен, я бы устроил мир разумно. Во-первых, заставил бы тебя поехать со мной. Нет, надо быть сильнее и беспощадней. Начнем с того, что на полу будешь спать ты.

Через два дня Тулин уехал, так и не добившись от него определенного ответа.

Существовало нечто, что Крылов должен был выяснить раз навсегда. Оформив расчет, он отправился в Театральный проезд, остановился у витрины железнодорожной кассы. По расписанию нужный ему поезд уходил в девятнадцать часов. Крылов посмотрел на часы: в его распоряжении оставалось сорок минут. Он сел в такси и, не заезжая домой, как был, поехал на вокзал.